Текст книги "Край забытых богов (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
– О чем ты? Там из публики были одни скелеты.
– Были, Лар, – невесело соглашается Фэрэл. – Очень правильное слово. После экстренного визита Лоурэла в это дивное место, сейчас там только битые кости, разлагающиеся на глазах остатки одежд, и мечущиеся в панике девчонки, пытающиеся спасти хоть что-то.
– Почему… «девчонки»? А «мальчишки» где? Только не говори, что они все драку смотрят…
– Не без того. Хотя – нам, честно говоря, выбора не оставили. Исандра орала так… В общем, нас по половому признаку всех причислили к безмозглым идиотам, не умеющим отделять серьезные дела от личных интересов… И народ без резких движений уполз куда подальше… Просто из желания остаться чуть целее тех мумий. Исандра в гневе, знаешь ли… Особенно, когда она не может добраться до виновников катастрофы…
– Но почему… катастрофы? Да, Лоу Нардана откинул в кучу скелетов, я помню… Там кости, конечно, переломались… Но вы же не строение скелета изучать собирались.
– Лоу… Понимаешь, Ларис, когда светлейший профессор решил перейти к практической части своего семинара, мы не смогли открыть камеру перехода. Есть подозрения, кое-кто ее заблокировал просто, чтоб не помешали… И Лоу ее пробил. А поскольку торопился, да и зол был страшно – разнес все вдребезги, за ним и силы-то такой никто не предполагал… Герметичность нарушена, кислород сжигает все, до чего не долетела тушка Нардана, народ в глубоком шоке, не знает как реагировать… Если бы не Исандра, решительно взявшая все в свои руки, пока начальство отношения выясняет…
– Но как Лоу узнал? – сохранность склепа волновала меня сейчас куда меньше, чем сохранность собственная. Даже сейчас, стоит мне только представить, как на лицо ложится чья-то посмертная маска, я начинаю задыхаться. – Нарданидэр ведь выключил камеры…
– Выключил, – усмехается Фэрэл. – Он же у нас Древний. Может себе позволить… Вот только не учел, что Лоу тоже Древний. И не только сын коэра, но и сам кое-что может. Знаешь, когда светлейший профессор появился из кургана, он таким изумлением лучился. Ну, кроме боли, конечно. Приятно было взглянуть.
– А ведь ты никогда его не любил, – вдруг понимаю очевидное. – А мне все казалось это вы так, по-дружески… Подтруниваете…
– Подтруниваем, – невесело соглашается Фэрэл. – Помнишь, ты спрашивала, как это, быть без магии? И я ответил, что ничего, жить можно. Жить можно. Станет, когда сдохнет последний Древний. Потому что мы для них… еще не люди, но что-то очень на них похожее. Нас можно задвигать, презирать, не считаться. Присвоить чужую должность, воспользоваться результатами чужого труда, попользоваться чужой собственностью – да как дышать. У нас же нет магии, мы не ответим. Мы не занимаем высокие должности, не председательствуем в суде, не принимаем законы. Мы в их глазах слишком юны и беспомощны, чтоб с нами стоило считаться. И так везде, Лара. Во всем!.. Но один старый пердун просчитался! Лоу тоже Древний, и он ответит! И кое-кто сегодня займется сращиванием собственного черепа, а отнюдь не изучением человеческих.
– И этим «кто-то» будет Лоу, я полагаю, – полог шатра полощется от ветра, будто хочет взлететь, воспарить. Но не в силах. Привязан. – Всей «древности» Лоу четыре года с хвостиком. Что он может против металлического мага с реальным боевым опытом?
В отличие от Фэрэла, жажда мести меня не переполняла. Это битва не за меня, а за неприкосновенность чужой собственности. Возможно, Нардан и поймет, что брать чужое не стоит. Но все равно не осознает, какую боль причинил, бросив на пол того склепа. Чтобы мои желания имели цену, чтобы мои чувства стали для него чем-то большим, чем вкусовая добавка к основному блюду, он должен осознавать меня чем-то большим, чем приспособлением для удовлетворения вампирских потребностей. А я просто приспособление… Просто предмет…
– Лоу многие недооценивали, – продолжал меж тем Фэрэл нашу беседу. – Именовали презрительно «мальчишкой коэра»… Слишком поздно понимая, сколь многое успел передать старый коэр своему сыну. Абсолютным победителем Лоу, конечно, не выйти. Но поверь, Нардан будет не первым Древним, который огребет от «мальчишки коэра» гораздо сильнее, чем рассчитывал. И заречется связываться с ним вновь.
