Текст книги "Часы зла"

Автор книги: Аллен Курцвейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 48

Сначала, сжигаемый нетерпением, я пытался просто развернуть рулон, как разворачивают бумажное полотенце. Но, порвав его с краю, отнес в галерею, вновь вооружился ключиком от слона и открыл часы-фонограф. Инструкции были написаны для полных идиотов, а потому разобраться в них не составило труда. Я вставил рулон в машину, вытянул край бумаги, закрепил над валиком – эта операция оказалась самой сложной – и наконец повернул заводную ручку.

* * *

Записи Джессона делились на две колонки. Левая содержала текст, написанный по-французски и являвший собой довольно занудное историческое повествование. Правую колонку, написанную по-английски, расшифровать оказалось столь же трудно, зато она содержала весьма занимательные факты.

Что за мешанина! Там были отрывки диалогов между Джессоном и мной; уличные вирши и песенки, собранные по тематическому принципу (некоторые явно переписаны из каких-то сборников, другие оригинальные, о чем свидетельствовали многочисленные поправки). Имелась также целая коллекция архаизмов, сопровождаемых современными их эквивалентами (к примеру: «жар – температура», «портить воздух – пукать», «замшелый – древний»). За этими синонимами следовали путевые заметки из Иерусалима, библиография краж, перечисление названий книг из моих «Бланков любви», а также резкая обличительная речь в адрес Фредерика Штольца, обвиняющая его в краже «Королевы».

И какие же доказательства сопровождали это обвинение? Да никаких, насколько я мог судить. Все обвинения Джессона тенденциозно сводились к описанию «криминального типажа», коим, по его мнению, являлся Штольц. Прилагался также ряд документов, часть из них была предоставлена мной, другие, по всей видимости, раздобыты Джессоном. В последнюю группу входили определения краж, позаимствованные у разных туземных племен и народностей, а также цитаты из Джонсона, Геродота и «Лунного камня» – этой высосанной из пальца Уилки Коллинзом мистической истории про поиски украденного алмаза.

И все эти заметки носили столь путаный и туманный характер, что я представил себе некий самоучитель по танцам под редакцией Джессона и с его же комментариями и уточнениями, где речь шла не о сути движений, а о фасоне бальных туфель. Были здесь и ссылки на французский текст, о чем говорили стрелочки, но оттуда же шли новые стрелки, привязывающие его к тексту английскому, только несколькими дюймами ниже. Никакой логики в этих записях и знаках я не уловил, разве что откопал несколько отрывков с упоминанием моего имени. Вот первый из них: «Спросить Александра: могу ли я украсть минутку вашего времени?»

После этих слов была указана дата. Тот самый день, когда Джессон впервые подошел ко мне в библиотеке, с чего, собственно, и началось наше сотрудничество. Форма глагола показалась мне особенно подозрительной. Это «спросить» уже подтверждало зародившиеся у меня подозрения. А именно: Джессон вел нечто вроде дневника.

Стрелка от этого вопроса шла к фразам, связанным с часами и временем, которые Джессон периодически вставлял в свою речь: «Время есть суть всего сущего», «Всему свое время», «Время истекает»…

К чему такие хитрости? Зачем скрывать от посторонних глаз всякую ерунду? Еще один поворот валика, и на свет божий выплыло довольно легковесное и нескладное, на мой взгляд, четверостишие, озаглавленное «Часовой механизм»:

 
Часы карманные украсть
Не значит, что получишь власть
Над временем. Звон колокольный
Не стихнет, как и бег его невольный.
 

Уважение к Джессону как к поэту окончательно угасло после увиденного мной нижеследующего стихотворения под названием «Паж»:

 
Дергунчик, милая щенушка,
Ты – пешка жалкая, игрушка,
Ты – лебезящий сосунок,
Тебе наградой – в зад пинок!
 

Так вот, значит, кем видел меня этот ублюдок! Мне припомнилось, как он развеселился, узнав, что начинал я свою работу в библиотеке мальчиком на побегушках. И я уже начал понимать почему. От этих унизительных строк тянулась стрелка. И, сделав прихотливый и резкий разворот, упиралась заостренным концом в непролазную чащу французских слов.

