Текст книги "Край забытых богов (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
– Ну, со мной-то как раз все просто, моя хорошая, – он закрыл книгу, в которую я так и не дала ему углубиться, и отложил в сторону. – Я на этой доске не фигура.
– Да? А кто же тогда? Кукловод?
– Проводник, – ответил негромко. – Вход и выход. Первая и последняя жертва.
И так это было сказано – спокойно, серьезно – что сомневаться не приходилось, он в это действительно верит, что бы оно ни значило.
– Ты мне объяснишь?
– Попробую. Иди, садись рядом.
Сажусь. В кольцо его рук, чтоб ощутить щекой мягкость его волос, услышать ритмичное биение его сердца. И историю.
– Нет вампира, который не знал бы, что я единственный ребенок, выживший при переходе в этот мир. Но нет и тех, кто знает, чего мне это стоило. Анхен знает… многое, но не все, – он чуть помолчал, собираясь с мыслями. Потом продолжил. – Выход из обреченного мира не открыть ни сильной магией, ни выдающимся мастерством, ни глубинами знаний. Выход открывает жертва. И в качестве жертвы боги потребовали у отца самое дорогое, а дороже единственного ребенка у него не было ничего.
– Но ты же выжил, – не поняла его я.
– Выжил ли? Эта дорога за гранью возможностей любого ребенка – физических, психических, всех. Даже просто пройти не смог никто. А мной открывали этот проход. Силы всех миров рвали меня на части, и каждый раз, когда я почти умирал, отец отдавал мне частичку своей души. А вместе с ней свою силу. Свою жизнь. Это неправда, что он смог открыть только одну дверь. В ту бесконечную ночь мы открыли их множество. Мной открыли их множество. И в каждом из них я умер, ибо для жизни они были непригодны. А этот… он просто был последним из тех, что мы сумели открыть. У отца просто кончились силы… Следующая дверь стоила бы ему – а значит и мне – жизни, а за ней могла вновь оказаться только смерть. И нельзя открыть новую дверь, не закрыв предыдущей… В этом же мире можно было хоть как-то существовать… – он опять замолчал, а я в ужасе думала о ребенке. Маленьком мальчике, которым открывают двери. И чьими смертями измеряют степень пригодности для жизни очередного мира.
– Отец мыслил этот мир, как передышку, – продолжил меж тем Лоу. – Собраться с силами и продолжить. Но он ошибся. Собраться с силами этот мир ему уже не позволил. Он отдал мне слишком много, восстановить уже не удалось… Отец ошибся и в другом. Я не был уже ребенком. Ребенок во мне давным-давно умер. Во мне жила его душа, его жизненные силы наполняли мое детское тело. И то, что я выжил, не свидетельствовало о том, что ребенку это под силу. Отец был уже слишком слаб, чтобы это понять… Да, у нас не было другого пути, но хотя бы предупредить… Он сделал все, что мог, и даже больше, но его не простили. Ни за детей. Ни за превращение в вампиров. Ни за меня. Они так и не поняли, что тот мальчик – мертв.
– Но ты живой! – не могла согласиться я. – Ты живой, ты заботливый, ты добрый. Ты умеешь сочувствовать, ты умеешь согреть, твой дом полон тепла и света.
– Я рад, что тебе нравится мой дом, но все же… Большинство скажут, что я холодный и бесчувственный, и будут правы. Часть меня умерла. И детей у меня никогда не будет. Я почти фантом. Тело с чужой душой, мертвый коэр с недоделанным делом.
– Да что ты выдумал, в самом деле! – не могла я это слушать. Развернулась, взглянула в его глаза. – Ты – это ты. Ты сам говорил, ты не отец, у тебя ни знания его нет, ни опыта…
– Знания – это другое. Это разум. Как и память, и опыт. А душа… в отрыве от разума она – эмоции, потерявшие причину: ты стремишься к чему-то… но не помнишь, к чему и зачем, ты любишь или ненавидишь что-то, но не помнишь, за что…
Обняла его, не выдержала. Если это все было правдой, то слишком уж горькой.
