Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

24
Ислам на экваторе

Торговые потоки, вначале занесшие Ислам на Восток, к побережьям Индии и Китая, казалось, полностью окружили архипелаг. Последователи Пророка прибыли на острова Суматра и Ява сравнительно поздно. Ранняя история этих островов неопределенна и противоречива. Первые захоронения мусульман на Северной Суматре датируются лишь XIII веком, и нет никакого убедительного свидетельства о существовании крупных мусульманских поселений до этого времени.

Однако, по словам арабского географа Аль-Масуди, первые мусульманские переселения в этот регион осуществлялись из Китая IX века. Крестьянское восстание в Южном Китае в период правления императора Ци-Цзина (878–889) из династии Тан привело к погромам мусульманской торговой общины, доминировавшей в Ханфу (Кантон). Во время резни погибло около 120000 – 200 000 мусульман. Многие спасшиеся бежали и прибыли на Малайское побережье, некоторые – пересекли проливы и попали на острова. Явных доказательств того, где они высадились и как далеко они доплыли, не существует, хотя уничтожение китайских мусульман подтверждено документально.

Ортодоксальные мусульмане всегда и везде с удовольствием доказывали, что их предки либо прямые потомки «чистейших из чистых», то есть арабов – основателей ислама, либо обращены ими в истинную веру. Это весьма редко оказывается правдой. Не позднее 1960-х годов в Индонезии разразился скандал, когда профессор Сламетмульяна издал книгу, в которой вполне аргументированно разъяснял, что девять отцов-основателей мусульманских миссий в основном, были китайцами.

Затем последовали переселения из Гуджарата с побережья Западной Индии, что было естественным следствием гуджаратской монополии на торговлю пряностями на Молуккских островах, и с Малабарского побережья. Этой же дорогой следовал и Ибн-Батута, прославленный писатель-путешественник XIV века. Как и современные профессионалы этого жанра, он зачастую позволял своему воображению брать верх над реальным положением вещей, но описание султаната «Суматра» на побережье Явы вполне правдоподобно, даже если его точное географическое местоположение трудно определить:

«Мы увидели остров, когда были за полдня пути до него. Он зелен и плодороден; из деревьев чаще всего встречается кокосовая пальма, араковые и гвоздичные деревья, индийское алоэ, манго, сладкий апельсин и камфарный тростник. Торгуют жители при помощи монет из олова и китайского невыплавляемого золота. Большинство растущих там благовоний находятся в районах, занятых неверными»[169]169
  Ибн Баттута Путешествия в Азию и Африку, 1325–1354 (пер. Г.А.Р. Гибб), Лондон, 1929.


[Закрыть].

На острове Ибн-Батуту принимал эмир Тавалиси, вместе с которым он приехал в город «Суматру», путешественник так описывал его: «Большой и красивый город, окруженный деревянными стенами с деревянными башнями». Он писал, что при дворе очень много неверных. Они купили мир, согласившись выплачивать джизью – подушный налог в мусульманских странах, которым облагались неверные. Исламу понадобится еще 300 лет, чтобы завоевать основную массу населения Явы и Суматры, но он уже начал проникновение на эти острова, как буддизм и индуизм несколькими веками раньше.

Число новообращенных стало увеличиваться благодаря южно-азиатским суфиям и мусульманским торговцам с Коромандельского побережья[170]170
  Коромандельское побережье – восточное побережье полуострова Индостан, примыкающее к Бенгальскому заливу, к югу от низовьев реки Кришна. Принадлежит Индии.


[Закрыть] и Гуджарата, и, как и в случае с Кашмиром, обращение в ислам правителя повлекло за собой обращение его подданных. Способность ислама приспосабливать свою доктрину под нужды туземного населения была с эффективностью применена в Китае, Африке, Персии и Южной Азии. Это также является основным объяснением его быстрого распространения и по всему архипелагу. Некоторых мусульманских султанов Явы зачастую после смерти объявляли святыми, и их могилы становились для верующих местами паломничества, что не вызывало ярости духовенства. Это сильно походило на культы суфийских святых в Пенджабе, Персии или Анатолии. Реакция ортодоксальных верующих порой была чрезмерно жесткой, но они были немногочисленны, а указанные культы едва ли могли подавить древние традиции, скорее наоборот, подвергались постоянной опасности в них раствориться.

