Текст книги "Край забытых богов (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Вынимает из кармана какой-то предмет, бросает к моим ногам. Нож. Небольшой, перочинный. В путешествии нашем не раз пригождался. Но сейчас – зачем?
– Подарок был сделан нам обоим. Как я и сказал – мужчина твой. Милосердие вампира – подарить блаженство перед смертью. Давай посмотрим на милосердие человеческое.
– И что… ты хочешь, чтобы я сделала?
– Все, что сочтешь нужным. Ты ведь знаешь, как надо. Ты всегда знаешь, как надо.
Не всегда. Но сейчас я знала. Люди не должны быть связаны. Люди не должны быть рабами. Решительно поднимаюсь с земли и подхожу к мужчине. При моем приближении глаза его чуть расширяются, он заметно бледнеет. Но молчит. Держится. Обхожу его сзади и разрезаю веревки. Хороший нож, острый. Разрезал быстро.
Мужчина опускает руки, но все так же стоит, ожидая…
– Уходи, – говорю ему в спину. – Уходи, ты свободен.
Он испуганно оборачивается, смотрит на меня, на нож в моей руке. Падает на колени.
– Уходи, – повторяю я.
– Он не понимает, – вампир так и стоит, прижавшись к дереву. И смотрит на меня. Спокойно, выжидательно.
– Почему не понимает? Я же вроде по-человечески… – последнее время со мной что-то творилось, я постоянно языки путала. Скакала с одного на другой, заставляя Великого морщится, и сама порой этого не замечала. И понимать стала по-эльвийски свободно, и любую мысль выражала, не задумываясь…
– Всеобщего человеческого не существует, – просветил меня авэнэ. – У вас свой язык, у них свой.
– Но как же… погоди, в стадах они говорили. Плохо, но говорили. На моем языке.
– На каком научили, на таком и говорили, – пожимает вампир плечами. – Тут этих племен и народностей бегает – дракосова туча, а бегало – так и еще больше. И у каждого свой язык. Не учить же нам все это многообразие. Выбрали один язык – ваш, коль для вашего народа отдельный проект был, – вот ему рабов и обучили. Минимально, чтоб команды понимали.
– А…
– Ты не мучай мальчика, раз уж взялась. Лапкой махни – куда ему идти, что делать. И скажи что-нибудь, но только тоном приказа. Ты для него сейчас – Госпожа Мать-Озеро, не больше, не меньше. Так изволь соответствовать.
– Кто?
– Моя жена, согласно их поверьям, – он усмехнулся. – Если я легенды не перепутал. У разных племен они слегка разнятся. Действуй, что же ты.
Взглянула на стоящего передо мной человека, поймала его взгляд.
– Ты, – взмах рукой в сторону, противоположную храму, – должен уйти домой. Домой. Уходи, ты свободен. Ты мне не нужен. Ну?
Человек пятится в указанном направлении. Дойдя до края поляны, срывается в бег.
– А удар под ребра был бы милосерднее, – доносится до меня от дерева. – Хоть умер бы с мыслью, что отдал жизнь на благо родных.
– Лучше уж пусть живет им на благо.
– Вот зря ты меня не слушаешь. Я ж рассказывал: тех, кто был с вампиром, они убивают.
– Но он – не был.
– Свидетелей нет, – он все же отрывается от дерева, подходит ко мне и вынимает из моей руки нож. – По их поверьям, духи севера забирают душу. А без души он им – не родня. Надеюсь, не надо объяснять, с чего они это взяли.
Бросаю взгляд на деву у столба.
– Ты уже объяснил. Наглядно. Вот только… ты и про нас говорил, что будут стрелять. Не стреляли. Наоборот.
– Так хочется, чтоб стреляли? – вампир усмехается. – Ну идем, экскурсия продолжается.
Он, не оборачиваясь, движется в сторону деревьев, за которыми скрылся мужчина.
– Анхен, а как же… она?
– Она? – он останавливается. Не спеша поворачивается ко мне, оглядывает поляну, задерживает взгляд на безвольной жертве. – Она чуть-чуть подождет. Я уже вызвал машину, ее сейчас заберут, – в голосе на миг прорывается откровенное сожаление. – Мой ужин опять переносится, но я потерплю. Раз уж ты так благородно лишила меня… моего маленького вампирского счастья, позволь ответить тебе любезностью, и тоже лишить… некоторых иллюзий. Идем. И не отходи от меня далеко. Потому как сейчас – стрелять будут точно.