– А ты думаешь, почему у меня волосы мертвые? – невесело усмехнулся мой коэр. – С вампирской-то регенерацией? Слишком многое во мне умерло так, что уже и не восстановишь…
Кажется, я целовала его тогда. То ли, чтоб доказать ему, что он живой, то ли, чтоб почувствовать это самой…
– Но это неправильно, Лоу. Неверно считать себя живым мертвецом. Если твоя жизнь не закончилась, если она продолжается – надо жить!
– Ты не слушаешь. Отец не сделал главного. Я не сделал главного. Мы не нашли мир, полностью пригодный для жизни. Я жив, потому что должен восполнить знания, которые уже не смог передать мне отец, и открыть настоящую дверь. Вычислив ее прежде, ведь у меня никогда не будет столько сил, как было у отца, я не смогу открывать все подряд. И ребенка, чтоб продолжить мое дело, у меня тоже не будет. Боги уже получили в уплату мою жизнь, и они заберут ее, как только дверь будет открыта. Я умру в том портале, Лар, моих сил хватит лишь на то, чтоб продержать его открытым достаточно долго. Да и то я боюсь, что всем не успеть.
– Я слушаю, Лоу, – не согласились я, – внимательно тебя слушаю. В тебе бьется чужая сущность, требуя исполнить чужое предназначение. Сущность без разума, забывшая что, зачем и от кого она хочет. Прошло триста лет, вы приспособились, вы живете. Да, не идеально, но уж точно лучше людей. А тобой все еще управляет страх твоего отца, что мир не тот. Шок, что он не справился. Или справился не до конца. Ты пойми, я же первая «за», чтоб вы построились в колонну по три и свалили за горизонт. Но! Ты не можешь быть один за всех. Это не могут быть только твои усилия. Это как-то неправильно. Не верно.
– Нет, Ларис. Это верно и единственно правильно. Когда-то боги потребовали мою жизнь, а забрали жизни моих родных. И я видел, как умирал отец, сломленный, всеми проклятый, отдавший последнюю частичку своей души во имя рождения той, что продолжит род коэров. Видел, как умирала мать. Я сам умер не единожды ради того, чтоб мой народ обрел хотя бы передышку… Нет, Ларис, когда придет время, я буду один. И богам нечего будет взять с меня, кроме того, что и так уже их. Вот только в этот раз жертва будет осознанной и добровольной, а это дороже. И им придется принять такую плату, – его голос был жестким сейчас. И в глазах холодела сталь. Нет, коэры не поклоняются богам. Они с богами торгуются.
– От чего умерла твоя мама?
– От ненависти, Лар. Банально – от ненависти. Ее ненавидели все, вообще все. За мужа. За меня. За Ясмину.
– Но за Ясмину за что? – поразилась я.
– Яся была первой. Первый ребенок, родившийся в этом мире. Понимаешь, они просто первые сумели понять, как. Что в этом мире является необходимым условием зачатия… И в итоге, у нее – двое детей, а у всех остальных – ни одного. Они просто сожгли ее своей ненавистью. Мама держалась ради Яськи. Держала щит над ее сознанием, чтоб ребенок не ощущал… Владыка даже не пытался переломить ситуацию. Пытался Анхен. Пыталась Арчара…
– Но Арчара же…
– Нет, она не всегда была злом. Просто она из тех, кто против. Против всего, по жизни. Из тех, кто идет налево, когда всем направо, кто отращивает волосы, когда все стригут их коротко, кто поклоняется луне просто потому, что все другие – солнцу. Да помножь все на родовую спесь, врожденную авторитарность… В это можно однажды заиграться – и она заигралась. Но в те годы ее душа была еще живой. Арчара влетала в наш дом – стремительная, порывистая – и приносила с собой радость… Она сломалась уже потом, сначала погибла мама…
– Прости, что заставила тебя вспоминать об этом.
– Ничего. Ты ж хотела понять… А я просто хочу открыть эту дверь. Не для себя. И не ради них. Для сестры. Не потому, что в том мире солнце не жжется, и ей не придется пить кровь. Она всю жизнь ее пьет, еда и еда. Да и к солнцу мы давно уж привыкли. Просто там она не будет изгоем. Понимаешь, там она станет сестрой спасителя. Мою семью вновь будут уважать – мою сестру, ее детей. Там она будет счастлива, – он чуть помолчал, а продолжил уже стихами:
– По земле, на которую мне никогда не вступить,
Ей идти суждено. И трава там пусть будет мягка,
Горизонт лучезарен и чист, а походка легка.