«А я просто красивенький мальчик, и мне нечего было противопоставить огненной деве…», вспомнилось давнее. Я думала, он безропотно подставлялся, соглашаясь на роль жертвы. А выходит, пытался ей отомстить, раз за разом, зная, что проиграет. Но чтоб на миг и ее сделать жертвой. И вернуть хоть каплю боли и ужаса… Старый коэр? Или юность, полная тренировок? Когда ненависть застит взор и жизни уже не жалко…
Что ж, тогда Нардану не позавидуешь.
Да мне и не завидно. И не радостно. И не жалко. Мне никак. Заторможенность чувств, мыслей, и только один вопрос бьется: как я могла поверить, как?..
И не замечаю, что вновь текут слезы, пока прохладные пальцы Фэрэла не касаются моего лица, чтобы стереть их.
– Ты прости, Ларис, – он склоняется надо мной, печально глядя в глаза. – Это, видно, моя вина. Лоу просил за тобой присматривать, а я… Мне и в голову не пришло, что старик посмеет. Когда он позвал тебя, я порадовался только, что ты все первой увидишь. Позавидовал даже… А Лоу отвлекли разговором, там ребята к нему пристали с планом поэтапной консервации, он и не заметил, что ты с Нарданом пошла… Ну он же не может ежесекундно быть рядом, ни на миг не отвлекаясь… А потом… когда тот камеры выключил…
– Не надо, Фэр, не оправдывайся. Ни за него, ни за себя…
Его глаза чуть вспыхивают, а я не сразу понимаю, что назвала его слишком коротко… Непозволительно коротко.
– Фэрэл, – поспешила исправиться. – Прости, пожалуйста, я просто…
– Не надо, – останавливает он. – Мне понравилось. – Осторожно берет меня за руку, подносит к губам, целует кончики пальцев. Я испуганно дергаюсь, он отпускает.
И вновь усаживается на полу, поставив локти на кровать, и опуская на сложенные руки подбородок. Его неяркие серовато-зеленые глаза так близко – внимательные, чуточку печальные.
– А знаешь, – произносит Фэр, невесело улыбаясь, – всегда был уверен, что буду у тебя первым…
Что??? Смотрю на него, как выброшенная на берег рыба, разве что рот не раскрываю. Каким первым? Если я живу с Лоу, если я жила с Анхеном…
– … и видно, это чувствовал не только я, коль Древняя рухлядь решила так подло сжульничать, – глубоко задумавшись о своих невзгодах, он не замечает моего удивления. На последней фразе переросшего в шок.
– Так вы… что… пари на меня заключили??? С Нарданом? Еще тогда? – а голоса нет, получается только шептать. А перед глазами – мой первый день на раскопках. Я, изображающая уверенность, которой не чувствовала, галантный профессор, ведущий меня под ручку. И Фэрэл, с ходу попытавшийся «отбить», «переключить на себя», еще прежде, чем осознал, что я не с Нарданом, а с Лоу…
– Что ты, Лара, какое пари? Да кто станет такое озвучивать?..
– Не озвучивали, значит. По умолчанию…
– Лара, да ты чего? Ну что ты? – Фэрэл смотрит на меня – и не понимает. Ощущает мои эмоции – и не понимает вдвойне. – Ну, ты такая красивая девочка, одна единственная среди нас, уникальная. Думаешь, тут есть хоть один, кто бы тебя не хотел, о тебе не мечтал? И не важно, вампир он или вампирша… Аромат твоей крови – он просто плывет над лагерем… А Лоу сказал, он неволить тебя не будет, если ты захочешь – с любым из нас, он возражать не станет. Тебе просто нужно время привыкнуть – лично к нам, и к нашему образу жизни. И мы все готовы были ждать, и дать тебе это время, мы и сейчас готовы, только один козел…
Не слушаю, не могу больше слушать. Зарываюсь головой под подушку, закрываюсь поверх одеялом. Первым – из них из всех, всех до единого. Они спят и видят, как я буду принадлежать им всем. По очереди ли, вместе, сегодня, через неделю – им не важно, они подождут. Они уверены, мне нужно только время, чтоб захотеть. Их всех захотеть. Им всем отдаться. Кровь и плоть. Все, что нужно вампиру. Кровь и плоть.
