Текст книги "Край забытых богов (СИ)"
Автор книги: Алина Борисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
– И что же делать? – интересуюсь практически шепотом.
– А ничего, – легкомысленно пожимает плечами красавец-вампир и, мотнув головой, убирает упавшие на лицо серебряные кудри. – Жить и наслаждаться жизнью. Завтра к полудню, я думаю, подготовительные работы будут закончены, и можно будет спуститься, наконец, в склеп. Полагаю, там найдется, чем тебя удивить… Ну а Анхен… рано или поздно узнает, конечно. Но ведь прятаться от него вечно все равно не удастся. И однажды вам все же придется встретиться и поговорить. Вот только вести этот разговор чуточку комфортней зная, что ты не одна. Вампиры ведь тоже привязываются, Лара. Их так же тянет к людям, как и людей к вампирам. И знаешь, когда гастрономический интерес не возможен, вдруг выясняется, что не только на нем все держалось. Вон, Фэр уже тебя с рук не спускает, – усмехается, кивнув на друга.
– Я не люблю, когда людям больно, ты знаешь, – угрюмо отвечает тот, не оценив усмешки.
И так и держит меня на руках, даже когда Лоу нас покидает, спеша к своим материалам и Алектону.
– А я все понять не мог, откуда я тебя помню? – задумчиво глядя на темные воды реки, Фэрэл вновь начинает беседу. – А выходит, это была ты. Тогда, с Лоу. В парке. Год назад, – и так выделяет этот «год», словно выяснил, что я еще во времена создателей древних бронз здравствовала.
– Что, у Лоу девы так долго не живут?
– Вообще не живут, – качает он головой. – Ни у кого. Страна Людей потому и существует отдельно…
Он вздыхает, и какое-то время мы снова молчим, потом он продолжает:
– Знаешь, ты вот говорила о любви. О том, что люди мечтают именно о любви с вампиром, не о сексе… А у нас это самое страшное проклятье считается – «чтоб тебе в человека влюбиться». Жизнь людей так хрупка, так скоротечна. Словно искорка костра – мелькнула, и нет. А что-то уже прожгла. И хорошо, если не сердце.
– Ты влюблялся? В людей, я имею в виду.
– Нет, пока везло. И дальше, надеюсь, боги помилуют. Это страшно, Лар. Это действительно страшно, – он задумчиво трется виском о мою щеку. – Знаешь, есть одна песня. Старая и хорошо всем известная. Вот только на больших и шумных вечеринках ее никогда не поют. Только в тишине и среди самых близких друзей… Могу спеть, если хочешь.
Киваю:
– Спой.
И он поет. Негромко, задумчиво, на мотив старинного романса. А впрочем, в те годы, что ее создали, наверно, только романсы и пели:
– У розы у моей последний лепесток…
Как нежен взор ее, как вздох ее глубок!
И капелька росы дрожит на лепестке,
И пальцы чуть дрожат ее в моей руке…
А я от страсти слеп и жаждою палим.
Как мне ее не сжечь дыханием своим?!
Чтоб длить ее весну, я свой сдержу полет,
Я даже не вздохну… Да ветер оборвет.
И понесет, кружа, куда-то на восток
От розы от моей последний лепесток…
И катила мимо нас свои волны Великая река, та, что течет на востоке, где чуть согрелся в ласковых ладонях светловолосого вампира лепесток чужой розы.
Камеру перехода устанавливали долго. Все что-то там вымеряли, подготавливали, доделывали. В результате, к моменту торжественного «вскрытия» гробницы даже я была полна нетерпения. Что уж говорить о тех, для кого древняя история людей давно стала профессией.
Первому войти в склеп торжественно предложили светлейшему Нарданидэру. У меня мелькнула было мысль, что, как честный че… вампир, он должен уступить это право Лоу, но, похоже, только у меня. А вот профессор удивил. Легко поднявшись на вершину склепа и подойдя почти вплотную к установленной там камере, он вдруг обернулся, поискал меня глазами и выдал:
– А давайте-ка я в первый заход девочку возьму. На удачу. Пусть она, как человек, все тайны своих предков к себе притянет. Ну и к нам заодно.