Иду, куда ж деваться. Иллюзий уже не строю. Он ничего не простил, и, что бы ни было – будет плохо. Идем долго. Минут десять, может пятнадцать. Он молчит, и я тоже… не рвусь начинать разговор.
Наконец, в деревьях намечается просвет, мне кажется, я вижу поселок… да, какие-то маленькие светлые домики… или шатры, их много! Я невольно ускоряю шаг, обгоняю Анхена. И на самой опушке спотыкаюсь о тело. Отпущенный мной мужчина лежал лицом вниз, пронзенный множеством стрел. Кровь на земле ясно указывала, что умер он не сразу. Какое-то время он пытался идти… или ползти… куда я велела. К дому. Но разве могла я поверить, что дома его встретят… так?
– А ты могла бы его любить, – произносит вампир, пока я стою перед мертвецом на коленях. – Узнала бы, что секс может быть очень долгим. И безболезненным – он бы точно не стал тебя кусать.
– Он был слишком напуган. У него бы не получилось, – я, кажется, плачу, но продолжаю отвечать ему. Не задумываясь, по привычке. Светоч, о чем мы? Он мертв, он убит своими за то… за то, что мне – не пригодился.
– Я бы помог, у него бы все получилось. Он был бы счастлив и горд, прикоснувшись к телу богини. Познал экстаз, физический и религиозный. И это было бы куда милосерднее того, что с ним сделала ты.
– Не я!
– Вы все. Люди, – последнее слово он просто выплюнул. – Вы умеете убивать не хуже вампиров. Вот только любить при этом вам не дано. Совсем. Идем, – он взял меня за плечо и заставил подняться. – Они уже натянули луки. Так не заставляй своих сородичей ждать. Руки устанут.
Крепко удерживаемая вампиром за предплечье, я делаю шага три, почти ничего не различая от слез. Потом слышу звук дрожащей в воздухе струны.
И первая из стрел падает у моих ног. Не костяной у нее наконечник. Металлический.
Я с визгом пытаюсь отскочить, но Анхен держит крепко.
– Хотелось на войну, принцесса? Считай, пришла. Не прыгай, я экранирую. Иди достойно.
Иду, а что остается. Он же меня за плечо волочет. Под градом стрел, летящих без промаха. И падающих, не долетев – до груди, головы, живота – сантиметров! Нет, я уже не плачу об убитом мужчине – я вою от ужаса. Ведь достаточно ему всего один раз не уследить… не рассчитать… А он не спешит. Приближается к светлым шатрам гордо, величаво, с насмешкой. Стрелы летят и в него, и так же падают бессильно у его ног, вот только его-то они – не пугают.
Я уже вижу тех, кто стреляет. Их много. В знакомых халатах, шапочках. И с длинными такими луками. На лицах – отчаянная решимость. И злобно бьет барабан, заставляя вздрагивать при каждом ударе. А в глубине поселка, там, где курится густой дымок, мне даже удается разглядеть барабанщика. В одежде из шкур, причудливо сшитых, в странной шапке с рогами оленя на лбу. И у него не барабан. У него бубен. Огромный, и он стучит по нему колотушкой, повторяя нараспев какие-то звуки нечеловечески низким, дрожащим голосом. И от звуков этого зловещего бубна и зловещего голоса кровь стынет в жилах еще быстрее, чем от вида летящих в нас стрел. Стрелы не долетают. А звуки бьются уже где-то глубоко внутри. Ноги давно деревянные. И если б вампир не держал, я давно бы упала. Просто упала бы, даже бежать уже б не смогла.
Мы подходим ближе. Еще. Еще. И лучники пятятся, стреляя в нас уже из-за палаток, а тот человек все поет, все стучит, отплясывая вокруг своего костра жуткий и воинственный танец.
Очередную стрелу, метившую Анхену в сердце, он легко поймал в воздухе. Бросил взгляд на наконечник, отчего тот вспыхнул, словно политый бензином. И уверенным сильным броском запустил, словно дротик, в человека с бубном.