«Когда гастрономический интерес невозможен…» надо просто подождать. Просто выждать, прикинувшись другом…
– Уйди, Фэрэл, – рыдаю я. – Пожалуйста, пожалуйста, уйди…
Глава 7. Жажда
Дни сменялись. Один другим, но где-то за пределом шатра. Я лежала. Посреди призрачной степи, под слепыми звездами. И седовласый ковыль шелестел. А ветра не было.
Я никуда не стремилась, ничего не хотела. Страна Людей не манила, идти к родителям такой – растоптанной, сломленной – я не могла, пусть и во сне. Даже Анхена помню смутно. Я, вроде, проходила сквозь него серой тенью, но внимание не фиксировалось… не фиксировалось…
Я не хотела видеть его, даже призрачного, так же, как я не хотела видеть никого из реальных вампиров моего нынешнего окружения.
Им сказали, я поранилась там, в склепе. И эта рана – она воспалилась и не проходит. И мне от этого плохо. И я больна. Люди – они такие, они болеют. От всякого, чего нормальный вампир и не заметит. Я и правда поранилась. Наткнулась спиной на что-то. И кровь была, и воспаление даже… Небольшое. А с моей регенерацией так и вовсе быстро прошло.
А вот вкус пепла на языке – не проходил. Я сглатывала и сглатывала, а он не проходил. Я убеждала себя, что пепел не мог попасть мне в рот, я ж была в маске. И тут же видела маску. Древнюю, гипсовую. Она опускается мне на лицо, и я задыхаюсь, задыхаюсь…
И человека все время видела. Того, древнего. Который хотел выдать маску за свою внутреннюю сущность. И обмануть богов. Только вряд ли его боги были глупее тех, кто причислил себя к богам уже в наши дни. Их не обманешь маской. Они чуют кровь. Настоящую кровь. И жаждут.
Лоу ко мне приходил. И наяву, и во сне. Во сне красивый, а наяву… Сказал – заживет без следа. Я поверила. Я же доверчивая, что ни скажут – верю. В благородных вампиров верю. В уважаемых профессоров и научные исследования. В то, что когда гастрономический интерес невозможен – он невозможен. А все прикосновения – это просто симпатия. Но ты говори, говори еще. И я поверю и во все остальное.
Он говорил. Он многое мне говорил, но я, должно быть, не слушала – не помню ни слова. Только волосы помню. Белые. А ковыль седой…
А Исандра кричала. Не на меня – на Лоу. И не в степи, а в шатре, за тонкой перегородкой. У нее был удивительно резкий, пронзительный голос. От него не спрячешься под подушкой, не сбежишь в призрачную степь. А будешь слушать… слушать…
– Как ты мог???!!! – орала она. – КАК???!!! Из-за тупого соперничества, себялюбия, гордыни разрушить ВСЕ???!!! Ну что там такого страшного происходило? Он что, убивал ее? Светоч, да Нарданидэр тот еще человечий угодник, он в свое время весь университет у них там передегустировал, невзирая на пол и возраст, его за то из Страны Людей и поперли – вампир не может быть столь доступен каждому встречному, надо ж и честь знать. НО!!! Он никого из них не убил! Никого! Когда он уезжал, они рыдали хором, письмо коллективное писали, чтоб его им вернули, подписи собирали… Что, так невыносима мысль, что кто-то другой твоей деве удовольствие доставит? А ничего, что цена твоего жмотства – загубленный, считай, сезон, навсегда утерянные уникальнейшие вещи?! Что, так принципиально уесть Нарданидэра: «а вот не дам, не дам, и все»?
И снова слезы текут. А я думала – выплакала уже все. Я ведь считала ее подругой. Ну, хорошо, не близкой. Приятельницей. А она обо мне – как о вещи. О предмете, чья кровь дешевле древних сокровищ.
