Текст книги "За синими горами (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Разве за все в ответе только ты?
– Да нет, Фэр, – улыбаюсь я, – разумеется, нет. Просто, понимаешь, что проще: изменить его или измениться самой? Я не могу изменить его взгляды или черты его характера – они формировались столетиями, мне не осилить. Когда-то я была так наивна, что думала, что смогу – и это всегда приводило к беде. Больше нет, – решительно качаю головой, – таких иллюзий я не строю. Вот только, когда он вновь ворвался в мою жизнь, я поняла, ощутила, осознала – без него и жизни-то нет. А значит, вопрос ровно один: что я могу сделать для того, чтоб с ним эта жизнь была? Как мне поступать, реагировать, действовать? Я не управляю им – но собой пока владею. Вот и стараюсь стать той девой, которую он хотел бы видеть рядом. Да, пока не во всем выходит правильно действовать, но хотя бы реагировать правильно я уже научилась.
– Правильно – это как?
– Чтобы не огорчать, не раздражать. Чтобы получить тот итог, какой я хочу: мир и гармонию в наших отношениях.
– Любой ценой? – скептически смотрит на меня Фэр.
– А что дороже счастья с любимым? А главное, сам смотри: вот уже почти два месяца мы вместе, и нам хорошо, мы счастливы…
– Действительно счастливы? И я могу больше не опасаться за мою маленькую розу?
– Когда это я стала твоей розой?
– Увы, не стала, – притворно вздыхает Фэр. Или не притворно, кто его разберет. – Сорвали без меня.
Он улетел под вечер, не позволив себе ничего, кроме объятий и пары невинных поцелуев, а я вернулась к своим тетрадям и учебникам. Но, сидя с Анхеном в его кабинете, бросая время от времени взгляды на его профиль, склоненный над вампирским блокнотом, все возвращалась к тому вопросу, все раздумывала, а счастлива ли я? И ловила его одобряющую улыбку, и сердце замирало, словно впервые. И я понимала – да, действительно да, вот оно, мое счастье, мой мир, моя жизнь.
Ну а гости? Да дракос с ними, привыкну. Подумаешь, постель он делит… А кабинет он делит со мной, и достаточно просто протянуть руку…
Протягиваю. Скольжу пальцами по его кисти, невесомо оглаживаю запястье… И попадаюсь, в мгновение ока оказавшись на его коленях, в кольце его рук.
– Вот что за вредная девочка, – его дыхание щекочет мне ухо. – Фэра она, значит, не хочет.
– Неа, – мотаю головой, – не хочет.
– И время, отпущенное на отдых, тратит впустую.
– Ну почему же сразу впустую?
– А потому что нерастраченная сексуальная энергия никуда не делась… – его язык скользит по краю уха от мочки вверх, заставляя замереть от удовольствия. – И теперь мешает нам обоим работать.
– Как говорила мне одна дева, – я тоже знаю эту игру. И мои губы шевелятся в миллиметре от его, но все же не касаясь, – вампир обязан ублажать своего человека сам, денно и нощно, не перекладывая эту обязанность на других.
– Странная дева, – его пальцы скользят по моим волосам, расплетая косы, высвобождая пряди, – мне казалось, все ровно наоборот.
– Казалось, только казалось, – мои пальцы скользят не по волосам, по пуговичкам его рубашки… и по коже его груди… и даже не замечают, как сбивается чье-то дыхание… особенно, когда мой язык начинает скользить вдоль его ключицы… и спускаться ниже. А пальцы… Резкий рывок, и я уже не на коленях, я на столе, и блокнот отлетает куда-то в сторону, и пуговицы моей кофты тоже отлетают. И его руки ложатся на грудь, и его губы сливаются с моими… И предметный мир, и очередность действий – все исчезает в мареве страсти, есть только жар его тела рядом с моим, есть только мед его поцелуя, которым я никак не могу напиться, есть миг единения, пронзительный и прекрасный. И моя кровь, бегущая по его венам, и его жажда, струящаяся по моим… И пронзительный крик, вспарывающий пространство, и осколки звезд под сомкнутыми веками, и даже в небытии – отзвуки бесконечного счастья…
А на работе меня ждет повышение. То самое, с понижением больше схожее. Минус первый этаж. Прощай, солнышко. И даже то, что зарядили дожди, не слишком-то помогает. Внизу мрачновато. Освещение есть, вот только не слишком яркое. Помещенные на стенах гротов светильники, выполненные в виде огромных синих кристаллов, заполняли пространство мертвенным голубоватым светом. Так приятней для глаз, пожимали плечами Низшие. Ну а мне порой зрение приходилось напрягать, чтоб разглядеть какие-то детали.