Я собирался проигнорировать иностранный текст, но теперь понял, что это невозможно. А все из-за стрелочки, указывающей на связь «Пажа» с галльским повествованием. И вот, вооружившись «Ларуссом» и французско-английским словарем Литтре, я начал продираться через текст и постепенно пришел к выводу, что он является романом под названием «Le Coffret». [45]45
  Сундук, кофр (фр.).


[Закрыть]Название это можно условно перевести на английский как «Шкатулка с сюрпризом».

В «Le Coffret» было, конечно, меньше путаницы, чем в остальных записях и комментариях, но читать его оказалось не легче. Чем дальше я углублялся, тем больше убеждался в том, что он написан обо мне. Там использовались мои мысли, мои надежды, интересы, приведены мои слова, и все это было передвинуто назад, в прошлое.

Моя любовь к книгам, пристрастие к записям различных наблюдений, все эти свойства оказались отражены в поступках, воображении и речи главного героя по имени Клод Паж. Самоучка, он был напичкан знаниями и уподоблялся эдакому деревянному манекену, еще одному трехмерному «шкафчику с потайными ящиками». Вся эта писанина навевала воспоминания об эссе Джессона под названием «Современные корни в исторической прозе: Исследование на примере французской новеллы восемнадцатого века». Неожиданно вышеупомянутая статейка обрела неутешительную для меня убедительность, даже наглядность. Впрочем, следовало отметить, что Джессон не слишком соответствовал выбранному псевдониму – Генри Джеймс. На каждом шагу, на каждой странице этот так называемый исторический роман скатывался к откровенной дешевке, а вместе с ним и мой образ. Похоже, Джессон просто определил мне место в этом пустом повествовании, как некогда определил место брегета в пустом отделении шкафчика.

Я повернул валик, снял намотавшуюся на шпульку бумагу и высвободил из машины свиток. Отнес его в салон и сунул в глобус, на прежнее место. Закрыл глобус и сильно крутанул его, чтобы убедиться, что никаких отклонений не наблюдается. Потом вернулся в галерею механических чудес, все расставил по местам, а словари вернул в книжный шкаф.

Выбор у меня был невелик – сразиться или сделать ноги, и я выбрал последнее. Взял ручку и набросал Джессону коротенькую записку, решив ни словом не упоминать о найденном в глобусе свитке. Написал одно предложение, затем счел его слишком мягким и добавил второе:

«Ушел на работу, хотя чувствую себя еще скверно. Нет свободного времени, ни минуты».

В спешке я забыл приписать «для вас», но решил оставить все как есть, зная, что мне еще придется схлестнуться с Джессоном.

Выходя из «Фестиналенте», я твердо знал лишь две вещи. Первое – что «Часослов» следует вернуть как можно скорее. И второе – как только верну его, тут же постараюсь освободиться от образа Клода Пажа.

Глава 49

На следующий день я встретился с Нортоном и Спиайтом в «Автомате», обстановка в котором уже напрочь лишилась хромированного блеска.

– Опять ты за свое! – воскликнул Нортон и картинным жестом приложил ладонь ко лбу. – Это несчастное выражение, которое так и вопиет: «Я страдаю, я оскорблен и несчастен».

– Только на сей раз все напечатано крупными буквами, – не преминул вставить Спиайт.

– Этот ублюдок играл со мной с самого начала.

Нортон вынул сандвич с тунцом из целлофанового кокона.

– Валяй выкладывай.

Я рассказал друзьям о поисках «Часослова» и о том, что нашел вместо него, – о самоучителе по стенографии, о старинном механизме, с помощью которого можно было прослушивать и просматривать записи, о заметках Джессона в глобусе.

А затем принялся рассказывать о ничем не подтвержденных подозрениях Джессона, связанных со Штольцем, о его двойственном отношении ко мне и тут заметил, как Спиайт одобрительно кивает.