Тот прикрылся своим инструментом, будто щитом. Но горящая стрела прошла его «щит» насквозь и вонзилась в сердце. Он падал очень медленно в наступившей тишине, заваливаясь навзничь. Его рука с колотушкой взмахнула последний раз, и странного покроя рукав затрепетал на ветру, словно птичье крыло. Оленьи рога венчали его голову фантастической короной, а прижатый к груди бубен горел, и кольцо огня становилось все шире, шире…
Миг тишины, похожий на вечность. Крик орла в небесах. Ветер, всколыхнувший листья старой березы.
Отчаянный, горестный женский вопль. И еще один, и еще. Волна вампирской силы, едва задевшая меня черным крылом всепоглощающего ужаса, и полностью накрывшая поселок. Они падали на колени, роняя луки. И даже кричать уже не могли.
Рука, державшая меня за предплечье, разжимается. И я тоже падаю вниз, к его ногам.
– Остановись, – шепчу побелевшими губами, – пожалуйста, Анхен, остановись…
Смотрит на меня. Сверху вниз, надменно, холодно.
– Дать им возможность стрелять и дальше?
Смотрю на него в ответ. На это точеное холеное лицо с тонкими чертами. На этот надменный изгиб губ. В эти глаза – нет, не черные, просто темно-карие глаза со звериным зрачком. И понимаю, что не боюсь. Уже – не боюсь. Потому, что что-то самое главное, где-то глубоко в душе я уже потеряла. Выбило одной из тех стрел. Или, может, ударом бубна.
Стираю слезы со щек. Они не помогут. Они никогда и никому не помогали. Вампиры привыкли. Жертвы всегда плачут. А я не жертва. Потому, что у меня есть оружие. То, к которому он не привык. И которое, он сам признался, его всегда поражало. Заставляло задуматься. Потому, что любить и молчать – не синонимы. Любить и терпеть – не одно и то же. Хотя… может, он и прав на счет «любить». Потому, что любить того, кто позволяет себе карать тебя за непокорность, проблематично. Для меня. Ну, так ведь он интересовался моей любовью.
Встаю. Уверенно, не отрывая от него взгляда.
– Великий считает, что наказал меня недостаточно? Если б ты пожелал, ни одной стрелы бы не вылетело. И не ври мне про расстояние. Все дело в том, что тебе требовалось меня наказать. Так наказывают рабов, Анхенаридит. А ты когда-то сказал, что я для тебя – не рабыня
– Лариса!
– Я договорю. А ты изволь послушать. Я тебя – выслушала. Твоя очередь, не находишь? Кто и скажет, если не я, – стою, не отрывая от него гневного взгляда. Бросая каждую фразу уверенно и непререкаемо. В этом мне было у кого учиться. – Или ты струсишь? Заткнешь мне рот ударом кулака? Побоишься слов двадцатилетней девчонки?
– Бить по лицу сегодня – твоя прерогатива, – холодная усмешка.
– Расту, – напрасно он думал меня этим смутить. – Учитель был хороший. Начал, помнится, с порки ремнем. Руки очень ловко выворачивал. Заливал меня кровью из перерезанного горла. Не своего, разумеется. А сегодня – да вы не в ударе, авэнэ. Всего-то попугали меня близостью смерти, – усмехаюсь. В его надменное лицо. В ответ на все его усмешки.
– Я дал слово не поднимать на тебя руку.
– Благородно. И сто раз пожалел, не правда ли? Но ты выкручиваешься, молодец. Ведь наказывать можно не только болью. Страх тоже подходит.
– Ты хотела дикарей, и ты их получила. Такими, какие они есть, и не надо обвинять теперь меня.
– Ты уже объяснял, кто во всем виноват: я и дикари. Не будь меня, ты убивал бы их значительно милосерднее. Когда пришел бы к ним за едой. Ведь ты все равно бы пришел, тебе нужна еда. И на цифре «один» ты бы точно не остановился.
– Надеешься остановить меня сейчас? – любопытствует. Надменно так. Как вампиру и авэнэ положено.
– Набрать себе еду? Нет. Я никогда в жизни не пыталась отбить у вас еду или заморить вас голодом, Великий. Тут вы блестяще передергиваете, верю, что вы хороший политик.
– Я должен быть польщен, что ты на «вы»?