А у людей, помнится, вперед кота принято пускать… Что ж, вот и очередному Древнему я вместо кошки. Но народ не возразил, и я не смогла отказаться. И любопытно, да и невежливо. Все же, в каком-то смысле, это и признание моего права на историческое наследие, как ни громко звучит.
Мне дали кислородную маску – тонкая, прозрачная, созданная на основе все той же вампирской пленки, она закрывала нижнюю часть лица и охватывала подбородок, плотно присасываясь к коже. Маска была практически неощутима, снабжена встроенным переговорным устройством, в комплекте к ней шли миниатюрные динамики, вставлявшиеся прямо в уши. Еще где-то там была вмонтирована абсолютно невидимая мне камера, которая позволит оставшимся на поверхности наблюдать за нашим путешествием практически «нашими глазами».
Но вот дышать полной грудью было в ней затруднительно. Я ощутила это практически сразу после того, как профессор помог мне закрепить маску на лице. Невольно разволновалась из-за предстоящей встречи с неведомым, сделала глубокий вдох и… и поняла, что дышать надо медленно, маленькими глотками, иначе кислород не успевает вырабатываться маской в достаточном количестве. А вот светлейший Нарданидэр подобного дискомфорта явно не чувствовал. Мгновенно закрепив свою маску одним ловким и капельку небрежным движением, он дышал спокойно и ровно, глядя на то, как я приспосабливаю свое дыхание к спецсредству. Ну еще бы. Для него этот спуск очередной из миллиона, а минут этак сорок он может и вовсе не дышать. Или это Лоу может сорок, а он? Больше? Меньше?
Убедившись, что мое дыхание выровнялось, Нардан развернул меня лицом ко входу и легонько подтолкнул, позволяя первой проникнуть внутрь. Камера перехода была небольшой, пустой, стерильной. Следом за мной шагнул профессор, и мы замерли в тесной близости друг от друга, ожидая, когда будет откачан весь воздух.
– Готова? – поинтересовался профессор.
Я чуть качнула головой, немного нервничая и от предстоящего погружения в древний склеп, и от нахождения с ним наедине в столь тесном пространстве.
– А ну-ка взгляни на меня, прекрасная дева, – командует он, видно, не слишком довольный таким ответом.
Разворачиваюсь, хотя теснота сей камеры места для маневра не предоставляет.
– Тебе выпала великая честь, – торжественно сообщает Нардан. – Единственной из всех людей, не забывай об этом. На тебя сейчас смотрят не только вампиры нашего лагеря. Но и души людей, что жили давным-давно. Ведь сохраняя тела, люди неизбежно привязывали к ним частички души. И теперь души твоих далеких предков ждут, что ты поведешь себя достойно в месте их упокоения.
– Ээ…это вы сейчас к чему, профессор? – не сразу понимаю я. – Опасаетесь, что меня напугают покойники? Я не боюсь мертвых тел, ни целиком, ни частями. И пока не планирую в панике метаться по склепу.
– Это хорошо, – чуть улыбается он. – А то знаешь, бывали в моей практике случаи…
В этот миг пол шлюзовой камеры истончается, и мы стремительно летим вниз, во тьму. Практически сразу Нардан крепко хватает меня за талию, и ловко затормаживает наш полет, мягко опуская меня на усыпанный золой и пеплом пол древнего склепа. И тут же под моей ногой что-то ломается. Бесшумно, и от этого жутковато.
Нардан немедленно приподнимает нас обоих в воздух и, внимательно вглядевшись под ноги, приземляет чуть левее, на этот раз удачно. И, оставив меня, тут же опускается на колени, начиная шарить руками там, где в золе отпечатались наши первые следы.
Света в склепе немного. Лишь тот, что проникает сквозь небольшой квадрат нижней двери камеры перехода. Его вполне хватает, чтоб разглядеть участок непосредственно под самой камерой, но дальше все теряется во мгле.
Со своего места я отчетливо вижу пепел. Горы пепла, из которых торчат порой какие-то ошметки. Вспоминаю, что склеп поджигали, прежде чем замуровать. Вот, видно, результаты того пожара.
