Текст книги "Когда пробьет восемь склянок"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Ханслет присел рядом со мной, взял резервные наушники и положил на колени блокнот. Кроме многих прочих вещей, он умел стенографировать. Я мог только надеяться, что Дядюшка Артур сообщит нам кое-что, что Ханслет смог бы записать. Надежды мои в известной степени оправдались.

– Примите мои поздравления, Каролина, – сказал Дядюшка Артур, не теряя времени на предисловия. – Вы действительно кое на что наткнулись. – Если монотонному и невыразительному голосу можно придать оттенок теплоты, то Дядюшка Артур проделал это с блеском. Его голос прозвучал довольно дружелюбно, хотя, может быть, все дело в динамиках, но, как бы то ни было, он не начал разговор с ругани. – Мы нашли почтовые сберегательные книжки, которые вы искали, – продолжал он. Потом назвал номера, уточнил даты и размеры вложений – все, что меня не интересовало, а напоследок добавил: – Последние взносы были сделаны двадцать седьмого декабря. В обоих случаях соответственно по десять фунтов, четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Оба счета на равную, сумму и не закрыты.

Он выждал какое-то время, чтобы я успел поздравить его с успехом (что мне и пришлось сделать), а потом продолжил:

– Но это ерунда по сравнению с тем, что я вам скажу, Каролина. Слушайте внимательно. Это касается вашего запроса о загадочных несчастных случаях, смертельных исходах и заявлениях о без вести пропавших на западном побережье от Инвернессшира или Аргайла. Мы тут на кое-что наткнулись, Каролина, и это действительно нечто. И почему мы не подумали об этом раньше? У нас есть под рукой карандаш?

– Харриет сидит рядом.

– Тогда начинаю. Этот год был, видимо, самым плохим для моряков Западной Шотландии. Но сперва кое-что о прошедшем годе. «Пинто», отличная океанская яхта длиной полтораста футов, вышла из Кайл-оф-Лохалш четвертого сентября в восемь часов утра, взяв курс на Обан. Должна была прибыть в тот же день во второй половине, но так и не прибыла. Бесследно исчезла.

– Какая погода была в тот день, Анабелла?

– Я так и думал, что вы меня спросите об этом, Каролина. – Ядерная смесь скромности и самодовольства порой очень действует на нервы. – И распорядился узнать об этом в институте метеорологии. Погода была переменчивой, сила ветра в один балл, море спокойное, небо безоблачное. Теперь переходим к этому году. Речь идет о шестом и двадцать шестом апреля и о судах «Ивнинг Стар» и «Дженни Роуз». Это рыболовецкие траулеры с восточного побережья: одно из Буни, второе – из Фразербурга.

– Но оба были приписаны к западному побережью?

– Мне очень не нравится, когда вы перебиваете мои взятки, – запричитал Дядюшка Артур. – Оба имели местом приписки Обэн. И предназначались для ловли омаров. Первой пропала «Ивнинг Стар». Ее нашли выброшенной на скалы Ислея. «Дженни Роуз» пропала бесследно. До сих пор не найден ни один из членов этих экипажей. Далее следует семнадцатое мая. На этот раз речь пойдет об очень известной гоночной яхте «Кан Грис Нец», английской, построенной в «Англии, несмотря на французское название. На борту был очень опытный капитан, штурман и команда, которые с давних пор с успехом выступали на международных соревнованиях Королевского Океанического клуба. То есть команда и яхта действительно высокого класса. Она вышла из Лондондерри в хорошую погоду, отправляясь в Северную Шотландию. И исчезла. Яхту, точнее то, что от нее осталось, нашли только через месяц. Ее выбросило на остров Скэй.

– А команда?

– Вы еще спрашиваете? Никого не нашли. И теперь последний случай, происшедший несколько недель назад, восьмого августа. Мужчина, женщина и два подростка – их сын и дочь. Переоборудованное спасательное судно «Кингфишер». Судя по тому, что известно, мужчина был опытным моряком, занимавшимся судовождением не один год. Он никогда не плавал ночью. Но в тот раз вышел в мере спокойным вечером. Пропали. И судно, и экипаж.