И пусть будут белее волос ее те облака,
Средь которых с любимым она будет в танце кружить.
На земле, где моих никогда не услышат шагов,
Будет жить ее сын, бесконечной любовью согрет,
Окруженный родными, друзьями, не ведая бед.
Его детские сны там заполнит лишь солнечный свет
И таинственный шепот к нему благосклонных богов…
– Он будет коэром? – уточнила, когда негромкие звуки его стихов растаяли в воздухе.
– Да, я уверен, сын моей сестры вырастет однажды великим коэром, иначе боги просто не дали бы отцу возможность продолжить род. А в том мире слово коэра, даже юного, будет значить многое, для всех вокруг.
– Тебе важно, чтоб эльвины вновь услышали богов?
– Мне важно, чтоб мой племянник мог реализовать свое предназначение, мог пользоваться своими способностями, потому что иначе… тяжело. Мне важно, чтоб любой город, любой поселок гордился тем, что моя сестра в него заглянула, и все его жители наперебой предлагали бы ей остановиться в их доме, – он резко встал, откинул с лица серебряные пряди. – А все эльвины со всеми богами – всего лишь средство, – он оправил одежду. Чуть резковато, да и не так уж она и сбилась. – И не рассказывай мне про чужую душу, она давным-давно моя. Прости, я уже спешу.
Сбежал. А я долго еще сидела, обхватив коленки, жалея, что вообще настояла на этом разговоре. Для Лоу он оказался слишком тяжел.
Он вернулся дня через три, беззаботный и свежий, утащил меня гулять и болтал исключительно о ерунде. К той теме мы больше не возвращались. Просто жили.
Глава 5. Земля
Лоу по-прежнему улетал и возвращался, я читала книги из его библиотеки, повествующие об иных обычаях и иной реальности, а ночами и сама блуждала в этих непонятных мне реальностях, потихоньку там осваиваясь, и все увереннее выбирая маршруты своего ночного «полета».
Вот только начинались они все равно от Анхена, И Лоу подтвердил, это был не просто сон. Я действительно видела его – там, где он был и таким, каким он был в тот момент. Мои способности, похоже, активировала птичка, тянула меня к себе, давала крылья, а потом отпускала на свободу. Но, даже зная, что могу уйти, порой я оставалась. И потому, едва ли все дело было лишь в древней костяной фигурке.
Анхен не чувствовал меня. Но, если честно, я и не пыталась больше до него докричаться. Просто тихонько сидела с ним, если он был один, или уходила, если бывал не один. Страшных сцен в подвале я больше не заставала, но, может, он просто перестал ходить туда по ночам?
Иногда в момент моего прихода он спал, и тогда я тихонько забиралась рядом, укутывала его своей тьмой, словно ненужным вампиру одеялом. Вдыхала его запах – колдовской запах темного сырого леса, почти ощущала гладкость его кожи, почти запутывалась в шелковой паутине волос. Почти забывала – почему я больше не с ним, почти хотела – воплотиться, прямо там, в его спальне, и остаться с ним навсегда. К счастью, подобного я не умела, а последние остатки разума, отчаянно сопротивляясь эмоциям, кричали, что кроме сильных чувств есть еще и реальность, в которой ему проще оказалось убить, а мне – пожелать умереть, чем просто жить с ним рядом, изо дня в день.
И тогда я уходила. К Лоу. Который охотно бродил со мной дорогами снов. Но никогда не позволял мне следить за ним, если в момент моего появления не спал. В отличие от Анхена, он чувствовал меня мгновенно. И с отечески-снисходительным «не хулигань!» выталкивал в свою любимую призрачную степь прежде, чем я успевала толком разглядеть, где он и с кем. Я не обижалась. В конце концов, он никогда не обещал делить со мной свою жизнь. Да мне, наверное, и самой бы не понравилось, если б я знала, что за мной подглядывают.
