Текст книги "Край забытых богов (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
А ночью опять мне снится Анхен. Только это уже не зал. Подвал какой-то. Комната без окон и с голыми бетонными стенами. А по стенам – кровь, кровь, кровь. И перепуганные насмерть глаза под черными бровями – тех, кто еще жив. И изувеченные, кровоточащие тела – тех, кто уже нет. А Анхен – в самом центре, обнаженный по пояс, перепачканный кровью и с окровавленным хлыстом в руке. В глазах клубится непроглядная тьма, он замахивается – я в ужасе сжимаюсь – и только слышу надрывный крик. И сердце обжигает, словно его коснулись раскаленные угли. Открываю глаза – и вижу пятна крови, брызнувшие на мою птичку. Он вновь замахивается – и я бросаюсь на него, обхватывая, не давая ударить. Забыв, что я тьма, бестелесна, бессловесна, бессильна.
– Прекрати, – твержу ему, – прекрати! – обвиваюсь жгутами дыма, обездвиживая, сжимая, стискивая. И он падает на колени, роняя кнут, начиная задыхаться.
– Остановись! Пожалуйста, Анхен, остановись, прекрати, не надо!
Он вздрагивает. Тянется рукою к птичке, замечает брызги крови на ней, пытается стереть. А мне больно от этого, так больно, что я просыпаюсь.
– Все, успокойся, все хорошо. Он тебя не тронет, – ну вот, разбудила Халдар.
– Да. Да, я спокойна. Я просто попить.
Долго пью, клацая зубами о стакан и глядя в небольшое окошко. Снег серебрится под луной, небо безоблачно, и мириады звезд пронзают своим светом черноту небес.
Что это было? Сон? Проекция моего чувства вины? Или я и впрямь вижу его – такого, какой он сейчас? Как те шаманы, что могли путешествовать по миру, погрузив свое тело в глубокий сон? Если так, то надо попробовать. Попробовать сделать то, о чем говорил мне Лоу. Развернуться и просто уйти. Уйти от него. Мир велик, а во сне границ нет. Я смогла бы перелететь через Бездну, и взглянуть на людей, и взглянуть… Даже думать об этом боюсь, чтоб не сглазить.
Тихо-тихо, чтоб опять не разбудить Халдар, возвращаюсь в ее комнату и ложусь в кровать. И долго не могу уснуть, продумывая, куда бы я хотела отправиться…
И вновь вижу его. Он сидит в своей спальне, в огромном кресле, развернутом к окну. На нем черный халат, полностью скрывающий фигуру, его черные волосы мокрые после душа. Его глаза в сумраке спальни тоже кажутся абсолютно черными. Но я чувствую – безумия в них нет, оно отступило. Он просто смотрит в окно. На ту же луну, что только что смотрела я, на те же звезды. На лице – ни эмоций, ни слез.
Я забираюсь на широкий подоконник, и сижу, глядя на него, до утра. Так и не вспомнив, что это сон, и я могу уйти, куда и когда захочу. Так и не захотев. Когда небо начинает светлеть, я просыпаюсь.
Халдар уже давно встала и ушла по своим делам. На спинке стула висит моя шуба. Одеваюсь и выхожу во двор. Некоторое время стою, раздумывая, а потом решительно двигаюсь прочь.
Снег неглубокий, утопаю всего по щиколотку. Я недалеко, мне просто надо пройтись. Проветриться, успокоиться. Как-то собраться с духом, чтоб взглянуть в глаза Лоу после вчерашнего. И надо уже что-то делать с этими снами, я так не могу. Вновь вспомнилась вся эта кровь, замутило.
Опустилась на колени в снег, протерла лицо. Снег морозил мне пальцы, стекая водой по щекам. Охлаждая. Успокаивая.
– Ну и кто опять заболеет? – мягкий голос над ухом раздался так неожиданно, что я вздрогнула. И чуть не заехала затылком ему в подбородок.
– Я не хотел пугать, маленькая, прости, – Лоу приобнял за талию и помог подняться. – И перчатки одевай немедленно, пока совсем не заледенела.
– Какой же ты нынче – и «прости», и «немедленно одевай», – ворчу, но одеваю.
– Двуличный? – в голосе легкая насмешка.
– Двуединый. Нежный и жесткий, просящий и приказывающий.
