Текст книги "Часы зла"

Автор книги: Аллен Курцвейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 8

Мы с Нортоном, как и было договорено, встретились в «Автомате», ресторанчике, который скоро должен был закрыться и чей декор мне всегда так нравился. В блестевших хромированными боками контейнерах лежали завернутые в целлофан сандвичи, а также пестрые и яркие десерты. Настоящий праздник, карнавал для глаза, и уже становилось не важно, чем пахнет и какова на вкус эта нарядная еда.

– Последние дни Помпеи, – сказал я Нортону, доставая себе сандвич с тунцом. – Живи моментом, радуйся и наслаждайся.

– И кому достанется все это добро? – осведомился он, наливая себе кофе из автомата с краном в виде дельфиньей головы.

– В «Таймс» писали, будто бы это заведение купил некий Штольц.

– Фредерик Штольц?

– Вроде бы. Точно не помню.

Нортон покачал головой:

– И после этого ты называешь себя сотрудником справочной службы? Штольц – тот самый парень, что построил Пассаж устаревшей техники где-то в Нью-Джерси. Только вдумайся, что за тип. Достойный экземпляр для твоей коллекции.

– Ладно, Бог с ним. Давай ближе к делу. Что удалось узнать о Джессоне?

– Немного. Лишь несколько ссылок в базе данных по социальным наукам. Вроде бы он какой-то ученый. Г. Дж. Джессон «Современные корни в исторической прозе». «Уличные вирши и песенки в творчестве литературного компилятора Джонсона» – под авторством того же Г. Дж. Джессона. «Пигмалионизм и повествовательная жизнь вещей» все того же Г. Дж. Джессона. Отрывки из данных произведений публиковались в «Европейском научном журнале». Надо сказать, в периодике все это выглядит весьма патетично. – Мы уселись за столик в кабинке. Нортон пошарил в пластиковом пакете, служившем ему вместо портфеля, и извлек оттуда какие-то бумаги. – А вот это надыбал из генеалогического сайта. – Он выложил на стол распечатку и щелчком послал бумагу ко мне. Листок соскользнул мне на колени.

– Это что же, его геральдический герб?

– На сто процентов не уверен, возможно, это подделка, – предупредил меня он.

Я осмотрел герб. Щит с изображением некоего вымышленного зверя, вцепившегося когтистыми лапами в открытую книгу, внутри которой виднелась еще одна книга. Внизу ленточка, по ней вьется какая-то неразборчивая надпись на латыни, по-видимому, девиз.

– Что-нибудь еще?

– В пятидесятые этот парень был членом шикарного теннисного клуба на востоке.

– Трудно представить его с ракеткой.

– Ну, главное тут престиж. По крайней мере теперь ты знаешь, что он вполне в состоянии оплатить твои труды. – Нортон сгреб со стола все остальные распечатки, уложил их в папку и протянул мне. – Вот и все, что удалось нарыть на Джессона, запятая Генри, Джессона запятая Г. и Джессона запятая Г. Дж.

– Но он в конце имени добавляет еще и «третий». Есть что-нибудь по Джессонам номер один и два?

– Ничегошеньки. Хотя и удалось отыскать уже не существующую ныне компанию под названием «Металлолом Джессона», но нет никаких причин усматривать здесь связь. Был также некий Джессон, взявший в заложники четырех человек на окраине Такомы, вот только звали его Даррел. Нет, конечно, я мог бы копнуть и поглубже, будь у меня номер его карточки социального страхования или дата рождения, но…

– Не надо, не стоит. Хочу свести все эти вторжения в частную жизнь к минимуму.

Вернувшись на работу после ленча, я первым делом позвонил в отдел периодики и попросил отложить для меня все издания, где были опубликованы статьи Джессона. А пока они готовили для меня эти материалы, решил заняться генеалогией.

– Фин, ты не поможешь мне разобраться с одним геральдическим рисунком?

– Это не рисунок называется, Шорт.

– Ну, хорошо, тогда со щитом.

– Ай-ай-ай! Ты ведь уже давно здесь работаешь, Шорт. Это положено называть гербовыми щитами.

В книжном мире всегда хватало самодовольных педантов. Возможно, именно поэтому Финистер Дэпплс решил выделиться среди остальных и претенциозно вставлял в речь типично английские словечки. (Ну скажите, много ли уроженцев Нью-Йорка говорят «Ай-ай-ай»?) А ведь Финистер родился и вырос в трущобах Бруклина. И если б я придумывал ему герб, тот бы представлял собой скрещенные бейсбольные биты и вставших на задние лапки тараканов на фоне потрескавшейся бетонной стены.