Там, в степи, среди пушистых метелок ковыля, белесых, словно седые кудри одного отсутствующего коэра, я впервые осмелилась подумать, что границ во сне нет, и хватит бегать от вампира к вампиру. Что я могу… хотя бы попробовать… попытаться… туда, за Бездну. Домой. Что я могу заглянуть домой.
В первый раз не получилось. Я слишком нервничала, слишком боялась, что не выйдет. И потому сбилась с мысли, потеряла нить, заплутала в бессмысленной фантасмагории обычного сновидения. И проснулась под утро усталая, издерганная, разочарованная в себе и своих способностях.
А на следующую ночь получилось. Вот только координаты я задала неправильно. Ведь я хотела «домой». А домом для меня всегда был Светлогорск, наша небольшая квартирка на втором этаже… Я ее нашла, ту квартирку. И оторопело глядела, не узнавая. Даже обои другие. Даже запах.
Как я могла забыть, они же переехали. И с отчаянным, беззвучным криком «мама!» я понеслась сквозь тьму – уже не к месту, но к человеку. К людям, которые были для меня самыми дорогими на свете. И нашла. На этот раз нашла.
У них был еще вечер, они не спали. Сидели на кухне, неторопливо ужинали, беседовали о делах истекшего дня. Мама, папа, Варька. Да, кухня была незнакомая, и имена, упоминавшиеся в разговоре, ни о чем мне не говорили, но это были они – мои родные, моя семья. Я не видела их год. В прошлом феврале я уезжала от них на семестр, а оказалось – навсегда. Я запрещала себе о них думать, запрещала вспоминать, ведь вернуться к ним невозможно. Но разве мыслимо их разлюбить?
Папа постарел. Резче обозначились морщины, сильнее проступила седина в волосах, ссутулились плечи. А главное, мне совсем не понравились его глаза. Они словно выцвели, поблекли. Будто все, о чем он рассказывает сейчас с оживленным видом, на самом деле ничуть ему не интересно.
А мама… мама не изменилась. И ее улыбка была такой же теплой и ласковой, как я ее помнила. Вот только улыбалась она сейчас не мне – Варьке. Ей – как мне, ей – словно мне. А Варька вытянулась. Повзрослела, во взгляде появилась уверенность. И лукавый блеск, и улыбка притаилась в уголках ее губ. Не сирота, но любимая дочь своих родителей.
Слава светочу, что у них есть Варька. Даже ревновать не могла. Просто радовалась, что у них есть дочь. Несмотря ни на что. У них отняли меня, у них отняли саму память обо мне, но им позволили любить дочь. Мне кажется, они бы просто не вынесли пустоты, проснувшись однажды с мыслью, что у них никогда не было детей. Когда из тебя вынимают столько эмоций и воспоминаний – дыру невозможно не заметить или восполнить. Жить с чудовищной пустотой им не пришлось, и это греет душу.
Вот только папа. Мне не нравилось, как он выглядит. Неужели, это потому, что он помнит… хоть что-то? Но Анхен сказал, что они его не узнали. И папа тоже. Мог ли светлейший авэнэ обмануть? Не в тот раз, не в тот день. Да и зачем?
С той ночи я пропала. Я перестала спать по ночам, до утра засиживаясь за книжками, а утром отправлялась бродить дорогами снов. И пусть все они по-прежнему начинались от Анхена, я уже не задерживалась там долго. Чмокнув светлейшего авэнэ в щечку со словами «спасибо, что вытащил», я уносилась в Страну Людей. Я хотела быть со своей семьей, проживать с ними каждый их день. И вскоре я знала их квартиру, словно сама жила там, и все магазины в округе, и все площадки, где гуляла Варька, и всех ее друзей и учителей. Я знала про работу папы столько, сколько никогда не знала «при жизни», я знала обо всем, что успевала сделать за день мама. Порой я оставляла их одних и устремлялась в Светлогорск. Бродила, невидимая, по улицам, призраком летала по больнице и университету. Радовалась за Петьку, который, похоже, нашел себе девушку, смотрела, как танцует Регинка. Весьма удивилась, увидев, что именно Томка стала секретаршей нового куратора факультета (неужели авэнэ поспособствовал?). Слетала и в Новоград, убедиться, что с Заринкой все в полном порядке. И уже совсем не удивилась, найдя ее одетой в мое лучшее платье. Некоторые люди не меняются, и иногда это здорово. Порой просто бесцельно бродила по улицам человеческих городов, рассматривая прохожих, прислушиваясь к разговорам, обманывая саму себя, что я действительно там, среди них…
А потом появился Лоу. Прямо там, в моем сне. Да когда я собиралась «сходить» с моей семьей в кино. Просто объявился там, весь такой белый и блистающий, да еще и позвал: «Лара, надо вернуться».