А впрочем, ничего особо красивого меня там и не ожидало. Азы. Смена пеленок под теми, кто не в состоянии встать. Гигиенические процедуры для них же (вот тут впервые малодушно порадовалась, что одежда на больных отсутствует как класс). Помощь в кормлении. Раздача лекарств. Перевязки. Наконец, даже уколы.
И, вроде, все получалось, ведь, несмотря на специфику, те же люди, те же больные, помощь которым я выбрала некогда своей профессией. Вот только… штрихи, детали…
Первый раз меня вызвали к светлейшему главврачу, дабы сделать втык… за разговоры. Я слишком много говорила с больными. Я говорила с ними на правильном человеческом языке. А это, по местным нормам, недопустимо. Минимум слов. Команды. Без склонений-спряжений-связок. Ни человеческой речи, ни человеческого обращения. Они – животные, и это больница, а не школа.
– Но как же так? – плакала я дома. – Как же так?
– На самом деле все просто, Ларис, – вздыхал Анхен. – Цинично, но просто: чем меньше они себя осознают, тем естественней воспринимают свое положение. Ты ведь не в силах это положение улучшить, верно? Так не очеловечивай их, это не принесет им счастья.
– Так их можно… очеловечить?
– До какой-то степени да, – пожимает плечами вампир. – Правильно говорить, есть ложкой, носить одежку… А смысл? Они все равно еда, и по-другому не будет.
Киваю. Но не могу не спросить:
– А вот если бы… если бы удалось создать искусственную кровь, и едой они бы быть перестали… Ведь перестали бы, верно?
Он кивает.
– Тогда их можно было бы «очеловечить»? Ну, научить быть людьми не только на уровне ложки-одежки? Чтоб они могли жить самостоятельно, создали бы какое-то общество?
– Нет, Лар, только стаю, общества им не создать, в уже созданное не влиться. Их уже даже читать-писать научить невозможно…
– Тогда почему с ними нельзя говорить?
– Лар, давай не будем по кругу. Таковы правила. Просто прими. Ты врач, а не учитель.
– Я медсестра.
– Пока да. Ты не считаешь этот опыт полезным?
– Разве я это говорила? – пожимаю плечами. – Ты меня «повысил».
– Я тебя еще повышу. Но чуть позже, спешить не надо. Лучше иди-ка сюда, – он утягивает меня на колени. – Ты уже думала о специализации?
Обнимаю его. Прижимаюсь, глубоко вдыхаю его запах. Тепло его тела, тепло его взгляда – только это имеет значение.
– Ну, какая у вас тут специализация? Куда ни глянь – специалисты широкого профиля… – вздыхаю. Задумываюсь. – Но знаешь, из того, что есть, я бы, пожалуй, выбрала работу в Восстановительном.
– Спасать людей от последствия встречи с вампирами? – он целует меня в шею, явно настроенный организовать мне и «встречу с вампиром», и «последствия».
– Да если бы, – вздыхаю я. – Всего лишь реанимировать их для новой встречи…
– Лар, вот опять не на том акценты, – недовольно поправляет он меня. – Они и рождены для встреч с вампирами, их кормили-растили для этих встреч. И ничем, кроме «встречи с вампиром» их жизнь по определению закончиться не может. Но скажи, вот по-твоему, жизнь сама по себе имеет ценность? Что лучше – никогда не рождаться или прожить хоть сколько-то, но чем больше, тем лучше?
Смотрит на меня вопрошающе. А я… Проще всего сказать, что лучше и вовсе не рождаться. Вот только сама для себя я смерть не выбрала. Было однажды в порыве отчаянья, но… ведь с горы не спрыгнула, в озере не утопилась. Осталась жить, даже не имея впереди ничего. Так как же за других я могу выбрать иное?