– Откуда он вышел?

– Из Торбея.

Этим названием он поставил точку над «и». Во всяком случае, на сегодня. Я сказал:

– И вы до сих пор считаете, что «Нантсвилл» отправился в Исландию или в одинокий норвежский фиорд?

– Я никогда не считал ничего подобного. – Стрелка человеческого барометра Дядюшки Артура сдвинулась с «дружески» на «нормально» и готова была перейти на «холодно». – Надеюсь, от вашего внимания не ускользнули странности в датах?

– Нет, Анабелла, странности, вернее примечательность, от меня не ускользнула. – Рыболовецкое судно из Буни «Ивнинг Стар» было найдено на утесах Ислея через три дня после того, как у берегов Ирландии, неподалеку от южного побережья, исчез пароход «Холивуд». «Дженни Роуз» исчезла ровно через три дня после таинственного исчезновения моторного судна «Антара» в Ске-Джордж-канале. И наконец, гоночная яхта «Кан Грис Нец» была выброшена на скалы острова в тот же день, когда исчезло моторное судно «Хэдли Пионир», как предполагали, где-то в районе Норд-Ирландии. Последнее, переоборудованное спасательное судно «Кингфишер» исчезло ровно через два дня после того, как пароход «Хурриган Спрей» покинул Клайд, и с тех пор больше не видели ни того, ни другого. Случайность есть случайность. Тех, кто отрицает их наличие, я ставлю на одну ступень с такими упрямцами, которые доказывают, что земля на самом деле плоская и один неосторожный шаг за ее край может привести к ужасным последствиям. Но все это – чепуха. Вероятность таких чудесных совпадений может быть вычислена только в астрономических единицах. А исчезновение команд четырех суденышек, которые исчезли или разбились в такой ограниченной области, – последний гвоздь в гроб чудесных совпадений. Приблизительно такими вот мыслями я и поделился с Дядюшкой Артуром.

– Не будем терять времени на то, чтобы заниматься тем, что и так ясно, Каролина, – холодно заметил Дядюшка Артур. По моим понятиям, с его стороны это было довольно бестактно, ибо я вбил эту мысль ему в голову четыре часа назад. – Самое главное: что делать? Ведь от Ислея до Скэя – большая область. И насколько вы благодаря этой информации продвинулись вперед?

– Как насчет того, чтобы привлечь к сотрудничеству радио и телевидение?

Наступила короткая пауза, затем он сказал:

– В каком направлении текут ваши мысли, Каролина? – В голосе послышались угрожающие нотки.

– Нужно включить в последние известия одно сообщение.

– Я это предчувствовал. – И после продолжительной паузы: – Во время войны такое случалось ежедневно, это понятно. И мне кажется, что после войны этого тоже было достаточно. Но, разумеется, я никого не смогу принудить это сделать. Господа из Би-би-си и из ИТА высоко задирают нос. – По его тону нетрудно было догадаться, какого он мнения об этих твердолобых реакционерах, которые не позволяли вмешиваться в свои дела. Странная реакция, если учесть, что она принадлежала человеку, который был абсолютным маэстро по технике вмешательства. – Если их убедить, что это не касается политики, а проводится в интересах государства, то, может быть, такая возможность и представится. А что вы, собственно, хотите передать?

– Желательно сообщение о том, что радиостанцией были приняты сигналы бедствия с тонущей где-то в районе южнее Скэя яхты. Что точное нахождение яхты неизвестно, а сигналы вскоре прекратились, и что высказываются самые худшие опасения. Далее, что завтра на рассвете начнутся интенсивные поиски, организованные морскими и воздушными силами. Это все.

– Пожалуй, такое сообщение я смогу передать. А для чего вам это нужно, Каролина?

– Мне необходимо осмотреться и нужен повод для свободного передвижения, причем такой, который бы не вызвал подозрений.

– Уж не хотите ли вы добровольно предоставить «Файркрест» для розысков и бороздить море по всему району?

