Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

И последнее. Есть мнение, что гнусности режима Саддама Хусейна на местном уровне настолько отвратительны, что для избавления от него все средства хороши. Так как Война в Заливе не завершилась победным маршем на Багдад, США и Британия не смогли провозгласить это официально, но давали понять нечто подобное в каждом информационном брифинге и в каждом комментарии на тему войны в Ираке. Никакую тему последователи левых бюрократов не лелеяли так, как эту. Принимая во внимание тот факт, что Саддам – арабский Гитлер и что «фашизм хуже, чем империализм», все здравомыслящие люди должны сплотиться вокруг американских подразделений авиации стратегического назначения. Эта линия аргументации фактически является ultima ratio[77]77
  Ultima ratio – последний довод (лат.).


[Закрыть] в пользу блокады; по словам президента США Билла Клинтона, «санкции будут до конца времен или пока существует Саддам»[78]78
  См. статью Барбары Кроссетт. Многокомнатная собачья конура для Ирака. «Нью-Йорк Таймс» от 23 ноября 1997 года.


[Закрыть]. В том, что режим партии «Баас» является жестокой тиранией, сомнений ни у кого не было, но западные канцелярии не хотели этого замечать, пока Саддам Хусейн был их союзником.

Что уникально в описании жестокостей режима, так это бедная фантазия. Большинству курдов в Турции, где курдский язык запрещен даже в школах, а армия изгнала 2 миллиона людей с родных земель во время воины против курдского населения, всегда приходилось хуже, чем курдам в Ираке. Там – каковы бы ни были другие преступления Саддама – никогда не делалось подобных попыток полного уничтожения целого народа, целой культуры. Однако, будучи членом НАТО и кандидатом в ЕС, Турция не страдает от каких-либо, даже самых скромных, санкций, напротив, она во всем полагается на помощь Запада в проведении подобных репрессий. Похищение Окалана[79]79
  Окалан Абдулла – лидер курдской Организации Конгресс за свободу и демократию Курдистана (до 2002 года Партия рабочих Курдистана, запрещена как террористическая) в Турции, с 1999 года отбывает пожизненное заключение по обвинению в терроризме.


[Закрыть] уместно дополнить похищением Вануну[80]80
  Вануну Мордехай – израильский физик-ядерщик, выдавший в 1986 году подробности секретной ядерной программы Израиля, похищен «Моссадом», 17 лет провел в заключении, освобожден в 2004 году.


[Закрыть], которое англо-американские средства массовой информации сопроводили поощрительным репортажем о прогрессе и демократизации Турции. Разве кто-нибудь предлагал послать войска быстрого реагирования к озеру Ван, запретить полеты над Аданой, а тем более нанести упреждающий удар по Димоне?

Если судьба курдов привлекала пристальное внимание за рубежом, репрессии, санкционированные партией «Баас», конечно, не миновали и арабского населения Ирака. А как обстоят дела у надежного союзника Запада, граничащего на юге с Ираком? Саудовское королевство даже не притворяется, что соблюдает права человека так, как их понимают в Гарварде, или проводит выборы так, как привык Вестминстер, не говоря уж об отношении к женщинам, какое не позволялось даже в средневековой России. Но ни за одно государство арабского мира в Вашингтоне не поднимают больше тостов. В убийствах и пытках Саддам никогда не мог сравняться с Сухарто, при котором массовые казни в Индонезии намного превосходили подобные акции в Ираке. Однако никакой другой режим в странах «третьего мира» не удостаивался таких больших похвал Запада, как кровавое правление Сухарто, тогда как все эти годы правление Саддама было объявлено таким большим злом, что его свержение стало моральным императивом всего «прогрессивного» мирового сообщества.