– Вот и отношение к отделению Реанимации должно строиться именно на этом, – наставительно продолжает Анхен, убедившись, что я определилась с ответом. – Главное – не встреча с вампиром, которой неминуемо кончится их жизнь. А то, что пока жизнь не закончилась, она продолжается. Благодаря тебе в том числе, – он примирительно целует меня в висок, словно подводя итог беседы. – А конец – он бывает у любой жизни. Просто у них он определен, а у нас с тобой – нет. И никому не известно, чей страшнее.
Я соглашаюсь, он прав, надо думать о хорошем. А что может быть лучше, чем губы любимого, ласкающие твое ушко? Быть может, руки, заинтересовавшиеся твоей грудью? Ах, нет, его глаза, в которых тонешь, как в омутах, не осознавая уже, где там губы, где руки…
Вот только в больнице любимого не было. И стоматолога там не было тоже. Ну не называть же таковым любого Низшего, способного взять клещи и выдрать зуб? Офтальмолога не было. Не все ли равно, как видит потенциальная еда и видит ли вовсе? Ну а совсем уж проблемный глаз можно и удалить.
Вообще, удалить можно многое. Можно камни из почки, а можно и почку. А что, их же две. И если со второй все достаточно хорошо, чтоб больной дожил до обеда – то он просто будет заявлен одним из первых в списке блюд на этот обед. Вот только очередь «на обед» набиралась таким манером порой излишне внушительная. Одними пациентами все же не накормишь. Надо бы и здоровыми разбавлять.
И тогда первым делом – запросы: не ожидается ли банкет? Вдруг нормы потребления резко возрастут? Ну а нет, значит, нас ждал обход. Светлейший Андородэус изволял покинуть свой залитый солнечным светом кабинет и в сопровождении врачей обходил больных. Искали, кого же все-таки вылечить.
Ну а Бхндар – он был хорошим врачом. И он умел лечить, и он умел сочувствовать. Но он слишком давно работал в этой системе. Собственно, он только в этой системе и работал. Он лечил еду для своих господ. И он тоже не видел смысла пролечивать каждого.
– Можно вылечить острый приступ, это да, – объяснял он мне. – Но дальше? Что раз прохудилось, то будет рваться вечно. И острая форма перейдет в хроническую. И кому ты тогда скормишь хроника? И кто будет в ответе за напрасно протраченные ресурсы?
– Но ведь можно вылечить и хронических…
– Не всех. А главное, зачем? Здесь семь врачей на тысячные стада. Задача – не плодить хронических больных, чтоб потом тратить время на их излечение, а вовремя намечать потенциально опасных, и вовремя утилизировать их, пока они еще здоровы.
Киваю. Что еще я могу сделать? Здесь их законы, их правила, а я учусь. Учусь…
Не помню, когда у меня начали дрожать руки. Тремор был небольшой, и проявлялся лишь временами. Работе не мешал, я даже уколы делала четко. Просто концентрировалась предельно на процессе – и дрожь отступала. Ну а в свободное время – да мало ли? Усталость, пройдет. Даже в голову не брала.
Были проблемы и серьезнее. Меня опять вызывали к главврачу. На этот раз – за излишнюю эмоциональность, особенно – «эмоциональность негативную». И я признавала, что он прав, да и те, кто на меня ему настучал – правы тоже. Я не имела права демонстрировать пациентам свои эмоции. Даже если знала, что кого-то решили не лечить, а просто покалечить, потому как «все равно съедят». И училась сдерживать эмоции. Сдерживать чувства, сдерживать мысли.
Дома тоже старалась сдерживаться. Не думать о больнице, а если думать – то только о хорошем. Я ведь хотела стать врачом. Анхен помог мне продолжить учебу, дал возможность сочетать ее с практикой. А я опять не вписываюсь в очередные рамки, недовольна очередными правилами! Надо уже взрослеть. И принимать то, что есть. И не огорчать Анхена своей неспособностью прижиться в очередном месте.