– Ну, по-моему, все это прекрасно описывается термином «заботливый», – мурлычет он весьма легкомысленно. А потом разворачивает меня к себе лицом, и смотрит прямо в глаза своими серьезнейшими на свете глазами. – Ты прости меня за вчерашнее, Лар. Прости, что так напугал. И не надо сбегать из дома. Я себя контролирую, правда.
– Ты меня прости. Не знаю, что на меня нашло. Пыталась решить свои проблемы, а о тебе даже не подумала…
– О себе ты не подумала, глупенькая. А мне – было бы хорошо, – он прижимает меня к себе крепко-крепко, демонстративно глубоко вздыхает мой запах и жмурится, словно сытый кот. Потом приобнимает одной рукой за талию, и ведет дальше. В бескрайнюю заснеженную степь. Словно мы просто вышли на очередную прогулку. А сам босой, едва одетый. Нет, верхней одеждой-то он, понятно, никогда не заморачивался, зачем ему. Но вот сапогами обычно не брезговал. – Знаешь, глупо так получилось, – продолжает он через десяток шагов. – Я ведь ждал. Ждал, что ты придешь ко мне однажды сама. И оказался глубоко не готов.
Ждал? Вот ведь… Я тут переживаю, что навязываюсь, а он, оказывается, только того и ждет!
– Предложение-то еще в силе? – и улыбается столь коварно, что попросту не выдерживаю. Нагибаюсь, набирая полную горсть снега, и засовываю «подарочек» прямо в вырез его рубахи. А ну и что, что ему не холодно, зато… мокро. Будет.
– Ах ты… – он выдергивает подол, чтобы вытряхнуть снег, а я убегаю прочь, не дожидаясь его страшной мести. И он бежит за мной, босиком по белому снегу, и легкая его рубаха полощется на ветру, и волосы развиваются за спиной. И я смеюсь, и он тоже хохочет, и тут я замечаю, что ноги-то у кого-то совсем в снег не проваливаются.
– А ты жульничаешь! – кричу ему. – На полеты уговора не было!
– А снегом кидаться – был?
– Был!
– Ты сказала, – и вокруг меня вздымается маленький снежный вихрь, кидая снежинки в лицо, в рукава, в воротник.
– Все, все, сдаюсь, – я поднимаю руки, пытаясь защитить лицо, но куда там. Влекомые ветром снежинки вездесущи. Зажмуриваюсь, и пропускаю момент, когда он оказывается рядом. Подхватывает меня на руки и несет, словно ветер снежинку, уже даже не притворяясь, будто идет по земле. Просто парит над ней – веселый, беззаботный. Ветер…
Чуть позже, сидя с Лоурэлом на полу у камина, и пытаясь отогреть безнадежно замерзшие пальцы на руках и ногах, я вновь и вновь размышляю о том, куда так тянет меня по ночам.
– Лоу!
– Да-а? – он сидит за моей спиной и тихонько спускает шаль с моих плеч. Нарочито медленно, стараясь не коснуться пальцами моей кожи. Только ткань скользит – тихонько, по миллиметру. И от одного только ожидания, чтоб он ее, наконец, снял, я уже покрываюсь мурашками. – Все еще мерзнешь?
– Почти что нет, – я чувствую, что он играет, провоцируя на эмоции, он не забыл предложения, которым не смог вчера воспользоваться. А я ведусь на его игру, и сердце мучительно замирает: остановится? Продолжит? Компенсирует упущенные вчера возможности? Или сделает вид, что и не было ничего? – Я хотела спросить…
– Спроси-и, – шаль соскальзывает, и его дыхание обжигает кожу. Он, едва касаясь, целует в основание шеи.
– Когда ты видел Анхена…
– Недавно, – все так же едва слышно выдыхает он мне в шею, хотя это был еще не вопрос. Его губы вновь невесомо касаются шеи, затем скользят по открытой части плеча. У этого платья вырез широкий…
– Ты не видел у него такой маленькой костяной птички?
– Видел, – молния на спине тихонечко едет вниз. Немного, всего до лопаток. А его пальцы, легко скользя по коже, полностью обнажают мне плечи.
– Эй, ты меня заморозишь!
– Правда? – его губы касаются одного плеча, потом другого, – я умею согревать не хуже огня, мне казалось, ты знаешь.