– Этот свиток, что ты нашел, каких он был размеров? Приблизительно вот такой, да? – Он раздвинул пальцы примерно на одну восьмую долю листа. – С таким маленьким крючочком на конце?

– Вообще-то на конце там было колечко, с помощью которого бумагу можно было закрепить в машине. А что?

– В моем Центре появилось нечто такое пару лет тому назад. Часть эротической коллекции начала двадцатых. Если мне не изменяет память, на нем красовался девиз следующего содержания: «Даже большие объемы можно завести ручкой».

Нортон фыркнул и заметил:

– Неудивительно, что Джессону понадобилось это приспособление.

– Да мерзавец он, вот кто! Занимается плагиатом, ворует, он ничуть не лучше тех бандитов, что обчистили музей в Иерусалиме! Этот свиток доказывает, что он просто откусывал от моей жизни куски. Целые абзацы из его так называемого романа составлены на основе записей из моей книжки.

– Ладно, хватит ныть и убиваться, – перебил меня Нортон. – Лично мне любопытен совсем другой факт. То, что он выбирал тебя с особым тщанием.

– Он все выбирает с особым тщанием. Кофе, печенье, книги, часы. Так почему бы было не выбрать и прообраз для бездарного романа, шансы опубликования которого равны нулю?

– Может, он даже по-своему польстил тебе? – высказал предположение Спиайт.

– Давайте попробуем разобраться еще раз. Это роман о жажде получить украденные часы и о библиотекаре, который был нанят, чтобы осуществить эту мечту. Нет, не так. Роман о жажде заполучить украденные часы и историянанятого с этой целью библиотекаря.

Нортон покачал головой:

– Первый вариант был точнее, дружище.

– Не важно. Все, что я знаю, – его суждения не имеют под собой почвы. Почему он так убежден, что именно Штольц украл «Королеву»?

– Может, он тайно хочет убедиться в том, что это не ты? – предположил Спиайт.

– Прочтя всю эту муть, что записана на свитке, я уже и сам начал сомневаться: уж не я ли действительно выкрал брегет?

– Главное теперь – другое, – сказал Нортон. – Главное – вернуть книгу. Если Гроут увидит, что она пропала, поднимет такой скандал, что ты вылетишь с работы прежде, чем он успеет произнести слово «библиоклептомания».

– Думаешь, я этого не понимаю? С чего бы я стал пускаться с вами в такие откровения? Помните цитату из Горация, что украшает выход из читального зала?

– Что-то насчет того, что у каждой книги своя судьба, да?

– Именно. Хочу, чтобы этот «Кофр» Джессона постигла та судьба, которую он заслуживает.

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что с таким типом, как этот Джессон, связываться не стоило? – спросил Спиайт. Я пожал плечами. – Сейчас намекну. Кто лучше французов понимает в мести?

– Да, Ник его всегда подозревала, – сознался я. – Ее предупредили карты таро, она, в свою очередь, предупредила меня. А я не прислушался.

– Сдается мне, где-то рядом, за углом, есть телефон-автомат, – сказал Нортон.

– Пытался дозвониться ей раз пятнадцать с тех пор, как сбежал от Джессона. Всю мелочь потратил.

Спиайт вытащил из кармана четвертак и пододвинул мне.

Напускное спокойствие мигом слетело с меня, как только я услышал на другом конце провода ее «алло».

– Ник? Ник, это я, Зандер.

– Qui? [46]46
  Кто? (фр.)


[Закрыть]

– Я… я…

– Чего тебе надо? У меня через двадцать минут занятия в дизайнерской фирме.

– Скажи, могу я вернуться домой, Ник? Знаешь, ты была права насчет Джессона. Может, посидим, подумаем вместе, что теперь делать?

В трубке повисло молчание.

– Pas ce soir. [47]47
  Только не сегодня вечером (фр.).


[Закрыть]

– А как насчет завтра? Признаю, я – полный дурак и тупица. И нам очень надо поговорить.

– D’accord. On fera le point demain, – нехотя выдавила она.

И не успел я спросить о значении этой последней фразы, как Ник повесила трубку.