Разозлилась я так, что вернулась почти мгновенно. И нашла его рядом, под ненужным вампиру одеялом – голова на моей подушке, рука на моей талии. Он еще глаза открыть не успел, а я уже кричала, сидя на кровати и задыхаясь от слез, способствуя и его «скорейшему возвращению»:
– Я тебя звала?! Я тебя приглашала?! Это мой мир, мои сны, что ты вторгаешься?! Ты меня разве к себе пускал?! Ты со мной свою жизнь когда делил?! Так какого ты лезешь?! Это мое! Личное! Не смей больше так делать! Никогда, слышишь?!
И смотрела, как он недоуменно хлопает своими длинными пушистыми ресницами.
– Лар, да ты что? Я поздороваться хотел, прилетел домой – а ты спишь, и Халдар сказала, ты на ночной образ жизни перешла.
– Халдар же в мои сны не лезет. Если ей что-то надо, трогает за плечо, я прекрасно просыпаюсь, – бурчу недовольно, вытирая слезы и сожалея о своей вспышке. Но это было так больно – увидеть там его. Вдруг вспомнить, кто я, где я, и что на самом деле – никогда…
– И даже из кровати прогонишь? – он смотрит снизу вверх, состроив трогательную мордашку. И я понимаю, что и фраза, и выражение лица давно отрепетированы и тысячекратно использованы. Но что это меняет, ведь в этом мире есть только он, я, да снег за окном.
– Нет, конечно. Прости, – я послушно ложусь к нему на грудь и обнимаю за плечо. – Просто это было так… Не делай так больше, ладно?
– Как хочешь, – он укутывает меня одеялом и обнимает поверх. – Просто раньше мое присутствие тебя радовало.
– Не там, – не соглашаюсь я. – Это было слишком личное. Только мое.
– Ждать тебя в степи?
– Да. Я не хожу к тебе, ты – ко мне.
И была у нас одна на двоих степь, окольцованная горами, да маленький домик, занесенный снегом. А между нами… Анхен? Вера Лоу в мое предназначение? Или в свое? Мне было с ним хорошо. Спокойно, тепло, интересно. Не хватало какой-то малости. Доверия? Любви? Обоюдного желания разделить с другим свою явь и свои сны? Уже не вычислить. Слишком много снега с тех пор выпало.
Вот только сны мои тревожили Лоу все больше.
Моя жизнь превратилась в сон. Я бодрствовала лишь для того, чтоб утомить себя достаточно и вновь уснуть. Он пытался с этим бороться. Старался чаще бывать дома и уделять мне больше времени, чтоб мне хотелось не засыпать, а просыпаться. Он вспомнил о том, что когда-то я хотела рисовать, и обеспечил меня всем, что для этого необходимо, в надежде увлечь работой. Он учил меня ставить блокировку, чтоб не выскакивать в «путешествие» в каждом своем сне, а хоть иногда просто спать. Еще он очень хотел, чтоб это самое «хоть иногда» случалось ночью. Но зачем мне спать ночью, ведь ночью все спят…
Блокировка не выходила. Мы пробовали снова и снова. Лоурэл даже начал грозить, что если я не научусь, он заблокирует мне эту зону сам, и тогда мне каждый раз придется просить у него разрешения. Наверно, хотел меня подтолкнуть, простимулировать. А в результате мы впервые страшно разругались. Потом помирились, и извинились за все, что друг другу наговорили. Но одна мысль о том, что он мог вот так, совсем как Анхен, решить за меня, отнять у меня самое дорогое и заставить выпрашивать словно милости… Потому что он вампир, а я человек, потому, что он хозяин, а я рабыня…
В результате я еще неделю даже думать не могла, чтобы тренировать блокировку, а он даже заикаться боялся на эту тему, чтоб не усугубить ситуацию.