– Расскажи мне, – сосредотачиваться удается все хуже, и ведь он это чувствует.
– Как согревать замерзших в снегу девочек? – его пальцы вырисовывают на моих плечах замысловатые узоры. Порою к пальцам присоединяются и губы. – Я лучше покажу.
– Покажешь. Погоди, я так забуду, что спросить хотела!
– Забудь, – шепчет на ушко этот искуситель, – разве я против? – его язык скользит вдоль позвоночника до того места, где остановилась молния. Он отгибает расстегнутые края платья и целует лопатки – сначала одну, потом вторую. – Мне нравятся девочки, теряющие в моих руках голову.
– Мне казалось… ты больше интересуешься другими частями тела. Зачем тебе их голова?
– Их – ни к чему, – его пальцы забираются мне в волосы, скользя снизу вверх, медленно, невесомо. И я чувствую каждый волосок, как он приподнимается у корней, и опадает, отпущенный на свободу.
– Лоу…
– Да, моя радость, – его пальцы касаются висков, обводят лицо по краю, ласкают шею.
– Погоди, скажи мне, – я разворачиваюсь, кладу руки ему на плечи, заставляя его чуть отстраниться.
– За поцелуй – все тайны вселенной, – мурлычет этот неисправимый.
– Сначала тайны.
– Не-е, сначала поцелуй, – и он тянется ко мне, все так же медленно, но так же неотступно.
– Он носит ее на шнурке? – кладу пальцы ему на губы, удерживая от поцелуя. – На шее, как медальон?
– Кого? – интересуется, поцеловав мне пальцы.
– Птичку. Ты сказал, ты видел у Анхену птичку.
– Птичку, – он вздыхает. Возвращает на место плечики от платья, застегивает молнию. – И вот что ты у меня за ребенок? То жалуешься, что тебя не соблазняют, то боишься, что все-таки соблазнят.
– Я не боюсь, я просто понять хочу, – поудобней устраиваюсь в кольце его рук и пытаюсь объяснить. – Понимаешь, эту птичку я нашла, а потом…
– Ты ее нашла? – перебивает он весьма удивленно. – То-то он мне место показать не может, только отмахивается! А я еще понять не могу, что он в нее так вцепился, ему ж все эти человеческие древности – как пыль под ногами. Прошу подарить – ни в какую! Хорошо, хоть место покажи, где именно нашел. И ведь тоже нет! Где-то.
– Да он не знает точно, я ее одна нашла. Я ж рассказывала, мы поссорились, я убежала. А там молнией дерево повалило, и в корнях – она.
– Про молнию рассказывала, а вот про птичку впервые слышу.
– Ой, да не важно. Он в самом деле ее носит? И я не поняла, тебе-то она зачем?
– Да носит, носит. И носится с ней. Потребовал экспертизу – и возраст ему определить, и всю информацию о бытовании в среде. А кто ему по одной вещи скажет? Нужно место находки, культурный слой, вместе с какими вещами лежит… А так? Бивень древний, более 15 тысяч лет, резали давно, до того, как он слоиться начал, металлических орудий при резьбе не использовали, только камень и кость… Ну, так может, их в ритуальных целях не использовали, вещь-то культовая.
– И откуда известно, что не использовали?
– По следам, маленькая, по следам. Это не сложно, – у него аж глаза горели, когда он все это мне рассказывал. – Но тут важно другое: аналогов нет! Вообще, нигде, не известны! И ты еще спрашиваешь, почему я ее хотел? Да она ж уникальна, Лара!
– Да почему уникальна? Я ж читала, птичек всегда делали, и функций у них много, и смыслов…
– Делали. И делают. Но не таких. Проще. Либо головка одна, либо плоский силуэтик. Понимаешь, все упрощается со временем, становится схемой, символом. А эта натуралистична. Возможно, это вообще – древнейшая культовая вещь на данной территории. Тогда она бесценна! Для меня – так точно.
– Почему? Ты действительно веришь, что в древности люди знали больше? Или владели какими утерянными силами? Ты веришь, что они могли вложить их в эту вещь?
– Не знаю, Лара, это надо изучать, смотреть. Он же не дает! – давным-давно забыв о всех своих попытках флиртовать, он нервно мерял шагами гостиную, оставив меня возле разгоряченной пасти камина. – Ты мне сможешь показать, где ты ее нашла?
