Текст книги "За синими горами (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
– Я не боюсь. Я, наверное, ничего уже не боюсь.
Мне когда-то казалось, что страшно – это когда умираешь. Оказалось, страшнее – хоронить заживо. Смотреть на живого и понимать, что уже не спасти. А надо еще разговаривать, улыбаться, строить планы, обсуждать дела… А надо еще работать, а значит по-прежнему оставлять ее на целые дни одну. А Пашка вновь страдает о своем разбитом сердце, и надеяться на его помощь бессмысленно…
До этого дня я надеялась, что все образуется. На помощь Анхена и чудеса вампирской медицины. На добрую бабушку Сэнту и невозможное, нереальное чудо, которое все исправит. Дальше надежды не было.
– Ну где же ты, Анхен? – беззвучно выла я в подушку непроглядными черными ночами. – Ну почему, когда ты действительно нужен, тебя никогда, никогда нет?
Страдать он будет, помня ее калекой! Так пусть страдает. Вот только сначала пусть обнимет, поцелует, уверит, что любит ее и такой, поймает ее последний вздох… Кто из вас двоих реально пострадавший? Кому действительно как воздух нужна поддержка?.. Страд-далец!
Нет, с Яськой не спорила. Поздно уж спорить. Я уже помогла ей навсегда от него сбежать. Но Анхена вновь стала видеть во снах.
Вернее – во сне. Одном единственном, который приходил ко мне много ночей подряд в бесконечном количестве вариаций. Менялось место действия, какие-то подробности, детали. Неизменным оставалось одно. Пепелище. То посреди разрушенного города, то посреди леса, то внутри огромного здания, то на месте уничтоженного парка. Пепелище. И огонь затухает по краям. И нечто неподвижное, бесформенное в центре. И очень долго – ничего более. Но потом… легкий шорох, дуновение ветра. И бесформенная куча чуть шевелится… потом еще… И после бесконечной череды безуспешных попыток, над пепелищем приподнимается мужская фигура. Одежда сгорела не вся, часть фрагментов просто приплавилась к обожженному донельзя телу. Правая рука висит, как плеть, кожа на голове сожжена, от черных волос остался лишь клок, нелепо торчащий слева… А левая рука действует, именно на нее он пытается опереться, чтобы подняться хотя бы на колени. Наконец, ему удается, и он поднимает голову, осматриваясь. И я вижу его лицо, там половина еще осталась. И, хотя она черная от копоти, перемазанная запекшейся кровью, не узнать не могу – Анхен. Искалеченный, обожженный, едва живой – но живой. А вот то, на что он опирается уцелевшей рукой, вновь и вновь безуспешно пытаясь встать на ноги, как живое уже не определяется. Это просто какие-то истерзанные и изъеденные огнем останки. Не опознаваемые. Ни с какого ракурса…
Ясмину тревожить рассказами не стала. С кем бы он там ни бился – он победил. Глаза на месте, кожа нарастет, одежду купит. Он воин, а не беспомощная девочка в руках садистов. Справится.
А вот нам скоро тоже не помешает новая одежда. Лето кончалось, дом у бабки пустел, зарядили дожди. А я в первый раз простудилась. Причем болезнь накатила как-то резко, одномоментно. Еще с утра я только слабо подкашливала, а вечером уже с трудом добрела до дома, легла на кровать – и все. Голова раскалывается, кости ломит, нос заложен, от кашля выворачивает. И все никак не могу согреться…
А дальше, после безуспешных попыток согреть меня собой или накрыв всем, что у нас только есть, Ясмина все же вспомнила, что она вампирша, а вокруг – всего лишь люди. И пусть она не может больше посылать приказы непосредственно в мозг, но настаивать на своем с королевской уверенностью в том, что ей просто не могут не подчиниться, как оказалось, все еще не разучилась.
Нас переселили в самую теплую комнату в доме, затопили печь, выдали еще одеял, вызвали мне врача. Бабка лично сбегала в аптеку за лекарствами и даже несколько дней, пока я была совсем слаба, готовила мне еду. Правда есть совсем не хотелось, потому что теперь уже Ясмина поила меня своей кровью. Всего несколько капель, но даже они приносили немыслимое облегчение. Вот только полностью, как когда-то кровь Анхена, уже не вылечивали. То ли организм мой был уже до такой степени истощен, то ли и без того во мне было уже слишком много вампирского, а друг друга они своей кровью не лечат. То ли кровь Ясмины энергетически была уже слишком слаба.