– У нас имеются недостатки, Анабелла, – и у Харриет, и у меня, – но мы не сумасшедшие. На этой развалюхе, не получив благоприятной сводки погоды, я бы не отважился переплыть и пруд. А у нас здесь сила ветра семь баллов. Кроме всего прочего, поиски в этом районе потребовали бы времени больше, чем человеческая жизнь. Я ломаю голову по другому поводу. На восточной оконечности острова Торбей, приблизительно в пяти милях от городка, имеется маленькая уединенная песчаная бухта. Она расположена полукругом и защищена высокой травой и соснами. Вы не смогли бы организовать дело таким образом, чтобы к рассвету туда подлетел вертолет?

– Теперь, кажется, вы меня считаете сумасшедшим, – холодно ответил Дядюшка Артур. Я хорошо понимал, что мое замечание относительно способностей его любимца «Файркреста» вызовет приблизительно такую реакцию. – Вы что же, считаете, что мне достаточно щелкнуть пальцами – и на рассвете в вашей бухте появится вертолет? Ведь это всего через четырнадцать часов, Каролина?

– Сегодня утром, в пять часов, вы были готовы щелкнуть пальцами, чтобы прислать вертолет сюда в полдень. А в этом случае разница составляет всего семь, часов, то есть срок меньший в два раза. Правда, дело было много важней. Вы хотели заполучить меня в Лондон для расправы, а потом выкинуть со службы.

– Выйдите на связь в полночь, Каролина. Надеюсь, что вы знаете что делаете.

Я ответил:

– Да, сэр. – И дал отбой. Но своим «да, сэр» я не имел в виду, что знаю, чего хочу, а что надеюсь, что знаю это.

Если ковер, постланный в салоне «Шангри-Ла», стоил хоть на один пенни дешевле пяти тысяч фунтов, то в таком случае старина Скурас наверняка купил его подержанным. Размером он был семь на десять метров и переливался золотистыми, красными и коричневыми красками. Он расстилался на полу словно поле со злаками, и эта иллюзия поддерживалась его толщиной. По этой чертовой штуке было так же трудно идти, как по воде, которая доходит до щиколоток. Я никогда в жизни не видел ничего подобного, если не считать, занавесей в том же салоне, по сравнению с которыми ковер на полу казался довольно невзрачным. Эти ковровые занавеси из Персии или Афганистана, казалось, были сотканы из шелковых нитей и поблескивали и переливались при каждом покачивании «Шангри-Ла», Они ниспадали с потолка до самого пола. А те места, где можно было видеть переборки, свидетельствовали о том, что сделаны они из ценных тропических пород дерева. Из дерева был и красивый бар, занимавший заднюю часть салона. Стулья дорогой обивки, кресла и табуреты, обтянутые зеленой кожей с золотой окантовкой, стоили еще одно состояние, а продав медные гравюры, в беспорядке развешанные по стенам, можно было кормить в течение года семью из пяти человек. И не где-нибудь, а в ресторане «Савой» в Лондоне.

Со стороны бакборта висели два Сезанна, со стороны штирборта – два Ренуара. Но в этом помещении у картин не было шансов на успех. На камбузе они чувствовали бы себя вольготнее.

Откровенно говоря, я и Ханслет – тоже. Дело было не только в нашем внешнем виде, хотя наши спортивные куртки и шейные шелковые платки не очень-то вписывались в ансамбль с черными «бабочками» и смокингами хозяина и гостей. И не в том, что нам сразу дали понять, что мы относимся к классу ремесленников, причем к разряду примитивных. Разговор велся об облигациях, ценных бумагах, о крупных сделках, миллионах и еще раз миллионах долларов, а подобные вещи деморализующе действуют на низшие классы.

Правда, не нужно обладать гениальным умом, чтобы понять, что беседу затеяли не ради нас. Для людей в черных галстуках-бабочках ценные бумаги, деньги и капиталовложения были не просто повседневным делом, как говорится, солью в супе, но и самым важным. Но желание оказаться где-либо в другом месте, судя по всему, владело не одними нами. По меньшей мере еще двое – лысоголовый, с козлиной бородкой банкир торгового банка по имени Генри Бискарт и крупный, грузный шотландский юрист Мак-Каллюм – чувствовали себя так же неуютно, как и мы. Но если бы подобная сцена шла в немом фильме, ни у кого не возникло бы подозрений, что здесь что-то не так.