– Лучше просто остановись на секунду, и взгляни, – прошу я его, а на просьбу словно отвечает само время. Оно замирает, застывает неестественной тишиной в самой немыслимой точке пространства. Множество шатров из толстого войлока, все до единого входами на юг, и никакого понятия об улицах. Легкий белый дым, поднимающийся над большинством из шатров, выходя из круглого отверстия в центре крыши. И столб с ромбовидным навершием справа от каждого входа. К большинству привязаны лошади. Только лошади. Множество мужчин, еще недавно бывших воинами и лучниками, замерших в страхе на коленях. И чье-то испуганное дыхание в шатрах, и сдерживаемые всхлипы, и несдержанный горестный вой. Мертвый музыкант у чадящего костра. Светлейший Анхенаридит ир го тэ Ставэ, холодный, надменный, обозленный. И человеческая девочка Лариса. В штанах по вампирской моде и блузе по моде человеческой. Постриженная, как вампирка, но вампиркой так и не ставшая. Думать по-вампирски не сумевшая. Чувствовать по-вампирски не научившаяся. Уже не испуганная. Уже не верящая. Уже… даже не любящая. Без надежды. Без будущего. И даже прошлое кажется сном. – Взгляни, Анхен, вспомни! Кем был ты в Стране Людей? Благородный куратор, воспитывающий у студентов любовь к родине и тягу к знаниям. Самоотверженный хирург, не покидающий операционную, пока есть хоть какие-то силы, и даже тогда, когда не осталось уже никаких. Неутомимый администратор, спасающий человеческих детей вопреки прямому распоряжению начальства. Целеустремленный политик, добивающийся спасительных для людей законов о всеобщей вакцинации и закрытии Бездны. Ты и тогда убивал людей, я иллюзий не строю. Братьев и сестер тех, которых спасал. Но ведь скольких – спасал! А теперь? Что стало с тобой теперь, Анхен?
Вздыхаю. Почти что всхлипываю. Злюсь на себя за это проявление слабости. Но он молчит. Не перебивает. Слушает.
– Здесь. По эту сторону, – говорить об этом тяжело, но надо. Потому, что если молчишь – значит, проблемы нет. А она ведь есть. Он не только губит меня, ломая и перемалывая, он и сам – гибнет. – Ты появился и убил Доири. Взмахом руки. В пепел. Я не о том, кто и в чем виноват. Он был вампир. Как и ты. И, по вашим меркам, мальчишка.
– Я – спасал тебя, – проникновенно так, снисходительно. Впору слезу пустить от собственной неблагодарности.
– Нет. Карал его. Хотя – при всей моей к нему нелюбви – он был последний, кто был виноват. Просто всех виноватых – без тебя убили. А меня ты не спас. Просто переложил умирать из одного места в другое. И – да, извини, забыла. Про удары по лицу. Ведь меня в тот миг ты тоже считал виноватой. В том, что попалась, подставилась, позволила сделать себя рабыней. Потому и бросил тогда – в наказание. Ты же мастер у нас – наказывать.
– Я не…
– Ты – да! Далее. Аниарский храм.
– Не начинай, – морщится, как от боли.
– Я продолжаю. И не о себе. Меня ты пришел и спас. Было. Вот только для моего спасения точно надо было рушить храм? Уничтожать святыню, калечить, а может, и убивать всех этих женщин? Нет. Ты просто карал. Наказывал, и не мог остановиться. Тебе все равно, кого карать: вампиров, людей. Ты же всемогущий. Владыка немного сдерживает. Но уверена, это временная трудность, ты справишься.
– Ларис, прекрати говорить о том, чего не понимаешь!
– Вот только когда ты всех вокруг покараешь и со всем справишься, приведешь к единому знаменателю и заставишь мир видеть по своему, – нет, я не прекращу, я договорю. – Что останется в самом тебе – от тебя? Что останется в тебе от того эльвина, кем ты некогда был?
– Ты не знаешь, каким я был!
– Что останется от того куратора, которым вся страна восхищалась?
– Не припомню твоих восторгов.
– Как сумела бы я быть рядом – без восторгов? А теперь – что осталось в тебе, кроме этой жажды карать и разрушать? Ты идешь по земле – как смерч! По своей земле, по земле, которую вы объявили своей. Что осталось в тебе, кроме ненависти?
– Мне казалось – любовь к тебе. Или это – не в счет?
