Текст книги "За синими горами (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
– Одну назову легко. Меня, того гляди, с работы уволят по твоей милости.
– За что? – недоуменно морщусь. Что бы ни было в том анализе…
– Да говорят, я тебя изнасиловал.
Кажется, пришла моя очередь садиться мимо стула. Впрочем, на ногах я удержалась, удалось за стол зацепиться. В глубочайшем недоумении перевожу взгляд с заведующего на Ясю. Та в том же глубоком недоумении.
– И… кто говорит?
– Да проще перечислить, кто не говорит. Это тяжелобольные пациенты, находящиеся в бессознательном состоянии, да сторож дядя Вася, который с утра бухой и потому говорить не может, – чуть усмехается доктор. – А вся остальная больница уже третий час обсуждает животрепещущую историю, про то, как я заволок тебя, бездыханную, к себе в кабинет, а спустя какое-то время ты вылетела оттуда в ужасе и тут же уволилась. Единственное, о чем они еще не договорились, это довел ли я свое гнусное дело до конца, или тебе удалось вырваться чуточку раньше.
– Но… – у меня даже слов на это нет. – Но это не я. Я никому ничего… Да я бы не додумалась даже до такого!
– Может быть, – пожимает плечами Иванченкко. – Но, когда завтра станет известно, что ты не просто уволилась, а даже из города спешно уехала, первая версия, несомненно, возобладает. И я потеряю должность. А возможно, буду тоже вынужден увольняться.
Молчу, слишком ошарашенная его словами. Как-то это совсем… за гранью. Человек мне искренне помочь хотел, о здоровье моем волновался. А я его, выходит, подставила?.. А он? Разве он меня не подставил заботой своей непрошенной?
– Так вот, очень узнать напоследок хочется, – продолжает меж тем доктор. – Из-за чего сыр-бор? Я изучил твой анализ вдоль и поперек, но так и не понял. Анемия у тебя, конечно, страшная, неудивительно, что в обмороки падаешь…
– Анемия??? Все, что вы там нашли – это анемия? – похоже, ему удалось меня шокировать второй раз за вечер. Я все же сажусь, ноги решительно не держат.
– А ты чего ожидала? – он смотрит на меня устало и чуточку снисходительно. Как на дитя бесконечно неразумное.
– Но вы ведь сможете вылечить ее анемию? – подает голос Яся. – И тогда нам, возможно, не придется уезжать из города. И мы как-то сможем уладить этот конфликт в больнице.
– Да разумеется, все можно вылечить, – он оборачивается к вампирше. – Вы Машина подруга?
– Сестра. Меня зовут Людмила.
– Андрей Петрович. А скажите, Люда, вы тоже уже успели уволиться с работы, чтобы бежать с вашей сестрицей неведомо зачем неведомо куда?
– Люся, – поправляет она. – И мне чуть проще, я не работаю. Маше приходится за двоих. Поэтому ей на самом деле нужна ваша помощь.
– Люсь… – я понимаю, что она пытается сделать, но не слишком ли рано мы обрадовались? Если ему не удалось обнаружить ничего подозрительного с первого раза, это не значит, что не последует второй. Тем более, что причину моей паники он не понял, хоть и пытался.
– Люся, что происходит? – в комнату без стука врывается Пашка. Да что ж за проходной двор у нас сегодня? – Тетя Вера сказала, вы собрались уезжать? – его взгляд упирается в Иванченко. – Это из-за него? – взвывает Пашка, белея. – Это он? Он отец твоего ребенка? Нарисовался, таки, сволочь…
– Паша, угомонись. Андрей к сестре пришел, это ее поклонник.
– Да кому ты врешь?! – возмущается Пашка. – Да кому нужна эта моль бледная, когда ты рядом?!
Я даже вздохнуть возмущенно не успела, а Пашка уже падал бесславно на пол с разбитым носом. Андрей, который Петрович и даже доктор и кандидат наук, мрачно возвышался над ним, потирая ушибленные костяшки пальцев:
– Извинись.
– Перед тобой, что ли? Да я тебя… – художник начал решительно, хоть и неуклюже, подниматься с пола.