– Не знаю. Может быть… Честно говоря, не хотелось бы сейчас туда возвращаться…
– Да сейчас и не надо, все ж под снегом. Ближе к лету. Ты согрелась уже? – он стремительно оказывается рядом. – Идем, я хотел тебе показать, – и утаскивает меня в свой кабинет, где увлеченно показывает, рассказывает, объясняет… Человеческие верования и верования древних эльвинов, культовые предметы, особенности ритуалов… Пока не пришла Халдар, и не заявила, что в ее обязанности входит меня кормить, я и не вспомнила, что даже не завтракала. И про сны свои забыла, и про Анхена.
Ровно до ночи. А закрыв глаза, вновь оказалась у него.
И снова в спальне. Только теперь она не тонула во мраке, а была залита светом. Не оглушала безмолвием, а была вся наполнена звуками.
Не то, что бы тут пели песни. Но никого не убивали, что уже не могло не радовать. Не то убили всех уже, не то еще не начали. Но людей среди присутствующих не было. А группа вампиров на безразмерной хозяйской кровати выдавала акробатические номера сексуальной направленности. Способность всех участников преодолевать силу тяготения живость в композицию, несомненно, вносила.
Хозяин был, хозяин участвовал. Самозабвенно, полуприкрыв веки, весь отдаваясь действу, страсти, разделенной сейчас со всеми. Маленькая костяная птичка ритмично подпрыгивала на его груди, и, кто знает, может, ему казалось, что она тоже разделяет сейчас его восторги. Ведь он так хотел когда-то, чтобы я их в подобной ситуации разделила.
А я стояла и… смотрела. И даже отвращения не чувствовала. Опустошение только. Вчерашней школьницей, впервые увидевшей похабщину, я уже не была, и на голые тела уже насмотрелась вдоволь, и про то, как они меж собою соединяются, знала предостаточно. Кольнувшую в самое сердце раскаленную иглу ревности вытаскивала, не отводя глаз и сжав зубы. Это было и это будет. Я могла бы быть в его доме, и ничего бы не изменилось. И Лоу занимается этой групповой акробатикой ничуть не меньше Анхена. Питаются они так. Сексуальная энергия для них – тоже пища, без этого никак, они оба мне объясняли.
Ну и… порадоваться должна. Что уже не грустит, не безумствует. Пытается взять себя в руки и жить обычной жизнью.
Но ведь смотреть-то на это я не обязана. Развернулась и вышла в коридор. Там было светло, но пусто. Чуть постояла, потом медленно побрела в направлении комнаты, которую летом считала своей.
Комната была ровно такой, какой я ее оставила. Со всеми вещами, которые я не стала брать в путешествие. Со сложенными стопкой на краю стола моими рисунками. С тремя жалкими томиками книг, привезенными мне из-за Бездны. И даже моя зубная щетка все так же стояла в стаканчике на полочке в ванной.
Ну, неудивительно. Сон-то мой. Моя память. Вот как запомнила – так и вижу.
Сон? Стоп, если это сон, так я вовсе не обязана здесь находиться. Как говорил мне Лоу, это мой сон, мне и решать. Ну а я… да лучше к Лоу и пойду, что мне взбивать старую пыль в этой старой башне. Вот открою дверь – и там будет Лоу. Только, чур, один. Сон же мой.
Взялась за ручку двери, представила пронзительные серые глаза, и решительно дернула.
А за дверью расстилалась степь. Не безбрежная, но окольцованная знакомыми горами. А за спиной у меня захлопывалась дверь одинокого домика коэра. Того самого, где он скрывался обычно, когда никого не хотел видеть. И где вот уже три месяца он видел меня. Которую тоже от всех скрывал.
Снега здесь не было, лишь трава шелестела под звездами. И я спустилась с крыльца, и пошла по этой траве к светлой фигуре, что поднялась мне навстречу.
– Все-таки вспомнила, – произносит он, обнимая.
– О чем?
– О том, что это твой сон и ты сама в нем хозяйка, – спокойно поясняет мне этот элемент сновидения. А руки у него теплые. И я в его объятьях – есть. Я не бестелесная сущность, как в снах про Анхена. У меня есть тело, которое он обнимает, есть руки, что лежат на его плечах, есть губы, которых он невесомо касается своими. – А ты все-таки сумела от него уйти. И действительно пришла ко мне.