– А как же ты? – встревоженно шептала я Ясе, когда она обнимала меня поверх всех одеял, тихонько устраиваясь рядом.
– Ничего, – успокаивала она. – Не переживай. Я к Паше пойду, он давно в гости зовет. Он даст мне крови, он всегда дает, ему даже нравится…
– Еще бы не нравилось… – ворчу я. И тут же тревожусь. – А если он напился опять?
– Все будет хорошо, мы разберемся. Ты отдыхай.
Отдыхала. Днем Ясмина была со мной, ночью уходила, очень ранним утром возвращалась.
– А что не осталась у Пашки? – интересуюсь сквозь сон. – Выспалась бы.
– С тобой и высплюсь, – она привычно ложится рядом, прижимаясь ко мне всем телом. Мерзнет. Она все время мерзнет.
– Ты купалась? – невольно вздрагиваю, когда моей шеи касаются мокрые пряди. – Или на улице снова дождь?
– И то, и то, – она убирает волосы прочь и тихонько целует в том месте, где они меня намочили. – Спи.
Сплю. Это такое счастье – целыми днями спать, и никуда не спешить. И где-то сквозь сон слышу причитания хозяйки о каком-то рыбаке, утонувшем в шторм. Или рыбаках. И муж ведь ее когда-то так же… Мне это слабо интересно. Пока не приходит Пашка. С похмелья. И с цветами.
– Люся, прости…
Она выходит из комнаты, уводя его за собой и избавляя меня от необходимости присутствовать при их разборках. А я невольно начинаю додумывать всякое. В том числе вспоминаю, что даже летом она уже не купалась, а тут, под дождем…
– И давно он пьет? – все же интересуюсь, когда она возвращается.
– Пару дней, – Ясмина немного дергано поправляет цветы в вазе.
– Но ты не голодная?
– Нет. Я же сказала, не тревожься.
– Ясмина…
– Да забудь. Я с другим не знаю, что делать.
Еще и другое…
– Он заметил, что я беременна.
– Полагаю, не только он, – живот у Яськи начал, наконец-то, расти. И вряд ли уже остановится.
– Так он решил, что от него!
Я аж на кровати привстаю от таких известий. Начинаю судорожно прикидывать. Ну да, по внешним признакам… будь она человеком… похоже.
– Жениться вот приходил…
Ой, мамочки…
– Надеюсь, ты его послала… картины писать, они у него очень хорошо получаются? И объяснила как-то ситуацию?
– Да я… – Ясмина вздыхает и присаживается рядом. – Сначала послала, конечно. Слишком уж меня само предположение шокировало. Что какой-то там человек… может даже помыслить, не то, что… Сказала ему, что не он, что он даже и близко… Он с горя напился, а я… А у меня было время успокоиться и обдумать. И он вот тоже. Обдумал. Сказал, что, во-первых он мне не верит, а во-вторых, даже если ребенок и не его, он все равно считает своим долгом…
– Яся, пусть идет в море купаться со всеми долгами.
– Нет, ты погоди… послушай. Я у него спрашивала про женитьбу… ну, в человеческом смысле. Зачем нужна и что дает. И как оформляется. Так вот, на мне он жениться не может – у меня документов нет. Меня как бы и совсем… не существует, а скоро и в самом деле… Но он может жениться на тебе!
– Ясь! Нет, вот зря я тогда про потерю рассудка не поверила. Явные ж признаки!
– Да погоди, не злись. Сама подумай! Я умру, ты одна с ребенком останешься. Как ты сможешь? А так – у ребенка сразу и отец, и всякие бабушки-родственники, и тетка вам сразу не чужая. А через пару лет она тоже умрет, и дом Пашке достанется, то есть и тебе, не надо будет…
– Нет, Яся, это ты послушай. Я даже не буду говорить, что я думаю о твоих попытках устроить мою личную жизнь с человеком, которого я не люблю и не уважаю…
– Но тебе же нравятся его картины.