Все было в высшей степени презентабельно. Глубокие кресла навевали мысли об уюте и покое. В камине, который здесь вовсе был не нужен, полыхал огонь. Скурас оказался веселым и приветливым хозяином. Стаканы не пустели – достаточно было нажать на кнопку звонка, как сразу появлялся стюард в безупречно белом пиджаке, который молча наполнял стаканы и так же молча уходил. Все было чертовски уютно, роскошно и мило. Но если на эту немую пленку нанесли бы звуковую дорожку и начали демонстрировать снова, то некоторым наверняка бы захотелось в этот момент оказаться на камбузе.

За сорок пять минут Скурас наполнял свой стакан в четвертый раз. Он улыбался жене, которая сидела в кресле по другую сторону камина. Наконец он поднял стакан и произнес тост:

– За твое здоровье, дорогая. И за терпение, с которым ты относишься ко всем нам! Для тебя это утомительная, очень утомительная поездка. Поздравляю тебя.

Я посмотрел на Шарлотту Скурас. И все посмотрели на нее. Ничего странного, ибо Шарлотту Скурас видели миллионы людей, когда она была одной из самых знаменитых актрис в Европе. Даже в то время она не была ни особо молодой, ни красивой. Да это и не важно, ибо все возмещал ее талант. С тех пор она еще больше постарела, фигура ее начала портиться. Тем не менее мужчины до сих пор оборачивались и смотрели ей вслед. Сейчас Шарлотте, видимо, было под сорок, но мужчины всегда будут пожирать ее глазами, даже если она сядет в инвалидное кресло. Ее лицо манило: живое, страдающее, думающее, чувствующее; оно могло смеяться и плакать, а карим умным и усталым глазам можно было дать тысячу лет, Лицо, в каждой линии и морщинке которого было больше ума и характера, чем у целого батальона коротко остриженных современных девиц. Под ними я подразумеваю тех, чьи портреты из недели в неделю печатают иллюстрированные журналы, тех, которые смотрят на вас с обложки красивыми гладкими лицами и нарисованными пустыми глазами. Если бы этих див посадить в одно помещение с Шарлоттой Скурас, то на них вообще бы никто не обратил внимания. Портреты на конфетных коробках никогда не составят конкуренцию картине, написанной большим мастером.

– Очень мило с твоей стороны, Энтони. – У Шарлотты Скурас был низкий голос с легким иностранным акцентом, на ее усталом лице появилась натянутая улыбка, которая как нельзя более соответствовала в этот момент синим кругам под ее глазами. – Но я никогда не скучаю. Честно. Ты же знаешь.

– В такой компании? – Улыбка Скураса была такой же, как всегда. – На собрании директоров предприятий Скураса, а не на встрече со старыми друзьями где-нибудь в районе Левента? Возьмем хотя бы Доллмана. – Он кивнул мужчине, который находился рядом. Высокий, тонкий, в очках; его жидкие волосы были еще жиже, чем казались на первый взгляд, а лицо выглядело небритым, что, конечно, не соответствовало действительности. Джон Доллман являлся генеральным директором пароходства Скураса. – Ну, Джон? Как насчет молодого графа Хорли? Я имею в виду того, у которого стружки к голове и пятнадцать миллионов фунтов стерлингов в банке.

– Боюсь, сэр Энтони, мне будет не по силам с ним тягаться. – У Доллмана были хорошие манеры, как и у Скураса. Он, видимо, еще не почувствовал всей необычности атмосферы. – У меня больше рассудочности, денег – меньше, а способностей поддерживать легкую и веселую беседу вовсе нет.

– Молодой Хорли действительно душа каждой вечеринки. Особенно, когда на ней нет меня, – задумчиво сказал Скурас. Потом он посмотрел в мою сторону. – Вы знаете его, мистер Петерсен?

– Наслышан. Я в этих кругах не вращаюсь, сэр Энтони. – Манеры у меня были – зашибись.