Обнимаю его, прижимаюсь к нему всем телом, вдыхаю его запах, смешанный с горьковатым ароматом трав.
– Какой-то ты… слишком уж настоящий. Для сна.
– Ну, это же мой сон, – ухмыляется Лоу.
– С чего это? Только что мой был.
– А я тебя поймал. И увлек к себе, – «увлек» и «привлек» в этом сне, похоже, смешались. Он прижимал меня к себе, крепко-крепко. И отпускать, видимо, не собирался.
– И чем же твой сон отличается от моего? – нет, не хочу разрывать объятья, не хочу вновь стать одиноким бестелесным духом, которого никто не замечает. Не хочу бесконечно наблюдать чужую жизнь, хочу жить своей.
– Я лучше его контролирую. Но вообще-то, он уже не мой, он наш. Общий.
– И в чем это выражается?
– Проснувшись, мы оба будем его помнить.
– Не хочу пока просыпаться.
– Не будем, – соглашается он. – Хочешь, покажу тебе рассвет?
– Уже рассвет? – пугаюсь я.
– Здесь – да, – он разворачивает меня спиной к себе и шепчет, – смотри.
Смотрю. Край неба розовеет, все больше, больше, розовый цвет словно растекается по небу и земле. Воздух стремительно светлеет, и трава под ногами сменяет тысячу оттенков. Прямо на глазах появляется солнце и поднимается все выше, выше… Рассвет, уместившийся в несколько минут. Невозможный, фантастический. Лишь его стремительность, да трава под ногами вместо положенного сейчас снега, убеждали, что все же сплю, настолько все вокруг дышало жизнью.
– Красиво? – тихонько интересуется Лоу.
Могу лишь кивнуть.
– А вот так?
И трава заалела цветами. От наших ног и до самых гор.
– А говорил, будто можешь только один, – вспомнила я давнюю нашу беседу.
– Это вырастить только один. А сейчас я всего лишь вспомнил, как бывает здесь каждую весну. Цветы заполняют всю землю до самого горизонта. Сами, без всякой вампирской магии. Знаешь, для меня все их сады не сравнятся с красотою дикой степи, – он взял меня за руку. – Пойдем, пройдемся немного.
И мы побрели среди этих цветов куда-то навстречу солнцу. Легкий ветерок скользил по моим обнаженным плечам, тяжелые косы привычно чуть оттягивали голову… Так, стоп, какие косы??
Да, были. Словно и не было того суда, словно в жизни мне их не обрезали. А вот платье – с полностью открытыми плечами и рукавами, начинающимися от середины предплечья – в Стране Людей я б в жизни не одела. Да и не помнила я у себя такого.
– Почему я так выгляжу? – обернулась к вампиру. – И…ты.
Выглядел он обычно: в белой рубахе, светлых брюках. Вот только волосы у него тоже были белыми.
– А что я?
– Твои волосы.
– Натурального цвета. Какими были когда-то и должны были бы быть сейчас.
– Ты таким себя представляешь? И меня? Это ты придумал мне косы?
– Не знаю. Может быть – ты? Твой истинный облик. То, какой ты себя ощущаешь.
– Думаешь, я ощущаю себя такой? – взглянула на него скептически. – Что-то не верится. Тогда бы я в парике ходила. Том самом, с косами. А я его никогда носить не рвалась.
– Ну, значит, я тебя такой ощущаю, – не стал он спорить. – Ты сейчас похожа на девочку, что встретилась мне на Горе. Я тебя соблазнял дежурными фразами, смотрел в глаза и ждал, когда они остекленеют. А ты рассмеялась. Ты так смеялась. Ты была такой красивой тогда. Сказочно красивой.
– А сейчас? – поспешила я. Вспоминать о том, что еще случилось тогда на Горе, мучительно не хотелось.
– И сейчас. Только больше ты так не смеешься. Что б я ни делал, как бы тебя не веселил, твой смех звучит уже иначе.
Вот даже странно, с чего бы.
– Нет, это не удивительно, – продолжает, заметив мою горькую ухмылку. – Но жаль…
И мы идем дальше: девочка с косами, которые никто не обрезал, и вампир с волосами, которые никогда не седели. Две иллюзии в мире снов.