После того как я признал свою ошибку, он продолжил расспросы:

– Так, давай по порядку. Этот гербовый щит, о котором идет речь, он украшен каноническими геральдическими знаками? – Во избежание дальнейших издевок я протянул ему распечатку. – А более четкого изображения у тебя нет?

– Увы.

Брезгливо морщась, он осмотрел герб.

– Видишь эту волнистую линию? Она является знаком незаконнорожденности. Твой гербовый щит принадлежит внебрачному ребенку или человеку, у которого кто-то из предков был незаконнорожденным. Есть одна довольно любопытная статья в… – Тут Фин умолк, заметив, как я украдкой поглядываю на наручные часы. – Если ты ограничен во времени, Шорт…

– Извини.

К счастью, профессиональный интерес взял у него верх над спесью и раздражением.

– Видишь этого василиска? – продолжил он, указывая кончиком карандаша на фантастического зверя. – Создание наделено невероятной злобой и жестокостью, опасно для всех, кроме одного зверька – ласки. Вообще-то довольно распространенный образ. Но что меня смущает, так это девиз, который он держит в когтях.

– Книга в книге?

– Никогда прежде не видел ничего подобного. – И Фин принялся перелистывать справочники: «Геральдика» Бёрка, «Британский геральдический устав». Но все без толку. Девиз явно поставил его в тупик. – Откуда ты его вообще взял, а, Шорт?

– Ты что, полагаешь, это подделка?

– Да нет, ничего подобного. Наверняка не признан Геральдической коллегией, но это еще не означает, что герб – фальсификация. К сожалению, у меня нет сейчас времени продолжать изыскания, но ведь и ты, похоже, куда-то торопишься.

Проигнорировав этот подкол, я спросил, важно ли здесь латинское изречение.

– В чисто геральдическом плане – нет. Все эти лозунги и девизы не входят в число обязательных элементов, а потому каждый владелец волен изменить надпись.

– А ты знаешь, что она означает?

– Sapere aude. Кажется, это из Канта. Лично я перевел бы так: «Осмелился знать».

Я поблагодарил Фина за помощь и помчался в отдел периодики, где для меня уже подготовили подборку. До назначенной встречи оставалось не более получаса, а потому я мог лишь бегло просмотреть писанину Джессона.

Первая статья, «Современные корни в исторической прозе: Исследование на примере французской новеллы восемнадцатого века», являла собой какие-то маловразумительные и малоинтересные рассуждения о литературном наследии и предварялась эффектным эпиграфом, взятым Джессоном из письма другогоГенри Джеймса:

«На мой взгляд, „исторический“ роман, даже в случае столь деликатного подхода, как у вас, фатально обречен стать дешевкой…Вы можете собрать массу мелких фактов из картин, рисунков и документов, сколь угодно долго и тщательно собирать предметы старины и материалы, относящиеся к той или иной эпохе. Но отобразить реальностьвсе равно не получится, это почти невозможно. А отсюда неизбежно напрашивается лишь один выход: изобретать, выдумывать. Постараться представить, как работало в ту эпоху человеческое СОЗНАНИЕ, изобразить душу и чувства человека того времени, его горизонты, его видение мира, в котором не существовало и половины тех вещей, которыми пользуемся мы сейчас. И оттого весь наш современный мир как бы перестает существовать… Вы должны все время упрощать, вот к чему сводится tour de force, [14]14
  Главное усилие (фр.).


[Закрыть]и даже тогда в результате все равно получатся надувательство».

С этим трудно было не согласиться. Лично на меня историческая проза всегда производила впечатление костюмированного бала. И Джессон поступил, по-моему, крайне неумно, предварив статью этой цитатой из суждений своего тезки. За этим явно просматривалось его желание покрасоваться, приобщиться к великому имени, что никак не улучшало содержание оригинала. За эпиграфом из Генри Джеймса следовал второй. Джессон писал (я тут же внес эту запись в свою книжку) следующее:

«Если следовать логике Томаса Манна, утверждавшего, что „время есть не что иное, как среда повествования“, разве не должны мы сделать все от нас зависящее, чтобы повернуть вспять стрелки часов, управляющих литературой?»

Этот риторический вопрос настолько смутил меня, что я уже начал сомневаться, стоит ли мне работать на автора данной статьи. Я сидел и раздумывал, есть ли смысл просматривать «Уличные вирши и песенки в творчестве литературного компилятора Джонсона» и «Пигмалионизм и повествовательная жизнь вещей», как вдруг на плечо мне опустилась рука. Я вздрогнул и обернулся.