В 1995 году, в то самое время, когда американские и британские военно-воздушные силы стирали в порошок отступника в Багдаде, Клинтон и Гор с распростертыми объятиями встречали своего старого друга из Джакарты[81]81
  Сухарто – «стареющий, поддерживаемый военными лидер Индонезии, а также человек, который очень хорошо знает, как держать недовольных под контролем», – привлек к себе такое же внимание, как кинозвезда, сообщала «Нью-Йорк Таймс». «Когда в пятницу он прибыл в Белый дом к президенту США с “частным” визитом, помещение Кабинета было забито высшими чиновниками, готовыми его приветствовать. Там были вице-президент Гор вместе с Государственным секретарем Уорреном Кристофером, главнокомандующий объединенными силами НАТО и военный советник президента генерал Джон Шаликашвили, министр торговли Рональд Браун, представитель президента США по вопросам международной торговли Микки Кантор и советник по национальной безопасности Энтони Лейк и многие другие. “В помещении не было ни одного пустого стула”, – сказал один из участников встречи. Никто еще не обращался с индонезийцами с таким почетом, и это говорит о том, как сильно изменились приоритеты в мире». «Нью-Йорк Таймс» не оставляет никаких сомнений в этом, поясняя, что «Сухарто сидит на последнем возникающем рынке: это около 13000 островов с населением 193 миллиона человек и экономикой, темпами роста превышающей 7 % в год. Эта страна остается предельно коррумпированной, и семья г-на Сухарто контролирует ведущий бизнес, и ему конкуренты в Джакарте и не думают бросать вызов. Но у г-на Сухарто, в отличие от китайских лидеров, хватает ума постоянно радовать Вашингтон. Он отдал предпочтение государственному регулированию экономики, открыл Индонезию иностранным инвесторам и не позволил Японии, крупнейшему поставщику иностранной помощи Индонезии, присвоить больше четверти рынка импортируемых в страну товаров. Поэтому президент Клинтон, соблюдая приличия, пожаловался на репрессивную политику Индонезии в Восточном Тиморе, где продолжаются антиправительственные протесты, но потом быстро перешел к делу и заручился поддержкой г-на Сухарто идеи развития открытого рынка на ежегодной встрече стран Азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества, которая пройдет в Осаке в середине ноября. “Он – парень нашего типа”, – сказал один из главных чиновников администрации президента, который часто занимается азиатской политикой».
  См. статью Дэвида Сангера «Реальная политика: почему Сухарто тут, а Кастро там» в «Нью-Йорк Таймс» от 31 октября 1993 года.


[Закрыть].

Блэр посылал индонезийскому диктатору британское оружие вплоть до 1997 года, а перед самым падением Сухарто приветствовал его режим на евро-азиатском саммите в Лондоне, осудив тем не менее бирманскую хунту, число жертв которой было неизмеримо меньше, чем режима Сухарто, но поведение по отношению к иностранным инвесторам менее приемлемое.

Практически все аргументы для оправдания бомбардировок и блокады Ирака хромают на обе ноги, однако существует еще одна очень широко распространенная отговорка. Пусть другие государства являются такими же агрессорами, пусть они еще более активно и результативно занимаются разработками в области ядерного оружия, и точно так же плохо обращаются с большинством собственных граждан, как и Ирак. Ну и что из этого? Нельзя устранить всю несправедливость за один раз, нельзя исправить все зло в мире одним махом, если можно сделать доброе дело только в каком-то одном месте, то почему не здесь? Даже если мы сделаем только одно доброе дело, разве это не лучше, чем не делать добра совсем? Лучше двойные стандарты, чем вовсе никаких стандартов. Такова теперь ортодоксальная казуистика апологетов режимов Клинтона и Блэра, которая применяется в тех случаях, когда отрицать невыгодную реальность, а именно – саудовцев, израильтян, индонезийцев, турок и т. д., становится невозможно. «Нам нужно привыкнуть к идее двойных стандартов», – пишет личный помощник Блэра по международным делам, бывший дипломат Роберт Купер, причем совершенно открыто[82]82
  Роберт Купер. Постмодернистское государство и мировой порядок, Лондон, 1996 год.


[Закрыть]. Лежащая в основе этого цинизма максима такова: мы будем наказывать за преступления наших врагов и награждать за преступления наших друзей. Не является ли она, во всяком случае, более предпочтительной, чем всеобщая безнаказанность? Ответ на данный вопрос прост: если следовать этой линии, то «наказание» не уменьшает, а порождает преступность, и порождают ее как раз те, кто вершит суд. Войны в Заливе и на Балканах являются азбучными примерами т. н. «развязывания рук» при избирательной бдительности.