– Мы погуляем, – Ясмина схватила Пашку за руку за секунду до того, как он пошел в атаку. И потащила его, злобно матерящегося и отчаянно сопротивляющегося, на выход. Хлопнула дверь.
– Добро наказуемо, верно? – печально смотрю на своего «поклонника». – Простите, что принесла вам столько проблем. Да еще втянула во внутрисемейные разборки. Я не хотела.
Глава 9
Он не спеша подходит ко мне, поправляет выпавшую из прически прядь моих волос.
– Может, все же угостишь меня чаем? И мы, наконец, нормально поговорим?
– Да, конечно. И еще раз простите. И за эту безобразную сцену, и вообще.
– По моему, за безобразную сцену прощения стоит простить не тебе, – качает он головой. – А чаю все-таки сделай.
Когда я возвращаюсь в комнату с чайником, он стоит у стола, задумчиво рассматривая те несколько фотографий, что остались у меня от путешествия по пьяным квартирам Пашкиных друзей. Прислали их в свое время, конечно же, Пашке, но он не пожадничал, поделился. В те времена он еще не кричал, что я моль бледная и мешаю его счастью с прекраснейшей на свете Люсей.
– Неужели это действительно ты? – мой незваный гость кивает на фотографии. – Никогда бы не подумал, что ты можешь выглядеть настолько вульгарно.
– Ну почему же сразу вульгарно? – решительно вытягиваю из его рук фотографии. – Мир велик, он размерами больницы не ограничен. Где-то принято так, где-то иначе. В их среде подобное считается модным и красивым, – я с нежностью смотрю на черно-белые снимки. Я на них такая… перепуганная, конечно, но еще полная сил, надежд. И рядом Яська. Бледная-бледная, замкнутая, усталая, бесконечно печальная. Отчетливо получившаяся без всякой специальной техники. Нет больше яркой вампирской ауры, нечем засвечивать пленку…
– В таком случае, я рад, что тебе удалось из этой среды уйти. Во сколько ты сбежала из дома, лет в четырнадцать?
– Опять ваши дикие фантазии, – недовольно фырчу, разливая чай по чашкам.
– Да какие уж тут фантазии, – он кивает на стопку книг. – Вон, даже восьмой класс не закончила.
– Просто пытаюсь восстановить аттестат. По другому, к сожалению, не выходит, – решительно убираю со стола и учебники, и фотографии. – Вы присаживайтесь. У меня, правда, практически ничего нет к чаю.
– Да я не то, чтобы голоден, – он садится, не сводя с меня внимательных глаз. – Скорее, понять пытаюсь, с кем меня жизнь свела столь плотно… Значит, живешь с сестрой?
Киваю. Вроде бы, очевидно.
– А что ваши родители, они живы? – продолжает интересоваться настырный доктор. – Помогают вам?
– Да мы уже, вроде, в том возрасте, когда сами должны помогать родителям, – пожимаю плечами.
– Так все-таки? – не сдается он.
Вздыхаю. Глубоко. Раза два, чтобы не сорваться. Все же возможности его как диагноста я явно переоценила, ничего необычного он в моей крови не нашел. Значит, можно не срываться с места, никуда не бежать… А значит, нужно возвращаться в больницу. А значит, надо как-то нормализовывать отношения с этим типом. Враги мне не нужны, а вот помощь, которую он так рвется мне оказать, лишней явно не будет.
– Родители живы, – постаралась ответить спокойно. – Здоровы. По крайней мере, когда я последний раз общалась с отцом, все было именно так. Но помочь нам они не могут. Жизнь сложилась так, что рассчитывать я могу только на себя.
– Понятно. А твоя сестра?..
Ну разумеется! Сестра. Докопаться, так до всего.
– Сестра инвалид по зрению. Плюс у нее крайне тяжело протекает беременность. Поэтому поддержать меня сейчас она может только морально. Но это тоже много, ближе нее у меня никого нет.
– Ну и куда же ты собралась ехать в таком состоянии, да с больной сестрой? – вздыхает он чуть свысока, словно беседуя с дитем неразумным. – А главное – зачем? Чего ты так испугалась?