– Вы меня напугали.

– Я или что-то в моих трудах? – Джессон протянул руку и закрыл журнал.

– Так вы и Г. Дж., – я похлопал по обложке, – одно и то же лицо?

– О нет, автор этих статей был молод и амбициозен, в то время как человек, стоящий перед вами… он… ну, во всяком случае, уже далеко не молод. – На лице его при этом отразилось искреннее смущение. Я испытал облегчение, и одновременно мне захотелось сделать или сказать что-то ободряющее, но он не дал мне такой возможности. И продолжил: – Время есть суть вещей. Время – самое главное. И мне хотелось бы со всей определенностью знать, будете вы работать над предложенным мной делом или нет?

– Но моя жена… она так ничего и не сказала.

– Что ж, молчание есть знак согласия. Так что, будем считать, ее разрешение у вас имеется. – Из нагрудного кармана жилета Джессон достал еще один бланк требования. Там, где должны стоять имена авторов, значились наши с ним имена, ниже – его адрес. И вместо даты и номера тома было написано следующее: «Шесть часов, понедельник».

– Но здесь нет названия книги, – заметил я.

– Имеются какие-либо соображения на эту тему?

– Что, если назвать так: «Дело бывшего библиотекаря»?

– Означает ли это, что вы принимаете мое предложение? – спросил Джессон.

Я сунул бланк с приглашением в записную книжку, а потом улыбнулся и кивнул.

Глава 9

Мне хотелось получить подтверждение правильности адреса, но Нортон был занят. Тогда я полез в телефонную книгу, однако не обнаружил там никакого Генри Джессона, живущего на Манхэттене. Что ж, неудивительно. В мире смокингов и сотовых телефонов не место человеку в смешной жилетке с ленточкой на спине и чернильницей в кармане. И я ничуть не удивился бы, если б он, допустим, встретил меня в дверях в бриджах до колен, старомодном сюртуке и со свечкой в руках.

Адрес, указанный на требовании, привел меня к элегантному городскому особняку – точнее, то были два соединенных вместе дома – на тихой улочке в Верхнем Ист-Сайде. Увитая плющом кирпичная кладка, плети дикого винограда образуют изящный венок вокруг овальной таблички с выгравированным на ней словом «Festinalente».

Как только пробило шесть, я взялся за медное дверное кольцо в виде кулака, где отсутствовал один палец, и постучал. Распахнулось маленькое окошко для почты, выглянул мужчина с кудрявыми бакенбардами. В следующую секунду окошко захлопнулось, а дверь отворилась.

– Вас ждут, мистер Шорт. Сюда, пожалуйста. – Дворецкий, чьи величественные манеры наверняка заставили бы Финистера Дэпплза усомниться в правильности своих выводов о гербе, провел меня из прихожей с красивым куполообразным потолком в гостиную. – Проходите в салон и устраивайтесь поудобнее, мистер Шорт. Мистер Джессон передает свои извинения, его немного задержали дела.

– Нет проблем, – сказал я, горя желанием как следует осмотреться, прежде чем приступить к работе.

Салон, обитая дубовыми панелями комната, тянулся по всей длине дома и был так набит разным антиквариатом, что я на секунду даже оторопел. И с трудом подавил желание немедленно извлечь заветную книжку и начать составлять перечень хранившихся там сокровищ. Но вовремя вспомнил, что Джессону известно о моем увлечении. Возможно, он даже специально задержался, хотел посмотреть, стану ли я проявлять неумеренное любопытство. Да, скорее всего так оно и есть, вряд ли его задержка продиктована внезапно свалившимися на голову срочными делами.

Вот предметы, которые прежде всего бросились в глаза: клавесин, семь яблок, выстроившихся в ряд на резной каминной полке, глобус на подставке в виде лапы, трехстворчатая ширма времен какого-то из Людовиков с изображением трогательной встречи отца и сына и шахматный столик из слоновой кости и черепахового панциря. И все в салоне вроде бы стояло на своих местах. Именно это и создавало впечатление неестественности, столь характерной для профессионально декорированных домов. Яблоки на каминной полке подсохли, сморщились и издавали резкий запах. Капли свечного воска застыли на тканых подставках под позолоченными настенными канделябрами. На клавесине лежали ноты – вариант для исполнения в четыре руки симфонии Гайдна номер сто один в ре миноре, имевшей название «Часы», на полях виднелись пометки, сделанные характерным почерком Джессона. На столике расставлены шахматные фигуры, партия прервана на середине.