Эти два военных конфликта не идентичны, поскольку в Югославии не было никаких стратегически важных полезных ископаемых. Но если происхождение этих конфликтов различно, то идеология едина. Купер демонстрирует это с удивительной ясностью. С одной стороны, объясняет он без всякого стеснения, «причиной Войны в Заливе было не то, что Ирак нарушил нормы международного поведения», ведь к захватам территории, которые совершали другие государства, Запад относится достаточно терпимо, а то, что Западу нужно было сохранить в своих руках «жизненно важные нефтяные запасы». С другой стороны, западные страны не должны были ограничиваться такими узко-материальными интересами, а обязаны замахнуться на более глобальные цели: «Совет постмодернистским государствам состоит в следующем – поймите, что вмешательство в дела менее развитых государств становится житейским делом, такое вмешательство может не решить проблем, но может успокоить совесть. И поэтому оно не обязательно становится хуже». Эти слова написаны перед нападением на Косово, прямо перед «блицкригом» НАТО. Подобное успокоение совести стоило, что, в общем, вполне предсказуемо, массы смертей и разрушений. В сущности, сама эта фраза, какой бы изобличающей она ни была, нуждалась в некоторой корректировке, чтобы охватить реалии вторжения Запада на Балканы. Какое обоснование стало главной, с официальной точки зрения, причиной того, почему авиационная атака НАТО, которая, как обещал Альянс в лице своего Генерального секретаря, должна была стать делом нескольких часов, растянулась на месяцы? Необходимость «сохранения лица».

Умонастроение, лежащее в основе этого положения, четко выражено британским премьер-министром в конфиденциальных меморандумах своим помощникам. Имеется ряд тезисов – на первый взгляд несовместимых, – которые в действительности связаны меж собой. Они также связаны с жесткостью позиции и защитой интересов Британии. Тони Блэру принадлежат следующие слова: «Нам не следует надеяться, что у нас есть шанс отстоять довод "защиты Британии”, если на деле окажется, что мы осуществляем скорее антизащиту». То же самое с беженцами и преступлениями, Блэр утверждал: «Может показаться, что эти вопросы не связаны с патриотизмом, но они с ним связаны, отчасти потому, что они глубоко задевают британские интересы и политические инстинкты». Каковы средства для достижения этих целей? «Косово должно оставить всякие сомнения в нашей силе, мы должны принимать жесткие меры и в отношении беженцев, и в отношении преступлений». Беженцы этой балканской войны, порожденные одной разновидностью жесткости, могли теперь в полной мере наслаждаться плодами другой: «В отношении беженцев мы должны придавать большое значение высылке, кроме того, если счета за благотворительную помощь пострадавшим от военных действий действительно начнут уменьшаться, это тоже нужно приветствовать».

Эти размышления ничтожного британского властителя завершаются бесподобной инструкцией: «Я должен лично ассоциироваться с этим настолько, насколько это возможно»[83]83
  Меморандумы с военно-морской базы союзников от декабря 1999 года и 29 апреля 2000 года, опубликованные «Таймс» 16 и 27 июля 2000 года. «Что касается преступлений, нам надо выдвигать на передний план самые жесткие меры, – навязчиво повторяет премьер-министр. – Нужно принять жесткие меры с самыми серьезными последствиями, что оказало бы воздействие на всю систему, допустим, лишение молодых правонарушителей водительских прав. Но это нужно сделать как можно скорее, и я лично должен ассоциироваться с этим». Эти документы являются моделью поведения британских правителей в данной ситуации; фраза, описывающая ее, породила лаконичный неологизм Александра Кокберна – контрпанч, 16–30 мая 1999 года.


[Закрыть]. Как будто мы на Пьяцца-ди-Венеция 1920-х годов![84]84
  Пьяцца-ди-Венеция – главная городская артерия Рима. Вероятно, автор имеет в виду «марш на Рим» итальянских фашистов в 1922 году, когда фашистская партия захватила власть в стране, намекая на сходство в мировоззрении Блэра и Муссолини.


[Закрыть]