– Иса, а помнишь, в детстве… – голос Лоу негромок, но я его слышу. Видимо, очень хочу услышать ответ. – Ты мне рассказывала. Друзья отца… Если бы кто-то в том день пришел и унес тебя оттуда, что ты ценила бы больше: свое спасение, или все твои детские сокровища, утерянные в процессе?
– Это… это подло, Лоу, – ее голос непривычно тихий, осипший. – Это другая история, ты не можешь сравнивать. Я ребенком была, у меня либидо еще не проснулось, а она – половозрелая, опытная… да если бы мне… в той же компании… лет на пять хотя бы попозже… да я бы только благодарна им всем была, и уж тем более…
– У людей все немного иначе, Иса. У них нет безусловной чувственности. Они просто не могут – физически не могут – желать всех. Только некоторых, избирательно. А для всех остальных они навечно как дети, со спящим либидо.
– Может быть, у людей… среди людей. Но вампиров люди желают всех. Абсолютно. Любого, каждого. С той самой безусловной чувственностью, и потому не надо приплетать…
– Лариса ощущает нас как людей. У нее генетический сбой, она просто не чувствует нас иными, чем люди. И не может желать любого. Физически. Как ребенок.
Пауза. Долгая, задумчивая.
– Так она… просто больна? И ты поэтому никому не разрешаешь?.. Но ты должен был сказать, объяснить. Нарданидэр бы не стал… трогать ребенка. Он бы не стал…
– Но ведь тронул… Я что-то должен еще за утерянные сокровища? Лично тебе, – голос Лоу стал резче и жестче.
– Нет, ты мне…
– Я тебе… и вам всем… – его голос вновь становится тихим, вкрадчивым. Но искренности в нем больше нет. Змеиный шелест за каждым словом. – …плачу весьма существенную прибавку к зарплате. И та же шлюзовая камера… если ты вдруг забыла… за мои деньги куплена. И если я кому-то должен еще объяснять причины своих личных просьб, а просто моего слова не достаточно – придется вам поработать в этом сезоне так, как если бы меня не было. И прости, я все еще неважно себя чувствую. Устал.
Она ушла. И только ветер хлестнул пологом шатра.
– Надо как-то жить, Ларис, – донесся до меня голос Лоу. – Пока ты меня еще слушаешь: надо жить. Дальше. Бывало и хуже. Но ты ведь справлялась. Ты сильная, Ларис, очень. Ты ведь не позволишь какому-то жалкому вампиру сделать тебя слабой?
– Я наивная, Лоу, – вздыхаю в ответ. – Я такая наивная, и ничему не учусь. Каждый раз, прогнозируя что-либо, я верю в лучшее. Выбираю как данность самый идеальный вариант из всех вероятных. И все вновь и вновь сыпется в прах…
Шаги. Он подходит и садится рядом. Почти идеальный. Почти прекрасный. Вот только лицо все еще не симметрично, и глаз слезится. И садился он слишком уж аккуратно.
– Как ты сам? – привстаю ему навстречу, вглядываюсь внимательней. – Почему все не заживает? Столько дней уже пошло…
– Ну почему? Заживает, – он осторожно убирает спутанные пряди с моего лица. – Сегодня уже даже не кашляю. А то, что долго, так магические удары и рассчитаны на то, чтоб причинить сопернику максимальный вред. В том числе замедлив регенерацию. Ладно, профессор нынче тоже не летает. И взлетит не скоро… Пойдем гулять, Лар, а? Просто оттолкни от себя все плохое и пойдем. Ну не стоит он стольких переживаний.
– Идем, – почти соглашаюсь я. – Только туда, в сны. Уведи меня в сны, Лоу, ты же можешь. А то самой мне уже не уснуть.
– А ты позволишь лечь рядом?
– А когда я не позволяла?
– Не знаю. В последнее время я даже боялся спрашивать.
И мы бредем по степи, и тяжелые косы оттягивают мне голову, и его белые кудри летят по ветру, как и всегда – не связанные ничем. А под ногами – ковыль, и небо хмурится седыми облаками. И мы молчим. Но он держит мою руку в своей, а мне не хочется, чтоб отпускал.
– Знаешь, это неправильно, – Лоу останавливается, глядя в хмурое небо. – В небе должно светить солнышко, без него никак. Будем разгонять облака.