– Любовь созидает, Анхен. А ты – только рушишь. Все вокруг, все, к чему прикоснешься. Разве это любовь? Разве из любви ко мне ты пытался заставить меня принять участие в убийстве человека, мне подобного? Ты ведь знал, ты не мог забыть. После убийства Елены я месяц боролась с безумием, я была на грани, меня в больницу пытались уложить. А сейчас? Вот ты говоришь, ты знаешь свои пределы. Я свои тоже знаю, Анхен. Второй раз я не выдержу, сойду с ума. Мне очень не хочется, а тебе? Я точно нужна тебе безумной?
– Я же сказал, я сорвался, Лара, – нервно поджимает губы. – Мне стало плохо, повело меня, сколько можно!
– Ты повторил, когда взял себя в руки. И наказал за отказ. Прости, но я не верю в твою любовь. Любимых – не карают, Анхен. С ними спорят, не соглашаются, их убеждают – но не карают!
– Я не карал, я…
– Ты шел сюда убивать! Убивать и демонстрировать мне трупы! И сваливать вину за их смерть – на меня! Конечно, тебя обидели, зачем тебе сдерживаться! Проще уничтожить весь мир, и объявить виноватой в своих подвигах собственную рабыню! Зачем ты убил музыканта? За что? Он даже не стрелял!
– Он мне мешал.
– Чем? Песенками?
Морщится.
– Он организовал вооруженное сопротивление. Поддерживал их боевой дух. И он не музыкант. Он их коэр. Духовный лидер. Они называют – шаман.
– И что в твоих планах дальше? После того, как наберешь себе еды? Сожжешь поселок? За организацию вооруженного сопротивления? Да что осталось в тебе, кроме ненависти, Анхен?! Ты же весь мир теперь ненавидишь! Всех!
– А что осталось мне, кроме ненависти, Лар? Что у меня еще осталось? У меня был мир. Дом, родные. Все развеялось в пыль. У меня была страна, которую я создавал, собирая по камушку, собирая вместе с ней по камушку – себя прежнего, почти эльвина. У меня ее отняли. Но ведь дело даже не в этом. Я знаю Владыку, он остынет, одумается, и я все верну. Вот только не факт, что уже захочу. Потому, что они – меня предали. Люди, которых я всю жизнь учил любить друг друга, помогать друг другу, стоять друг за друга до конца. Они предали все, чему их учили! Они вышвырнули из своей среды одну из себе подобных, словно шелудивого пса. Ни за что. Без разбирательств. С фарсом, вместо суда и справедливости!
– А может, беда, что учитель двуличен? Сам ты действуешь сейчас – ровно так же.
– Ты последнее, что у меня осталось, Лара, – я все же пробила его броню. Он все же заговорил – о том, что на самом деле болело. – Единственное, что у меня осталось. Но все, что я делаю для тебя, все, что когда-либо делал, оборачивается злом. У меня есть сила. Богатство, власть. Я второй человек в государстве. Но для тебя – обычной человеческой девчонки – я не могу сделать ни-че-го! Любая моя попытка, любой мой шаг, только ломают все, больше и больше… И ты спрашиваешь, откуда во мне столько ненависти? Почему я готов уничтожить весь мир? Потому, что больше я не могу ничего. Все становится пеплом. Оседает меж пальцами. Мне ночами снится, что я тяну и тяну тебя из той Бездны, но мы так глубоко, что и неба уже не видно. И все то время, что, как я думал, мы летели вверх, мы падали вниз. Я ослеп, я ошибся, я летел не туда…
Это горько, но это правда. Мы падаем вместе, мы разбиваемся. Разбиваем друг друга.
– Может, больше не надо – тянуть? Если я во всем виновата, если сильный и гордый авэнэ сломался из-за меня, брось, Анхен. Просто брось меня, и взлетай. Ты поймешь, здесь нет никакой любви. Ты просто привык во всем и всегда добиваться своего. Тебя так научили. Принцам, наверное, это нужно. А со мной не выходит. И ты злишься, и все пытаешься… И это желание добиться успеха перепутал с любовью. Так бывает. Мы все ошибаемся. И глупые люди. И Великие и Мудрые вампиры… Мне вот тоже казалось, что люблю…
– А больше не кажется? – нет надменности в голосе. Нет насмешки. Вопрос. Вопрос того, кто не сомневается уже в ответе.
– Больше нет. Просто я от тебя завишу. Ты сильный, знающий, вечно меня спасаешь. Но твои идеалы – не мои. Твои мечты мне чудовищны. Стиль жизни, который ты пытаешься мне навязать, для меня неприемлем. И сколько бы я не закрывала глаза, мне от этого не сбежать.