Чтобы хоть как-то его порадовать (понимала же, что он искренне за меня волнуется), попыталась начать рисовать. Но рисовать могла только людей, улицы человеческих городов, а на них – толпы счастливых, спешащих куда-то людей. У них у всех были дела, у них у всех были любимые, их ждали. А над всем этим летела птичка, маленькая костяная птичка, и там, куда падала тень от ее крыла, видно было значительно четче.
Пыталась рисовать портреты родных. Не выходило, не хватало способностей. Чего-то им не хватало. Вроде лица похожи, а не то. Нет жизни, нет… сути внутренней что ли. Посмотрев на мои мучения, Лоу приволок мне из города кучу художественных альбомов. Вампирских, понятно, откуда здесь человеческая живопись. Я начала листать – и потерялась. В этом переплетении цветовых пятен я не сразу научилась находить человеческую… ой, в смысле, вампирскую фигуру, еще сложнее было угадать в этой какофонии цвета черты лица… Но чем дольше я вглядывалась, листая страницы, тем лучше понимала, что я вижу, тем объемнее для меня становились изображения. Более того…
– Лоу, я это видела!
– Что? – не понял он. Отложил свой блокнот – странно подсвеченный изнутри зеркальный прямоугольник, где он чертил по стеклу костяной палочкой какие-то символы, подошел ко мне. – Этого вампира? Едва ли, он давно уже умер.
– Нет, не его. Так. Я видела так тебя. Тогда, в кратере, когда ты сказал возвращаться. Какое-то время ты был для меня просто переплетением цветовых пятен, а потом зрение вернулось…
– Тааак, – задумчиво протянул он, обхватывая меня за подмышки и поднимая с пола, где я сидела, обложившись альбомами вампирской живописи. Утащил на диван, затребовал подробности. А какие подробности? Там – было, а после – нет.
То, что я могу, вернее, могла видеть как вампир, Лоурэла поразило, но повторить опыт не удалось. То ли нужен был храм, то ли долгое голодание, но на подобные эксперименты мой коэр был решительно не согласен, считая, что мое здоровье еще не достаточно восстановлено. Может, просто нужна была какая-то техника перехода с обычного зрения на вампирское, но Лоу ее не знал. Вампиры видят так с рождения, люди… он никогда не слышал о людях с подобными способностями.
Пока не выходило научить меня видеть мир глазами вампира, Лоу взялся объяснять мне, что именно я могла бы увидеть. Подробно рассматривая со мной каждую картину, он рассказывал про значение цветов, их смешение, размеры цветовых пятен, переходы, переплетения. Подробностей было слишком много, но цвет выдавал эмоции, особенности характера, наличие привязанностей и антипатий. С такими знаниями рассматривать картины стало еще интересней. А потом я попыталась воспроизвести подобное сама. Нет, не видя так, но пытаясь представить, как могли вы выглядеть в вампирском спектре дорогие мне люди.
– Нет, Лар, не совсем, – заметил вампир, с интересом разглядывая мою первую работу. – Он мог бы выглядеть так, будь он вампиром. Но ведь я правильно понял, ты хотела изобразить человека? А людей мы видим чуть иначе.
Людей они видели кровью. Нет, там тоже были и цвета, и переплетения, вот только совсем иные оттенки, иные пропорции, и просто алая паутина пульсирующих нитей. Как ни странно, в одном из альбомов Лоу нашел и изображения людей. А впрочем, наверно не странно. Есть же и у нас и те, кто рисует еду, и те, кто рисует животных… А я вновь попыталась изобразить человека таким, каким его увидел бы вампир.