До распространения буддизма и, несколько позднее, индуизма, местное население (как и на обоих американских континентах, так и в других местах) верило в то, что мир находится во власти духов. Согласно местным традициям, духи населяли леса и реки, моря и горы. Природные катаклизмы объяснялись их гневом, их благосклонность могла быть куплена жертвами, а от их недоброжелательности можно было защититься при помощи талисманов, амулетов и магической силы шаманов. Суеверия были частью повседневной жизни[171]171
  Любопытно, например, что во многих культурах чихание обозначает надвигающуюся беду. Христиане немедленно перекрестят того, кто чихнул, евреи скажут «Будь здоров!», мусульмане вознесут хвалу Аллаху за его милосердие.


[Закрыть]. Поскольку повсеместно считалось, что многие духи могут говорить с людьми через женщин, последним отводилась важная роль в религиозных ритуалах и, следовательно, в местной властной иерархии. Это также могло объяснить появление культов, в которых мужчины переодеваются в женское платье, и это происходило по политическим или культурным, а не по сексуальным причинам. Буддизм и индуизм ассимилировали многие из этих суеверий, кроме того, суфийский вариант ислама тоже допускает подобные практики.

Философия суфизма настаивала на том, что Аллах постоянно присутствует в природе и в повседневной жизни людей, и пыталась это объяснить. Поэтому коллективное поклонение Богу не было необходимым. Каждый верующий мог прийти к Аллаху своим собственным путем. Ибн-Араби (1165–1240), один из величайших философов-мистиков в исламе, развил учение о единстве бытия, предвосхитив постулат Спинозы о вере в Творца, видимого в различных аспектах природы и человеческого духа, и о возможности существования совершенного человека, в котором бы присутствовали все элементы божественного бытия. Мистицизм устраивал султанов Османской империи в то время, когда они были заняты расширением империи. Султан Селим I выступил против ортодоксальной религии, приказав восстановить мавзолей Ибн-Араби в Дамаске. Некоторые из последователей доводили теорию Ибн-Араби до крайности, утверждая, что истинное познание Аллаха возможно лишь в момент, когда мужчины и женщины достигают высшего экстаза, который мог быть одновременно и сексуальным, и платоническим. Версию данного учения проповедовал на Западной Суматре во второй половине XVI века Хамза Фансури:

 
Его сияние – ослепительный блеск
В каждом из нас.
Он – и чаша, и арык,
Не ищи его далеко, дитя.
 

Это было одновременно и утешительно, и полезно, как и важность отношений «учитель – ученик» в различных суфийских орденах. Поклонение почти святому учителю было положительно воспринято культурой, в которой на протяжении веков господствовали индуизм и буддизм. Философия суфизма, несомненно, сильно упрощалась в процессе ее передачи в массы, но ее суть была сохранена в самом значительном аспекте этого мистического учения: была сохранена идея полной независимости от всех религиозных групп и ортодоксальных толкований Корана. Суфизму претит ритуал. Многие мистики утверждали, что ортодоксальным верующим приходится быть лицемерами, так как они отделяют свою веру от повседневной жизни в материальном мире. Напротив, суфии настаивали на том, что творец пребывает только в духовном мире, таким образом, они стремились опошлить внешний, материальный мир и порвать с ним всякие связи. Суфизм не соглашался с тем, что Аллах пребывает только во внешнем мире.

Учителя-суфии часто объясняли мистические идеи неофитам, употребляя привычные ссылки, как суфии Явы в следующем примере: «Говорят, что зрение человека можно сравнить с кокосовым молоком, которое в конце концов станет маслом; с незрелым бананом, который постепенно зреет. Человеческое зрение совершенствуется Господом постепенно, пока не остается сомнений, что глаз зрит сущность».

Для подавляющего большинства верующих, не считая новых ритуалов, ислам существенно упрощал жизнь. Больше не надо было умиротворять духов жертвоприношениями и поклоняться целому сонму богов и богинь, а только Аллаху и его пророку. Этот дуэт предоставлял верующему защиту от всех видов зла.