– Нет, ничего, – бормочет меж тем Нардан, – не страшно. Вот на что ты наступила, невнятный фрагмент, не более. Вряд ли мы выясним, что именно это было… А вот, погоди… – его пальцы нащупали что-то еще, – а вот это уже интересней, – он поднимает нечто небольшое, округлое, внимательно вглядывается, – смотри, а это голова… Могла быть целая фигурка… или просто навершие… деревянная, уже чудо, что сохранилась…
Пытаюсь разглядеть. Но предмет размером с перепелиное яйцо, в склепе темновато, а зрение у меня не вампирское.
– Он был воин, видишь? Характерная прическа… волосы убраны, скреплены на затылке…
Не вижу. Но киваю. Просто, чтоб он не зацикливался на этой мелкой находке. Хочется осмотреть все. Но оставлять его одного и отправляться во тьму… Вдруг еще на что наступлю ненароком. Поэтому жду. А он продолжает шарить в золе.
– Так, погоди, а это?.. Похоже, рука… да, вот кисть… – его следующая находка еще меньше, чем предыдущая. Надо быть вампиром, чтоб разглядеть в этой щепочке руку. – А знаешь, то, как расположены пальцы, как они согнуты… Он явно управлял колесницей, я помню похожие находки!.. А значит, здесь должны быть еще детали… Многофигурная была композиция… – и он вновь пытается отыскать в золе непрогоревшие фрагменты.
А я пытаюсь представить. Колесницы. Вот по этой бескрайней степи мчатся воины на колесницах. То время. Та древность. Про колесницы мы в школе учили, в музее даже была модель – простейшая повозка, два колеса. «Примитивные люди в своих древних войнах…» Потом вампиры настояли и объяснили, что война это плохо, но путь к миру и единому государству людей был долог…
Хоть что-то в истории правда. Но вот колесницы… Я как-то привыкла думать, что они у нас, по нашу сторону, а, значит, у нашего народа… Но если Бездны тогда не было, а степь была единой… Логично, но… Все равно не ожидала здесь…
– А настоящие колесницы вы находили, профессор? Не игрушки, не модели…
– Да, встречались. В основном, конечно, фрагменты… Самые древние, кстати, в Стране Людей, а самой лучшей сохранности – недалеко отсюда. Не у этого народа, правда, у соседей… Что, впечатляет близость к истории? – он улыбнулся.
– Даже не близость. Совпадение. Когда то, что ты находишь, совпадает с тем, что ты знал всегда – хоть кусочком, фрагментом – это впечатляет. Даже не «впечатляет», наверное. Радует. Согревает. Может быть, потому, что слишком многое, из того, что я знала, оказалось в итоге такой откровенной ложью.
– Ну почему же ложью? – светлейший руководитель экспедиции сразу посуровел. – Не вся информация подлежит разглашению, только и всего.
Он решительно встал, не забыв упаковать свои находки в пленку и сунуть в карман.
– Идем, с предками познакомлю. Детально здесь все потом осматривать будем… Только под ноги смотри, пожалуйста, внимательно. И вот здесь, – он провел пальцами по верхнему краю моей маски, – включается дополнительный свет.
И наконец-то осветился весь склеп. Нет, свет, конечно, был только там, куда я смотрела, но ведь все в поле моего зрения было освещено!
Скелеты лежали вдоль южной стены, очень плотно. А порой даже в два ряда, один на другом, так что кости верхнего частично просыпались сквозь нижнего и безнадежно смешались. Как и чувства мои при виде всего этого.
С одной стороны, от столь грандиозного сооружения я ожидала… большей торжественности, что ли. Ну, чтоб каждый покойник в отдельном каменном гробике или на резном каком столике. А тут их, похоже, просто запихивали, покуда влезали, да еще и сдвигали поплотнее предыдущих, внося последующих. Все посмертное «приданное» и вовсе валяется одной огромной полусгоревшей кучей, не разобрать, где чье.
А вот с другой… С другой мне вспомнились практикумы по анатомии, и мои бессонные ночи – сколько же я учила все эти кости! И захотелось присесть, как профессор ранее, и погрузиться в разбирание костей, чтоб выложить каждый скелет отдельно, косточка к косточке, что ж они тут валяются общим месивом?