– Картины нравятся. Так ты ж меня не за картины замуж выдать вздумала! Ты меня сватаешь за ненадежного, безответственного, безалаберного человека, не питающего ко мне не малейших чувств, которого мне самого придется всю жизнь на собственном горбу тянуть, вздумай я согласиться на твою авантюру! Но это ладно, ты ж думаешь не обо мне, ты думаешь о ребенке. Вполне стандартная вампирская психология, даже обижаться не стану.
– Лара, я и о тебе…
– Хорошо, давай о ребенке, может, так ты лучше поймешь. Я тебе никто.
– Ты мне…
– Официально, юридически – никто. А Пашу ты хочешь признать отцом ребенка. Соответственно, у него после твоей смерти на ребенка все права, у меня – никаких.
– Но ты будешь…
– Женой? Буду. До развода. А учитывая, что у поклонника твоего на неделе все восемь пятниц, разводиться со мной он будет бегать каждый раз, как чуть что будет не по его. И это только без причины, – глубоко дышу, пытаясь успокоиться. – Так вот, Ясенька, при разводе ребенок останется с ним. А дальше – голодом он его заморит или просто траванет, накормив своей перенасыщенной алкоголем кровью – этого я тебе не скажу, не коэрэна. Но то, что ребенок не доживет до появления на горизонте истинного папочки – гарантирую!
– Но он бросит пить, он мне обещал. Ради ребенка…
– Яся, он ради тебя не смог, о чем ты? Он конкретно сейчас, зная, что я больна, тебя на что обрек? Да и не столько тебя, как я понимаю…
– Это просто совпало так, – торопливо закрывает тему Ясмина. – Согласись, был повод…
– Повод всегда находится, Ясь. У таких – повод находится. Ты уж поверь, я на таких «страдальцев» и дома насмотрелась довольно.
– Но… разве у нас… у вас… там – тоже пьют? – безмерно удивилась она. – Но это же… Почему это не запретили?
– Не смогли, наверное. А может, оставили, как возможность снятия стресса. Твой истинный муженек, по крайней мере, именно так мне некогда стресс снимал.
– Как? – не понимает она.
– Водкой напоил, с-скотина! А потом благородно лечил от отравления…
Какое-то время молчим, думая каждая о своем.
– А ты его никогда не простишь? – нарушает тишину вампирша.
– Пашку? За что мне его прощать?
– Анхена, – вздыхает она. – При чем тут Пашка?
– Анхена… – укладываюсь обратно на подушку, накрываюсь одеялом едва ли не с головой. – Прощу, почему же нет, – отвечаю совершенно искренне. – Когда-нибудь – непременно прощу, к чему мне таскать на душе такой груз? – вспомнилось, как Лоу учил меня выращивать ромашки. Цветы прощения. Много же мне их тогда понадобилось… Ничего, уж для авэнэ-то как-нибудь найдем пару цветочков. А глядишь, и на букет хватит. – Вот поверить – уже не смогу… – добавляю убежденно. – И если теперь ты вздумала женихать меня с ним, – подозрительно кошусь на нее, – даже не начинай.
– Не сердись на меня, Лар, – она присаживается рядом, примирительно кладет руку мне на плечо. – Я просто пытаюсь придумать, как лучше…
– Лучше – если ты не будешь ломать мою жизнь, пытаясь подчинить ее единственной цели – выхаживанию твоего ребенка. Тем более что жизнь мне сломать у тебя такими темпами получится, а вот ребенка выходить – вряд ли.
– Прости. Забудь, я поговорю с Пашей… Просто, понимаешь… У меня было как-то виденье: ты с ребенком на руках сидишь у окна на разобранной постели. И свет льется в окно, так много-много света… так светло… белые стены, белая постель, белые одежды, белые пеленки… Белый-белый день… вернее, еще утро, но не раннее, ближе к полудню. В это время свет падает так… Прости, это просто… красиво, – она вздыхает. – Ты у окна с ребенком – и входит Анхен… Но я сейчас не к тому, – вновь сбивается она, – просто было чувство, что это твой дом. Ты дома, ты ощущаешь себя хозяйкой. Не как сейчас. И мне показалось, что это именно этот дом. Возможно, именно поэтому я и подумала, что с Пашей… было бы логично.