– Гм… – Скурас вопросительно посмотрел на двух мужчин, сидевших поблизости от нас. Один из них откликался на красивое англосаксонское имя Герман Лаворский. Это был высокий веселый мужчина с блестящими глазами, раскатистым смехом и бесконечным запасом пикантных анекдотов. Как мне сказали, он являлся ревизором и финансово-экономическим советником Скураса. Но я ни разу в жизни не видел человека, который бы настолько не подходил для этой роли. Видимо, по этой причине он и был отличным знатоком в своей области. Другой сосед, человек средних лет, но уже начавший лысеть, с замкнутым лицом и густыми висячими усами – такие еще были в моде на Диком Западе, вдобавок ко всему голова его по форме очень напоминала дыню, – лорд Чернли. Несмотря на титул, он был вынужден работать маклером в Лондоне, чтобы иметь соответствующие доходы.

– А что ты скажешь о наших добрых друзьях, Шарлотта? – Этот вопрос сопровождала широкая и дружелюбная улыбка.

– Прости, но я не понимаю. – Шарлотта Скурас посмотрела на своего супруга спокойно, без тени улыбки.

– Да брось! Ты же отлично меня понимаешь. Я говорю о том скучном обществе, которым вынуждена довольствоваться такая молодая и обаятельная женщина. – Он взглянул на Ханслета. – Как вы считаете, мистер Ханслет, моя супруга действительно молода и обаятельна?

– Вы сами это знаете, сэр Энтони. – Ханслет откинулся в кресле, соединил пальцы рук, как это делают образованные люди во время размышлений. – Да и что такое молодость? На это трудно ответить. – Он с улыбкой посмотрел на Шарлотту Скурас. – Во всяком случае, леди Скурас никогда не постареет. А насчет обаятельности, так этот вопрос вообще излишний. Для десяти миллионов европейских мужчин и для меня в их числе леди Скурас была самой обаятельной актрисой своего времени.

– Была, мистер Ханслет? Была? – Старина Скурас подался вперед. Его улыбка напоминала тень той, что была вначале. – А сейчас, мистер Ханслет?

– У продюсеров леди Скурас, должно быть, работали плохие операторы. – На смуглом пиратском лице Ханслета не дрогнул ни единый мускул. Он с улыбкой посмотрел на Шарлотту. – Простите меня за подобную сентенцию.

Если бы у меня в тот момент в руке был меч и праве его использовать, я бы, не задумываясь, наградил Ханслета дворянским титулом. Правда, после того, как вначале врезал бы Скурасу,

– Времена рыцарства не прошли бесследно, – улыбнулся Скурас. Я заметил, что Мак-Каллюм и Бис-карт, бородатый банкир, забеспокоились. Это было чертовски неприятно. А Скурас продолжил: – Этим я только хотел подчеркнуть, мои дорогие, что Чернли и Лаворский – плохая замена блестящему обществу: Уэлшблад, молодой американский: нефтепромышленник, или Доменико, испанский граф и любитель астрономии. Я имею в виду человека, который обычно сопровождал тебя на заднюю палубу, чтобы показывать звезды над Эгейским морем. – Он снова посмотрел на Чернли и Лаворского. – Мне очень жаль, господа, но для этого вы явно не приспособлены.

– Не знаю, должен ли я оскорбиться, – заметил Лаворский лениво. – У нас с Чернли имеются свои плюсы. Кроме того, я уже давно не видел молодого Доменико. – Он мог бы быть отличным собеседником, наш друг Лаворский. Его словно выдрессировали произносить реплики только в нужный момент.

– И не увидите, – хмуро ответил Скурас. – Во всяком случае, на моей яхте и в моем доме. – Пауза. – А также поблизости от всего, что мне принадлежит. Я сказал, что если я еще раз его увижу, то мне захочется; оценить цвет кастильской крови. – Он внезапно рассмеялся. – Я должен перед вами извиниться. Не стоило портить вечер упоминанием о такой швали. Мистер Ханслет, мистер Петерсен, ваши стаканы пусты.