И я улыбалась ему. Как он учил – всем сердцем. Не говорила о проблемах, но делилась успехами. Ведь они были, правда. Мне поручали чуть больше, я справлялась с изучением очередного раздела. В конце концов, кого-то из «моих» пациентов все же вылечивали, и отправляли «домой», а не на еду, и я делилась с Анхеном своей радостью, что вот эта жизнь – еще продлится.
Вот только руки дрожали все больше. И я уже не могла подавить эту дрожь никакими усилиями. И Анхен заметил.
– Что случилось? – спросил он неожиданно, прерывая мой восторженный рассказ о том, как Бхндар впервые позволил мне присутствовать на операции.
– Да ничего, вроде, – пожала плечами с искренним недоумением. – Операция прошла успешно, я потом…
– Правда? А с руками тогда что?
А руки лежат на столе и выбивают дробь. Прятать поздно. Смотрю на них, как на предателей, подбираю слова…
– Устала, наверное. Переутомилась. Слишком много информации, впечатлений, эмоций… После большого перерыва – и такая активная жизнь…
– Так почему не сказала, что устала? Прервись. Просто побудь неделю дома, отдохни, займись чем-нибудь другим… У Лоу ты рисовала, помнится. И даже неплохо. А здесь и карандаш в руки ни разу не взяла…
– Так времени нет.
– Вот и я про то. Прервись с учебой. У меня в кабинете до безобразия голые стены. Нарисуй для меня… на твой выбор, что хочешь. И я перестану завидовать этому мальчишке, что у него твои картины есть, а у меня – нет.
– Да какие «картины», так… И ты сам отказался их взять.
– Ты их рисовала не для меня, – губы сжимаются в тонкую линию. – Зачем они мне? Вечно вспоминать тебя в его доме?
– Хорошо, нарисую, уговорил, – обнимаю его, прижимаюсь к нему. Чтобы чувствовал, что я здесь, с ним. – И не ревнуй, вампирам не полагается.
– Да при чем тут ревность, Лар? – вопрошает устало. – Подлость трудно простить.
Я целую. Не хочу, чтоб он вновь вспоминал. Все в прошлом, мы же решили.
– Справишься с заказом за неделю? Я как раз в четверг вернусь…
– Ты уезжаешь? Сегодня?
– Нет, через пару дней. А сегодня я полностью твой…
Нет, не полностью. Вечером его вновь посетили гости. А я вновь прогулялась с ними по саду, и оставила их с Анхеном в гостиной «углублять дружеские связи». Ничего. Мне, в самом деле, надо отдохнуть. И подумать, о чем будет та картина.
Картина не вышла. Тремор не проходил, я не могла рисовать. Карандаш скользил по бумаге непредвиденными зигзагами, я перепортила кучу набросков, так и не сделав ничего путного. Хотя, если уж совсем честно, толковых идей тоже не было. Так что может быть, проблема была именно в этом.
Анхен огорчился. Не отсутствию картины, подозреваю, она не слишком-то была ему нужна. Но тому, что лучше мне, на его взгляд, не стало.
– А может, ну ее, эту больницу, – предложил он, усадив меня к себе на колени и медленно расплетая мои длинные толстые косы. – Далеко не все, о чем мы мечтаем в юности, выбирая дело всей своей жизни, оказывается действительно нам нужным или подходящим. В детстве просто все. Думаешь: вырасту, выучусь, и всех-всех спасу. А потом вырастаешь, выучиваешься. И понимаешь, что всех – все равно не спасти. И про тех, кого не спасли – не смогли, не успели, не захотели – с каждым днем знаешь все больше. Твой личный список неспасенных растет… Кто-то может жить с этим, кто-то нет… Кто-то может смириться с тем, что медицина – это не про то, что всех спасли, кто-то нет… Так зачем себя мучить?
Задумалась. Неужели он прав, и медицина – действительно не мое? Просто детская мечта про то, как быть нужной людям? Да нет, почему она детская? Я хотела лечить, помогать, облегчать боль. И я могла. О чем уверенно ему и сказала.