– Твои видения тебя еще ни разу до добра не доводили, а ты все пытаешься под них подстраиваться, – вздыхаю я. – Лучше скажи, ты эту сцену видела как? Глазами ребенка? – становится любопытно.
– Нет, конечно, со стороны, – несколько удивленно отзывается она. – С чего такие фантазии?
– Ну как же? Ты же сказала, что отдала свою душу ребенку, то есть ребенок – это как бы ты, вот и стало интересно, каково это – взирать на мир глазами младенца?
– Ах, нет, Лар. Ты путаешь. Я же не сущность свою передала, а ту искру, которая, собственно, и делает материальное тело живым. Тот сгусток энергии, который позволяет телу быть живым и разумным. Но не свой разум. Не свою память, не свой опыт… Понимаешь, я не вложила в него свой мозг, у ребенка разовьется собственный. И, исходя из накапливаемого опыта, полученных знаний, окружения, атмосферы, у ребенка и сформируется личность – его собственная. Моя уйдет. И это вовсе не я буду смотреть на тебя глазами младенца, не я вновь увижу свет. Хотя… что-то… конечно… непременно, обязательно останется. Самая суть… Но так сложно понять, а что же в тебе – та самая суть, то основное, что не зависит ни от внешних условий, ни от воспитания, ни от окружения… Разделить саму себя на составляющие… – она замолчала, задумавшись. Хотя, полагаю, она думала об этом и раньше. Она только об этом и думала, в ее тьме, ведущей лишь к неизбежной смерти. – Знаешь, наверное, если смотреть со стороны, можно, должно быть, сказать, что, вдувая в ребенка свою собственную искру, я словно даю самой себе второй шанс, возможность прожить жизнь с чистого листа. Вот только парадокс в том, что я – вот та самая «я», что сидит сейчас рядом с тобой – ничего о реализации этого шанса не узнаю. Не увижу – ни изнутри, ни со стороны. И это все-таки будет «она» – самостоятельная, самодостаточная. Не копия, не продолжение… Скорее, я, какой я могла бы стать. Но станет – она.
– Она, – сажусь, обнимая ее, накрывая поверх своих рук еще и своим одеялом. – Как думаешь, Анхен сильно расстроится, когда мы подсунем ему девочку вместо мальчика?
– Расстроится??? Лара, да ты… Ты сама-то поняла, что сказала? – Яся поражена, возмущена, ошарашена. Какое-то время просто сидит, хватая ртом воздух, словно не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. – Ах, да, вы же люди, – выдыхает она, наконец, опуская плечи. И в голосе – еще не презрение, но что-то очень близкое. – Для вас дети – меньше, чем ничто. Мне говорили. Просто это осознать очень сложно.
– Яся, не надо повторять чужие глупости. Для нас дети – такое же сокровище и мы дорожим ими не меньше…
– Тому, кто действительно дорожит, даже в голову не придет такой вопрос. Он сформулировать так просто не сможет, – она сжимается вся, обхватив руками свой едва заметный еще живот. – И я не поверила еще тебе, когда ты про Пашу сказала… Да ты сама – такая же!.. Девочка-однодневка. Светоч, на кого я надеюсь?.. «Подсунем»! Ребенка отцу «подсунем»!..
– Яся, да ты чего? – пугаюсь я ее вспышки. Совсем нервы расшатаны, и ведь дальше легче не будет. – Не надо так, я просто слово неверно выбрала…
– Слово?! – успокоиться у нее не получалось. – А задуматься просто, что значит ребенок для вампира, ты пробовала? В условиях, когда ребенок рождается только у каждой третьей пары, и то – один-единственный? Ты знаешь, что только у меня есть… был… брат, больше ни у кого из Новых ни сестер, ни братьев нет? Ты слышала, что Анхен двести лет, раз за разом с нелюбимой женщиной пытался зачать ребенка? Думаешь, потому, что приказали? Ты настолько плохо его знаешь, что в это веришь? Ребенок – это самая заветная, самая сказочная мечта любого вампира. И его – больше, чем кого бы то ни было. Наше дитя, – она кивает на свой живот. – Разве это моя идея, мое желание? Разве я внушила? Нет, я здесь не при чем, без вариантов. Я не могла внушить того, чего не хотела, к чему не стремилась, о чем не думала. Мне вообще не до детей тогда было, я рассказывала. Но для него самым главным в любви оказалась возможность иметь ребенка. Он настолько хотел детей, что сама вероятность зачатия стала для него подсознательно критерием истинности любви… И теперь, когда он думает, что ребенок погиб, что его очередная, миллион-пятисотая попытка провалилась и скорее всего она была последней, еще раз зачать уже точно не выйдет… Ты правда полагаешь, что этот невозможный, невероятный момент обретения им уже нечаянного ребенка можно описать словом «подсунем»???