Однако многие старые суеверия не желали уходить в прошлое. И по сей день во многих деревнях на яванском побережье перед плаванием рыбаки приносят символическую жертву морским духам. Сохраняются и другие суеверия. В «Девушке с побережья», трогательном романе Тура, основанном на жизни бабушки автора по материнской линии в конце XIX века, есть один очень странный герой, калека-тамбуринщик:

«Посмотри на него, он обезумел еще больше, – замечает мужчина. – Что с ним стряслось?»

«Я слышал, он проклят с рождения, – ответил другой мужчина. – Когда мать носила его, она вырвала ноги у живого краба – потому-то он и не может толком работать ни руками, ни ногами»[172]172
  Прамудья Анаита Тур. Девушка с побережья; пер. Виллем Сэмюэлз, Нью-Йорк, 2002; рукописи двух других романов задуманной трилогии были конфискованы и уничтожены солдатами Сухарто.


[Закрыть].

Одним мусульманским обычаем, действительно потребовавшим полного разрыва с прошлым и принесшим изменение в повседневную жизнь, было табу на употребление свинины. Это стало правилом и публично соблюдалось всеми мусульманами, независимо от того, были они суфистами или ортодоксальными верующими, хотя в тяжелые времена все же допускалось, чтобы мясо свиньи и кабана употреблялось в пищу (как у мусульманских крестьян в Южной Азии), обычно в темное время суток.

С Суматры и Явы Ислам распространился по соседним островам, в частности Борнео, а затем завоевал твердые позиции на Филиппинах, где появились султанаты на архипелаге Сулу и острове Минданао. Первая волна ислама широко распространилась благодаря удачной комбинации обращения в ислам местных правителей, активной торговли купцов-мусульман и смешанных браков, иногда завоевания. С самого начала основными соперниками ислама стали его старые враги с Иберийского полуострова. Решающей оказалась интервенция, которая началась после завоевания де Альбукерке в 1511 году Малакки, что дало португальцам контроль над азиатской морской торговлей. Спустя несколько десятилетий на Филиппины прибыли испанцы и вытеснили мусульман из сегодняшней Манилы, со временем оставив тем лишь зону Минданао – Сулу. Обоим государствам Иберийского полуострова удалось обратить значительную массу населения в католицизм, а в восточной оконечности Явы до XVIII века проживали последователи индуизма и буддизма. На востоке и западе Явы тоже существовали немусульманские отдаленные горные районы.

В начале XVII века мусульманские торговцы, занявшие Сулавеси (Целебес), один из самых изящных островов, созданных самой природой, основали на его юго-западном побережье султанат Макассар. Но распространение ислама в этом регионе совпало с экспансией алчного европейского капитализма. М. Кларк, австралийский историк, описал, как мусульманский флот Макассара принес ислам на границу цивилизации, и если бы он двинулся дальше, то мог бы достичь Новой Гвинеи и северных берегов Австралии. Они начали продвижение как раз тогда, когда появление европейцев остановило распространение Ислама[173]173
  М.Кларк. История Австралии, том 1, Мельбурн, 1962; в 1803 году европейские миссионеры с полуострова Арнемленда в Северной Австралии сообщали о встречах с моряками из Макассара, заявлявшими, что их предки веками посещали северное побережье и принесли местному населению сталь, гончарные изделия и табак. Они сами не были вполне цивилизованными, а их деятельность ограничивалась торговлей, а не истреблением туземцев.


[Закрыть]. Возможно, это положило конец поразительному распространению религии, но тем не менее она продолжает развиваться, и в конечном итоге в самой Австралии образовалась крупная мусульманская община.