– Просто, видимо, сам антураж – темные подземные коридоры, палаты-гроты с призрачным светом. Сам контингент – люди, рожденные на еду… Это, наверное, не совсем та больница, о которой я мечтала. Просто нужно перестроиться, привыкнуть… Это все переходный период, Анхен, это пройдет. Надо просто перетерпеть, я уверена.
– Пройдет… У тебя даже аура стала бледнее, – недовольно качает он головой. – Но если ты уверена, что дело лишь в «антураже»… Давай попробуем чуть изменить программу твоего обучения. Как ты относишься к акушерству?
Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, не думала. Да и не изучала еще этот раздел.
– Думаю, будет лучше, если ты поработаешь в Родильном. Рождение новой жизни – что может быть оптимистичнее? Помочь матери пройти через роды, помочь малышу сделать первый вздох… И у каждого твоего пациента впереди – гарантированно долгая жизнь: детство, юность – до двадцати мы их не трогаем. Так как, попробуешь? Тогда я договорюсь.
Договорился. У меня сменился руководитель. Вместо Бхндара моим обучением занялась Ндаллар'бх'нр'гхра. Надменная, как истинная Лунная, она была не в силах скрыть легкого презрения во взгляде, когда говорила со мной, но к работе своей относилась добросовестно, касалось ли это моего обучения, или ее обязанностей по отделению.
Ко всем роженицам здесь были крайне внимательны, ласка и поддержка со стороны младшего персонала приветствовались, а возникающие проблемы неизменно решались. Вариант ответа «до ужина доживет» здесь, в отличие от Общего отделения, не приветствовался. Всем женщинам здесь предстояло дожить не до ужина, а до следующих родов, а потом и еще до одних, и потому испортить им здоровье по небрежности или недосмотру никто не жаждал. Ибо было чревато.
Ну а дети… Дети – это всегда радость, и я могла часами пересказывать Анхену, как родился один, второй, третий, а у четвертого было обвитие, и воды совсем зеленые, он здорово нас напугал, но, к счастью…
– А ты не думала о том, чтоб родить своего? – огорошил он меня, не дослушав очередную историю.
Какое-то время беспомощно молчу, словно получив удар под дых, потом получается все же выдавить:
– У людей… от вампиров… не рождаются, не ты ли меня учил?
– Так и не рожай от вампира, – невозмутимо ответствует Анхен. – Я даже не стану тратить время, предлагая тебе зачать ребенка с кем-либо из людей, все равно ерунду на тему «люблю – не люблю» услышу. Но достижений медицины в области искусственного оплодотворения никто не отменял. И мы можем подобрать тебе донора с любыми внешними данными, на выбор. Хочешь – даже Петька твой необходимый биологический материал нам сдаст и не узнает, для кого. А захочешь – узнает, мне не важно.
– А что важно? – тяну время, не зная, как ответить на это предложение.
– Чтоб ты была счастлива, чтоб твоя жизнь была заполнена, – он чуть вздыхает. – Я помню, как ты смотрела на детей, когда мы были в Светлогорске. Я знаю, насколько это важно… для любой женщины…
– Только женщины?
– Не только. Но речь сейчас о тебе. И мне кажется, из тебя выйдет замечательная мать.
Мать? Я? Не знаю. Я так давно запретила себе даже думать об этом, смирившись с судьбой, что теперь… просто оказалась не готова к такому обороту. И все никак не могла понять, что же меня смущает во всех этих планах… Ребенок. Не от Анхена, я и не мечтала. Но от неизвестного донора, которого я и не увижу. И можно подобрать, чтоб отец был черноволосый и кареглазый, можно найти похожего на Анхена – хоть приблизительно, насколько возможно – и считать ребенка сыном вампира. Почти семья. Или просто семья, ведь Анхен будет любить моего малыша, я знаю, будет. А что не его… А не его ли, раз он воспитывает?..
Стоп, о чем я вообще?!
– Анхен, но ведь ребенок… Человеческий ребенок не может жить вместе с вампиром, он же сгорит! Ты говорил, тут взрослые люди сгорают за пару лет, а мой малыш…
– А твой малыш будет именно твоим малышом. И от тебя унаследует всю твою непробиваемую невосприимчивость. И все будет хорошо.