– Ясь, ведь дело не в слове. Дело в том, что он хотел мальчика, он мне сам говорил. А свой единственный шанс на мальчика он упустил…
– Говорил… – качает она головой. – Мало ли кто и что говорит… Ты когда-нибудь думала, что для вампиров Страна Людей? Для Анхена и Арчары, ее создавших?
– Заповедник с изысканной кровью, – отвечаю, не особо задумываясь. Скорее недоумеваю, с чего такой резкий переход.
– Вторично, – не принимает ответа Ямина. – Даже нет – на десятом месте… Это детский сад. Заповедник их нерожденных детей. Вы для них – дети, Ларис. Вы все, от мала и до велика. И вас можно воспитывать и баловать, наказывать и поощрять, делиться знаниями и опытом…
– «Учить и лечить», – вспоминаю я сказанную некогда Анхеном фразу.
– Да, учить и лечить, – кивает Ясмина. – А теперь посмотри, что берет он из этого «детского сада». Кого выделяет. Разве мальчиков? Тогда были бы у него любимые ученики, а не ученицы, секретари, а не секретарши, домой бы он приволакивал мальчиков, а не девочек… А говорить… да все, что угодно может он говорить. Разумом – да, он думает, что ему нужен сын. Но при этом всей душей, всем сердцем он отчаянно нуждается в дочери…
Может быть, я не стала спорить. Долгий разговор и без того утомил ее сверх меры.
И про утонувших рыбаков я тоже не стала ничего выяснять. Малодушно, да. Но что бы это уже изменило? Мне просто надо выздороветь, как можно быстрее. И у нее пропадет необходимость купаться в дождь на рассвете. Я надеялась.
Больница встретила меня все той же бесконечной рутиной. Там вымыть, там перестелить, там проводить, там поменять…
– А что, у нас в больницу уже принимают на работу несовершеннолетних? – недоуменно хмурится, глядя на меня, незнакомый доктор, когда я фактически припираю его к стенке лифта огромной стопкой постельного белья. Конечно, лучше было бы перенести эту гору за два раза, но как-то пожалела я свои ноги… Н-да, лучше бы пожалела руки.
– На самом деле я красивая, это я так болею, – отвечаю на автомате, больше раздумывая, как бы поудобнее перехватить эту кипу.
– Да? – чуть усмехается он. – Это чем же?
И, видимо, пытаясь мне чуть помочь, подставляет руки под мою ношу. Вот только ладонь его – не знаю, намеренно или случайно – ложится при этом поверх моей. Мне это не нравится, и я делаю шаг назад, размыкая контакт.
– А что? – вскидываю на него глаза. – Хотите сыграть со мной в доктора и медсестру? Так я несовершеннолетняя, со мной нельзя.
Он, кажется, поперхнулся. А я удрала, благо двери лифта открылись.
Потом видела его еще пару раз мельком. Но он не заговаривал, а я и подавно не стремилась. Вот мне еще любителей молоденьких девочек не хватало. Хотя… может, он и в самом деле просто хотел помочь?
Впрочем, мне было не до него. Мне было не до кого уже. Яся пила мою кровь. Ежедневно, день за днем, месяц за месяцем. И у меня, конечно, была нечеловеческая регенерация, сказочная, просто волшебная. Но даже волшебство не берется из чистого воздуха. Внутренние резервы организма истощались, я восстанавливалась все медленнее и уже не до конца. В течение дня стали накатывать приступы слабости, начались обмороки.