– Не надо. Оставь все так.
– Так жить нельзя, Ларочка, – он встает сзади, осторожно беря меня за талию, – Отпусти свою боль. Позволь ей пролиться дождем.
– Мы промокнем насквозь, – улыбаюсь печально.
– Мы промокнем. И будем растить цветы.
– Мне не нужны сейчас цветы.
– Они нужны этому миру, – не сдается он. – Подари их ему.
– И какие же цветы столь нужны этому миру?
– Самые простые, Ларис. Ромашки. Цветы прощения.
– Ромашки? Но мне казалось они… символ солнца… Светоча… божественной мудрости или чего-то подобного…
– Что может быть мудрее, чем простить… и не держать зла, – он шепчет мне на ухо. Так тихо. Но так настойчиво. – И освободившись, вновь увидеть красоту этого мира – в простоте полевого цветка… Отпусти облака, Ларис. Пролей дождем, не держи их в небе. И прости – Нардана, меня, себя, и весь этот мир, и каждого в этом мире – за наше бесконечное несовершенство.
– Я не смогу.
– Неправда, у тебя получится.
Мы долго стояли там – в седой степи, под хмурым серым небом. И его руки держали меня за талию, от его тела шло тепло… И дождь все-таки пролился – моей болью и моими слезами, страхами и обидами, стыдом и неприязнью. И мы вымокли насквозь, но потом засияло солнце, и в его тепле я послушно пыталась растить ромашки. Цветы прощения. Для всех. За все…
А в лагере… меня жалели. Я думала, проклинали за те последствия, к которым привело мое присутствие среди них. А они – жалели. Нет, не за то, что Нарданидэр напал. Они и вовсе не понимали, как можно напасть в сексуальном плане. Захотел, да. Бывает. С каждым. Попытался реализовать желание. Угу, чего ж естественнее. А вот то, что я его в ответ не захотела – вот эта мысль вызывала шок. И бешенную жалость – ко мне.
Вот то самое отсутствие безусловной чувственности, то есть способности желать всех, или, точнее – каждого, пожелавшего тебя, делало меня в их глазах едва ли не инвалидом. Потому что избирательную чувственность они вообще не понимали, а отсутствие у взрослого вампира сексуальных желаний являлось для их расы тяжелой болезнью, и нередко – с летальным исходом.
Впрочем, я была для них еще не безнадежной, ведь я могла желать хоть кого-то.
– Ну почему, почему это не распространяется на всех? – переплетя свои тонкие пальчики с моими, вздыхала Нинара, и облако ее волос напоминало мне сирень в цвету. – Ведь ты же хочешь Лоу?
Вопрос заставлял краснеть, но я послушно кивала:
– Хочу. Но ведь не с утра до ночи и в определенной ситуации.
– Никто не говорит про «с утра до ночи», понятно, что «в ситуации»… Погоди, а если в той же ситуации будет, скажем, Фэрэл? Он тебе симпатичен, это чувствуется. Его руки на твоем обнаженном теле, его губы… Он очень ласковый, нежный. Тебе ведь нравятся нежные мужчины? Лоу нежный, и Фэрэл… он будет не хуже, я обещаю! Смотри: можно просто завязать тебе глаза, и двое мужчин рядом – Лоу и Фэр. И ты ощущаешь их обоих, но чьи руки ласкают твою грудь – ты не поймешь. Ты будешь желать тогда? И кого из них? И сможешь ли разделить свое желание «по персоналиям»?
– Я буду, прежде всего, крайне смущаться, – уже сами разговоры смущали меня без меры, но Нинара, стремясь найти средство для моего «исцеления», отступать была не намерена. Приходилось объяснять. – Уже просто потому, что их двое. И один из них видит… пьет эмоции, предназначенные другому…
– Ну что значит «предназначенные», это просто эмоции. И чего тут стесняться? Если их двое, то и эмоций в два раза больше, они суммарно сильнее, насыщение, выше… Ты просто боишься пробовать, а ведь надо с чего-то начинать! Давай…
– Я пробовала, не надо.
– Ты пробовала? И?