* * *

И Нортон, и Спиайт вызвались приютить меня, но я отклонил это предложение, поскольку хотел побыть один и попробовать разобраться, что происходит. Но так уж получилось, что большую часть дня я провел, обзванивая отели. На праздники со свободными номерами в Нью-Йорке целая проблема, и куда я только не обращался, везде получал отказ.

– Мрачная вырисовывается картина, – заметил мистер Парадайс, когда я в очередной раз раздраженно бросил телефонную трубку на рычаг. Я поведал ему о проблемах с Ник. – Мой брат ушел от жены. Бедняга скитался по мотелям и гостиницам года два. Так что я не советую.

– Да мне всего-то и нужно найти номер на одну ночь.

– На одну, говоришь? – Уборщик заговорщицки подмигнул мне. – Тогда пошли. – И он покатил свою тележку к двери.

– Куда?

– В хранилище.

– Зачем?

– Вопросы будем задавать или тебе нужно место, где можно выспаться?

– Когда-нибудь спускался на такую глубину? – спросил меня мистер Парадайс, когда мы по винтовой лестнице попали в подвальное помещение библиотеки, где не было ни полок, ни книг.

– Никогда.

Он провел меня через полдюжины пожарных выходов и остановился перед массивным генератором, приводившим в движение воздух в трубах для отправки и приема требований. Генератор был окружен стальной изгородью, на которой красовалось вполне нешуточное предупреждение:

Не подходить!

Опасно для жизни!

Напряжение 50 000 вольт!

– А вы уверены, что сюда можно, мистер П.? – Изображение молнии, перечеркивающей последнюю букву в последнем слове, внушало опасения.

– Самая опасная здесь штука – электрокипятильник, с помощью которого я готовлю себе какао. Так что не советую пользоваться без крайней необходимости.

– Но здесь написано, что…

– Да не волнуйся ты. Эту вывеску я снял со старой электростанции неподалеку от Бангора. Прекрасно отпугивает лоботрясов, которые любят тут ошиваться. Мы же не хотим, чтобы они обнаружили мою маленькую уютную норку, верно? – С этими словами мистер Парадайс открыл воротца изгороди и подвел меня к дверце чулана. – Добро пожаловать. Давай полезай. Вдвоем мы там не поместимся.

Я заглянул в чулан.

– Просто невероятно! Теперь понимаю, почему вы постоянно торчите в библиотеке. У вас есть здесь временное пристанище.

Убежище уборщика размером примерно с мою клетушку было обставлено скромно. Узенький поролоновый матрас, вместо ножек – старые каталожные ящики; на стене – две самодельные книжные полки. Помимо частной библиотеки уборщика, на полках нашли приют стаканчик с карандашами, банка какао-порошка и кружка. Напротив висели фирменный календарь от какого-то дистрибьютора уборочных машин для учреждений, вышеупомянутый электрокипятильник, провод от которого уборщик перекинул через гвоздик.

– Да, конечно, не «Гранд-отель», – сказал он. – Но выспаться и отдохнуть можно.

– А где же вы тогда будете отдыхать?

– Обо мне не беспокойся. Есть еще одно местечко, у ротонды. – И он собрался уходить.

– Скажите, мистер П., есть ли предметный указатель для поиска благодарственных слов?

Мистер Парадайс призадумался.

– Единственное, что приходит в голову, так это «Благодарность» под номером 248.3. Но под тем же номером значится и «Умиротворение». А это, по-моему, прежде всего необходимо тебе. И еще – выспаться. Раковина и отхожее место недалеко, прямо за углом.

– А что делать, если кто-то меня здесь застукает?

– Да ты уже успеешь убраться отсюда, прежде чем кто-то сунется.

– Могу проспать все на свете. Последнее время почти не отдыхал.

Уборщик усмехнулся, потом похлопал рукой по трубам, через которые поступали требования, и заметил:

– Уверен, ровно в шесть утра поднимешься как штык.