Что касается разрушений, которые вызвали военные действия, то результат интервенции на Балканах бледнеет перед отчетами по Ираку. Здесь результатом военных действий стало массовое уничтожение невинных людей. Давайте оценим тщеславие наших лидеров. Клинтон и Блэр несут личную ответственность за смерть сотен тысяч малых детей, бессердечно убитых, чтобы «сохранить лицо». Если мы возьмем самую низкую цифру детской смертности в этот период (300000 убитых) и предположим, что преждевременная дань смерти среди взрослых составила еще 200000 человек, то придем к выводу, что свершилось одно из самых массовых убийств последней четверти XX века. Средние цифры, которые приводит Денис Холидей, доводят общий итог погибших до миллиона с лишним человек. По сравнению с этим непосредственно Война в Заливе выглядит мелким конфликтом – не более 50000 погибших. Самым кровавым преступлением Саддама Хусейна, причем соучастником этого злодеяния был Запад, стало нападение на Иран, унесшее 200000 жизней мирного населения. Геноцид в Руанде унес жизни около 500000 человек. Можно с полным основанием сказать, что по количеству погубленных детей и взрослых нападение на Ирак силами западных стран, вероятно, достойно вступить в эту лигу. Если же мы хотим более точно распределить политическую ответственность, то на совести Клинтона, находившегося у власти с 1992 года, девять десятых погибших, остальные – на совести Блэра, находившегося у власти с 1997 года. Поскольку без американцев и британцев эта блокада была бы давно снята, нет необходимости рассматривать роль в этом деле других западных лидеров, хотя они, безусловно, проявили себя трусами.

В 1964 году, через несколько месяцев после прихода к власти в Великобритании правительства Гарольда Вильсона, социалист-политолог и теоретик Ральф Милибанд предупредил поколение 1960-х годов, ликовавшее по поводу окончания тринадцатилетнего правления консерваторов и жаждущее видеть в любых признаках реформ символы прогресса, что международная политика лейбористов практически сплелась с политикой Вашингтона, и они совершают роковую ошибку.

Это, как он предсказывал, и должно было определить все действия режима. Не прошло и года, как его предсказание сбылось. Вильсон поддержал Америку в войне во Вьетнаме, как только президент США Линдон Джонсон в 1965 году отправил туда американские экспедиционные силы. Полная мера политического загнивания лейборизма сделалась очевидной. Жалкий конец старых лейбористов после десятилетнего бесплодного пребывания у власти можно было предсказать заранее, еще во время этой бесполезной, рабской и грязной имперской войны. В Соединенных Штатах борьба против войны во Вьетнаме покончила с карьерой Джонсона, а в конце концов, и Никсона. В Британии она обеспечила Вильсону, Каллагэну и их коллегам полное презрение любого британца, который был духовно моложе двадцати пяти лет, не говоря уже о лишенном иллюзий старшем поколении.

Но блокада Ирака – это не вторая война во Вьетнаме. Она гораздо мельче и по целям, и по масштабам, и по средствам. Но есть и еще одно различие. На этот раз Британия не просто дипломатическими и идеологическими средствами поддерживала американские варварства, она активно участвовала в них в роли военного союзника. Достижения старых лейбористов, как бы позорны они ни были, ничто по сравнению с одиозностью их преемников.

После событий 11 сентября 2001 года военные прожектеры в Пентагоне вновь подняли вопрос об отстранении Саддама Хусейна от власти. Если против Ирака начнется новая война, то так называемая «война с терроризмом» превратится в полную свою противоположность. Комбинация гнева и отчаяния приведет к тому, что все больше и больше молодых людей в арабском мире и на всем земном шаре почувствуют, что единственным ответом террору государственному является террор индивидуальный.

Часть III
Ядерные пустоши Юго-Восточной Азии

«Вот как стало видно мое горе:

Его пыль, годами скапливавшаяся кучами в моем сердце, В конце концов, достигла моих глаз,

Горечь стала настолько явной, что Я должен был послушаться, когда мои друзья Велели мне промыть глаза кровью.

Тогда все немедленно зальется кровью —

Каждое лицо, каждый кумир, все станет красным.

Кровь зальет солнце, смыв его золото.

Луна обольется кровью, кровь затмила ее серебро.

Небо обещает кровавый рассвет,

И ночь будет плакать одной кровью.

И кровь будет течь. Будь она проклята!

Будет только ненависть, одетая в цвета смерти.

Не позволяйте, чтобы это случилось, друзья мои,

Лучше верните мне все мои слезы,

Их хватит, чтобы очистить мои глаза, полные пыли,

И смыть навсегда кровь с моих глаз».

Фаиз Ахмед Фаиз (1911–1984), Стихи, оплакивающие массовые убийства в Восточном Пакистане (Бангладеш), март 1971 года

«Пакистан, как и Израиль, государство идеологическое. Отнимите у Израиля иудаизм, и он развалится, как карточный домик. Отнимите у Пакистана ислам и сделайте его светским государством, и он развалится. В последние четыре года мы стараемся культивировать исламские ценности».

Генерал Зия-уль-Хак (1916–1989) глава военной администрации Пакистана, 1981 год

«Добро есть не что иное, как любовь, рожденная состраданием».