– Ты просто не хочешь пытаться! – ну, снова заново.
– А давай съедим Лоу, Анхен? – он аж поперхнулся от неожиданности. Что, с этого угла проблему не рассматривал? – Ну, ты мяса не ешь, так ты мне просто поможешь порезать. Ну, крови можешь глотнуть. А с мясом я уж сама. Ну, а что, люди ж всеядные. Себе подобных едят, так чего ж и вампиром не перекусить? Только чур, сначала поджарим, я сырое не очень.
– Прекрати нести бред! Ты и курицу съесть не можешь.
– Не могу. А рыбу вот… получается. Так может, вампиры – они где-то примерно как рыбы? И получится, вот только потренируюсь.
– Лара! – судя по его взгляду, за мое душевное здоровье он всерьез испугался. Но почему-то только сейчас.
– Что? Но ведь именно это ты мне предлагал полчаса назад. Мне поучаствовать в съедении мне подобного – это нормально, это глупая девочка не хочет даже пытаться, не уступает даже в малости! А стоит перевернуть, и тебе предложить то же самое – и вот у нас уже «бред». И возмущение, и отторжение. Так чем же ты лучше глупой девчонки? Что-то тоже энтузиазма не проявил.
Поджимает губы. По глазам я вижу, есть множество слов, которые он хотел бы… нет, мог бы сказать в ответ. Но не скажет. Уже не скажет.
– Так что же ты хочешь, Ларис? Речь была долгой. А вывод? Выход? Любви между нами нет, друг друга нам не понять. И – что?
– Убей меня, Анхен.
– Ты… – не ожидал. Совсем.
– Я, – а ведь я – и правда всерьез. – Я дошла уже до края. Мне – некуда больше. Мир людей мне закрыт, среди вампиров я не прижилась. Дикари меня тоже не примут. Тупик… А не станет меня – и ты взлетишь. Ты ведь прав, я тяну тебя за собой, я гублю тебя, Анхен. Убиваю в тебе все лучшее. Оставляю лишь горечь и ненависть. А я помню тебя другим. И хочу, чтоб тобою и впредь гордились. Твои близкие, твои сородичи. Ты сам. Чтоб вернулся Анхенаридит созидающий. Творящий будущее, а не разрушающий настоящее. И если все твои беды – из-за меня, если я тебя мучаю, заставляя ненавидеть весь мир, – убей меня, Анхен. Тебе станет легче. И мне. Потому, что ты меня – тоже губишь. Убиваешь во мне человека, прогибаешь под свою мораль. А главное, прогнувшись, – я ведь тоже погибну. Мне – нет места. И жизни мне тоже не будет… Только знаешь, хотелось бы умереть человеком. Если все равно погибать – то собой.
– Смерть – не выход, Лара. Смерть никогда не выход!
– Я раньше тоже думала так. А сейчас – другого не вижу. Знаешь, ты говорил о милосердии вампира. О забвении в чувственном экстазе. Чтоб умереть, не помня ни себя, ни тебя, захлебнувшись похотью. Может быть, по-вампирски это выглядит милосердным. Вот только есть и другое милосердие – милосердие человеческое. Да, я лишила того мужчину оргазма перед смертью. Но у него не отняли душу. Он до конца остался собой. Не предавал, даже невольно, свою жену и свою семью, занимаясь сексом с собственным убийцей. И в последний миг своей жизни он шел домой. И его родные, пусть сейчас они верят во всякую чушь и боятся его, пусть даже его собственные братья в него стреляли, но они будут помнить – он шел домой. Он их не забыл, не предал, не бросил. С душой или без – он шел домой, даже зная, что его ждет тут смерть. И со временем – они им будут гордиться. Потому, что он так любил свой дом, что даже Эрли-кха не смог его удержать. Даже потеря души не лишила памяти. И где-то там, в одном из шатров, рыдает сейчас его мать, которую просто заперли там, не дав броситься к сыну на шею. Но она будет помнить – и она, и жена, и дети – он шел домой, а значит, наперекор всему и всем остался человеком. И он, он ведь знал, что будут стрелять. Он знал, что убьют. Но он шел – а значит, надеялся. Может, на то, что поймут, что он остался собой. Может – просто увидеть перед смертью родных или дым над родным очагом. И даже когда он умирал – он знал, что умирает человеком. И если выбирать между смертью и смертью, меж той, что можешь дать ты, и той, что дала ему я, так моя милосерднее. Я подарила добрую память о нем его семье. Я подарила ему возможность остаться собой. И надежду. Нет дара, больше надежды, Анхен. Ведь до последней секунды своей он надеялся. И ты предлагал заменить это – просто похотью?