– Вашей назойливости, быть может? – не выдерживаю я. Но тут же заставляю себя успокоиться. – Простите. На самом деле – просто нервы. Повышенная тревожность. У меня… был крайне сложный последний год… Да и предпоследний… Серьезные стрессы… Видимо, сказывается. Я все еще боюсь, что прошлое меня догонит. Поэтому очень плохо реагирую на попытки влезть в мою жизнь. Любым способом.
Боюсь. А ведь действительно, боюсь. Безумно боюсь, что нас опять поймают. Что Ясю вычислят, что истинную причину смерти тех рыбаков установят. Что нас отыщет Леха и увидит, что с вампиршей я его обманула. Ведь он же знает, что написано у меня в паспорте. Вот по паспорту и отыщет. Очень боюсь, что он жив. Очень боюсь, что он умер – ведь он помог нам, спас, и его смерть была бы чудовищно несправедливой. Но много ли в жизни справедливого?
– Да не собирался я никуда влезать! – несколько раздраженно отзывается доктор. – Ты теряешь сознание посреди больницы. Разве не естественно, имея под рукой все современное оборудование и обладая необходимыми знаниями, попытаться выяснить и устранить причину, а не просто потыкать тебе в нос нашатырем и отправить работать дальше, будто ничего и не случилось? Ты в курсе, что есть заболевания, обморок при которых – это свидетельство, что на введение лекарственных препаратов пара часов осталась, а дальше он в кому перерастет?
– Да. Конечно. Наверное, – очень хочется уже, чтоб он ушел. Яська вылетела из дома как была, в одном платье. Она не замерзнет, конечно, температуру воздуха она не чувствует. Но ведь и то, что одета она не по погоде, тоже не сможет определить. А это лишнее внимание, пристальные взгляды…
– Так я смогу тебя уговорить вернуться в больницу? – продолжает меж тем Иванченко. Ну да, у него же там репутация под вопросом.
– Считайте, уже уговорили, – что тянуть, в самом деле? Да, сглупила, исправлюсь. – Вы правы, куда мне сейчас ехать? Просто скажите, как мне себя вести, что кому сказать, чтобы слухи развеять. И, раз уж взялись, пропишите мне что-нибудь кроветворное. Что у меня там, низкий гемоглобин? Эритроциты не успевают восстанавливаться? Дефицит железа? Нехватка витаминов?
– Да все у тебя там! Маша, ну если ты это знаешь, почему не лечишься? Непонятно, как ты ноги еще не протянула с такими результатами!
– Да вот… как-то, – пожимаю плечами. – Доктор, а может, вы меня к себе в отделение возьмете? – приходит мне в голову светлая мысль. – Наверняка ведь у вас тоже младшего персонала не хватает. И сможете контролировать мое лечение. А мне не придется каждый раз к вам в соседний корпус бегать на глазах у всей больницы.
– Да санитарка у меня есть.
– А вы медсестрой возьмите, – закидываю я удочку, внимательно глядя ему прямо в глаза. Ну с Лехой же получилось! С больничными тетками, правда, не прокатывало, сколько я ни старалась. Но, может, тут как Яська говорила «невозможно усилить то, чего нет»: если нет ко мне симпатии, то и не подействует. А если есть… А у этого явно есть. – Ну, вы же сможете закрыть глаза на отсутствие документов, – уговариваю я. – Зато у меня опыт есть. Да даже если б не было, разносить больным назначенные врачом лекарства много знаний не требуется, уметь читать, разве что. А я и перевязки делать умею, и капельницу ставить, и уколы, и кровь на анализ брать – и из пальца, и из вены. Я в вену вообще очень легко попадаю, до автоматизма отработано, – вспоминаю свою практику в подземной вампирской больнице. У них же там все лекарства, практически, через вену вводятся.
А он… вроде выслушивал благосклонно, я уже поверила даже, что все получится. А на последних словах побелел и уставился на меня в диком ужасе:
– О, господи!.. Ну конечно, как я мог не подумать?! С такими-то компаниями… – резко встает, едва не уронив свой стул, стремительно обходит стол, хватает меня за руку, задирает рукав.
Я оторопело смотрю, как он проводит пальцами по моим венам, внимательно всматриваясь, словно ища там что-то. Потом хватает за вторую руку, которую я даже не думаю вырывать, настолько поражена его нелепыми действиями.