Спиноза

15
Дело Анвара Шейха

В 1989 году фетва[85]85
  Фетва (араб.) – в мусульманских странах решение высшего религиозного авторитета (муфтия) о соответствии того или иного действия или явления Корану и шариату.


[Закрыть] аятоллы Хомейни против Салмана Рушди заставила арабскую литературно-критическую мысль обороняться. Мир ислама охватила гнетущая тишина. Свобода слова, уже и без того ограниченная, в Каире и Алжире была окончательно задушена. Однако страх овладел также Нью-Йорком и Лондоном. Здесь можно усмотреть некоторую аналогию с атмосферой, создавшейся в Соединенных Штатах после 11 сентября 2001 года. Тогда, как и теперь, некоторые издатели сами установили для себя жесткую цензуру. Потрясенные авторы сообщали о неоконченных литературных проектах, напуганные интеллектуалы вынуждены были говорить шепотом, спешно изменились сатирические фельетоны и различные названия. На джазовой записи «Джихад» были переклеены этикетки; исламская американская рок-группа «Доктор Джихад и интеллектуальные партизаны-мусульмане» после удара террористов по Пентагону отказались от этого названия. Анвар Шейх – человек, отказавшийся поддаться общему страху.

В юности он верил искренно и страстно. Позднее схватка с верхушкой духовенства стала отличительной чертой его биографии. В течение почти двух десятилетий в столице Уэльса Кардиффе этот бывший кондуктор автобуса в одиночку ведет беспрестанную кампанию против «мулл и политиков, которые рядятся в одежды ислама, чтобы оправдать свои ужасные деяния». И он добился значительных результатов.

Я впервые услышал о Шейхе несколько лет назад. Один мой старый лахорский друг, профессор исламского права одного шведского университета, приехал в Британию с визитом, и мы встретились, чтобы обсудить положение в мире. Он спросил, слышал ли я об Анваре Шейхе. Я сознался в своем невежестве. Профессор был искренне удивлен. Как можно быть таким несведущим в эти мрачные времена? Этот человек из Кардиффа защищает ценности Просвещения с таким мужеством и энергией, которые заслуживают нашего уважения. «Разве ты не читал «Дейли Джанг?» – с некоторым раздражением спросил меня мой друг. Он имел в виду консервативную ежедневную газету на языке урду, которую публикуют в Лондоне и рассылают по всей Европе. Мой друг читал ее в Стокгольме, чтобы быть в курсе политики Юго-Восточной Азии. Я объяснил ему, что поддерживаю прямой контакт с Пакистаном. Ежедневные разговоры по телефону с матерью в Лахоре сильно способствовали превышению моего банковского кредита, однако давали мне гораздо больше, чем «Дейли Джанг». Однако и моя мать никогда не упоминала об Анваре Шейхе. Не знала она и о том, что памфлеты Шейха вызывают такое беспокойство среди исламских фундаменталистов в Западной Европе и Юго-Восточной Азии.

Через несколько недель после этого разговора я составил подборку вырезок из прессы, выходящей на урду в Британии. Стало очевидным, что волнуются не только жесткие фундаменталисты. Мусульмане в Стокгольме, Копенгагене, Берлине, Париже и Амстердаме, а также в Лондоне, Бирмингеме, Брэдфорде и Глазго передавали друг другу труды Шейха и обсуждали содержащиеся в них богохульства. Новости распространялись в основном устно. Гневные письма на урду в газеты только усугубляли ситуацию.

Свою первую книгу, «Вечность», Шейх опубликовал в марте 1994 года. Сам ее издал, сам рекламировал, сам распространял. Ее нельзя было купить в магазине, а можно только заказать по почте из Кардиффа. Основной тезис книги был прям и откровенен: подобно мутазилитам IX века Шейх подвергал сомнению достоверность Откровения. Он бросал вызов святости Корана. Отклик в лондонской «Дейли Оваз» был не менее откровенен и прям: «АНВАР ШЕЙХ ИЗ КАРДИФФА – РЕНЕГАТ И ЗАСЛУЖИВАЕТ СМЕРТИ».