Конечно, в том, что европеец, появившийся здесь в XVI веке, был чаще всего португальским или испанским капитаном, явившимся прямо с Реконкисты, бушевавшей на Иберийском полуострове, и жаждавшим лишь одного – продолжать истребление «мавров», было много иронии. И Васко да Гама и Анфонсо де Альбукерке оправдывали свое пиратство в водах архипелаге именно идеей Крестового похода против ислама. Когда Альбукерке захватил Малакку в 1511 году, он положил начало опустошительному разбою, который на протяжении трех веков стал печальной традицией следовавших за ним европейских колонистов:

Он захватывал и грабил все встречавшиеся ему мусульманские суда; он потребовал, чтобы султан Малакки позволил ему построить португальский форт; когда он построил форт, он разрушил мусульманские гробницы, разбирая их на стройматериалы; ко всему прочему он еще казнил крупного яванского купца. Это и дальнейшее поведение португальцев дало основание св. Фрэнсису Ксавье говорить о том, что их знания сводились к спряжению глагола «rapio» – «красть», при этом они выказывали удивительные способности «в изобретении новых времен и причастий». Не удивительно, что они так и не смогли найти поддержки местного населения для своих предприятий на Острове специй[174]174
  Брюс Грант. Индонезия, Мельбурн, 1964.


[Закрыть].

Протестанты из Голландии оказались более удачливыми. Они были не такими жестокими, как португальцы, и соперничество между ними привело к росту цен. Это способствовало доверию местного неселения к протестантам, которые соперничали с их врагами – португальцами. Голландская Ост-Индская компания вскоре установила контроль над Явой, но никогда не прилагала серьезных усилий к христианизации населения, которая дорого бы обошлась компании и мешала бы обычно дружественным отношениям с мусульманскими правителями.

Коммерческие интересы оказались сильнее жажды миссионерства. Кроме того, Религиозные войны в Европе были в разгаре, и протестантские пасторы, вовсе не многочисленные, были чрезвычайно нужны в Европе. Так что и обратившихся в христианство было немного до тех пор, пока в начале XIX века голландское государство не взяло бразды правления у прекратившей существование Ост-Индской компании, подобный сценарий был разыгран и в Индии.

Голландская Ост-Индская компания, как и британская, была среди пионеров первой капиталистической глобализации. В отличие от современных корпораций, старые компании не получали автоматически поддержку правительств Нидерландов и Британии. Но их привилегии позволяли им создавать и содержать свои собственные армии. Голландское правление на архипелаге было жестоким. Более совершенные технические средства давали европейцам возможность управлять островами, что голландцы осуществляли при помощи традиционного правящего слоя Явы, но эффективность их правления не шла ни в какое сравнение с твердой хваткой их британских коллег в Индии.

Запоздалое появление ислама в этом регионе повлияло на то, как религия была воспринята и как она функционировала. Американский антрополог Клиффорд Геерц разделил яванский ислам на два основных направления: абанган (abangan), последователи этой версии ислама верили в синкретичную форму ислама, принимавшую Пророка и Книгу, а также ритуалы, обычаи и традиции их языческого прошлого, и сантри (sanlri), последователи которого были менее гибки, они отказывались принять разницу между божественной истиной и разумом, между безусловной покорностью и интеллектуальной толерантностью и стремились к торжеству «правильного» ислама. «Инаковость и грозное величие Бога, – пишет Геерц, – сильный глубокий морализм, жесткое следование доктрине и нетерпимая элитарность, так свойственные исламу, были совершенно чужды традиционному мировоззрению яванцев[175]175
  Клиффорд Геерц. Религия Явы, Чикаго, 1960.


[Закрыть].

Несомненно, это так, однако, принимая во внимание специфику яванских туземных традиций, здесь трудно не обнаружить ту же модель, что и в других частях исламского мира. Как я пытался продемонстрировать в этой книге, каждая культура, в которую проникал ислам, порождала сходные модификации этой религии.

На самом Аравийском полуострове, как и в Магрибе, Западной Африке и Южной Азии, можно обнаружить местные варианты абанган и сантри. Чаще всего это версии последнего типа, последователи которых с трудом уживаются с другими направлениями в своей религии и беспрерывно спорят о толковании текстов и законов. Но нетерпимость и элитарность отнюдь не являются пороками, присущими лишь исламу. Они присутствуют и в иудаизме, и в христианстве, и даже в индуизме, свидетелем примеров этого можно в любое время стать в Израиле, США или Индии.