– И все же, как-то это неправильно, – замечаю я когда-то потом. Где-то посреди бесконечной прогулки по бесконечным цветущим просторам. Я сижу на траве и плету венок из алых маков, которых вокруг настолько много, что мне даже не надо привставать, чтобы сорвать очередной десяток цветков. Лоу лежит рядом, закинув руки за голову и глядя в бездонную синь небес.
– Что неправильно? – интересуется с ленивой улыбкой.
– Ты неправильный. И вкусы твои, и дом твой.
– Это вдруг с чего ж? – от удивления он даже голову в мою сторону чуть поворачивает.
– Ну, вы же все-таки Дети Леса. Ты должен лес любить. Вечную тень под огромными еловыми лапами, яркие огоньки клюквы на болотах, цветение ландыша и медуницы по весне, – горло почему-то перехватило.
– Скучаешь по дому, верно? – он неожиданно оказался рядом, тепло обнимая за плечи. – То, что ты перечислила – это твой лес, твой дом. Места, где ты гуляла в детстве. А я… – его руки сползли мне на живот, крепко прижимая меня спиной к его груди, стискивая на какой-то миг, и вновь ослабляя объятья, но уже не отпуская. – У меня было другое детство, Лар. И в этом детстве лесов уже не было. Выражение «дети леса» не более чем сладкая ложь, которой тешат себя Древние. Столетия войн их выжгли дотла. Мое детство – это огромные города из синтетических материалов, это частные домашние сады под покровом защитного купола. Это невозможность выйти на улицу, ведь там – то кислотный дождь, то огненный смерч.
– Но я же видела… – изумленно оборачиваюсь к нему лицом, всматриваюсь в глаза. – Анхен показывал как-то. Там был лес. И деревья, огромные, почти живые… Да, они все живые, но у тех… словно сердце билось.
– Анхену повезло, он родился еще до войны, – чуть пожимает плечами Лоу. – До той последней войны, что уничтожила все. А вот мне лесов уже не досталось. Видно, поэтому я так люблю степь. Она – то, что у меня есть, а не воспоминание о том, что у меня якобы было.
– Да? – кажется, мои представления об их мире очередной раз перевернулись. – А мне почему-то думалось, что там у вас был этакий Золотой Век, а потом катастрофа – и вы здесь, и вы вампиры, что оказалось чудовищней самой катастрофы.
– Сказки Древних, – отмахивается Лоу. Срывает цветок, протягивает мне, и я послушно вплетаю его в венок. – Знаешь, мне мои друзья тоже раньше говорили: «ты такой счастливый, ты видел ту жизнь». А не помню я там счастья. Я счастливым только здесь стал.
– Но как же… А солнце? А превращение в вампира? А необходимость пить кровь?
– Солнце? Солнце – это болезни и смерти, но ведь и в том мире они были, просто другие. Превращение? Процесс болезненный, конечно, второй раз мне такого не пережить. А вот результат? Не понимаю, чем он плох. Одни животные убивают других ради еды, и это нормально. Одни разумные убивают других ради еды же – и в чем здесь противоречие законам природы? Ровно то же самое. Страдать от того, что я тигр, а не лань? Как-то глупо, ты не находишь?
– Но ведь раньше… в детстве… ты же питался иначе. Разве тебе…
– Я маленький был, Лара, я не помню. Разве ты помнишь, что ты ела в три, четыре года? Это буднично, рутинно, это не запоминается. А вот как я стоял у окна, и смотрел на эльвина, застигнутого на улице кислотным дождем, я помню прекрасно. У него, почему-то, не было защиты, и он корчился на земле, а с него лоскутами слезала кожа. А больно ему было так, что мне казалось, у меня мозг разорвется. Прежде, чем прибежала мама и закрыла меня от его эмоций, я сорвал себе голос, – он прикрыл глаза, немного помолчал, вспоминая. – Там я все время боялся, – продолжил, спустя несколько мгновений. – Что погибнут родители, что огонь прорвет защитный купол, что попаду под дождь, что меня выкрадут и растерзают враги.
– Но подожди, ты вроде рассказывал, что когда ты родился, война закончилась уже, – припомнила я.