– Да вы чего? – только и удается выдохнуть.
– Я чего? – теперь уже он пристально смотрит мне в глаза. Вот только не соблазняюще. А вопрошающе и очень требовательно. – Ты принимаешь наркотики? Принимала прежде и боишься, что в крови следы остались? Это и есть то прошлое, которое тебя догоняет? Поэтому убежала? В вену она попадает… В какую вену ты себе колола, на ногах?
– Вы совсем обалдели?! – я, наконец, дергаюсь, вырывая руку и отскакивая прочь от этого урода. Стул с грохотом падает, пролегая границей между нами. Светоч ведает, я пыталась. Я искренне пыталась с ним подружиться. Но такое?! – Меня, знаете, в жизни много обижали. По-разному и порой весьма изобретательно, – начинаю, пытаясь не сорваться на крик. И чувствуя, что меня колотит крупной дрожью от негодования. – Но вы за один день умудрились переплюнуть всех! Я, значит, по-вашему, несовершеннолетняя беременная наркоманка, сбежавшая из дома в четырнадцать лет, чтобы прожигать жизнь по помойкам в компании… ну, видимо, таких же несовершеннолетних беременных наркоманов?! То есть вот так, с ходу, смешать с дерьмом меня, мою семью, моих друзей… облить грязью несколько лет моей жизни… По-моему, Пашка куда за меньшее сегодня по лицу получил. Быть в глазах влюбленного болвана лишь бледной тенью красивейшей девы планеты отнюдь не так зазорно, как вам, быть может, кажется. Все в мире относительно, знаете ли. Я вон на три метра от нее отойду, и найдется немало тех, кто и меня за эталон красоты признает. Но когда человек, прикинувшись добрым доктором, методично поливает меня помоями, категорически отрицая саму возможность того, что у меня могла быть нормальная и достойная жизнь… Просто всю эту жизнь не глядя запихнув в помойку… Вам кто за такое рожу разобьет, Андрей – Как-Вас-Там – Иванченко? Да чтоб вы в Бездне сдохли со своими домыслами! – все же не выдерживаю, сползаю по стенке на пол и беспомощно прикрываю лицо руками.
Я никто. Я меньше, чем никто, я вон то асоциальное аморальное чудовище, которое увидел и описал этот назойливый гад. И никто и никогда не увидит во мне ничего другого.
– Маша…
– Не смейте! Я ненавижу это имя, я ненавижу вас, и я втройне ненавижу, когда вы это имя произносите!
– Машенька, пожалуйста, не надо. Прости, я не хотел тебя обидеть…
– Когда не хотят обидеть, думают, прежде чем открыть рот или начать задирать рукава!
– Маша, ну поставь себя на мое место, что я могу подумать? Когда ты вот так, на ровном месте, срываешься, куда-то бежишь… Когда я вижу, как тяжело вы живете, с кем общаетесь…
– Это все – НЕ ВАШЕ ДЕЛО!
– Когда я вижу, что человек, гордо зажмурившись, уверенно направляется в сторону пропасти, это мое дело – успеть схватить его за руку. Как врача, как человека, как гражданина, – не соглашается со мной Иванченко. – Да, признаю, я, возможно, не прав, изначально предполагая все самое плохое. Но ты просто не представляешь, сколько такого «плохого» я каждый день встречаю в больнице. Сколько людей погибает от несвоевременно поставленного диагноза, слишком поздно начатого лечения. Сколько молодежи из таких вот «веселых» компаний…
– Но причем тут я?! – меня даже от звука его голоса трясет. – Я с этими компаниями была знакома неделю. Неделю! И то со всеми вместе, а не с каждой в отдельности. Нас Пашка сюда на своей машине вез, попутно ко всем своим друзьям заруливая. А вы на основе случайного снимка умудрились сделать глобальные выводы, обвинить меня драко… черт знает в чем! – поднимаюсь, несколько резко ставлю на место упавший стул. Но за стол уже не сажусь. Хватит, почаевничали. – Вы вообще способны слушать, что вам говорят, или вы исключительно в мире своих фантазий живете? Я вам про свой опыт работы в больнице рассказываю, а вы про какие-то наркотики… Хоть объясните, какая связь, марихуану же, вроде, курят?.. Да, предлагали. Нет, не пробовала, – вновь начиная злиться, добавила я, увидев как очередной вопрос прямо-таки вспыхивает в его глазах.