Зная о том, как накалены страсти внутри мусульманского сообщества, я искренне удивился тому, что тон писем с осуждением Шейха в исламской прессе был довольно умеренным. Поощренный откликом, Шейх написал новый памфлет. В ответе на него обнаружилось, что мусульманское сообщество заволновалось. «Дейли Джанг» от 19 августа 1997 года опубликовала письмо от г-на Абдула Латифа из Олдхэма (Ланкашир). Заголовок «Грязная антиисламская кампания», придуманный для того, чтобы дать читателю понять, о чем идет речь, не вязался с истинным тоном письма, фактически мольбой о помощи, давшей редкую возможность проникнуть в образ мыслей британских мусульман, которые были верующими, но не стали фанатиками:

«В «Джанге» было опубликовано несколько откликов на книгу Анвара Шейха «ислам: арабское национальное движение». Простые мусульмане умоляют своих ученых дать сокрушительный отпор тому, что написано в этой книге, однако богословы хранят молчание, что удивительно. Разве в Британии нет ни одного мусульманина-богослова, который может опровергнуть критику, которой подверг ислам Анвар Шейх?

Наши ученые должны заметить, что время пугать «убийц ислама» фетвами миновало. В наше время общественное мнение можно удовлетворить только аргументами. Еще одной причиной для написания этого письма является то, что моему сыну-аспиранту, который в недавнем времени был благочестивым мусульманином, теперь больше нет дела до ислама. Я узнал, что какой-то христианский миссионер дал ему книгу Анвара Шейха. Именно изучение этой книги отвратило моего сына от ислама.

Правда состоит в том, что мы, мусульмане, поступили глупо, выступив с протестами против книги Рушди, потому что Рушди по сравнению с Анваром Шейхом ничто. Рушди, чтобы привлечь внимание к своему роману, сфабриковал неправду, и мы могли объяснить это нашим детям. Анвар Шейх, напротив, основывает свою работу на цитатах из Священного Корана и хадисах, которые являются краеугольными камнями нашей веры».

Через неделю та же газета опубликовала письмо в том же духе от М. Анвара, мусульманина из Амстердама. Это тоже была мольба к ученым богословам детально развенчать ереси Анвара Шейха, чтобы не допустить распространения заразы среди молодого поколения и не отвратить его от веры отцов. Нота отчаяния в этом письме была обычным тропом авторов писем в газеты на урду. Хотя корреспонденты из Западной Европы и осуждали Шейха, подавляющее большинство не призывало ни убить его, ни хотя бы сжечь его «убийственные» книги. Люди требовали авторитетного опровержения.

Хотя Шейха клеймили как отступника, то есть обвиняли в преступлении, которое по законам шариата наказывается смертью, мусульманские лидеры совсем не хотели, чтобы этому делу была придана широкая огласка. Верующим советовали сохранять спокойствие. Кари Сайяд Хусейн Ахмед из Лидса утверждал:

«Нас уже однажды обманули. Сатана Рушди был никому не известной личностью. Мы объявили фетву и назначили награду за его голову. Не сделай мы этого, Рушди исчерпал бы все свои жалкие возможности, но безумец его типа не мог бы даже и подумать об оскорблении пророка. Рушди и Шейх принадлежат к одному племени. Люди не должны организовывать протесты с тем, чтобы Анвар Шейх не получил международной славы».

Аналогия между Шейхом и Рушди неуместна. Шейх считает себя серьезным историком и не измышляет небылиц. Рушди был развенчан как коррумпированный модернист, созданный в Кембридже, человек, далекий от жизни простых мусульман. Шейх – крестьянин из Пенджаба, его юность прошла в самом сердце исламского субконтинента. Он хорошо знает свой предмет. Даже слишком хорошо.

Его прозе вообще присуща повторяемость, а временами в его аргументацию вкрадывается некоторая бессвязность. Но именно это может оказаться полезным, если написанное предназначается для аудитории, привыкшей к религиозным текстам и проповедям, как правило, отличающимся повторяемостью и бессвязностью. Книги и памфлеты Шейха циркулируют по всему мусульманскому сообществу в Западной Европе и Пакистане в виде самиздата в бывшем Советском Союзе и мультипликационных фильмов Аарона Макгрудера в Соединенных Штатах после 11 сентября. Их читают, копируют, передают друг другу и без конца обсуждают. Именно это и делает Шейха опасным оппонентом ортодоксального ислама. Шейх – его внутренний враг. Когда я, в конце концов, встретился с ним, меня поразила его самоуверенность: «Им никогда не удастся заткнуть мне рот, потому что я говорю для миллионов бессловесных мусульман».