– Что, по-прежнему не пугают покойники?
– Нет, напротив. Я подумала, я могла бы… Если нужно… Я хорошо знаю строение скелета, и могла бы попробовать… там, где все перемешалось…
– Правда? – Нардан смотрит на меня с любопытством. – А я все жду, когда же ты завизжишь? Представляю, как бы я тебя успокоил… – и улыбается вдруг так… многообещающе-сально. Меня аж передергивает.
А он вдруг хмурится, и я не сразу соображаю, почему.
– А знаешь, – продолжает он вдруг с неким вызовом в голосе. – Была у нас некогда традиция. Таинство первого проникновения. Посвящение в археологи. И полагаю, сейчас тот самый случай.
Смотрю чуть недоуменно.
– Ты ведь впервые на раскопках. И это твое первое проникновение в древнее сооружение. Тем более, тебе повезло, оно столь грандиозное.
Не могу не согласиться.
– И первая встреча с неведомым должна быть без свидетелей. Только ты, материальные фрагменты прошлого, и твой опытный проводник. И тогда тебе, возможно, удастся коснуться душ тех, кому все это некогда принадлежало, – широким жестом он обводит вокруг, а потом касается маски у себя над носом. – Простите, ребята.
А затем в той же точке он касается и моей маски.
– Я выключил камеры, – сообщает в ответ на мой недоуменный взгляд. – Не сдались мне тут сейчас ни их ухмылки, ни их комментарии. Для них это все забава. Но это твои предки, твоя история. Та ее часть, что в учебники не попала. Но здесь, в этой долине, у этого народа, сложилась уникальная культура. Может быть, она и ничто с точки зрения развития Вселенной. Может быть, она совсем не важна для истории Страны Людей. Но все это было, а об этом уже никто не помнит. Ушедший мир, ушедшие эпохи, ушедшие верования. Тогда ведь было безумно важно, какой дорогой уйти в посмертие.
– Как именно умереть? – уточняю я.
– И как именно быть погребенным. А то попадешь еще не к тем духам или к чужим богам. А вот у них все было очень красиво. Погоди со скелетами, дай покажу одну вещь, – и он тянет меня к северной стене, где лежат лишь невзрачные кучки пепла с непрогоревшими костными останками, да ошметки каких-то… шкур? Тканей? Кожи? И что-то светлое, глиняное возле самой стены. Остатки посуды?
– Посмотри-ка сюда, – Нардан заставляет сосредоточиться на пепле. – Это то, что осталось от человека. Видишь, все лежит аккуратной кучкой, и остатки костей вперемешку. Это, видимо, часть бедра, – он берет один из фрагментов.
Приглядываюсь.
– Нет, это черепная. Вот эта, – показываю на себе, название ему едва ли что скажет. Тем более, на человеческом.
– Правда? – смотрит с любопытством. – А ты действительно разбираешься…
Так это что, проверка? Ой-ё, и зачем же я с этим вылезла, я ж историк, какая анатомия? Вот мало мне, что Фэрэл все знает… И Лирин уже, наверное… Еще немного, и Нардан. И что, далее – все?
– … они сжигали заранее, а все, что оставалось, собирали в мешочек, – выводит меня из задумчивости голос профессора. Он, оказывается, уже давно про этого покойника распинается, а я и не слышу. – Вот, видишь, тут сохранились фрагменты. Выделанная кожа. Смотри внимательнее, вот, здесь даже шов, – он выуживает из пепла довольно значительный фрагмент того, что именует остатками мешочка. – Но это не все, они делали куклу в рост человека: набивали одежду соломой, делали голову из мешка, а вот внутрь этой куклы уже и вставляли мешочек с пеплом. Куклы полностью сохраняются редко. Почти никогда, если честно. Вот, видимо все, что осталось от куртки, – его ловкие пальцы переместились к темному невзрачному куску неправильной формы, – она была меховая, видишь? Смотри, вот плечо, оно переходит в рукав… жаль, не полный… а вот смотри, на груди сохранились ремешки застежки…
Киваю. Но его энтузиазма не испытываю. Все же я не историк. Мне все равно, из чего была та куртка и какие там ремешки.