– А если не от меня? Если от биологического отца? Разве ты можешь быть стопроцентно уверен?
– Не могу, но у нас нет другой возможности проверить. Иди сюда, – он усаживает к себе на колени, обнимает. – Послушай, я все продумал. Донора выберем из тех, у кого максимально высокие показатели сопротивляемости вампирской ауре. На самых ранних сроках, пока твой организм еще служит малышу надежнейшей защитой от любого вампирского воздействия, проведем все необходимые анализы, выясним возможности ребенка. Если все хорошо – значит, спокойно донашиваешь, рожаешь, воспитываешь…
– А если нет, его что – убивать? – в ужасе хватаюсь за свой, совершенно пустой, живот. – И пытаться еще раз, «для чистоты эксперимента»? И так – пока, наконец, не получится?
– Убивать? Лар, да как тебе в голову-то пришло? У тебя на родине серьезнейший демографический кризис, развернута масса программ, чтоб улучшить ситуацию, а ты про убийство! Нет, конечно, – поцеловал меня в висок, прогоняя мрачные думы. – Ребенок, в любом случае, родится. Просто, если он не будет обладать твоей сопротивляемостью, его придется отправить в Страну Людей. Твоим родным, они не откажутся, тем более, твой отец будет знать, что ребенок твой. Либо отцу ребенка – я не зря упоминал Петю в числе возможных доноров.
– А я…
– А ты сможешь его навещать.
– Как? – интересуюсь совсем невесело. – Ты обещал, я и папу смогу навещать, а что вышло? Мы ни разу там больше не были…
– Пока это сложно Лар, я всегда говорил – не все сразу. Но дети – они очень много значат для вампиров, для всех вампиров. Даже для Владыки. И если в Стране Людей будет воспитываться твой сын – или дочь – разрешение на пересечение Бездны тебе будет получить значительно проще.
Молчу. Энтузиазма нет. Родить ребенка – и потерять его навсегда. И каждый день своей жизни ждать, что тебе разрешат его увидеть.
– Скоро, кстати, нас ждет Зимний Бал, – продолжает меж тем Анхен. – Самая длинная ночь в году, ночь поворота от тьмы к свету почиталась нашим народом еще в глубокой древности. Ее называли «Ночь поворота судьбы», верили, что от того, как ее проведешь, зависит будущее. И до сих пор это один из самых почитаемых праздников.
Киваю. Да, интересно, но сейчас к чему?
– Главный Бал, по традиции, проводится у меня. Прежде – у одного из авэнэ по жребию, теперь у меня. Без жребия, – чуть помолчал, недовольно сжимая губы и вспоминая – едва ли веселое. – Так вот, на Бал, – продолжил, встряхнувшись, – к нам приедет Владыка. И я надеюсь договориться с ним о том, чтобы на Новый Год тебя разрешили навестить родных. Обстановка праздника способствует щедрости и благодушию и сама по себе, конечно. Но все же, если во время Бала ты будешь уже беременна, договориться с Владыкой нам будет значительно проще.
– Перестань, – разрываю его объятья, встаю, отхожу к окну. – Я все понимаю, ты заботишься обо мне, ты хочешь как лучше, но сейчас это больше похоже на шантаж…
– Лара, ну при чем здесь шантаж? – недовольно морщится Анхен. – Я всего лишь обозначаю свое виденье проблемы и все обстоятельства, с этим связанные. В твоей жизни явно не хватает светлых и радостных моментов. А что может принести больше радости молодой женщине, чем рождение ребенка? Тем более, что ты действительно готова к этому. В Стране Людей твой взгляд не пропустил ни одной коляски. Сейчас ты вечера напролет рассказываешь мне о каждом рожденном младенце. Просто представь, насколько полной станет твоя жизнь, когда ты родишь своего.
– Особенно, когда его отнимут.
– Да не отнимут, Лара. Шанс, что он не сможет жить с нами, минимален. Я всего лишь пытаюсь быть максимально объективным, и потому сразу признаю, что такая вероятность есть. Крайне небольшая, но все же есть, – он тоже встает, подходит ко мне, берет за плечи. – Что же до Владыки, так мы живем не в вакууме. Ты хочешь в Страну Людей – я рассказываю, как проще было бы этого добиться. То, что рождение ребенка может оказаться аргументом в разговоре с Владыкой, никак не умаляет радости материнства и важности этого ребенка для тебя лично.