В своем памфлете «Ислам: арабское национальное движение» Шейх стремится подорвать основы ислама. Он делает это, сравнивая Мухаммеда с Аллахом. Утверждение, что он делает так, просто подчиняясь предписанию Корана, можно счесть лукавством. Он вознамерился демонтировать теоретическую архитектуру ислама так, чтобы башни-близнецы – Коран и Пророк – развалились одновременно. Он следует примеру Спинозы, еврейского философа XVII века, который точно так же развенчал Ветхий Завет и, вследствие этого, был отлучен от церкви старейшинами амстердамской синагоги. Когда я сообщил Шейху, что: а) несмотря на неоднократные попытки еврейских ученых, это отлучение до сих пор не аннулировано и б) что в исламе не существует никакого отлучения, а существует только меч палача, он только презрительно фыркнул в ответ.

В своих текстах он утверждает, что древняя семитская традиция Откровения создает значительно больше проблем, чем может решить. Он видит в Откровении «инструмент, делающий человека, которому открывается воля Бога, святым, но умаляет величие самого Бога, невольно ставшего зависимым от его Пророка, которому дается Откровение; то есть Аллаху приходится исполнять волю Пророка». Шейх цитирует Коран и хадисы пророка, чтобы продемонстрировать, что Аллах вникает в политические и материальные нужды Мухаммеда с необычайной для высшего существа легкостью. На взгляд Шейха, именно пророк, а не Аллах стоит в центре ислама. Не зная об истоках этих идей, являющихся отголосками споров, которые тысячу лет назад вел Ибн ар-Раванди с мутазилитами, Шейх считает себя пионером в этой области. «Мои аргументы, как кинжал, вонзенный в сердце фундаментализма».

Глава мирового сообщества мусульман муфтий Мухаммед Саид Ахмад Саид после провозглашения Шейха ренегатом, отступником и неверным заявил следующее:

«Анвар Шейх объявил, что верит в Бога, но не в Пророка. Это все равно, что сказать: я признаю свою мать, но не признаю своего отца. Такого человека обычно считают бастардом».

Аллах – мать, а пророк – отец? Заявления такого рода только укрепляют Шейха в его мнении, что ислам – это религия шиворот-навыворот.

Итак, кто же такой Анвар Шейх? Когда я встретился с ним в Кардиффе, я точно этого не знал. Что, если он просто зеркальное отражение бородатых мулл, думал я, которых он теперь так безжалостно терзает? Вместо этого я обнаружил раскованного старого пенджабца, необыкновенно привязанного к своему доберман-пинчеру и гордящегося своим большим прекрасным садом. Домашнее вино меня разочаровало, поскольку кардиффский виноград невозможно описать словами. После завтрака мы обсуждали духовную эволюцию Шейха.

«Как все это началось?»

Мне следовало бы знать. Его писания выдают страсть новообращенного к рационализму. Шейх был воспитан как ортодоксальный мусульманин-шиит. Он родился в 1928 году в маленьком селении в четырех милях от Гуджрата в индийской провинции Пенджаб. Его день рождения совпал с днем хаджа (мусульманского паломничества). Он заявляет, что «родился обрезанным, в чем моя семья увидела некое предзнаменование». Его назвали Хаджи Мухаммед, а позже изменили имя на Мухаммед Анвар Шейх, В очень юном возрасте он научился декламировать Коран, но к тому времени уже настолько изучил арабский язык, что, в отличие от большинства мусульман, понимал то, что декламирует.

В 1947 году, в год Независимости и Разделения, девятнадцатилетний Анвар Шейх работал счетоводом на железнодорожном вокзале Лахора. Он был непоколебимым мусульманином, и его разгневала та конфессиональная чистка, которая имела место в Пенджабе, одной из двух провинций Индии (другой была Бенгалия), разделенных по религиозному признаку. Немусульманское меньшинство в Западном Пенджабе и мусульмане в Восточном Пенджабе вынуждены были покинуть деревни и города, где эти люди жили на протяжении многих веков.