Лоу наблюдал за моими попытками, не оставляя своего блокнота, куда время от времени что-то судорожно записывал, зачеркивал, писал снова. Потом зарывался в книги на своем столе, выискивал что-то там. Глядел в окно остановившимся взглядом. И вновь оборачивался к моим попыткам «вампирской живописи». Иногда корректировал что-то в духе «это сочетаться не может, а вот это должно было бы быть чуть левее». Но проблема была в том, что никого из моих знакомых он не знал. А тот единственный человек, про которого он мог бы сказать точно… У меня рука не поднималась нарисовать ее портрет. Что было – то прошло, не отменить и не исправить, но говорить об этом – даже красками – я не могла.
– А чем занят ты? – все же символы в его блокноте слишком мало похожи на стихи, о чем я подумала вначале.
– Самой скучной вещью на свете – зарабатыванием денег.
– Аа… а говорят, если выбрать работу по интересу, то зарабатывание денег скучным не бывает.
– Говорят, – усмехнулся он. – Вот только боюсь, за мои интересы мне не заплатят. А так я помучаюсь недельку над очередным заказом, и следующие полгода буду сорить деньгами в свое удовольствие. В том числе оплачивая свою «работу по интересу».
– Ух, ты! – заинтересованно подошла поближе. – Это за что же у вас так платят, что можно работать две недели в году?
– Ты не поверишь, – смеется он. – За правильно примененные способности коэра.
– Так коэров, вроде, прокляли вместе с богами.
– Ага. Поэтому за восстановление храма мне сказали спасибо. А вот за эксклюзивные разработки в области химии спасибо имело весомый денежный эквивалент.
– Что-то светлейший коэр мне голову морочит…
– Морочу, – согласился он, откладывая свой вампирский блокнот и притягивая меня на колени. – Например, вот так, – и поцеловал. Медленно, тягуче, с наслаждением. Заставляя сердце забиться громче и комнату закружиться в безумном танце. – А в перерывах делюсь серьезной информацией, – продолжил, оторвавшись от моих губ, и я не сразу сообразила, о чем он. – Понимаешь, малыш, благородные эльвины все необходимое в своей жизни создавали с помощью магии. И достигли в этом небывалых высот. Да только в вашем мире магия не работает. С той силой, какая нужна для создания очень и очень многого. И пришлось бывшим эльвинам основывать научные институты и изучать там с нуля и физику, и химию, и биологию, и много чего еще. Законы вашего мира. Строение веществ вашего мира. И думать, как же это все разъединить и соединить так, чтоб получились привычные им предметы и материалы, как создать механизмы для того, что раньше работало на одной лишь силе и направлялось одной лишь волей.
– И ты работаешь в таком институте?
– Нет, Ларочка, я коэр, и я вижу этот мир изнутри. Его структуру, взаимосвязи между частицами материи, я вижу, как и что может соединиться и с каким результатом. И потому то, на что в институте потратят годы проб и ошибок, я создам за несколько дней. Поэтому я работаю только на заказ, и мои услуги стоят очень и очень дорого.
– Какой коварный и обеспеченный коэр, – мои пальцы скользят по его распущенным волосам, не таким мягким, какими они бывали во снах, и вовсе не таким белым, как ему бы хотелось. Я обнимаю его за шею и целую в губы. – А страшные вампирские боги не возражают, что ты столь низменно используешь свои высокие способности?
– Ну почему же низменно, я помогаю своему народу, – а глаза смеются, а руки так провокационно поглаживают мне спину…
– Ага, раз в полгода. Обпомогался, заботливый наш.
– А иначе будут меньше ценить. И меньше платить, – его язык медленно скользит по моей ключице. – А работать придется больше, – он чуть прихватывает зубами мочку уха, заставляя чуть вздрогнуть… и позабыть на время и о работе, и о творчестве…
А белый снег за нашими окнами однажды сменил беловато-лиловый ковер первоцветов. Весна все же отыскала эту затерянную меж гор долину. Я заметила это случайно, бросив рассеянный взгляд за окно где-то по дороге из сна в явь или из яви в сон.
– А мне казалось, зима будет теперь всегда, – рассеянно сказала я Лоу, с неодобрением смотревшему на мой отрешенный вид. Его забота о моем художественном развитии помогла не сильно. Я рисовала, да. По ночам, когда все равно некуда было податься. И мои картины становились все более абстрактными, ведь я стремилась передать зыбкий мир моей потусторонней реальности.