В библиотеке мистера Парадайса имелись инструкции по ремонту труб, электронного табло справочной, установленного в читальном зале, разных гидравлических устройств и прочего оборудования. Были здесь и книги, посвященные классификации. Сам не пойму, каким именно образом, но беглое знакомство с этими трудами по иерархии и субординации в мире библиотечных книг и указателей навело меня на мысли о Ник.

Со времени нашей ссоры и бегства из дома я изо всех сил пытался отрицать тот факт, что меня практически выгнали. И делал это, исключив Ник из своих записей. Подспудная логика тут была довольно проста: я думал, что умолчание о жене поможет смягчить боль расставания и избавиться от зависимости от Ник. С глаз долой – из сердца вон.

Но, увы, метод этот не сработал. Всякий раз, когда мимо стола справочной проходила дама в гаремных шароварах, я вспоминал о Ник. Всякий раз, когда кто-либо из читателей заказывал книгу, которой могла бы заинтересоваться Ник, на меня снова накатывали воспоминания о жене. Она вставала перед глазами как живая. Игриво улыбалась, подмигивала, пожимала плечиком. И теперь мне представлялось совершенно невероятным и неоправданным мое поведение и, в частности, то, что я оставил ее ради Генри Джеймса Джессона-третьего.

Я повернулся лицом к стенке и начал рассеянно рассматривать календарь мистера П.

На полях календаря уборщик отметил дату на следующей неделе. И вывел рядом карандашом «Инвентаризация» и «Гроут» – очевидно, чтобы не забыть о предстоящем соревновании на профпригодность. О том великом в его жизни дне, когда он получит шанс блеснуть знанием классификационной системы Дьюи.

Инвентаризация!

Я вздрогнул. Я совершенно забыл о том, что все книги, находящиеся в лаборатории Гроута, раз в год проходят инвентаризацию. А это означало, что я должен вернуть «Часослов» на место немедленно, иначе встреча с палачом неминуема.

Ровно в шесть утра я проснулся – заработали и заурчали трубы. Мистер П. оказался прав – этот шум мог разбудить и мертвеца. Они гудели и вибрировали так сильно, что карандаши в стаканчике тарахтели.

Я поднялся с койки и тут услышал выдох пневматической трубы, а затем характерное «шлеп». Огляделся и увидел: в корзине для бумаг, что находилась неподалеку от таблички с грозной надписью, лежал маленький алюминиевый цилиндр. Я отвинтил крышку и вынул записку, ею было обернуто слегка помятое печенье с кремовой начинкой. «Слопай это и ступай домой. Твоя девочка тебя ждет».

Перед тем как уйти из библиотеки, я ненадолго задержался у стола справочной. Хотел уточнить, что означает фраза Ник, произнесенная ею перед тем, как бросить трубку. «On fera le poindemain» – «Расставим все точки завтра». Что ж, она вполне подходила и для выяснения отношений с Джессоном.

Глава 50

Вот чего мне недоставало все это время! Чтобы Ник встретила меня у двери в пышных гаремных шароварах (пусть на сей раз будут красные, в широкую черную полоску) и забормотала что-то нежное и непонятное по-французски. И чтобы затем, обняв меня за талию и не вымолвив и слова упрека, спросила, чем может помочь. Я понимал, что надеяться на это – полное безумие, но больше всего на свете мне хотелось, чтоб она вновь стала такой, какой была раньше: любовницей и надежным, умным другом.

Но хватит о желаниях. Ничего подобного, разумеется, не случилось. Ник даже не подошла к двери. Я влез в великаньи шлепанцы, защелкнул все замки и осторожно и нерешительно двинулся по коридору.

Сунул голову в свою клетушку. Ничего здесь не переменилось – стопки требований аккуратно сложены, на полках ровными рядами выстроились книги. Но тут я заметил несколько обрывков бумаги на ковре и облегченно вздохнул. Беспорядок, который вечно устраивала в доме Ник, служил утешительным противовесом страшному и враждебному миру, из которого я только что явился.

Я вошел в мастерскую. Ник развернулась на табурете и уставилась на меня.