– И… – вот тянули меня за язык… – там было немного не так. Тот второй присоединился к нам после… меня Лоу уже укусил, а под укусом все едино – не соображаешь, только страсть. И… я раньше была уже… с тем, вторым, и он вызывал во мне… желание. А в тот раз, вместе… они меня еще и кровью своей поили, уже даже не помню, кто – Лоу или А… Неважно. Смысл в том, что тогда все было очень бурно и… по-вампирски, что ли. А наутро мне было тошно. И стыдно, и плохо. И хотелось, чтоб никогда подобного не было. Понимаешь, все это безумное хмельное удовольствие не стоит того гнусного послевкусия, которое потом неизбежно остается. Совсем не стоит.
Нет, она не понимала. Пыталась понять. Чуть морща лобик, внимательно вчитывалась в ауру, находила, что мои эмоции словам соответствуют, и тем сильнее не понимала.
– Это ненормальная реакция, так в принципе быть не может. Если ты чувствуешь удовольствие, если они оба для тебя сексуально привлекательны, откуда тогда «тошно»?.. – и чуть качала недоуменно головой, и вновь возвращалась к планам по моему излечению. – Ну вот смотри, вот Фэрэл…
– Фэрэл… – вздыхаю я от ее настойчивости. – Понимаешь, он мне нравится, да. Но как друг, как брат… А, дракос, вы ж с друзьями спите и с братьями, небось, тоже! Ну как объяснить? В человеческом смысле «друг». Мы зовем так тех, с кем нам приятно и интересно общаться, но в сексуальном плане мы на них не смотрим. Просто не смотрим. Не оцениваем. Вообще, а не потому что оценка не в их пользу.
– Но это… ерунда какая-то. Что значит «не смотрим» и «не оцениваем»? Этим ты обижаешь друзей, обделяешь себя, – Нинара вновь морщит лоб в искреннем недоумении. – Друзья – они на то и друзья, что тебе хорошо с ними во всех смыслах, а не только в беседе… Погоди, я поняла. Твоя болезнь – она не физическая, психологическая просто. Самоограничение. Которое «моногамия». Установки, внушенные с детства. Психологический барьер, его надо снимать. Мягко. И не укусом, а… Не знаю, надо думать. Поговорить с теми, кто людей знает лучше…
– Нинара, послушай. Нет проблемы, не надо ничего снимать. Я живу с Лоу, и мне хорошо, мне его одного достаточно. Моногамия – это не болезнь, ни физическая, ни психологическая. Это – культурная норма, исходящая из естественных…
– Какой культуры норма, Лара? Для культуры вампиров такой нормы нет. Для культуры отношений людей и вампиров такой нормы нет тоже. Для культуры отношений ра… людей, которые в стадах, опять же – не характерно. Не веришь – сходи взгляни, – она даже разволновалась: щеки раскраснелись, глаза блестели. – Послушай, я все понимаю, это культурная норма того общества, в котором ты воспитана. Но его здесь нет, и никогда не будет. А жить тебе здесь. Так зачем держаться за навязанные тебе ограничения? Нужно стремиться выйти за эти рамки. Не силой, понятно, не укусом. Но работой над собой. Твоим желанием эти искусственные ограничения преодолеть. Ты живешь в обществе, где не принята моногамия. И для людей она отнюдь не всегда естественна. Так зачем за нее цепляться?
– Я подумаю, хорошо? И я лучше пойду, меня Исандра просила…
Встаю, надеясь на конец беседы. Но она резво поднимается следом.
– Я провожу. Послушай, ну может, если сразу двое – это категорически не вписывается в твой культурный шаблон, тогда, может, просто с каждым по очереди? Ну, ведь тогда получится, ты ничего не нарушаешь? А потом ты привыкнешь, что партнеры меняются, и можно уже в компании, да? Вот тот же Фэр. Если ты попробуешь подумать о нем как о друге… но в вампирском смысле, неужели тебе не захочется попробовать его на вкус?..
– Скорее уж он меня в этом случае попробует. И что ты мне все время Фэра сватаешь?