Он просил меня «не уходить» хотя бы когда он рядом. Я старалась. Но после рассвета меня все равно неуклонно тянуло в сон, я становилась нервной и раздражительной, ведь меня «ждали», а я опаздывала. Я все рассеянней слушала его речи, меня все меньше занимало то, что он пытался мне показать, и наконец, я просто засыпала возле него, бессильно упав головой на его плечо, и ему оставалось только отнести меня в кровать, чтобы на следующий день все повторилось вновь.
– Может, выйдем, пройдемся? – предложил вампир, уловив проблеск моего интереса к изменениям в природе.
– Зачем? Я уже знаю там наизусть каждую кочку. Ну, цветы. В моих снах распускаются любые.
– Но эти настоящие. Посмотри, какие нежные, только-только из-под снега.
– И чем они лучше?
Дни шли. Одни цветы за окном сменялись другими. Лоу вновь уехал, так и не добившись от меня интереса к окружающей действительности. Я лишь порадовалась, его настойчивое стремление изменить мой образ жизни слегка напрягало. И несколько дней без него пролетели для меня незамеченными.
А вернулся он ночью, ближе к рассвету.
– Не спишь? – поинтересовался, стремительно врываясь в маленькую гостиную. – А впрочем, я бы удивился, – прижал к себе, коротко целуя в губы. – Бросай свои кисточки, собирай карандаши, бумагу, мне нужна твоя помощь. Ты ведь не откажешься мне помочь?
– Нет, конечно, а в чем? – это что-то новое, раньше все его дела были строго его. – Ты чего нынче такой стремительный?
– Надо прибыть на место до рассвета, иначе будет не интересно. Если ты со мной – бегом переодеваться. Придется изрядно полазить по склонам, там едва ли жарко и может быть ветер.
– И ты хочешь, чтоб я что-то там рисовала?
– Скопировала. Нужно перерисовать несколько изображений. Они достаточно простые, но нужно точно. Возьмешься?
– Что за изображения?
– А вот не скажу, пока не переоденешься и не сядешь в машину. Или вообще не скажу, если откажешься со мной ехать. И оставлю умирать от любопытства.
– Не только стремительный, еще и жестокий, – целую его в щеку, еще хранящую холод весенней ночи. – Уговорил, едем.
Летим, конечно, когда это вампиры ездили. В непроглядной ночи, не включая огней. Недалеко. Но небо стало потихоньку сереть, когда мы приземлились. Тянуло сыростью от реки, хотя саму ее во тьме я не разглядела. Перед нами возвышались поросшие травой сопки, и именно к вершине одной из них решительно тянул меня Лоу, так ничего и не объяснив, ограничившись фразой «тебе лучше увидеть это самой».
В серых утренних сумерках видно было не очень. Даже куда ногу ставить, хорошо один седовласый энтузиаст поддерживал. Ближе к вершине склон стал отвесным, обнажая скальное основание.
– Вот. Примерно здесь, – заявил мой провожатый, останавливаясь возле этого естественного каменного фриза, местами абсолютно гладкого, местами поросшего лишайником. – Теперь ждем рассвета.
– Лоурэл, а с рассветами не перебор? Из окна их тоже прекрасно видно.
– Да что ж ты у меня вредная такая по утрам, сил нет, – прижал меня к себе, закрывая рот поцелуем. – Забудь про рассвет, – заявил, оторвавшись от моих губ. – Сам по себе он не очень нас сейчас интересует. Просто он дает правильное освещение.
– Освещение чего? Целующегося коэра?
– Ну, должен же я как-то тебя развлекать, пока мы ждем? – пожал он плечами.
– О, да! Поцелуй – как вампирская светская любезность.
– Не только поцелуй, – ухмыляется вампир. – Этикет предполагает бурное продолжение, – он прижимает меня спиной к скале, весьма недвусмысленно соприкасаясь со мной бедрами. – Но тогда мы все пропустим, – интимно шепчет на ушко, поглаживая мои плечи, лаская обнаженную шею. – Потому что только косые лучи восходящего солнца способны заставить каменную поверхность за твоей спиной раскрыть все свои тайны.