– А ты, значит, не знаешь?
– Там, откуда я родом, подобного вообще нет, – пожимаю плечами. – У нас курить-то не принято, меня до сих пор от запаха мутит, привыкнуть не могу.
– Есть куда более тяжелые наркотики, их колют именно в вену, – поясняет мой гость, вновь усаживаясь за стол. – И объясни, пожалуйста, что за опыт работы в больнице? У тебя в трудовой первая запись о приеме к нам.
– А вы и в трудовую нос сунули? Ах, нет, разумеется, вам просто сказала Клара Сергеевна, – раздраженно фырчу я. – Я же уже сказала, у меня утрачены все документы. И нет возможности их восстановить. Приходится все начинать с чистого листа. И это злит безумно, а тут еще вы со своими расспросами и подозрениями. В приемном работала, в терапии, в акушерском. В восстановительно… в гематологии, в смысле, к сожалению, работать не довелось, поэтому и не знаю толком, как в моем случае лечиться надо. Эритроцитарную массу вроде, переливают…
– Это ты мне советуешь или самолечением заняться намерена? – тут же вскидывается это светило медицины. – Кто тут только что рассказывал, что это медсестры выполняют назначения врачей, а не наоборот?.. Ладно, Маш, время позднее, – вот теперь видно, что он тоже пытается взять себя в руки. И не меньше меня стремиться закончить этот разговор. – Давай договоримся так. Я возьму тебя к себе в отделение, завтра с утра ко мне придешь, мы все оформим. И сразу же я открываю тебе больничный, ты дней на десять ляжешь в стационар. Мне работники, которые на ровном месте падают, не требуются совершенно.
– Я не могу в стационар, – пугаюсь я. – Мне каждый вечер нужно дома быть, у меня сестра беспомощная. А Пашка только картины рисует потрясающе, в жизни от него толку чуть.
За десять дней это сколько ж трупов море на берег выбросит? Сколько человек со скал «случайно» сорвется? Я привела Ясмину в этот мир, значит, я за нее в ответе.
– Мне она беспомощной не показалась. Ладно, будешь возвращаться домой.
– И еще одно.
– Маша, да сколько можно?! Это тебе надо лечиться, а ты меня буквально уговаривать себя заставляешь.
– Так это не меня в изнасиловании обвиняют, – нагло смотрю ему прямо в глаза. Бесчестно, да. Вот только жить ужасно хочется. И не в исследовательской лаборатории. – Меня вы ведете сами, никаким ординаторам не перепоручаете. Все мои анализы хранятся у вас, и их вы тоже никому на изучение не даете.
– Маша…
– Да, доктор. Мне действительно есть, что скрывать, и, с вашей настырностью, вы это, рано или поздно, вычислите. А поскольку помощь мне действительно очень нужна, все что я могу, это попытаться ограничить круг лиц, знающих мои секреты. И надеяться, что вы действительно схватите за руку, удерживая от падения, а не столкнете в пропасть, делая себе на моих проблемах имя в науке.
– Маш, перестань, там не на чем делать…
– Просто пообещайте. Что, если вы найдете в моей крови что-то, что расходится с тем, что пишут в учебниках, вы не станете разглашать. Не станете писать статьи в журналы, делать доклады на конференциях, делиться с коллегами. Потому что, если информация дойдет… до определенных кругов, то меня заберут в очень закрытую клинику и уже не выпустят… Я там была уже, я знаю, что говорю, – добавляю, видя, что он хочет возразить.
Он смотрит на меня очень долго и очень задумчиво. Наконец что-то у него там, в голове, все-таки сходится, и он кивает:
– Хорошо, Маша, я обещаю.
Дальше было легче. Неудивительно, вместо физического труда лежать под капельницами, избавиться, наконец, от унизительных приступов слабости, головокружений, головной боли.