Голландское правление в Индонезии было более основательным и деспотичным. И, как результат, менее эффективным, чем у британцев в Индии. Четверть миллиона голландских поселенцев переехали на захваченные острова (это чуть больше, чем количество британцев, переселившихся в Индию за два века), где они создали свою общину, в которой господствовала Голландская реформатская церковь, но она так и не смогла установить абсолютную гегемонию, поскольку другие протестантские церкви и секты размножались по всей колонии. Высокий показатель плотности населения по голландской переписи 1920 и 1930 годов до определенной степени вводит в заблуждение. С самого начала колониальный закон голландских протестантов отказывался признавать какие-либо промежуточные социальные группы между туземцами и белыми, в отличие от их коллег-католиков с Иберийского полуострова, придумавших категорию mestizo – метисы. Согласно голландскому праву, белый человек, который произвел от туземной женщины ребенка и признал его своим отпрыском, тем самым давал последнему статус белого. Если же он не признавал ребенка (а большинство именно так и делало!), тогда последний пополнял ряды местного населения. Отсюда появилась масса белых и голубоглазых туземцев, а большинство белых, составлявших 230000 человек, были в действительности евроазиатами.

Голландские поселенцы были необходимы для контроля над колонией, ресурсы которой определяли экономический статус их родины. Именно экономические причины привязывали голландцев к их владениям на Востоке, и зависимость Амстердама от колоний была намного большей, чем зависимость любой другой европейской державы. Без Явы голландцы стали бы не более чем холодной низиной на краю Северного моря. Тюльпаны вряд ли смогли бы компенсировать им потерю архипелага, ведь, владея им, голландцы являлись третьей колониальной державой в мире по уровню доходов. До Второй мировой войны на голландскую Ост-Индскую компанию приходилось 90 % мировых поставок хинина, 86 % перца, 37 % резины, 19 % чая и сахара, кофе, масла, капока, продуктов из кокосовой пальмы и т. д. Отчаянное желание голландцев вернуться в свои колонии после поражения японцев в 1945 году не имело ничего общего с психологией, цивилизацией, культурой или демократией. Это было стремление, продиктованное исключительно экономикой.

Многие английские историки подчеркивали необычайно утилитарные аспекты голландского правления. Колониальная культура была исключительно бесплодной. За всю историю ее существования не было создано ничего достойного названия литературы, ничего подобного произведениям Киплинга, или Флобера, или Конрада, или Моэма так и не появилось. Голландский джин вряд ли сможет стать заменой отсутствующей литературы. Но не все так просто. На международной арене голландский язык не имел такого значения, как английский. Голландские и индонезийские специалисты могли бы с этим поспорить, доказывая, что Куперус и Мультатули лучше Киплинга или Альберс и Спрингер стоят гораздо выше Моэма. Запоминающийся роман Спрингера «Бандунг, Бандунг» все еще способен вызвать слезы.

М. Кларк обращал внимание на контраст голландцев и иберийцев:

«Португальские католики бесконечно говорили о доблести, голландские кальвинисты – о необычайно большой прибыли. В обсуждении того, как следует применять пряности с Молуккских островов, у них [португальцев] присутствовала какая-то чувственная составная. Перец был им нужен для пищи и лекарств, имбирь – для улучшения стула, гвоздика укрепляла печень, рот и сердце, улучшала пищеварение и предохраняла зрение, а четыре драхмы, выпитые с молоком, усиливали сексуальное желание».