Я присмотрелся к королю черных и вздрогнул. Шишка на носу, неровные зубы, мелкие морщинки в уголках глаз… Не хватает только жилетки, и фигура будет точной копией моего хозяина. Я присмотрелся внимательнее и увидел, что и король белых тоже являет собой точную копию Джессона в миниатюре. Что ж, справедливо, – мужчины играют в мужские игры, вот только по каким правилам, я пока что не понял.

Где-то вдали еле слышно запели скрипки. Незамысловатая мелодия на два счета. Я слабо разбираюсь в классической музыке, но ноты, лежавшие на клавесине, помогли прийти к выводу, что я слушаю запись знаменитого произведения Гайдна «Часы».

Тут с другого конца салона донеслось постукивание, и чары развеялись. Я развернулся и попытался обнаружить источник шума, но поначалу безуспешно. Затем вдруг заметил Джессона – тот стоял в саду, у широких застекленных дверей, и легонько постукивал костяшками пальцев по стеклу. Эта рама и стекло делали его похожим на музейный экспонат.

Он отворил дверь и вошел, а потом указал на глобус, стоявший в центре салона.

– Начало шестнадцатого века, – сказал Джессон и легонько крутанул шар. – И лично мне каждый изображенный здесь объект кажется совершенно завораживающим. Вот взгляните.

Он остановил вращение глобуса и указал на маленький островок, похожий по форме на почку человека.

– Pairidaeza? – прочел я вслух, не слишком уверенный в правильности своего произношения.

– Да. Персидское слово, и переводится оно как «огороженный парк». Когда создавался этот глобус, между географами и церковниками шли жаркие споры о том, где именно находится рай.

– Единственный известный мне рай располагался в двух кварталах от дома, где я вырос. Кинотеатр под названием «Парадайс».

– И насколько я понимаю, его уже не существует?

– Да, давно снесли.

Джессон понимающе кивнул.

– А моим прибежищем в детстве был «Эдем». Его тоже снесли.

– Что ж, по крайней мере у вас есть этот дом.

Комплимент вызвал у него улыбку.

– Да, «Фестиналенте» – это сущий рай на земле.

– А название…

– Оно означает «Поспешай медленно». Мой вызов бездарному современному обществу, чьим главным девизом является бессмысленная суета и спешка.

– Я так понимаю, вы не слишком приветствуете интерактивные технологии?

– «Интерактивные»! О Бог ты мой! Судя по тупым бычьим взглядам и физиономиям тех же компьютерных пользователей, что работают у вас библиотеке, здесь более уместен термин «итрерпассивные». Рискую показаться старомодным, но лично я предпочитаю книги всем этим ящикам из стекла и пластика.

Тут я решил рискнуть сам.

– Наследие Джессона, я так понимаю?

– Простите?..

– Книга в книге. Я видел ваш фамильный герб.

– А вы, как я погляжу, и впрямь работник усердный, – заметил Джессон и снова крутанул глобус. – Если начистоту, то этот герб являлся отчаянной попыткой вернуться в прошлое. – Он нервно притопнул ногой. – Попыткой, которую бы мне не хотелось сейчас обсуждать. – В дверях возник дворецкий. – Кофе, Эндрю… и будь любезен, из зерен «Мандхелинг». – Как только мы снова остались одни, Джессон обернулся ко мне и сказал: – Вообще-то мне действительно надо вернуться.

– Вернуться?

– На Суматру. К сожалению, такие путешествия морем больше не практикуются, а самолеты я терпеть не могу. Вам когда-нибудь доводилось бывать в тех краях?

– Никогда. Дальше «Путешествий Гулливера» ни разу не забирался. А Свифт, случайно, не там поселил своих лилипутов?

– А что, скорее всего да, – кивнул Джессон. Пересек комнату и опустился в одно из кресел. Жестом пригласил меня занять второе. Потом аккуратно расправил складки на брюках, вытянул одну ногу и снова нервно застучал носком туфли.

Вошел дворецкий.

– «Гулливера», Эндрю. Должен стоять на полке рядом с Хэклитом, которого ты приносил мне на прошлой неделе.

Когда искомая книга была найдена и доставлена в салон, Джессон нетерпеливо выхватил ее из рук дворецкого и веером перелистал страницы.

– Иллюстрация на переднем обрезе книги! – воскликнул я, заметив возникшую на фоне позолоты совершенно изумительную акварель. Там красовался Гулливер, связанный лилипутами.