– Ага. Так что можешь легко представить, как там было во время войны, – усмехнулся Лоу. – Так что нет, я не тоскую о том мире. Своей родиной я ощущаю этот. Знаешь, порой бывает неважно, где ты родился. Ты просто приходишь однажды в некое место, и понимаешь, что это и есть твой дом.
Он чуть помолчал, взглянул на небо – безмятежное, высокое, ясное – и продолжил уже стихами, негромко, задумчиво:
– С седых небес мне солнце луч пошлет,
Седым дождем меня к земле прижмет.
Чтобы, вобрав в себя всю соль земли,
Я ей раскрыл объятия свои.
Полынью горькой одарит земля,
Но все равно признает: «Я твоя».
И все шаги не пройденных дорог
Моих не потревожат больше ног.
Я буду свой в журчании ручья,
И мне под ветром станут петь поля,
И ароматы горьких диких трав
Простят меня за все, в чем был неправ.
Ароматы трав в этой степи за гранью реальности пьянили, завораживали, были реальными настолько, что не хотелось верить, будто все это просто сон.
– Ладно, хватит уже о печальном, – вампир решительно взбодрился, сорвал очередную партию цветов и с улыбкой протянул мне. – Лучше объясни, зачем девчонки вечно плетут венки?
– А ваши плетут?
– А то. Можно подумать, вам мешает, когда цветы просто растут. Или в хаотическом порядке они для вас недостаточно красивы?
– В хаотическом недостаточно наши. Красотой порой хочется обладать.
– Вот и вамирши так отвечают. А потом выбирают себе самого красивого человеческого мальчика, и обладают им до последней капли его крови, – усмехнулся, блеснув глазами.
– Последовать, что ль, их примеру? – первый цветок моего плетения соединился с последним, прочно привязанный гибким зеленым стеблем. – Тем более, самый красивый мальчик у меня в наличии, – и я решительно надела маковый венец на его белоснежную макушку. Венок оказался маловат, плела-то на себя, но на кудрях его удержался.
– Ах, какая решительная девочка, – усмехнулся он, обхватывая меня за талию и притягивая к себе на колени. – И ты хоть знаешь, что ты мне сейчас предложила? У вампиров, знаешь ли, все цветы со смыслом.
– И что же? – поинтересовалась, обнимая его за шею. – Неужели – отдать мне твою вампирскую жизнь в обмен на эти маки?
– Нет, душа моя, маки – это попроще, – потянувшись вперед, он чуть коснулся губами моих губ. И вновь отстранился.
– Так что, Лоу? – похоже, он собрался вынуждать меня выпрашивать и ответы, и поцелуи.
– Любовь, Лара. Просто любовь.
– Просто? – захотелось потереться щекой о его щеку, вдохнуть запах его волос, смешавшийся с ароматом трав, едва заметно горчившим. А от маков запаха не было. Я ждала от них сладости, а они… как-то ничем особым не пахли.
– Просто, моя маленькая. Здесь и сейчас. Без будущего, без претензий и обязательств. Мгновение страсти без обещаний. То, что честнее обещанной вечности, – он взглянул мне в глаза. И у меня почти закружилась голова от близости его глаз, его взгляда. – Ты мне подаришь это мгновение?
И, завороженно глядя в его невозможно серые очи, я потянулась к нему губами. Здесь и сейчас, без будущего и обещаний. Чтоб раствориться в аромате трав и солнечном свете. Чтобы растаять от прикосновения его губ и его нежных рук. Чтобы позволить ему – все, а себе – еще больше. Почувствовать себя желанной. Почувствовать себя живой. Почувствовать себя человеком. Так, как учили некогда в школе: «человек – это тот, кто сам решает свою судьбу». Здесь и сейчас я решала быть с ним. Он не обещал мне будущего, не признавался в любви, но готов был делить со мной свою страсть. Эльвин, ставший вампиром, Дитя Леса, ушедшее в бескрайнюю степь. Тот, кто успел увидеть «первое солнце», но предпочитал «второе».
А солнце слепит, распадаясь бликами, поцелуи пьянят ароматами трав, сознание уже не в силах удержать картинки, все лишь свет, цвет, запах. Волны наслаждения прокатываются по моему телу, словно ветер по морю травы. Я и есть – трава, цветы, земля. Бесконечная, вечная. И вспышкой молнии ощущаю его укус, мгновение ослепляющей боли сменяется теплым летним ливнем безграничного наслаждения. Наполненностью счастьем, теплом, светом. И уже не понять, есть ли я, есть ли он, или то лишь буйство природы под бесконечно высоким небом…
Открываю глаза в темноте. Я одна. В своей комнате, в своей кровати. Лишь далекие холодные звезды смотрят в покрытое изморозью окно. Все лишь сон.