На работе пока скрывать удавалось. Чувствуя приближение очередного «затмения», я старалась присесть, а лучше – спрятаться от возможных глаз. Но выходило не всегда. И однажды я начала оседать на пол прямо посреди коридора, беспомощно пытаясь вцепиться в абсолютно гладкую стену, чтобы если не остановить, то хотя бы замедлить…
И буквально у самого пола меня подхватили.
– Все же болеешь, – с укором, как мне показалось, произнес тот самый доктор, поднимая меня на руки. Движение оказалось для меня слишком резким, голова закружилась, и я отключилась полностью.
Очнулась на кушетке. Мужчина сидел рядом, внимательно меня разглядывая.
– Ты беременна? – интересуется, увидев, что я пришла в себя.
– Не просто малолетки, но еще и беременные, – устало прикрываю глаза. – Ну и фантазии у вас.
– На вопрос ответь, пожалуйста: да, нет, не знаю? – невозмутим, сдержан, серьезен. Ну да, уже не мальчик, на подобное реагировать. И не принц голубых эльвийских кровей. Просто опытный доктор у постели больного. Средних лет, лицо скорее приятное, хотя черты чуть резковаты. Гладко выбрит, что добавляет ему привлекательности в моих глазах, жизнь среди вампиров все же сказывается – на бородатых и усатых смотреть не люблю. По этой же, видимо, причине не слишком люблю полных, а этот и здесь не подкачал – худощав, и даже брюшка себе не наел, несмотря на свой возраст.
– Знаю. Не беременна. Не состою. Не привлекалась. Не замечена. Не имею, – но разговаривать с ним нормально все равно не выходит. Его внимание к своей персоне я подсознательно расценивала как агрессию, как вторжение в мой внутренний мир, где было сейчас не до гостей.
– Последние четыре пункта расшифруй, пожалуйста.
– Мне за вас еще вопросы придумывать? Не-е, доктор, сами. Я пойду? – попыталась встать.
– Куда? – он поймал меня за плечи. – Приляг, давление померяю. И перестань уже ерничать, я ж помочь пытаюсь. Обмороки у тебя давно? И часто случаются?
Ложусь, позволяя ему обмотать мою руку манжетой. И пытаюсь придумать, что говорить. Правду? Так тогда выйдет, что меня лечить надо. А от чего меня лечить, от Ясмины?
– Нет, я… В первый раз сегодня. Переутомление, ничего серьезного.
– А переутомление, по-твоему, не серьезно? – он неодобрительно качает головой. Не то на мои слова, не то на результаты измерений. – Какое у тебя нормальное давление?
– Не знаю, – практически правда. Я знала, разумеется, свое давление, еще с тех самых пор, как училась его измерять. Но то было там и тогда. Откуда ж мне знать, какое давление стало для меня нормой при нынешнем образе жизни? Или правильнее уже будет – способе существования?
– Плохо очень, что не знаешь. Сейчас низкое очень, надо поднимать… Ладно, дождемся результатов анализов…
– Каких анализов? – решительно поднимаюсь. – Доктор, вы меня простите, я вам благодарна безмерно за заботу. И за интерес, проявленный к моей скромной персоне. Но никаких анализов я сдавать не собираюсь. И меня работа ждет. Так что еще раз спасибо и…
– Так ты сдала уже, осталось результатов дождаться.
– Что? – показалось, что я на полном ходу в воздушную стену врезалась.
– Я уже отправил твою кровь в лабораторию. Девочки обещали в течение часа сделать.
Сглатываю. С трудом, будто заново учась.
– Что значит «уже отправил»? Что значит «уже сдала»? Что-то я не припомню, чтоб давала вам разрешение на медицинское вмешательство! – страх прорывается криком.
– Ты была без сознания, а значит, я был обязан оказать тебе помощь. Как я могу это сделать, не зная причины? – он продолжает разговаривать спокойно, словно с малым ребенком. – Ну, чего ты так паникуешь? Все же беременность? Так ее не скрыть и само не рассосется…
– Вариант с моей беременностью мы, вроде, уже обсудили, – недовольно морщусь. Его настырность раздражает все больше. – Чем он вам дорог, вы гинеколог?