– Помните эту сцену?

– Помню ли я эту сцену? Еще бы! Да я могу перечислить все предметы, которые вытащили из кармана у Гулливера.

Джессон перелистал страницы и нашел нужное место.

– Прошу, – сказал он.

Я закрыл глаза:

– О’кей, значит, так. Большой серебряный сундук…

– На деле оказавшийся маленькой серебряной табакеркой Гулливера…

– Длинное бревно с металлическими палками…

– Пистоль. Продолжайте.

– Ах да, там еще говорилось о каком-то механизме, просто уверен, вот только не помню, о каком именно.

– Намекнуть? Шар, наполовину состоящий из серебра, наполовину из прозрачного материала.

– Ах, ну да, конечно! – воскликнул я. – Часы!

– Предмет, который сам Гулливер хвастливо называл своим «оракулом».

Разговор о часах заставил меня вспомнить о времени.

– Все это очень забавно и мило, мистер Джессон. Но не пора ли нам перейти к обсуждению самого дела?

– Сначала кофе и рисунок на переднем обрезе, а дело потом, – ответил Джессон. Тут в комнату вошел дворецкий и поставил на стол поднос с печеньем и прозрачным стеклянным кофейником, напоминающим некую колбу из химической лаборатории Лавуазье. – Один мой друг, увидев, как я подаю кофе, упрекнул меня в парацельсианских замашках. Помню, я в тот момент даже на него обиделся. Но теперь не обижаюсь, нет. Научился признаваться в своей нелюбви и даже отвращении к так называемым благам конца двадцатого века. Именно по этой причине мне и нужен такой человек, как вы. – Он протянул руку за печеньем, затем отправил его в рот и принялся жевать с выражением нескрываемого удовольствия на лице. – И однако же, я всегда готов к компромиссу. У меня есть телефон, пусть даже его номер не значится ни в одном телефонном справочнике. И еще я установил вот это… – Джессон легонько притопнул ногой и пояснил: – Потайные звонки в полу. Одно движение, и Эндрю тут как тут, к моим услугам.

Я передвинул ногу на ковер и нащупал под ним крохотный выступ.

– А вы изрядно потрудились, чтоб утаить все эти технические новшества от посторонних глаз, мистер Джессон.

– Старался, как мог, – с улыбкой ответил он. Подцепил ложкой два кусочка пиленого сахара и осторожно опустил их в чашку. – Теперь, полагаю, самое время объяснить, чего я хочу от вас. Прежде всего вы будете ответственны за определенную часть переписки. Сюда войдет и все то, что нам удастся заполучить во время наших изысканий. Это ясно?

– Элементарно.

– Прошу вас, оставьте эти аналогии с Холмсом и Ватсоном. Я вижу в вас нечто большее, чем просто приятного во всех отношениях подручного. Вы вполне можете сочетать функции исследователя, личного секретаря, конфидента и мозгового центра.

– Как Босуэлл для Джонсона?

– О, сравнение не совсем точное. Мне нужен человек, способный проводить исследовательскую работу и регистрировать все аспекты одного довольно специфического дела. – Джессон поставил чашку на стол, затем надавил на подлокотник кресла. Тихо щелкнул какой-то механизм, и в подлокотнике открылось потайное отделение.

– Скажите, ваши библиотечные изыскания всегда находят подобное практическое применение?

Он не ответил, был целиком поглощен поисками какого-то предмета в тайнике. Затем, после паузы, спросил:

– Умеете обращаться с этой штукой? – и показал мне миниатюрный диктофон.

– Конечно. Нет ничего проще.

Он брезгливо сжимал устройство двумя пальцами, точно держал дохлую и гниющую рыбу.

– Вот и я тоже так думаю. Эта штука может оказаться весьма полезной, когда мы возьмемся за работу всерьез. В следующую субботу придете?

– В субботу так в субботу, какие проблемы?

– Вот и отлично. – Джессон положил диктофон на стол и защелкнул потайное отделение. Затем, поерзав в кресле, с видимым трудом поднялся и направился к двойной стеклянной двери, явно давая понять, что беседа наша окончена.

– И это все? – удивленно спросил я.

– На сегодня все.

Я нагнал его только возле глобуса и сказал:

– Надеюсь насладиться визитом в рай.

– Я тоже от души надеюсь.

– Что-то не слышно уверенности в голосе.

Джессон выдержал паузу.

– Лично мне известно лишь то, что говорят о рае мудрецы. А говорят они следующее: рай может подавлять, угнетать, навевать тоску… даже иногда предавать.