– Прости, тебе ведь интересней другое, – мое настроение он улавливает. – Я-то привык, мне важно то, что сохраняется редко. Мех, кожа, дерево – вот истинная ценность для исследователя. А эта вещь сохраняется почти всегда. Вот, гляди, – и он направляет свой взгляд к самой стене. А вместе со взглядом и луч света со своей маски. И я, наконец, разглядела то, что приняла сперва за обломки посуды. Да, обломки, но не посуды. Лица.
Это был расколовшийся от времени гипсовый слепок лица.
– Им делали маски, Ларис, понимаешь? Чтобы боги в посмертии узнали их, делали маски. Просто накладывали гипс на лицо умершего и воспроизводили черты. Им казалось, зрительного образа хватит. Но важно не это. Важно то, что мы теперь, спустя две тысячи лет, можем видеть почти достоверные портреты тех… – он что-то еще говорил, а я смотрела на это лицо, и ощущала лишь горечь потери. Зачем он меня обманул? Зачем сказал, что это были мои предки? Гипсовый слепок просто кричал о том, что потомки его дикарями бегают теперь по лесам, да бездумно глядят на небо в огромных вампирских стадах. Это не мой народ. Да, тоже люди, но другие, не те…
Последнее, видимо, прошептала, потому как вампир услышал.
– Не подходит в качестве предка? – улыбнулся лукаво.
– Как вам сказать, Нарданидэр. Вот если бы вам обещали могилы ваших предков. А привели на могилы Эльвинов Селиарэ… И сказали: а что? Ведь эльвины и те, и те.
– Да, – кивает профессор. – Я бы тоже расстроился. Но я бы дослушал.
Смотрю ему в глаза, выражая готовность слушать дальше.
– Да, – повторяет Нардан. – Это другой народ. Это воины, завоеватели, пришедшие с востока, и принесшие из далеких земель обряд сожжения. Понимаешь, в чем его смысл? Рвутся все связи с земным, душа отпускается, полностью, навсегда. А тут – маска. Посмертный слепок. И это привязка. К этому телу, к этой жизни, к этому народу. Противоречие. Сочетание несочетаемого.
– И что это, по-вашему, значит?
– Не только по-моему. Смешение традиций. И смешение народов. Иди сюда, – и он тянет меня к скелетам. – Ты подумай сама, разве не странно – половину сжигали, половину так хоронили? И главное – в одном склепе, в одном доме мертвых – и то, и то. Вот, смотри, – мы останавливаемся возле самых костей. – Их тела не уничтожались, наоборот, их пытались спасти от рассыпания в прах. Металлический стержень в позвоночник вставляли, голову так и вовсе мумифицировали. Но, не удовлетворившись этим, лепили и посмертную маску. И вот именно частью местной традиции маски были всегда, здесь они логичны – сохранить как можно больше и точнее, словно боги иначе не узнают. А на куклы сожженных воинов их стали накладывать лишь спустя несколько веков после завоевания, и это неоспоримо свидетельствует…
А на меня смотрят маски. Много-много масок, и далеко не все из них разбиты или треснули. Есть и целые. А кое-где я и следы раскраски замечаю. Брови, губы, какие-то спирали надо лбом… Вот только все до единого «не мои».
– Но это тоже «эльвины селиарэ», профессор, – невесело констатирую я. Нет, все это тоже интересно. Вот только зачем он произнес это «мой народ»? Растравил только душу ожиданием чуда…
– А ты совсем не слушаешь меня, верно? Но хорошо, что хотя бы смотришь. Так посмотри-ка теперь сюда, – он наклоняется и снимает маску с лица одного из умерших.
Череп, обтянутый кожей. На всем скелете нет ни клочочка кожи, а здесь – полностью сохранившееся лицо. Да, высохшее и словно сжавшееся, но – лицо. И даже нос не провалился, ровный, острый… А не бывает у дикарей таких носов! И скулы такими не бывают, и глаза… Ну, глаза не сохранились, конечно, как и веки, но я могла представить его живым. И живи он в тот день, когда вампиры отделяли тех, кого они отныне будут звать животными от тех, кому позволят изображать людей, его записали бы человеком. Он мог бы быть моим предком, действительно мог.