– Вы очень любезны, сэр Энтони. Мы очень мило побеседовали. – Неуклюжий и глупый Калверт был слишком ограничен. Он вообще ничего не понял. – Но сейчас нам лучше отправиться к себе. Сегодня довольно, неспокойно, и мы с Ханслетом хотели отвести «Файркрест» на ночь к берегу Гарвы. – Я поднялся, подошел к одному из окон и откинул одну из афганских – или чьих-то там еще – занавесок. Она была тяжелой, как театральный занавес. Неудивительно, что Скурасу нужны стабилизаторы для яхты при такой дополнительной тяжести. – Мы оставили навигационные огни и свет в каютах, чтобы увидеть, не отнесло ли яхту. Сегодня вечером нас уже изрядно…

– Уходите? Так скоро? – Голос был разочарованным. – Но разумеется, если у вас столько работы… – Скурас нажал на другую кнопку, и дверь в салоне открылась. Вошедший был маленького роста, с обветренным лицом. На его рукавах сияли две золотые полоски – капитан Блэк, командир «Шангри-Ла». Он сопровождал Скураса, когда мы бегло осматривали «Шангри-Ла». Нам показали и испорченный передатчик. Не было никакого сомнения, что он выведен из строя навсегда.

– Хэлло, капитан! Распорядитесь, пожалуйста, подготовить катер. Мистер Ханслет и мистер Петерсен хотят как можно быстрее вернуться на «Файркрест».

– Хорошо, сэр. Только боюсь, что быстро не получится, сэр Энтони.

– Не получится? – Старина Скурас умел хорошо изображать недовольство при полном его отсутствии.

– Опять барахлит. И по той же причине, – извиняющимся тоном сказал капитан Блэк.

– Чертовы распределители! – чертыхнулся Скурас. – Вы были правы, капитан, полностью. Это последний катер, на который я ставлю бензиновый мотор. Сообщите мне, когда сможете подать катер. И, кроме того, выставите матроса, который бы наблюдал за «Файркрестом». Мистер Петерсен опасается, что его может отнести течением.

– Можете не беспокоиться, сэр. – Я не понял, к кому обращены эти слова. – Все будет в полном порядке.

Он исчез. Скурас какое-то время пел гимны дизельным моторам и поносил работающие на бензине. Потом заставил меня и Ханслета еще выпить, игнорируя мои протесты, что это не такая уж хорошая подготовка к предстоящей ночи. Около девяти он снова нажал на кнопку, вмонтированную в подлокотник его кресла, и сразу автоматически открылись дверцы шкафа, обнажившие экран большого телевизора.

Дядюшка Артур не бросил меня на произвол судьбы. Диктор, передающий последние известия, как раз драматически описывал последнее сообщение, которое было получено с «Морей Роуз». В нем говорилось, что судно потеряло контроль и медленно погружается в воду где-то к югу от острова Скай. На рассвете начнутся поисковые акции, в которых будут участвовать морские и воздушные силы.

Скурас выключил телевизор.

– На море действительно развелось слишком много дураков, которых нельзя выпускать дальше мелкой речушки! Кстати, кто-нибудь помнит, что говорилось в последнем прогнозе погоды?

– В последних известиях для моряков в семнадцать часов пятьдесят минут предупредили, что со стороны Гебридов надвигается шторм. Ветер – восемь баллов, – спокойно сказала Шарлотта Скурас. – Ветер юго-западный.

– С каких это пор ты интересуешься сводками погоды? – поинтересовался Скурас. – И с каких пор ты слушаешь радио? Ах да, конечно, дорогая, совсем забыл: тебе ведь здесь нечем заняться! Так-так, сила восемь баллов и ветер юго-западный? Это означает, что яхта, идущая с Кайл-оф-Лохалша, движется навстречу шторму. Совсем с ума сошли! И у них есть передатчик – они ведь послали сообщение. Это еще раз доказывает, насколько они глупы. Сумасшедшие какие-то, независимо от того, выслушали они сводку или направились в море несмотря ни на что. Да, в море, как везде, полно глупцов.

– Может быть, как раз в этот момент эти глупцы погибают, а может, уже погибли, – заметила Шарлотта. Тени под ее карими глазами, казалось, стали еще темнее. Но в зрачках все еще горел огонь.