– Нет, Машенька, я гематолог. И просто не вижу другой причины, которая заставляла бы тебя так бояться огласки. Ты ведь должна понимать, что ранняя диагностика – это половина успеха в лечении любой болезни. К тому же, существует понятие врачебной тайны, врачебной этики…
– А вы всех незнакомых дев Машами зовете? – к этому имени я так и не привыкла. Помню, что оно мое, и даже отзываюсь. Но слух режет немилосердно.
– Нет, только тех, у кого это имя в паспорте записано.
– А вы и в паспорт мой свой нос засунули? Интересно вы с девушками знакомитесь: сначала паспорт без спроса изучил, затем кровь. Уж и не знаю, что мне дальше делать: не то на рентген бежать, не то родословную свою вам нести… Стоп. Что значит «гематолог»?
– Диагностика и лечение болезней крови… – начал охотно пояснять он.
– Да нет, я знаю, что такое гематология. Вопрос был – вы откуда на мою голову? Уж лучше бы и в самом деле гинеколог. Тем более, у меня и там проблемы имеются… Прямо противоположные тем, о которых вы думаете… И мы бы их с вами… решали… Все решали бы и решали… – язык болтал уже без помощи мозга. Я отчаянно пыталась сообразить, что делать. Что же делать-то? – Скажите, а я никак не смогу вас уговорить забрать из лаборатории мою кровь и…
– Маша, это совершенно несерьезный подход. Что бы там ни было – нельзя прятать голову в песок, надо разбираться, надо лечить…
– Понятно, – упертый, как баран. Лекарь, блин. Что ж. – Ладно. Разбирайтесь, если вам интересно. А я все же пойду, работа ждет. Вы ведь знаете, где меня найти. Если что… – я решительно пячусь к двери.
– Маша, – укоризненно глядит он на мои маневры.
– Маша, – киваю я. – А кстати, вы ведь так и не представились. А я по чужим паспортам привычки лазить не имею… Хоть буду знать, кому обязана…
– Маш, ну что за глупости, никуда я не лазил. Просто спросил у Елены Викторовны. Меня Андрей Петрович зовут, я… Маша!
Кажется, он снова меня ловил. Потому что дальше я помню себя уже вновь сидящей на кушетке со стаканом воды в руках. А руки дрожат, и стакан противно клацает о зубы.
А этот… Петрович… сидит рядом и нежно приобнимает за плечи. Придерживает, видимо, чтоб не упала. И все бормочет мне что-то про здоровье.
– Андрей… – я уже не слушаю. – Ну конечно, кто же еще… Знаете, один ваш тезка некогда сломал мне жизнь… Даже символично, что вы станете вторым…
– Машенька, перестань, я же помочь тебе пытаюсь.
– Правда? – поднимаю на него воспаленные глаза. – Тогда отзовите кровь из лаборатории. Не делайте этот анализ. Я вас очень прошу. Пожалуйста.
– Маша, так нельзя…
Молча встаю, стряхивая с плеч его руки. Возвращаю стакан. Практически твердо дохожу до двери и решительно закрываю ее за своей спиной. Оборачиваюсь лишь чтоб прочесть табличку на ней: «Заведующий отделением гематологии к. м. н. Иванченко А. П.». Хуже не бывает. Вообще. Плох тот кандидат, который не мечтает стать доктором, это я уже усвоила. Вот только служить материалом для диссертации была категорически не согласна.
Уволиться оказалось не легче, чем устроиться на эту работу. Увольнять-то меня увольняли, как бы они смогли отказать, да вот только рассчитать меня мгновенно бухгалтерия не могла. Им требовалось на это несколько дней. А за эти несколько дней я собиралась уехать уже очень далеко отсюда.
Еще сложнее оказалось договориться с нашей хозяйкой. Уплачено было вперед, а месяц едва начался. Терять еще и эти деньги для меня было немыслимо, однако отдавать их жадная бабка категорически отказывалась.
Я боялась, что отъезду из «того самого» дома воспротивится еще и Ясмина. Однако она единственная, кто воспринял известие о нашем внезапном вынужденном отъезде совершенно спокойно.
– Хорошо, – кивнула она. – Давай уедем. Ты думала, куда?