Он молчит. Смотрит на меня – и молчит. И время стоит, и целый мир ждет. А он молчит, и смотрит. И я понимаю, что он не ищет слова. Он просто – прощается.
Он услышал меня. Он и сам – устал и измучился. Пожертвовать пешкой ради ферзя? Ради себя любимого? Он так многих уже убил. Смерть – не выход лишь для вампира. Для людей – это честь, если ради них.
Что ж. Значит, с честью. Я ведь все же когда-то его любила…
Медленно-медленно опускаются две машины. Малиновая и черная. Для хозяина – и для его рабов.
– Ты поедешь на черной, Лара.
Удивляюсь.
– Я думала, ты убьешь меня здесь.
– Нет, не здесь. Я распоряжусь, чтоб перенесли твои вещи. Тебя отвезут… туда, где нет ни вампиров, ни дикарей. Первое время позаботятся, – вздохнул. – Хочешь умереть с надеждой? Твое право. Прощай.
– Прощай, – разворачиваюсь и иду в машину. Вот и все. Все возможное сказано, и сказать больше нечего. Мы только мучаем друг друга. Тянем в бездну. Так выберется хотя бы он. А мне – мне и надежды не осталось.
– Анхен, – оборачиваюсь, почти дойдя до конца.
– Да? – он откликается быстрее, чем заканчивает звучать его имя.
– Скажи… Только правду, хоть напоследок. А где-нибудь в этих землях есть народ, похожий на меня?
– Нет, Ларис, – во взгляде разочарование, в голосе лишь усталость. Словно он ждал, что я спрошу о другом. – Все за Бездной. Их было мало, гораздо меньше, чем прочих. Забрали всех. В диком виде их не осталось. Это правда.
– Ну, что ж… Вы ведь выбрали их – из-за внешности? Потому, что похожи на вас? Чтоб сойти за своих?
– Да, Ларис. Мы вообще удивились, когда их обнаружили. Сначала думали, люди только такие, – он кивает на дикарей вокруг. – А потом оказалось – что есть и совсем как мы…
– Ладно, не важно. Пойду. Не буду тебя больше мучить. Ты был голоден…
– Я потерплю.
– Не стоит, Анхен. Уже не стоит. Прощай. И прости за все.
– И ты… меня прости. Я не хотел…
– Я знаю.
Плачу уже в машине. Не при нем. В багажнике, рядом с огромным мешком со своими вещами. Мы куда-то летим. Двое Низших сидят в кабине. Они знают, куда мы летим. Я – нет. Улыбаюсь, хоть и сквозь слезы. Он до конца остался собой, этот вампир, привыкший повелевать. О том, куда мы идем, летим или едем он никогда мне не говорил. Ни в Стране Людей, ни в Стране Вампиров. Ни в жизни, ни в смерти. Ну, что ж. Я привыкла. А надежду он все-таки мне подарил. Услышал…
…А там, где мы приземлились, был снег. Целое озеро, не замерзшее, но присыпанное, укутанное снегом. И лишь местами – темно-синие полыньи. Да полоска воды вдоль ближайшего берега. Я тогда удивилась. Все же лето.
А стояла я на траве. Зелененькой такой, вполне себе летней. Чуть дальше, на залитом солнцем пригорке, алело, желтело, голубело и лиловело бесконечное множество цветов, легко покачивая на ветру небольшими головками. И тянулись к пронзительно-синему небу горные пики, окружая небольшую долину со всех сторон.
Заснеженное озеро, тесно прижавшись к нависающему над ним скальному массиву, похоже, вечно пребывало в его тени и хранило свой снег от зимы до зимы. Как и скалы вокруг, словно разрисованные слепяще-белыми пятнами снежников.
Значит, горы. Высокие, заснеженные. Красиво. Так, вот все это вместе: трава, цветы, солнце – и снег на воде, и горные вершины вокруг. И даже не холодно. Чуть прохладнее, чем на Озере Жизни, но не более.