Своего лечащего врача, а по совместительству и начальника, видела теперь почти ежедневно, но его интерес ко мне за рамки профессионального не выходил. Хотя упорные слухи о том, что происходит между нами на самом деле, до меня время от времени долетали.
Но Иванченко больше волновали другие темы.
– Маш, я не понимаю, – признавался он мне, обложившись моими анализами. – Вот твой первый анализ. Уже очень плохой. Но на следующий день эритроциты упали едва ли не вдвое. Дальше рост. Потом опять падение. И то же с другими показателями. Никакой динамики, сплошная чехарда. В чем подвох?
Вздыхаю. Подсказать я могу, но стоит ли? А с другой стороны, как он меня вылечит, если не будет видеть реальной картины?
– Подвох во времени, доктор, – решаюсь я. – Первый анализ вы брали часа в четыре пополудни, второй – в девять утра, третий – в одиннадцать, четвертый – вообще в семь… Хотите реальную динамику – берите анализы в одно время.
– Фантазерка, – вздыхает доктор. – Ладно, чувствуешь-то ты себя как?
– Как я могу себя чувствовать, если сплю целыми днями? Сонной, – улыбаюсь в ответ. – Ну, еще отдохнувшей, разленившейся. И дармоедкой – вы ж мне за этот отдых еще и деньги платите.
– Не я, а государство. Которое обязано заботится о здоровье своих граждан. И о том, чтоб у них была возможность это здоровье поправлять. Отдыхай.
Он уходит. Но анализы у меня теперь регулярно берут в восемь утра. И в шесть вечера. И хотя мне самой была бы крайне интересна получающаяся картина, я с некоторым страхом жду новых вопросов от своего лечащего врача.
Но он молчит. Заходит меня проведать, смотрит, подозрительно хмурясь, но молчит. Не совсем, конечно, спрашивает о самочувствии. Порой рассказывает что-то о процедурах, назначенных на сегодня-завтра. Но про результаты бесконечных анализов – ни слова. Я не выдерживаю первой:
– Так что с динамикой, доктор, наметилась?
– Наметилась, – хмуро кивает он.
– И?
– И… – говорить ему явно не хочется. – Ты ведь сама все знаешь, верно?
– Откуда? Я не врач. И возможностей вашей лаборатории не знаю. Больше скажу, меня никто и не тестировал прежде столь подробно, настолько всех устраивал конечный результат.
– И какой же результат считался конечным?
– Не пойдет, доктор. Сначала вы мне рассказываете о полученных результатах, своих выводах, планах. А потом я подумаю.
– Маша, ты невозможна! Вместо того, чтобы плодотворно заниматься твоим лечением, мне приходится решать головоломки с напрочь отсутствующими фрагментами.
– Так в итоге у нас что?
– Да ничего! – в сердцах бросает он. – Вменяемого и разумного так уж точно. У меня такое чувство, что я беру анализы у двух разных людей. Вот одна Маша Кулешова сдает мне анализы утром, а другая вечером. И у каждой по отдельности все более-менее неплохо. Динамика хоть и минимальна, но явно положительная. Вечером лучше, утром чуть хуже, но подвижки идут. И все бы хорошо. Если бы это были две разные Маши! Но как я должен объяснять, что каждый вечер у тебя гематокрит практически доходит до нормы, а каждое утро вновь падает до страшных минимумов?
– Мне за вас объяснить? Так я даже слова такого не знаю.
– Гематокрит? Отношение эритроцитов к общему объему крови, – поясняет Иванченко скорее на автомате. Ясно, что голова его занята другим. – Вот как это может быть? С утра до вечера эритроциты у тебя, если верить анализам, растут с чудовищной скоростью. Абсолютно немыслимой для человека. А с ночи до утра они с такой же скоростью разрушаются. Что это за патология, Маш, ты хоть примерно можешь мне объяснить?