– Но как же? – потрясенно шепчу, вновь и вновь обегая глазами лицо древней мумии. Потому что этот человек, умерший две тысячи лет назад – он совсем как я, моего рода. Мой единственный родственник на тысячи километров окрест. Вот только, – маска…Я же видела его маску…
– Во-от! – радуется профессор. – Теперь ты видишь, верно? Два народа. Жил один. Назовем их условно «людьми запада», раз теперь они только на западе у нас и сохранились. А потом сюда пришли и «люди востока». Пришли войной, и победили местных, и остались. Брали в жены местных женщин. Пользовались услугами местных ремесленников. Принесли свои традиции. И позволили оставить местные. И постепенно из двух разных народов получился один народ, а две противоположные традиции объединились в рамках одного государства, а два разных способа уйти в посмертие – под сводами одного склепа, постепенно проникая друг в друга. И вот уже на безликие куклы надевают маски, а тщательно замумифицированные останки предают очистительному огню, – у него аж глаза горят, когда он рассказывает об этом замечательном процессе. – А маска, – Нардан осторожно кладет ее рядом с черепом, давая возможность сравнить, – говорит нам о том, что иметь внешность «человека с востока» было в те времена значительно престижней. Даже в глазах их местных богов. Вот и лепили – почти портретно, но подчеркивая восточные черты и затушевывая западные, чтобы…
Вот значит… как понятно. Родился похожим на маму, а мечтал – на папу. И с детства ходил, старательно щурясь, чтоб быть как он, и красил рыжие волосы черной краской… И даже посмертную маску ему заказали, чтоб боги увидели, что в душе-то он был как папа, совсем-совсем… Вот только престижного обряда кремации не удостоили, видно воином все равно не стал, не помог прищур.
И маска не помогла…
– И какое же это объединение? Их захватили, им навязали чужую власть, чуждые им законы, их традиции вывернули наизнанку, научили стыдиться самих себя, – не могу разделить его оптимизма. – Вы представьте его, – киваю на мертвеца со снятой Нарданидэром маской, – как он жил. Он ведь в самом себе половины не принимал, пытался вытравить. Если он так стыдился черт лица, доставшихся от матери, то как же он стыдился ее веры, ее традиций, ее обрядов? Как пытался от них отказаться, запретить их, забыть…
– Всего не забыть, Лариса. Не выходит. Даже у вампиров не вышло создать «чистую» человеческую культуру. Все так сложно переплетено в подсознании… Вылезает. Видоизмененным, но вылезает, – не согласился Нардан. – Да, он вполне мог быть ярым радетелем за чистоту расы или веры. Но скажи ему кто, что маска – это от маминых предков, он бы дрался и спорил до хрипоты, что она исконно восточная. И он не лукавил бы… Он бы действительно в это верил. То есть, даже борясь за «чистоту культурной традиции», он все равно продвигал ее симбиоз. Ничто не проходит бесследно, девочка. Всегда остаются следы…
Следы. Да, остаются. В древних склепах… А мы могли бы быть одним народом. Общие дети, смешанные черты, и древняя мудрость каждого народа, та, что Лоу собирает по крупицам в своих книгах, могла бы быть общим достоянием… Могла бы. Но не стала. Задолго до вампиров не стала. Потому как человек, чья мумия лежит у моих ног, не считал всех своих предков равно достойными уважения и памяти, ему не нужна была общая мудрость древних… И наверно, не только ему, раз так легко вампиры нас поделили. И вычеркнули наше общее прошлое… И людей больше нет. Есть животные – дикие, домашние и дрессированные…
Опускаюсь на пол, когда-то полностью выстланный берестой, теперь почти полностью усыпанный пеплом. Подтягиваю колени к груди, опускаю на них подбородок. Невеселая вышла экскурсия.
– О чем думаешь, Ларис? – Нарданидэр опускается на колени за моей спиной, мягко потянув за плечи, вынуждает откинуть голову на его плечо. Я не сопротивляюсь. Привыкла, они вечно тут обнимаются.