– Нет. Не знаю. Отсюда, – устало присаживаюсь на стул. В самом деле, гонимая страхом, что нас вот-вот обнаружат, вычислят, пустят на опыты в закрытых лабораториях – и это в лучшем случае, я просто не успела задуматься, а куда, собственно, бежать? – Можно попробовать в Питер, Алиханов же давал адрес своих знакомых. Может, что посоветуют… Просто глупо было идти в больницу, уборщицей где угодно работать можно, дело не хитрое…
– Лар, а почему ты думаешь, что этот врач что-то там обнаружит? У людей медицина крови не слишком развита…
– У каких людей? У тех, что у вас в заповеднике? Охотно верю, но про местную медицину ты что знаешь? Вот и я не больше. А сидеть и ждать…
– А с другой стороны – он ведь мог бы тебе помочь, – задумчиво тянет вампирша. – Если он на проблемах крови специализируется, он мог бы разработать для тебя курс восстановительной терапии, подобный тем, что применяются в Стране Людей…
– От чего мне восстанавливаться? От твоих укусов? То есть, мы всему миру объявляем, что ты вампирша?
– От чего – ему знать не обязательно. Хотя, если удастся приручить…
– Яся, ты кого приручать собралась? Он же не просто доктор, он отделением заведует, хотя ему еще и сорока нет. Оно понятно, что должность ему за половую принадлежность дали, так он для верности еще и кандидатскую диссертацию нацарапал, чтоб проявить себя «молодым, но перспективным». Он же карьерист! Он же по головам пойдет, чтоб к пятидесяти до главврача дослужиться, а для этого ему надо имя делать, докторскую писать. А тут я – такой замечательный материальчик. Есть с чем поехать на конференцию! – вскочив со стула, я начала нервно метаться по комнате. – Нет, он, конечно, разработает – и целый курс, и все, что потребуется. Только не для меня, для собственного имени в науке. Ты ж даже не представляешь, что это такое – все эти научные деятели! И на что они готовы идти ради своих научных статеек!
– Ну, что-то, наверное, представляю, – слабая тень улыбки скользит по губам Ясмины. – Я все же больше двухсот лет в НИИ проработала.
– Ты? – резко остановившись, смотрю на нее в недоумении. Не думала. А ведь действительно, никогда не думала о ее жизни до.
– Я, а что удивительного? – она лишь слегка пожимает плечами. – НИИ Геофизики и Климатологии. Пока в столице жила, работала в отделе, занимавшемся проблемами формирования и поддержания искусственного климата Страны Людей, а когда в Ичиасэ переехала, то перешла в филиал, больше вопросами обороны занимавшийся: управление тайфунами, цунами, землетрясениями. Он не в самом городе был, километров двести от нас лететь… Но как карьеру в науке делают, знаю. И как не делают – тоже знаю. Когда происхождение, к примеру, мешает. И твои работы озвучивает кто-то другой… Ладно. Думаешь, надо ехать?
– Ну не ждать же, пока наш добросердечный и многообещающий доктор огласит проблему на весь научный мир. И к нему, а потом и к нам, придут специальные люди, и объяснят, что такую интересную работу лучше продолжить в очень специальной лаборатории. А отказ невозможен чисто технически.
– Хорошо, тогда давай собираться. Мы посуду твою берем?
– Посмотрим, если сумка выйдет не слишком тяжелой… Еще книги надо в библиотеку вернуть, – тоскливо смотрю на свои учебники. Что ж, ехать – значит ехать. Начинаю выкладывать книжки стопкой на стол, поочередно перетряхивая каждую в поиске всевозможных закладок.
Ясмина собирает нашу одежду. Эта стопка внушительной не выглядит.
– Вечер добрый, девушки.
Прокрался, почетный кандидат всего и вся. Стоит себе в дверях нашей комнаты, взирает неодобрительно.
– Виделись, – безрадостно морщусь. – Мы врача на дом не вызывали, вроде бы.
– А стоило бы, – он решительно заходит в комнату, не дожидаясь приглашения. Оглядывает наши практически собранные пожитки. – Так ты что, в самом деле бросаешь все и уезжаешь из города? Просто из-за того, что у тебя взяли анализ крови?
– Андрей Петрович, – тяжело вздыхаю, глядя на него в упор. – Вот назовите мне хоть одну причину, по которой это могло бы вас касаться?