– Это… не совсем патология, доктор, – нервно сажусь на кровати и обхватываю руками коленки, не зная, как лучше объяснить. – Для меня – это не патология. Я предупреждала, мне есть, что скрывать… И я могу надеяться только на вашу порядочность, вы дали мне слово…
– Да, дал, я помню. Но, Маша, я не думал тогда, что все настолько серьезно…
– То есть вы его забираете? – тут же вскидываюсь я. – Ну да, вы ж хозяин своего слова: захотел – дал, захотел… Вот недаром вы мне одного выдающегося хирурга напоминаете. Тот тоже бывал страшно настойчив, добиваясь своего. И слова давал честные, и жесты делал красивые. А уж как спасал героически… Предавать не мешало. Потому как обстоятельства, они известно, превыше, – даже горло от горечи перехватило. Ну неужели никому нельзя верить? То есть совсем?
– Маша, перестань. Я тебя не предавал и не собираюсь, и от слов своих не отказываюсь. И если у тебя в жизни был негативный опыт, то не надо его на всех перекладывать. Я говорю лишь о том, что заболевание у тебя куда серьезнее, чем я думал, и моих возможностей может не хватить. И быть может, нам есть смысл подумать о том, чтобы перевести тебя в Гематологический Центр в Москве, там лучшие специалисты, современнейшее оборудование. У меня есть там знакомые и я мог бы договориться о переводе. С твоего согласия, разумеется. Только с твоего согласия.
– Вы иногда очень плохо слушаете, доктор. Врачам это вообще свойственно, они же Врачи, а пациенты – так, людишки необразованные, что они могут смыслить. Но давайте я попробую еще раз: меня убьют. Либо пустят на опыты с пожизненным содержанием в камере, что едва ли намного лучше. Если вы хоть где-то засветите мою патологию. Вот именно потому, что, как вы уже выяснили, так не бывает, это невозможно, этого вообще не может быть.
Он тяжело вздыхает и присаживается рядом. Прямо на мою кровать, за моей спиной. И обнимает меня за плечи, прижимая к себе, быть может, излишне близко. Но отстраниться не захотелось. От доктора так знакомо пахло больницей, даже не этой, реальной, а той, несбывшейся. И этот запах воскрешал в памяти ощущения наивной студентки-первокурсницы, ее мечты, планы, всю недолгую ту жизнь. И это завораживало.
– Да никому я тебя не отдам, – негромко, но очень прочувствовано пообещал мне Андрей, которого в этот момент совершенно не хотелось называть каким-то нелепым, чуждым для моего слуха отчеством. – Я только боюсь, что не справлюсь. Я не понимаю, что с тобой происходит, как с этим бороться. Ты даже не представляешь, что я чувствую каждое утро, когда получаю из лаборатории вот это, – он неприязненно косится на ворох бумаг, брошенный на прикроватную тумбочку.
– Да нет там ничего страшного. И лечения никакого специфического не надо. Обычная поддерживающая терапия, – пытаюсь его успокоить.
– Обычная? – его голос переполнен скепсисом. Но боевого напора не чувствуется, он, скорее, подавлен. – Я ведь тебе не поверил тогда, про спецбольницу. Вернее, поверил, но просто не понял, что именно ты в виду имела. Я и теперь… Ты хоть объясни, чего ждать… Чего опасаться. Тебя ищут?
– Нет, – затрясла головой, невольно сжимаясь при мысли, что доверяю ему такое. Но тут уже – либо доверять, либо вновь пытаться бежать. А то ведь из желания помочь погубит. – Нет, меня не ищут. Я умерла… Знает лишь один человек, тот, что нас спас, он сделал мне паспорт. Но он, возможно, погиб, я не знаю точно. Там многие погибли потом, уже на самом деле. Был взрыв, пожар. Возможно, сгорели и документы… Не ищут. Мне, главное, самой по дурости… Я так мало знаю… Боюсь сказать, боюсь спросить… А тут еще вы. С вопросами, с анализами, с невнятными планами…
– Ш-шш, тихо, тихо, – он почувствовал, что меня опять колотит. Обхватил руками крест-накрест, прижал к себе еще крепче. – Нет у меня никаких планов. И не было никогда. Просто увидел симпатичную девочку. Слишком бледную, слишком изможденную, слишком измученную. Захотелось просто чуть-чуть помочь. Чтоб не надорвалась, не надломилась, у тебя ведь вся жизнь впереди… Кто же знал, что помогать потребуется не чуть?