– Ну, что случилось? Тебе не кладут больше шоколадок под подушку, поэтому сюда и заявился? – Она снова резко развернулась к столу и занялась прилаживанием бумажной бабочки к ценнику.

Ну почему она всегда все так упрощает?

– Послушай, Ник, я в нем ошибался. Наделал много глупостей и насчет нас обоих тоже был не прав. И этот дурацкий ужин на день рождения. Тоже большая ошибка с моей стороны. Глупо было подшучивать над твоими недостатками, но тогда я этого не понимал, честное слово! И еще я совершил глупость, проигнорировав твое мнение о Джессоне. Он именно таков, каким описывали его твои карты. Мне не следовало возвращаться к нему после того, как я понял, что он за мной шпионил. И ты была права, когда вышвырнула меня вон, узнав об этом.

Пока я бормотал слова извинения и оправдания, Ник от волнения так крепко сжимала крыло бабочки, что в конце концов та просто развалилась у нее в руках. Потом она подняла на меня глаза и спросила:

– Так с мистером Отшельником покончено?

– Почти. Осталось лишь уладить одну мелочь. «Часослов» до сих пор у него. Здесь ты тоже была абсолютно права. Мне не следовало добывать для него эту книгу.

Ник соскочила с табурета и приложила ладонь к моей щеке. А потом вдруг брезгливо поморщилась, словно уловила какой-то неприятный запах.

– Два дня тому назад я приболел, а вчерашнюю ночь провел в кладовой для инвентаря.

– Pauvre petit minou, [48]48
  Бедный малыш (фр.).


[Закрыть]– пробормотала моя маленькая женушка.

А потом напустила ванну для своей маленькой бедной киски. И пока я, сбросив несвежую одежду, нежился в пене, она сидела на корточках рядом с ванной и даже потерла мне спину намыленной мочалкой. Я растирался полотенцем, когда Ник наклонилась, выловила из ванны несколько мыльных пузырьков и игриво налепила мне на голую грудь.

Этот жест вызвал не слишком приятное воспоминание о достойном сожаления инциденте, когда Джессон поскользнулся в ванне и ухватил меня за причинное место. Но я отмахнулся от этих мыслей, и результат превзошел все ожидания.

Мы с Ник обнялись и перешли в гостиную, где впервые за долгие месяцы откровенно и без всякого стеснения заговорили о своих ранах и обидах, а также о том, как мы теперь можем их залечить. Затем вдруг Ник захихикала.

– Что смешного?

– Бери бумаги, связанные с Джессоном, и следуй за мной, – ответила она.

– Все? – изумился я. С начала расследования материалов у меня скопилось предостаточно, они занимали с полдюжины коробок для документов.

– Естественно.

Я потащил коробки в мастерскую.

– Этот твой Отшельник, – сказала Ник, – вроде бы он интересуется восемнадцатым веком, так? – Вопрос прозвучал несколько странно, поскольку абсолютно голая Ник стояла рядом с бумагорезательной машиной.

Я растерянно кивнул:

– Именно в тот век он и отправил мое второе «я».

– Что ж, прекрасно. – Она весело подмигнула мне и добавила: – Дай-ка сюда листок бумаги.

Я наблюдал за тем, как моя жена сует в бумагорезку заметки из архива украденных произведений искусства. Затем она притянула меня к себе и опустила мою руку на пластиковую рукоятку.

– Vive la Revolution! [49]49
  Да здравствует революция! (фр.)


[Закрыть]– воскликнула Ник.

Сначала резать было трудновато, но затем я приспособился и дело пошло как по маслу. Ник передавала мне листки бумаги, один за другим, я измельчал их в лапшу.

И вот через несколько минут я наклонился, поднял пригоршню бумажных полосок и обсыпал ими тело Ник, как конфетти. Затем порезал еще немного и украсил мою жену новой порцией – и так до тех пор, пока она не стала напоминать опутанную водорослями сирену. И когда вся Ник почти скрылась за этими белыми бумажными обрезками, я повалил ее на пол, где мы жадно и безыскусно занялись любовью.