– История – странная вещь, профессор. Когда-то давно было престижно быть «человеком востока». А потом для выживания стало значительно полезнее выглядеть «человеком запада». И тоже, наверное, были те, кто хотел бы подправить свою внешность – но уже в другую сторону…
– Жизнь переменчива, но неизменна, – мягко отзывается он. – Не печалься. Так и знал, что придется тебя утешать, хоть с эмоциями и ошибся.
Его руки нежно скользят по моим плечам. Он тихонько целует меня в затылок, не позволяя остаться наедине с печальными думами. И его поддержка сейчас… Она важна, как и то, что он взял меня с собой в самое первое «погружение». Не потом, когда здесь все расчертят на квадраты, и толпа деловых и веселых вампиров будет старательно протоколировать и консервировать. А сейчас, пока все здесь еще первозданное. В первозданной тишине и пустоте. И то, что он выключил камеры, позволив мне остаться наедине с древностью, важно тоже. Вампирская камера передает не только картинку. Она вытягивает все – эмоции, настроение. И быть объектом столь пристального внимания толпы вампиров в моменты, когда с эмоциями справится сложно – не предел моих мечтаний.
Да, все то, что нас с Нарданом сейчас окружает – предмет их научных интересов, им все это важно, но все же… Это еще не их история. Моя. История людей. Малюсенький ее фрагмент. Все же, еще почти две тысячи лет, потомки тех, кто покоятся в этом склепе, здесь жили, и, наверняка, опять воевали, и вновь объединялись с кем-то, переплетаясь корнями…
Рука Нардана скользнула на грудь. Я вздрогнула.
– Так не надо, профессор. Для меня это уже личное.
– Расслабься, – не соглашается он. – Мы так далеко сейчас. И от личного, и от настоящего, – его рука сжимала мне грудь, большой палец поглаживал… так уверенно, по-хозяйски.
– Перестаньте! – привыкнув к их бесконечным ласковым прикосновениям, я была не готова поверить, что на этот раз он настроен куда серьезнее. – Праздник вечером в общем шатре, а мы не там, и я…
– В общем шатре ты стесняешься, я это знаю. Человеческие девочки вечно всего стесняются, – он перебивает меня спокойно, мягко. Но рука его жестко держит за талию, лишая даже призрачного шанса вырваться, а другая, не удовлетворившись ощупыванием сквозь одежду, рвет вырез футболки, обнажая плечо, затем уверенно обхватывает мою грудь уже под бельем. – Но как сладко им бывает в процессе, верно?
– Не верно! – то, как он мял мою грудь, возбуждению совсем не способствовало. Хуже того, начинала подкатывать паника. Он не остановится. Вспомнились его обмолвки о том, что он изначально собирался меня «утешить», разговоры про «таинство первого проникновения» и то, что он выключил камеры, предстало вдруг совсем в другом свете. – Это что, вы так представляете себе «посвящение в археологи»?!
– Это славная традиция, Ларис, ее не надо ломать, – спокойно подтверждает он мои самые худшие опасения, полностью игнорируя мои отчаянные попытки убрать его руки.
– Нарданидэр, пожалуйста, – постаралась, чтоб голос звучал холодно и уверенно, – Я здесь с Лоурэлом, вы знаете. И он в первый же день сказал, что категорически против…
– Он сказал детишкам, не мне. Я здесь начальник, солнышко, – один его жест, и юбка задрана к поясу. – Да что ж ты бьешься, как рыбка? Тебя не учили вампиров слушаться? – игнорируя мои протесты, его рука проникает под ткань трусиков и уверенно движется к промежности. – Какая дивная шерстка! Люди, все же, такие зверушки…
– Так не страдайте… – отчаянно выгибаюсь, пытаясь избавиться от его пальцев, – …зоофилией!
И тут же получаю весьма чувствительный шлепок по той самой шерстке.
– Что за егоза, сказал же, расслабься, – нет, он не еще сердится, он недоумевает. – Подумай о красоте момента, девочка! О символичности происходящего.