– Я вас разве о многом прошу? Просто не разглашайте… мои проблемы. Я больна, я смертельно устала, у меня уже нет сил бежать. Просто позвольте мне тоже жить…
– Машка, глупый ты мой ребенок, я же сказал уже. Все останется между нами, у меня и в мыслях не было… И если уж я взялся тебе помогать, то буду пытаться помочь. Понять бы еще, как? Почему так гуляют показатели? Может, тебе раньше вводили какой-то препарат, который эти скачки нивелировал?
– Нет, Андрей, препарата не было, да он и не нужен, – слишком задумавшись, как бы ему объяснить проблему, я опускаю дурацкое отчество. Не потому что претендую на какое-то равенство или близость, просто оно для меня чужеродно и кажется явно излишним при доверительном разговоре. – Скачки, к сожалению, пока неизбежны, но… Понимаете, проблема не в том, что по утрам у меня, к примеру, низкий гемоглобин. Проблема в том, что и к вечеру он не дорастает до нормы. В то время, как восстановиться он должен максимум к обеду. Должен, Андрей, должен, – повторяю, чувствуя его недоверие. – Я знаю, так у людей не бывает. А у меня вот… сделали. Искусственно сделали для определенных целей. Там была какая-то врожденная патология, ее сумели усовершенствовать, преобразовать… Я не знаю подробностей, мне не сообщали. Я знаю результат. Усиленная регенерация клеток крови.
– Маша, но мы говорим не только о регенерации, но и об обратном процессе. Все, что регенерирует за день, разрушается за ночь.
– Да не разрушается ничего! – может и зря, но как уже не сказать? – Кровопотеря, доктор. Обычная, банальная кровопотеря. Затем идет экстренное восстановление. Кровь же не однородна, вот и восстановление идет с перекосами. Плазма восстанавливается практически сразу, там ведь вода в основном. А восстановление тех же эритроцитов таких энергозатрат требует, что истощенный организм и к вечеру не справляется. Вот и все ваши скачки в показателях. И, собственно, все, чем я могу вам помочь. Я не знаю, какие результаты для меня норма. Есть подозрения, что они могут отличаться от стандартных. И я не знаю, какая скорость восстановления будет свидетельствовать, что организм пришел в эту самую норму и не нуждается в помощи извне.
– Маша, ты меня в гроб вгонишь! – он встает и начинает нервно расхаживать по палате. – Вот почему чем больше я спрашиваю, тем меньше мне хочется услышать ответ?
– Так может, пора перестать спрашивать?
– Какая кровопотеря, Маша? Вот объясни мне, какая ежедневная – вернее, еженощная – кровопотеря может описываться словами «обычная, банальная»?
– А вот кровопотеря, доктор, – я уверенно расправляю плечи и поднимаю на него не терпящий возражений взгляд, – происходит за стенами этой больницы, не является следствием какой-либо болезни, а потому некоем образом вас не касается.
– Маша…
– Нет, доктор. Категорически. Есть подозрение, что вас ждут другие дела и другие пациенты.
Потом мы, кажется, долго играли в гляделки. Я переглядела, он ушел. Вздохнул тяжело напоследок, выражая в этом вздохе все, что он думает о моей несносности, но ушел. А я бессильно откинулась на подушку, ругая себя последними словами за то, что доверила ему так много.
Должно быть, я просто безумно устала уже быть одной, ежедневно выживать в чужом, едва знакомом мире. И отчаянно хотелось на кого-то опереться. На кого-то, кто будет сильным, смелым, знающим. Кто поможет и защитит. Кто, пусть и не возьмет на себя мои проблемы, но хотя бы чуть-чуть поможет. Подставит руки под мою ношу секундой раньше, чем я ее оброню.
Может быть, меня обманула больница, заставив расслабиться, погрузив в атмосферу тех, «довампирских» еще времен, подарив ложное чувство возвращения домой. Или, может, обманул сам облик этого доктора, слишком похожего – не чертами лица, но чертами характера – на одного так и не забытого мной хирурга. И видя тот же напор, и ту же уверенность в своем праве вмешиваться и в своей способности все решить, я невольно откликалась, будто встретив давнего и проверенного знакомого. Невольно забывая, что тот знакомый проверки не прошел, безосновательно надеясь, что этот окажется лучше…