Чего профессор Кларк не заметил, так это того, что большинство португальцев были относительно недавно обращены в католицизм. Их оценка некоторых пряностей была напрямую связана с наследием знахарей и врачей исламской культуры, чьи ученые трактаты о сексуальности и медицине оставили глубокий отпечаток в культуре Иберийского полуострова, эту культуру инквизиция могла подавить, но не уничтожить. Действительно, Голландия эпохи Рембрандта была полна необузданного секса, но вскоре ее постигло наказание в виде кальвинизма. Ко времени, когда голландцы оккупировали мусульманские земли, для получения голландской культурой пользы в целом уже было слишком поздно[176]176
  Голландцы прибыли как завоеватели, и официальный пуританизм был доминирующей идеологией, действительно сильно повлиявшей на тех туземцев, которые получали голландское образование и, следовательно, заняли крайне агрессивную позицию по отношению к сексуальности в исламе. Однако большинство местного населения получило образование лишь после получения независимости. Несмотря на религиозность мулл, на островах писали и устно передавали (часто фрагментами) оппортунистические эпические поэмы. В замечательном эссе «Профессиональные сны» Бенедикт Андерсон обсуждает два классических произведения Серата Синтини и Салака Гатолоко, лучше всего демонстрирующих конфликт между официальной и неофициальной культурами. Откровенная сексуальность поэзии и обращение к теме мужской гомосексуальности вызывали гнев голландских ученых, которые считали такую поэзию «отвратительной». Должно быть, они также признавали ее опасной, поскольку две работы по данному вопросу уже выдвинули на передний план тот аспект, о котором пуритане Британии и Голландии бесконечно мечтали и жестко подавляли. Сентини игриво раскрывает лицемерие ортодоксальных верующих. Андерсон пишет о «расточительстве в отношениях между религией и сексуальностью. Это хорошо видно в эпизоде, где Себоланг после бессонной ночи фелляции и взаимной мастурбации с двумя тинейджерами, приверженцами сантри, невозмутимо встает для проведения утренних молитв»; Бенедикт Андерсон. Спектр сравнений, Лондон – Нью-Йорк, 2000.


[Закрыть].

Есть основание предполагать, что некоторые голландцы прекрасно пользовались новой обстановкой для того, чтобы преодолеть пуританскую этику и научиться у яванцев обоих полов расширять свой ограниченный сексуальный горизонт, хотя любое обобщение в этом отношении, конечно же, было бы глупым. Многое в сексуальной культуре Индии было откровенно низменным. В конце 1930-х годов против гомосексуалистов была проведена широкомасштабная акция, настоящая «охота на ведьм», в которой участвовало множество высокопоставленных лиц и известных ученых, причем ее масштабы были беспрецедентными в истории британской и французской империй.

В сфере экономики, в качестве своих агентов голландцы использовали китайских торговцев (как евреев, использовавшихся в качестве посредников аристократией Восточной и Центральной Европы во избежание прямого контакта с арендаторами и крепостными), опираясь на местную родовую аристократию для поддержания повседневного порядка. Большинство правителей были ленивы и слабы, и, чтобы в XIX веке возникли настоящие проблемы, понадобилось восстание, возглавленное опальным принцем. Тем временем, чем больше войск отправлялось на восток, тем больше товаров двигалось на запад, а с ними и прибыль, так страстно ожидаемая господами в Амстердаме.

Как долго это могло продолжаться? Как могло местное население отреагировать на три столетия колониального угнетения? Каким оружием они обладали? Примечательно, что серьезную попытку основания партии, подобной Индийскому национальному конгрессу, основателем которого был англичанин-либерал, и возможно вдохновленной ее примером, совершил метис и потенциальный политический лидер. Идея исходила от Эдуарда Дауэса Деккера, великого Мультатули. Он основал в 1912 году Индийскую партию как «многорасовую организацию, целью которой было отобрать острова у тех, кто построил здесь свои дома». Новая партия выступала против прямого правления из Амстердама и требовала независимости и расового равноправия. Это означало прошение о статусе доминиона, но с одним важным отличием. В отличие от Австралии и Новой Зеландии, местные голландцы, евразийцы, а также туземцы Явы и Суматры должны были получить равные права. В итоге должен был появиться не «белый», а многорасовый доминион. Колониальная администрация не потерпела подобного предложения – партия была запрещена, а ее лидер изгнан с Явы.

Отказ колониальных властей допустить создание светской многорасовой конституционной партии породил огромный вакуум. Вскоре стало очевидным, что он не исчезнет благодаря созданию полных наилучших побуждений, но неэффективных организаций, подобных «Буди Утомо» («Высокая цель»), «Буди Утомо» была создана студентами Батавии (совр. Джакарта) в 1910 году с целью социальной и образовательной модернизации островов, одновременно было написано прошение о назначении более просвещенных чиновников колониальной администрации. Группа должна была служить скорее нуждам небольшого на Яве среднего класса, но не крестьянам и плантационным рабочим, составлявшим подавляющее большинство населения.