Решительно откидываю одеяло, давно сменившее медвежью шкуру, и, не зажигая света, двигаюсь к выходу из комнаты. Хватит с меня снов и мечтаний. Я слишком живая, чтоб мне хватило бесплотных фантазий. Открываю дверь, делаю несколько стремительных шагов по темному коридору… И меня подхватывают его руки, прижимают к его обнаженному горячему телу. И тьма кружит водоворотом страсти, не давая ни секунды, чтобы опомниться, усомниться, передумать. Кажется, он еще даже спросил меня, прерывая бесконечный поцелуй: «к тебе или ко мне?» Но мы все равно не ушли дальше кресла в гостиной.
А вот проснулась я уже у него – в его кровати, в его объятьях. Моя голова лежала на его груди, а он ласково перебирал мои волосы. И было решительно все равно, что он никогда не обещал мне любви, и я не знала, что ждет меня завтра.
Жизнь отучила строить далекие планы. Я собиралась просто жить. Здесь и сейчас. С тем, кто был рядом. Столько, сколько получится.
И потрескивал огонь в камине, и мели метели за окнами, засыпая чистейшим снегом каждый прожитый день. Лоу был все так же добр и заботлив в быту и нежен в постели. Не знаю, почему Анхен считал его несдержанным, говоря, что с ним девы до утра не доживают. Контролировал он себя прекрасно. Я как-то спросила у Лоу, и он ответил весьма равнодушно, что если берет себе деву для еды, так для еды и использует, и при чем тут сдержанность.
– А меня почему не используешь для еды? – поинтересовалась, поморщившись от циничности его ответа.
– А про тебя, Лар, боги шепчут.
– Да? – не скрою, меня устроил бы ответ попроще. Что я ему дорога, например. Но что взять с коэра? – И что же они тебе шепчут?
– Что ты нужна. Что мироздание отвело тебе особую роль, и она еще не сыграна.
– И в чем же эта роль? – вот интересно, а текст почитать дадут, или сразу на сцену выставят?
– Я не знаю, Лара. Увы, я не мастер. Я слишком молод, чтоб быть хорошим коэром, да и все мои знания – результат самообразования. Отец не успел дать мне многого. И потому я вижу не много и смутно. Вижу основные фигуры, но пасьянс не складывается.
– И я одна из этих фигур?
– Да.
– Интересно. И кто же еще?
– Рядом с тобой? Анхен.
– Мне казалось, тебя зовут Лоурэл, а не Анхен. И ты обещал, что не станешь его звать.
– Я не стану, малыш, мне и не надо. Но, Лар, если вам суждено быть вместе…
– А если ты ошибаешься? Ты же сам говоришь: видишь нечетко, пасьянс не складывается…
– Значит, тебе не о чем беспокоиться, – улыбнулся коэр своей очаровательнейшей улыбкой. И взялся за книгу, что лежала у него на коленях.
– Не соглашусь, – не дала ему закончить беседу. – Есть кое-что, что беспокоит меня и помимо Анхена. То, чего я решительно не понимаю.
– И что же это?
– Скорее уж «кто». Ты. Какой ты видишь свою роль в этой истории? Уже который раз ты вмешиваешься в мою судьбу. Помогаешь мне, но… При этом ты ничего не хочешь для себя. Тебе не нужна моя привязанность, моя любовь, моя благодарность. И ты либо просто уходишь, не оборачиваясь, либо самолично рушишь все доброе между нами, либо особо оговариваешь, чтоб и не вздумала влюбляться и привязываться, ведь наши отношения – сиюминутны. Почему? Ты тратишь на меня свое время – дни, месяцы. Возможно, ты слишком хороший актер, но я не заметила, чтоб мое общество тебя тяготило. Я чувствую твою симпатию, я ощущаю твою нежность – именно нежность куда больше, нежели голод и страсть. Но от всего этого ты готов отказаться. Вот просто в любой момент отвернуться и уйти. Во имя чего? Зачем?