– Но он тебе нравится. Очень, – она искренне удивилась вопросу. – Так сильно тебе только Нарданидэр еще нравился, но с ним у вас не вышло… Он все же другой тип любовника, более резкий, властный. Возможно, дело именно в этом, и тебе лучше для начала подбирать себе любовников, похожих на Лоу? И тут именно Фэр был бы идеален. Ну, Мархиниар еще, но ты с ним не общалась… Или, может, наоборот, тебе будет проще с тем, на кого ты не смотрела как на человеческого друга? Я вас познакомлю, хочешь?
– Не хочу. Нинара, послушай. Все это здорово, так, наверно, вампирских девочек учат. Высвобождая их чувственность. И иногда даже не спешат, – вспомнилось то, что я услышала об Исандре. – Но я человек, и дело не только в моральных запретах. Если я буду с вами – со всеми вами, как вам бы хотелось – я просто умру. Без вреда для себя человек может потерять не так много крови, на всех не хватит. У моей подруги было пять вампиров-любовников. И да, ее уговорили, она пошла туда добровольно и страстно желала их всех. Вот только из того дардэнхэ вынесли только ее тело, я даже не знаю, дожила ли она до последнего, а Лоу едва ли помнит… Ты так страстно желаешь заполучить меня на вашу вечеринку, что тебе все равно, что я на ней и умру?
Пауза. Сиреневое виденье ошеломленно хлопает огромными своими глазищами.
– Нет, что ты, я не хотела… Я не имела в виду твоей смерти, я просто помочь… ты здесь с нами, совсем как мы, и я не думала даже…
– Что люди от этого умирают?
– Я никогда не была… с настоящим человеком… А семья у нас небогатая, своих стад нет, мы просто покупаем… нам привозят, а там… им сразу физраствор в вену, ты еще пьешь, а ему уже закачивают, и они следят, чтоб лишнего не выпить, это другие деньги… а потом они улетают, и я никогда не видела, что бывает с теми, кого… Я просто никогда… действительно никогда не думала…
Она, наконец, отстает от меня, оставшись подумать, а я отправляюсь к Исандре, в один из больших шатров, где идет работа с материалами склепа, не требующими особых условий консервации. Исандра тоже меня жалеет. Но не лезет с личными разговорами, а загружает работой. К примеру, сегодня мы клеим древние маски – и те, что растрескались и рассыпались на фрагменты еще до нас, и те, что не выдержали «полета Нарданидэра». Занятие напоминает детскую игру в мозаику – прежде, чем клеить, маску требуется из осколков сложить, а осколков нам из склепа вынесли – со всей щедростью вампирскй души, еще и свалили в одну огромную кучу, где среди фрагментов масок попадались и фрагменты глиняной ритуальной посуды – а что, все керамика…
Опасения, что после всего пережитого, работа со столь специфическими предметами будет рождать не самые добрые ассоциации, по счастью, не оправдались. Было ли дело в том, что светлый шатер, наполненный шумом множества голосов, ничем не напоминал мистическую тьму и тишину древнего склепа, или в том, что я в какой-то мере сумела справиться с шоком от пережитого, сказать сложно. Но я увлеченно собирала древние маски, чтоб из фрагментов и осколков, словно из пучин времени и забвения, вновь и вновь рождались лица тех, кто был хозяевами этих земель в далекой довампирской древности. Словно этим можно было что-то вернуть. Словно этим можно было что-то исправить…
А под вечер взглянуть на результаты наших усилий зашел сам светлейший Нарданидэр. Зашел неспешно и явственно прихрамывая, задал пару вопросов по текущим делам и в любопытствующей тишине направился прямо ко мне.
Присел рядом, покрутил в руках одну из восстановленных масок.
– Они были красивыми, пока не разбились, верно? Без всех этих шрамов…
– Они были… очень хрупкими, – слова подбираются с трудом. – Все же, это человеческие посмертные маски, и они уязвимы не меньше, чем их создатели.
– Но это не помешало им прожить тысячелетия… Знаешь, когда обнаружили первые маски, была версия, что они не посмертные – ритуальные. То есть делались еще при жизни человека и одевались во время каких-то обрядовых действ, празднеств… И далеко не сразу обратили внимание, что в них нет отверстий для дыхания. Обратили, вернее, но значения не придали – что мы знаем о людских обрядах, может, был тот, во время которого требовалось не дышать?
– Был. И до сих пор остался. Умерщвление называется.