Помощь пришла с неожиданной стороны – от мусульманской торговой организации «Сарекат Ислам» («Союз ислама»), которая была создана яванскими торговцами батиком в 1909 году с целью защитить интересы индонезийцев от китайских купцов. В 1870 году колониальная политика официально стала «либеральной» в изначальном смысле слова. До тех пор даже голландцы не могли приехать в колонию без специального паспорта. Теперь ограничения были сняты, и практически любой человек мог попасть в Ост-Индию. Здесь и искали прибежища китайцы, спасавшиеся от хаоса, наступившего в Китае после Тайпинского восстания. Они говорили исключительно на китайском языке и, кроме общения по вопросам купли-продажи мало интересовались местным населением. Однако даже они были связаны особенностями старой паспортной системы и правилами оседлости, запрещавшими любому, кого голландцы сочтут китайцем, проживать за пределами указанных гетто в городах и свободно передвигаться по территории колонии. Эти законы стали рушиться после 1905 года и полностью исчезли к 1918 году. Тогда-то и хлынул настоящий поток эмигрантов-«китайцев», которым был «абсолютно незнаком китайский язык, но они легко адаптировались к местному питанию, обычаям и языкам». Вот почему до сих пор охранявшиеся законом яванские торговцы батиком пришли в панику.

В 1912 году Тьокроаминото, бизнесмен из Сурабайи, стал председателем «Сарекат Ислам», расширил организацию и призвал к борьбе против деятельности христианских миссионеров. Те не создавали серьезных проблем, поэтому объявленная борьба была плохо замаскированной попыткой мобилизовать местное население против голландского присутствия. Ленин, изучая ситуацию на расстоянии, проницательно отметил зарождение массовой националистической политики, связанной с исламом и появлением местной капиталистической интеллигенции. Голландцам понадобилось чуть больше времени (около десяти лет), чтобы прийти к тому же заключению.

За 1912–1922 годы «Сарекат Ислам» пережила пик своего роста. Сторонники и сантри, и абанган вступали в ее ряды, заявляя о рождении объединенной, окрашенной в зеленый цвет ислама национальной организации, готовой к жертвам в борьбе против голландцев. В этот же период более жестко настроенные мусульмане, сторонники течения сантри, вступили в «Мухаммадья», модернистское исламское общество, с установкой на самопожертвование: оно было явно аполитичным и ограничивалось идеей распространения образования и созданием проектов социального обеспечения. Его основатель, Хаджи Дахлан, был последователем каирского реформатора Абдуха и прогрессивным мусульманином. Он был организатором движения «Мусульманские женщины», открывал для них школы, поощрял создание бойскаутских групп и футбольных команд, а также разработал учебный план, совершенно несвойственный крестьянским школам. Организация пользовалась уважением даже среди немусульман, и в ближайшие годы некоторые из ее членов стали высказываться в пользу полного отделения религии от политики, то есть секуляризации де-факто.

Молодые состоятельные люди с Явы или Суматры иногда искали убежища вдали от голландских колониальных владений, исчезая в Хиджазе во время совершения хаджа в Мекке. Некоторые не возвращались. Какая-то часть выбирали антиколониальную борьбу, но их мусульманская риторика часто была лишь национализмом в религиозных одеждах. Оглядываясь в прошлое, они пытались вспомнить первых паломников в Мекку, увидеть в них предшественников или вестников т. н. политического ислама, расцвет которого начался после 1965 года, однако такое искушение следовало преодолеть, поскольку такой взгляд был неисторичен. Фактом было желание сражаться и победить голландцев, и все большее количество социальных групп были готовы искать пути для этого. Кроме того, хадж совершался из века в век, и голландцы не осмеливались помешать этому, хотя и следили за этим из консульства в Джидде. В зависимости от периода, хаджи приносили в голландские колонии различные исламские течения: в 1820-х годах это был ваххабизм, в 1850-х годах – новые формы суфизма, в 1890-х годах – модернизм в стиле Абдуха и аль-Афгани.