– Это Сияющие горы? – интересуюсь у слуг, бодро вынимающих из машины мои вещи.
– Да, госпожа, – более высокий и остроносый из двух, чье дивное имя Гханг'н'рт'гхэ я учила едва ли не дольше, чем весь эльвийский алфавит, уже раскладывал на траве шатер, готовясь к его установке.
– Разве я все еще госпожа? – наклоняюсь помочь. При Анхене заниматься этим не доводилось, он считал, что слугам мешать не надо. Но теперь у меня был последний шанс научиться.
– Для настоящего мужчины женщина всегда госпожа и повелительница, – невозмутимо отвечает Гханг'н'рт'гхэ, не возражая, впрочем, против моей помощи. – Мой народ впитывает это с молоком матери. Но те, кому богиня отказала в своей благодати, кому не дано более пригубить нектара Лунной Богини, забыли об этом еще до своего рождения.
Не замечала за ним раньше такой велеречивости. При Анхене все больше «да» да «нет» выдавал. А нектар Лунной Богини – это что ж, молоко, выходит? И поэтому – Млечный путь? От того, что оно пролилось где-то в небесах? А эльвинам более не дано… даже детей своих кормить грудью. Это поэтому они говорят «рожденные на крови»? Или нет, тогда были бы «вскормленные»… И о чем я думаю?
– Он велел вам оставить меня именно здесь? В этой долине? И в чем смысл, не сказал? Чем она отличается от любой другой?
– Он просто ткнул пальцем в карту, а там был не слишком большой масштаб, – пожал плечами все тот же Низший. Второй предпочитал молча выгружать вещи. Не так уж мало их, однако, накопилось. И запас продуктов. И складная походная мебель, и наша мягкая надувная кровать. Он отдал мне все. И отправил куда-то высоко в горы, судя по наличию снега и отсутствию деревьев – в район вечной мерзлоты. Да, дикари здесь не живут, да и вампиры не обитают, не встретимся. Да вот только и мне не выжить. Здесь уже через месяц начнется зима, а что тут будет настоящей зимой – и представить страшно. Тогда зачем? Почему он просто меня не убил?
– Мы посмотрели округу – здесь лучшее место для стоянки. В озере рыба. Вы не будете голодать, мы оставим снасти. Да, могучих деревьев нет, но большое вам и не срубить, а вон там, дальше – заросли карликовой березы, достаточно для приготовления пищи. А тепло шатер держит, даже в лютые холода.
– Здесь будет очень холодно ближе к зиме?
– Не знаю, бывать здесь зимой не доводилось.
– А вообще – бывали?
– Давно. Здесь любила бывать Великая Госпожа, ну и муж ее иногда приезжал. Порою с детьми, но она больше любила одна.
Великая Госпожа? Некоторое время рассматриваю его, пытаясь понять, о чем он. Насыщенный событиями день бодрости ума, почему-то, не способствовал.
– Арчара?
Он кивает. Ну да, Лоу же рассказывал, у них был некогда дичайший матриархат. Мужчины – практически рабы своих женщин. Были. Ага, как считают Высшие. Интересно, а светлейший авэнэ в курсе, что в глазах собственных слуг он всего лишь муж Великой Госпожи?
Ну а мне-то что, собственно? Моя жизнь с авэнэ закончена. Моя жизнь без авэнэ… продлится недолго. Как я сама и хотела. Как отчаянно захотела в тот миг, когда поняла, что жить в непрекращающемся хороводе наказаний за несоответствие его идеалам больше нет сил.
А здесь… было такое умиротворение. И тишина. Дышится, правда, немного странно, словно воздух другой. Или это всего лишь нервы.
– И что делала ваша госпожа на этом озере? – действительно, зачем безумной огненной деве ледяное озеро? Огонь в крови гасить?
– На озере? Нет, она предпочитала Выжженную долину. Это там, выше, за перевалом, – Гханг'н'рт'гхэ махнул куда-то вдаль. – Ее супруг к ней порою присоединялся. Но чаще спускался с детьми чуть ниже, во-он через ту седловину, там источники. И горячие совсем, и чуть теплые есть. Вот только для питья они не годятся, в воде добавок много. Совершенно неприемлемый вкус. Так что вам лучше тут, – заключил лунный. – Самое подходящее место для жизни.