Секунд пять Скурас неподвижно смотрел на нее. И я почувствовал, что если он сейчас щелкнет пальцами, то этот щелчок прозвучит как пистолетный выстрел – настолько накаленной была атмосфера. Но он лишь со смехом отвернулся и сказал, обращаясь ко мне:

– Только взгляните на эту маленькую женщину, Петерсен! Настоящая мать! Только детей нет. Скажите, Петерсен, вы женаты?

Я улыбнулся в ответ, раздумывая, что сделать: выплеснуть виски ему в лицо или стукнуть чем-нибудь тяжелым. Но все-таки решил ничего не делать. Не говоря уже о том, что это лишь усугубило бы положение: я все-таки еще не совсем сошел с ума, чтобы добираться до «Файркреста» вплавь. Поэтому, продолжая улыбаться и чувствуя под курткой острие ножа, ответил:

– Боюсь, что нет, сэр Энтони.

– Боитесь, что нет? – Он рассмеялся сердечным дружеским смехом, именно таким, который я больше всего не выношу. – Вы уже не так молоды, мистер Петерсен, чтобы так наивно говорить. Итак?

– Мне тридцать восемь лет, и у меня еще не было возможности это сделать, – сказал я с улыбкой. – Это старая история, сэр Энтони. Тем женщинам, которые нравились мне, не нравился я, и наоборот. – Это не совсем соответствовало истине. С моей брачной жизнью покончил водитель «Бентли», когда не прошло и двух месяцев после моей женитьбы. По заключению врачей, до этого он влил в себя по меньшей мере бутылку виски. Это объясняло происхождение многих шрамов на левой стороне моего лица. В то время Дядюшка Артур вытащил меня из корабельной фирмы, и с тех пор ни одна мало-мальски образованная девушка не выражала желания стать моей дражайшей половиной. Точнее, не выразила бы, если бы узнала, на какого рода службе я нахожусь. Ко всему прочему, дело осложнял тот факт, что я никому не мог сказать этого заранее. Да и шрамы мешали.

– Вы мне не кажетесь глупцом, – улыбнулся Скурас, – если можно сказать такое, не оскорбив вас. – Сейчас это снова был старый богатый Скурас, который мог позволить себе роскошь оскорбить кого угодно. Его рот, похожий на застежку-молнию, немножко изменился во время следующей фразы и застыл в форме, которую я бы назвал скорбной улыбкой. – Но я, разумеется, шучу. Все это не так уж плохо. Человек может позволить себе пошутить, Шарлотта?

– Да? – Карие глаза миссис Скурас были насторожены.

– Я хотел бы кое-что взять из нашей каюты. Ты не могла бы…

– Может быть, стюардесса…

– Моя дорогая, ведь речь идет о предмете личного характера. А как намекнул мистер Ханслет, ты намного моложе меня. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать из его слов. – Он мило улыбнулся Ханслету, чтобы показать, что совсем не обижается. – Я имею в виду фотографию, стоящую у меня на туалетном столике.

– Что? – Она внезапно выпрямилась, а руки ее так сжали подлокотники кресла, словно она собиралась вскочить. Метаморфоза произошла в этот момент и со Скурасом. Улыбка в глазах уступила место холодному и суровому взгляду. Это длилось всего какое-то мгновение, а потом его жена резко подвинулась вперед и провела по загорелым рукам, разглаживая короткие рукава платья. Это было сделано быстро и элегантно и все же недостаточно быстро. В течение двух секунд ее приподнятые рукава обнажали сине-красные кровоподтеки. Кругообразные, а не такие, которые возникают вследствие ударов или надавливания. Такого рода кровоподтеки остаются только после веревки.

Скурас снова улыбался. Он нажал на кнопку звонка, чтобы вызвать стюарда. А Шарлотта поднялась и, не сказав ни слова, быстро вышла из салона. На какое-то мгновение я даже засомневался: не почудилась ли мне вся эта странная картина, однако пришел к выводу, что все это я в действительности видел. В конце концов я получал деньги не за то, чтобы мне что-то чудилось.

Буквально через несколько секунд женщина вернулась. В руке у нее была фотография в рамке, размером приблизительно пять на восемь дюймов. Она передала фотографию Скурасу и быстро села в свое кресло. На этот раз она была осторожна с рукавами, так что никто ничего не заметил.