Первые националисты и, позднее, многие коммунисты стремились занять промежуточную позицию между набожностью и рационализмом, мистицизмом и наукой, воображением и интеллектом. Лобовую атаку на религию сочли неуместной. Но тогда, как и сейчас, они хорошо знали, что именно взаимоотношение реальных сил, а не религия определяло облик мира. Все союзы должны были выстраиваться исходя из этого. В итоге подлинным полюсом притяжения была не Мекка и даже не османский Стамбул, в котором за много лет угасло множество надежд, так и не принесших никому реальной помощи, а Токио. События, развернувшиеся в Японии в эпоху Мэйдзи, казались так же далеки, как Стамбул. Но теперь османский военный корабль «Эртогрули», зашедший в 1890 году в Сингапур по дороге в Японию, вызвал взрыв энтузиазма у местного населения. Европейская торговля африканскими рабами нуждалась в оправдании расизма. Позднее это стало ключевым моментом в деле созидания европейского империализма. Жертвы реагировали, создавая мировоззрение сопротивления и борьбы. Когда «Эртогрули» причалил в Сингапуре, воодушевленные националисты спрашивали себя, не положит ли это начало турецко-японскому союзу против европейских империй?

Победа японцев над флотом императорской России в 1905 году была с энтузиазмом встречена колониальным миром. Для многих это стало свидетельством возрождения Азии, и многочисленные националисты-интеллектуалы в колониях рассматривали Страну восходящего солнца как потенциального союзника. В Бенгалии, как и на Яве, новости об успехе Японии доходили и до сельского населения. Традиционная культура архипелага внесла мистический элемент в эту историю: пошли слухи о большом корабле, «который приплывет сквозь облака вместе с японской армией, которая победит голландцев». Еще более фантастическую надежду выразил «Ал-Имам», мусульманский журнал, выпускавшийся в Сингапуре: якобы Япония, нуждавшаяся в обращении в одну из мировых религий для выживания в современном мире, вполне может выбрать ислам. Почему? Потому что только ислам гарантировал расовое равноправие, тогда как христианство – религия «белых империй» – никогда не относилось к японцам как к равным, и поэтому, как отмечалось в газете, «читателя не удивит, если мы скажем, что мусульманская Япония станет лидером всех народов к востоку от Бабал-Мандаба “ключа к Красному морю”[177]177
  По поводу конкретно этой и другой подобной информации см. Михаэль Фрэнсис Лаффан, Исламское национальное единство и колониальная Индонезия, Лондон & Нью-Иорк, 2003.


[Закрыть]. Даже когда стало ясно, что звезда и полумесяц не заменит японцам восходящее солнце, Япония по-прежнему оставалась источником вдохновения для азиатского национализма[178]178
  Когда после Первой мировой войны победители основали Лигу Наций, Япония (тогда бывшая среди стран-победительниц) предложила, чтобы Устав Лиги ликвидировал расизм. Сама эта мысль оскорбила Соединенные Штаты и Британию, и на предложение сразу же было наложено вето.


[Закрыть]. Но вскоре, и не менее сильно, задули и другие ветры.

В 1914 году голландский марксист Хенрик Снивлиет основал Индийскую социал-демократическую ассоциацию. Она состояла из горстки марксистов, включая Тан Малаку и Семауна, позже ставших основателями Индонезийской коммунистической партии (КИИ). До этого они вступили в «Сарекат Ислам», чтобы заниматься там «работой с массами». Победа Русской революции 1917 года создала врага и Японии, и всем ярым националистам. Последователи Тан Малаки и его товарищей теперь начали открыто агитировать в рамках «Сарекат Ислама» за более явную революционно-освободительную позицию партии. Делегация от организации посетила Конференцию тружеников Востока в Баку в 1920 году. Именно здесь, в присутствии сотен делегатов от разных стран мусульманского мира, Григорий Зиновьев, бывший тогда председателем Коминтерна, крайне эмоционально призвал мусульманский мир начать джихад против всех империй. В ответ раздались аплодисменты и выстрелы в воздух.