– Радость материнства? Родив ребенка-заложника? Анхен, я люблю тебя. И я на многое готова пойти и еще на большее закрыть глаза ради мира и гармонии в наших отношениях. Но соображать-то я при этом не разучилась. Родить ребенка, чтобы управлять Владыкой, не выйдет. Выйдет ровно наоборот: это у Владыки появится мощнейший рычаг, чтобы управлять нами. Не мы ему будем ставить условия, а он нам. Сейчас ты выговариваешь и выторговываешь у него мою жизнь и мою свободу перемещений, а после рождения ребенка тебе придется выторговывать у него нас двоих.
– Лара, что и как я выторговываю у Владыки – это только мои проблемы.
– Но жизнь – моя. А отца я не видела с лета.
Вывернулась из его рук. Ушла. Просто ушла, не разбирая дороги. Коридорами, переходами, садовыми тропками. И слезы застили глаза, и ничего не могла поделать.
Ребенок. Как все просто. Женщина – это ж такая подросшая девочка, ей просто нужна кукла в размер. Она будет ее нянькать и тетешкать, и будет ей счастье. А выйдет кукла бракованной – так мы сдадим в магазин и другую купим, делов то!.. А чувства ребенка, его потребности? Кем он вырастет здесь, в отсутствии сверстников, друзей, зато в окружении всеобщей жажды?.. Да, я знаю, что мне ответят. Можно родить десяток, и им будет не скучно играть друг с другом в огромном доме и сказочном саду над облаками. Но когда они вырастут – что с ними будет, когда они вырастут? А что будет со мной – и с ними – когда их просто у меня заберут? Под любым предлогом, от «Владыка велел», до «им нужно учиться в человеческой школе». И я должна буду поверить, что так лучше, потому что, если я перестану верить Анхену, что у меня останется?..
Он за мной не пошел. Дождался, когда вернусь сама.
– Успокоилась? – поднял глаза от своих документов. – Не надо все воспринимать в штыки, Лар. Плохая привычка. Мне казалось, ты уже от нее избавилась.
– Прости, – села на диван, стоящий вдоль стены, вздохнула. – Но беременеть к Зимнему Балу я не буду. Беременеть, в надежде вышибить из Владыки слезу умиления, я не буду тоже. Уж извини, но не верю я в эти слезы… И, в любом случае, – поспешила продолжить, видя, что он собирается возразить мне, – я не готова к тому, чтобы иметь детей. Чтобы иметь их здесь, сейчас, абы от кого и с непонятной целью. Детей рожают от любимых.
– Да когда ж у тебя эта ерунда из головы-то выветрится? – страдальчески вздыхает Анхен. – То сексом занимаются только с любимыми, то детей только от любимых рожают. А понятие «случайное зачатие» это я сейчас придумал? Это у вампиров его не бывает, а люди только так и живут. А человеческое выражение «перепихнуться по-быстрому» – это тоже исключительно про любовь? А искусственное оплодотворение – его лично сейчас для тебя придумали? И тысячи женщин к нему не прибегали, дабы родить не «ребенка от любимого», но ребенка, которого будут любить? Про любимых приемных детей ты тоже никогда прежде не слышала?
– Приемные дети – это те, кто уже рожден, и им нужен дом. И ради счастья этих, уже рожденных детей, можно отказаться от многого. Но целенаправленно рожать потенциального приемного ребенка?.. Но даже если нет, очередной раз прервать учебу…
– Тебя убивает эта учеба!
– Она делает меня сильнее. Я уже говорила – это лично мое испытание, и мне надо его пройти. Мне сложно, непривычно, но я справлюсь. А вот страх за свое дитя убьет меня гарантированно. Вечный страх – день за днем, месяц за месяцем, год за годом…
– Все матери переживают за своих детей, это нормально.