– Господа, на этой фотографии вы видите мою жену, – сказал Скурас. Он встал с кресла и поочередно показал фотографию присутствующим: темноглазая, темноволосая женщина улыбалась, благодаря чему еще больше выделялись ее высокие славянские скулы. – Это моя первая жена Анна. Мы были женаты тридцать лет. Брачная жизнь – совсем не плохая штука. И тут вы видите Анну, мою жену, господа.

Если бы во мне остался хоть грамм благопристойности, то я должен был бы повергнуть Скураса наземь и затоптать. Казалось непостижимым, чтобы человек открыто заявил, что он поставил рядом с кроватью фотографию бывшей жены и заставил при гостях нынешнюю жену принести эту самую фотографию, подвергнув ее тем самым унижению. Этот факт, а также кровоподтеки на руках Шарлотты Скурас должны были бы любого натолкнуть на мысль, что пристрелить этого человека было бы слишком легким наказанием. Но я не мог этого сделать. Тут я был бессилен. Старый негодяй говорил от чистого сердца, со слезами на глазах. Если это и было игрой, то величайшей из всего виденного мной в жизни. Медленно скатывающаяся из его правого глаза слеза заслуживала бы Оскара. А если это игрой не было, то перед глазами возникал образ старого одинокого человека, который на мгновение забыл об окружающих, остановив свой внутренний взор на той, которую любил, любит и всегда будет любить, но которую никогда больше не увидит.

И если бы не гордая и униженная Шарлотта Скурас, которая, застыв, смотрела на огонь в камине, у меня бы наверняка подкатил комок к горлу. Но эта женщина помогла мне овладеть собой. Однако один человек оказался не столь щепетильным. Мак-Каллюм, шотландский адвокат, бледный от бешенства, поднялся на ноги, заплетающимся языком пробормотал, что неважно себя чувствует, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Бородатый банкир последовал его примеру. Скурас даже не повернулся. Он тяжелой поступью прошел к креслу и задумчиво вперил взгляд в пространство. Оба – и муж и жена – словно ослепли. Казалось, они увидели что-то в полыхающем огне камина. Фотография, лицевой стороной вниз, лежала на его коленях. Он не повернул головы даже когда вошел капитан Блэк и сообщил, что катер готов и может отвезти нас обратно на «Файркрест».

Очутившись на яхте, мы выждали, пока катер не удалился на почтительное расстояние, потом заперли дверь салона, освободили прикрепленный к полу ковер и откатили его в сторону. Я осторожно поднял кусок газеты, лежавший на полу, и под ним, на тонком слое муки, увидел четыре отпечатка ног. После этого мы проверили обе каюты в носовой части, машинное отделение и кормовую комнату. Шелковые нити, которые мы с большим трудом натянули перед нашим отъездом на «Шангри-Ла», были порваны.

Судя по отпечаткам ног, на «Файркресте» побывали по меньшей мере двое. Для этого в их распоряжении был целый час, а мы с Ханслетом потратили еще час, чтобы уяснить, с какой целью они здесь орудовали. Мы не нашли ничего, абсолютно ничего, что бы хоть как-то указывало на цель их визита.

– Ну, – сказал я, – теперь мы, по крайней мере, знаем, почему они так старались завлечь нас на борт «Шангри-Ла».

– Думаешь, для того, чтобы все обыскать? Тогда это объясняет неисправность катера. Наверняка он был на ходу и возил сюда этих людей.

– Конечно! Что же еще?

– Думаю, что дело не только в этом. Точно не знаю, но наверняка за этим кроется что-то еще.

– Порассуждаем об этом завтра. Когда в полночь будешь связываться с Дядюшкой Артуром, попроси его, чтобы он собрал все возможные сведения о команде «Шангри-Ла». И о враче, который лечил усопшую леди Скурас. Мне хотелось бы узнать об этой леди как можно больше. – Потом я перечислил еще кое-что, что я хотел бы знать. – Кроме того, отведи нашу яхту к острову Гарва. В половине четвертого я снова должен быть на ногах. У тебя еще будет возможность выспаться.