Не думаю. Бьюсь. Отчаянно, безнадежно. И задыхаюсь, ведь попытки вырваться заставляют дышать значительно глубже, чем позволяет маска. Воздух. Мне так нужен воздух…
Он валит меня на спину, нависая сверху, неумолимо вдавливая пальцы мне в промежность, не обращая внимания, что я не готова, что его грубые действия причиняют лишь боль. Что я задыхаюсь, задыхаюсь…
– Прекратите! – уже шепчу, собирая последние силы, и слезы катятся куда-то за уши, увлажняя тысячелетний пепел. – Мне плохо так… маска…
Он замирает. И даже привстает, оставляя меня, наконец, в покое.
– Маска? – задумчиво переспрашивает он. – Если не будешь меня видеть – станет легче?.. Что ж, так даже интереснее.
И он тянется, чтобы снять посмертную маску с ближайшего черепа, и накладывает ее на меня – гипсовую поверх вампирской. Мир становится тьмой. Я пытаюсь содрать ее, но он держит. Ему это все проще – мои силы кончаются. Дышать… совсем… нечем… дышать…
– Как это символично, верно? – футболка рвется бесшумно. Звуков нет. Нет воздуха – нет звуков. Только голос. В маске. – Я твой проводник в мир истории, ты – мой проводник в мир людей. Вкусив твоей крови здесь…
И голос тоже пропал. Как и вес его тела, и тяжесть рук. И гипсовая маска с моего лица. А надо мной склоняется Лоу. Серые глаза смотрят встревоженно и серьезно, губы шевелятся… Я не слышу.
– Да что ты себе позволяешь?! – оглушительный рев. Нардан. Где он?
Я вздрагиваю и пытаюсь осмотреться. Лоу вынимает наушники из моих ушей и поднимает на руки. И уже взлетая с ним к потолку, я вижу профессора. В груде переломанных костей, среди расколотых вдребезги масок, неловко придерживая поврежденную, видимо, руку, он гневно открывает рот, произнося какие-то звуки. Но они до нас не долетают. Воздуха нет.
А вот птички поют. Все поют и поют, не давая покоя. И глаза приходится все же открыть. Яркий свет слепит, вызывая боль, каждый вздох отдается болью, мышцы живота болят, и даже попытки сглотнуть болезненны, как никогда.
– Попробуй попить, – мне помогают подняться, и чаша с прохладной водой оказывается у самых губ.
Фэрэл. Стоит на коленях у моей кровати и отпаивает меня водой.
– А Лоу… немного занят?
– Немного. Дерется с Нарданидэром.
– ?
– Обещали друг друга убить, но думаю, не дойдет. А вот покалечиться могут сильно. Злы были оба, как дети Дракоса.
– Злы? Разве? Не помню… Нарданидэр добрый был, очень. Все про мумии мне рассказывал, про маски… Про две взаимопроникающих традиции… И про традиции проникновений… У него все хорошо, вообще, с традициями. Чтит…
– Приляг Лара, приляг, не надо, – Фэрэл смотрит встревожено. – Температура, похоже, опять поднимается. Давай померяем, хорошо?
– Не трогай!
– Хорошо, хорошо, не буду, – он даже руки вверх поднимает. – Только ложись.
Ложусь. Откидываюсь на подушки и смотрю, как ветер колышет полотнище шатра. Поверила. В доброго университетского профессора, в то, что смогу быть для них кем-то большим, чем девочкой для досуга, в «право на культурное наследие», вспоминать-то стыдно. Как можно быть такой наивной? Как можно продолжать верить «в мудрых вампиров, учителей и наставников»? Как можно было очароваться Нарданидэром именно потому, что он чем-то похож?.. Как можно было поверить, что он «похож, но лучше»? Начальник, куратор, профессор… царь и бог, привыкший брать, не спрашивая. Один ли, другой…
Фэрэл садится на пол возле кровати.
– От Нардана никто не ждал подобного, правда. И Лоу меньше, чем кто либо. Меж ними всегда были некие негласные договоренности о разделении сфер влияния. Они оба друг другу нужны и друг друга всегда устраивали. Не знаю, что на старикана нашло, что он позволил себе столь хамскую выходку. Но нанесенного оскорбления Лоурэл ему теперь не простит. Ну а Нардан у нас тоже теперь весь из себя оскорбленный, публично униженный…