– Да, вот только причины для переживаний у всех разные… Давай не будем сейчас, – видя, что он закипает, пошла на попятный. – Ведь мы не обязаны решить этот вопрос немедленно раз и навсегда, верно? Знаешь, давным-давно, в прошлой жизни еще, поступая в универ, я планировала заводить семью уже после его окончания. Зарок не давала, конечно, но планировала. Любовь – это уж когда случится, но дети – после диплома, сначала профессия. Там и тогда я не доучилась. Сейчас получила второй шанс. Так давай я сначала выучусь, получу профессию, а потом вы вернемся к разговору о ребенке? Я стану старше, мудрее, я освоюсь здесь, буду четче осознавать свои границы и свои возможности, и мне будет проще решиться…
Или больше оснований не решиться. Говорить об этом уже не стала, но… Если бы не два наших мучительных и страшных разрыва, меня не мучил бы подспудный страх того, что будет, когда меня разлюбят. Если однажды, несмотря все мои старания, он вновь решит выкинуть меня из своей жизни – куда он меня выкинет? И что будет тогда с моим малышом?
– Решать тебе, – он отступил, но даже не пытался скрыть, что недоволен моим отказом. Что воспринимает его не иначе как каприз. Упрямство.
Мы не поссорились, нет. Но этот легкий холодок взаимного непонимания между нами поплыл. Он стал реже бывать дома вечерами. У авэнэ бурная светская жизнь, не все ж гости к нам в дом, и его ждут с визитом многие. И не только по вечерам, но и в выходные. А если в гости не уезжал он, то гости приезжали к нему. Меня не выгоняли, конечно же. Это исключительно «мое упрямство» мешало мне к ним присоединиться.
А в больнице рождались дети. Каждый день, с утра и до вечера. Роды, роды, роды. У кого-то первые, у кого-то десятые. У кого-то легко, у кого-то с осложнениями. Неизменным было одно: ребенок рождался и его уносили, не давая матери даже взглянуть. Кормить и растить этих детей будут другие женщины. Материнство не предусматривалось, восстановилась после родов – рожай опять.
Я смотрела, как новорожденных уносят. Я уносила сама. Я видела пустые глаза рожениц, особенно тех, кто рожает уже не впервые. Они привыкли, они не знают другого, им все равно.
Первородящим ставили шторку перед лицом, чтоб и случайного взгляда не было.
– Им так проще, – объясняли мне лунные.
Да, киваю на это. Вот так и мне однажды поставят. И сообщат, что ребенок «не такой», с вампирами не выживет, так что и привязываться… В каждой роженице я видела себя. В каждом рожденном ребенке – своего ребенка. Еще не рожденного, еще не зачатого, но уже спланированного для меня Анхеном, уже поселившегося в моих мыслях, ведь однажды он все равно меня уговорит…
Отвезти всех рожденных за последние несколько дней к главврачу мне поручили впервые. Это было постоянной обязанностью одной из сестер, но зав. отделением не было, а лунной эльвийке на свет лишний раз вылезать – себя не любить. Так что причину, по которой она вот прямо сейчас безумно занята, она придумала. А я отвезла. На осмотр.
И стояла, наблюдая, как Андородэус ир ра Ставэ неторопливо кладет свои длинные белые пальцы на виски каждому младенцу поочередно. И с ужасом понимала, что он сжигает их – вот здесь и сейчас. Что рождаются они вовсе не «животными». Что «генетические модификации» – это просто красивые слова, что «модифицируют» они их мануально, лично каждого, без всяких затрат на медицинские препараты…
Как добралась домой, помню плохо. За мной прислали машину, как и всегда, просто дорога… не отложилась. Помню только, как брела по коридору в поисках Анхена, уже трудно сказать, зачем. Чтобы он объяснил мне, что я все поняла неправильно, чтобы убедил, что если и правильно, то относиться к этому нужно иначе. Проще. Расстаться уже с иллюзиями. Чтобы просто позволил выплакаться у него на плече. Чтоб поцеловал и заставил забыть обо всем…
Он был в гостиной. Он был с гостями. В другой ситуации и в другом состоянии я бы, наверно, и дверь не стала туда открывать. Но мне было плохо, а он отдалялся от меня. С каждым днем, с каждым визитом гостей. А он был мне нужен. Так нужен.