– Понимаешь, то, что мы дышим одним воздухом, играет с нами злую шутку – мы невольно начинаем думать, что и дышим мы одинаково, – моей фразы он предпочел не услышать. – Не со зла Ларис, не из желания навредить или погубить. Просто внешнее сходство заставляет забывать о внутренних различиях, идет порой импульсивный и необдуманный перенос собственных возможностей на другого. И не всегда успеваешь осознать ошибку. Особенно в запале…
И даже извинения в виде лекции. Если это извинения, конечно.
– Вы, наверное, очень долго были профессором…
– Что? А, да, немало. Знаешь, когда я работал в Стране Людей, у нас сложилась хорошая традиция во время археологических практик. Для успешного сезона должна была быть принесена «кровавая жертва» – пролиться кровь на место раскопа, понятно – в соитии, ибо только совместные усилия приносят плоды… – взгляд его стал чуточку рассеянным, мечтательным. Как и голос. – И на роль этой «жертвы» мы выбирали достойнейшую из достойнейших, коллективно, тайным голосованием. И та, что оказывалась Избранницей, была на седьмом небе от счастья, и все до единого ей завидовали… И так работали всю практику, мечтая завоевать титул Королевы Раскопа и своей кровью закрыть сезон…
– Зачем вы рассказываете мне это? – его «кровавые воспоминания» были последним, что мне хотелось бы слушать.
– Так, вспомнилось просто… Иногда не хватает… той радости… – он чуть улыбнулся, будто извиняясь за то, что позволил себе лишние эмоции. И продолжил уже суше. – Я знаю, ты переживаешь из-за того, что так вышло. Не надо. Не вини себя. В твоей болезни твоей вины нет и быть не может. И то, что ты не можешь отдать свой долг крови так, как это принято у людей – вызывает только сочувствие, осуждать за такое невозможно. Я не сержусь, – он улыбается мне мягко и понимающе. Чуть касается моей руки. Усилием воли подавляю желание отпрянуть. – Ты хорошая девочка и по-прежнему очень мне симпатична. И я по-прежнему рад, что ты с нами. Возможно, нахождение среди стольких вампиров поможет тебе излечиться. Я надеюсь на это.
Уходит. Довольный своим благородством, должно быть. Он не сердится. Я без конкурса выиграла величайший приз и не оценила, но он – не сердится.
Перебираю обломки. Один за другим, пытаюсь состыковать. Но мозаика больше не сходится, фрагменты не совпадают.
– Ты устала, – заключает Исандра. – Давай мы продолжим завтра.
И завтра, и послезавтра, и потом. В шатре, где командовала Исандра, работа для меня была всегда. Вот только… что-то разбилось в том склепе. И это – не маски. Не только маски. Мой интерес, мой восторг от погружения в древность – настоящую, не выдуманную человеческую древность, мое желание узнать, познать, понять… Все это умерло, задохнулось в сумрачном склепе, под двумя масками – вампирской и человеческой, было втоптано в древний пепел, смешано с ним и в нем потеряно… Я старательно клеила древние маски, разбирала фрагменты поясных наборов, пытаясь составить из них отдельные пояса, я кивала, слушая разговоры о том, что еще интересного, и даже уникального, обнаружено в склепе. Но действительно интересно мне больше не было.
Я та, кого бросят на пол ради прихоти или ритуала. И лишь пожалеют за то, что «не могу соответствовать». Я та, что рождена в мире покоренных людей, и живу среди тех, кому мало владеть живыми, им надо докопаться еще и до мертвых. Разграбить их склеп, словно мстя за то, что они успели умереть свободными… Нет, во всем этом был еще какой-то научный смысл. Но он ускользал от меня. С каждым днем – все дальше.
В склеп меня больше не звали, но я, понятно, не очень сильно расстраивалась. А вот Фэрэл, напротив, дни напролет проводил теперь внутри склепа, и даже вечерами предпочитал не заглядывать в наш с Лоу шатер. Попросил ли его об этом Лоу, или он сам предпочитал держаться подальше после того, как я прогнала его, не оценив озвученных им планов, но теперь, похоже, присматривать за мной в отсутствии Лоу было поручено Исандре с Нинарой, потому как одну меня девы старались по возможности не оставлять.