У каждой стороны имеется собственный набор леденящих кровь рассказов об убийствах, казнях, насилии, ограблении домов и, конечно, героическом мученичестве. Опасная ситуация, в которой жили всё, открыла Анвару Шейху глаза на религиозную рознь. Через пятьдесят лет он хранит четкие воспоминания о том, чему был свидетелем летом 1947 года. Его глаза увлажнялись, когда он рассказывал: «Поезда из Индии прибывали на лахорский вокзал каждый день. Я, бывало, слышал, как пронзительно кричали ожидавшие поезда на платформе люди. Это были душераздирающие крики. Я выскакивал, а там поезд, полный мертвых тел. Все мусульманские беженцы были зарезаны. Такое, конечно, происходило, так сказать, в обоих направлениях. Сикхов и индусов, бегущих с нашей стороны, тоже жестоко убивали».

Однако в то время девятнадцатилетний мальчик увидел события только с одной стороны. Охваченный яростью и желанием отомстить за смерть своих братьев-мусульман, он выбежал на улицы Лахора и убил трех ни в чем не повинных сикхов. Двух первых он забил до смерти дубинкой возле базара Анаркали, средневекового торгового центра Лахора. Третья его жертва была забита до смерти лопатой на Равироуд возле реки. В течение нескольких дней после этого он в прострации блуждал по городу. Боялся ли он наказания?

«Нет. Вы знаете, в 1947 году нас охватило безумие. Безумие. Я был частью его. Когда я убивал, я мог думать только о мести. Я не боялся, что меня поймают и убьют в отместку. Я знал, что меня ждет исламский рай с десятками гурий, семьдесят девственниц с высокими грудями, и Аллах даст мне половую потенцию, которой хватит на восемьдесят четыре года. Чего еще мужчине желать? Поэтому я не только не боялся, но даже предвкушал волшебный секс на небесах. Вы мне не верите? Пожалуйста, поверьте мне. В то время я действительно верил в это. Я был молод и впечатлителен».

Мог ли он действительно верить в то время в то, о чем говорил? Похоже, что эти размышления стали плодом более поздней рациональной рефлексии. Я мог бы понять месть, безумие, религиозный фанатизм, но не семьдесят девственниц. Ему было только девятнадцать лет. У молодого мужчины в таком возрасте присутствуют скорее романтические мечты, в которых обычно появляется один-два человека. Семьдесят девственниц и эрекция продолжительностью в десятилетия – это мечты стариков. Возможно, эта идея пришла в голову Шейху, пока мы с ним разговаривали в тот день. Может быть.

После того как беспорядки прекратились и появившееся государство Пакистан вступило в новую жизнь, ситуация стала понемногу налаживаться. Именно тогда Анвар Шейх осознал чудовищность своего преступления. Он знал, что никогда не будет наказан, и поэтому начал наказывать себя сам. Мучения и раскаяние разъедали его душу. Он все еще был верующим, но его душа была уже заражена скептицизмом. Он не мог больше жить в Пакистане. В те дни путешествовать в поисках работы было легко. Внутри Британского Содружества не было никакого иммиграционного контроля и визовых ограничений. Шейх приехал в Кардифф в 1956 году с 25 фунтами в кармане, сначала устроился чернорабочим, потом три года проработал кондуктором автобуса. Постоянно стремясь к самосовершенствованию, он окончил Лондонский транспортный институт.

Шейх женился на валлийке и начал строить новую жизнь. Он вложил свои сбережения в земельную собственность и через несколько лет – а это были уже 1960-е годы – необыкновенно удачно воспользовался ею. Это отдельная история успеха.

Сейчас у него есть все. Легкая жизнь, семья, масса друзей. Он мог бы расслабиться и посмотреть мир, однако прошлое преследует его. Рана была слишком глубока. Он так и не смог забыть страшное лето 1947 года, когда мертвые тела в изобилии лежали в окрестностях, а по улицам старого Лахора текла кровь. Он старался запечатать свою память и не смог это сделать.

«Я не переставал думать, да и сейчас думаю о том, что убил трех невинных людей. Они могли бы жить и поныне, не будь меня. Я даже не знаю, кем они были. И я начал размышлять; эта трагедия случилась из-за религии. Я никогда не переставал читать Коран. Теперь я читаю его с открытыми глазами. Однажды я прочел то, что читал уже сотни раз: “О вы, которые уверовали! Не возвышайте ваши голоса над голосом Пророка…” И я спросил себя – почему? Почему Аллах возвысил одного человека над всеми остальными? Ну, а как только вы один раз спросите “почему”, вы уже не сможете остановиться. Вы будете задавать все новые и новые вопросы. Чары распадаются».

Анвар Шейх стал завсегдатаем библиотек Кардиффа. Он читал Спинозу, Фрейда и Маркса. Он не соглашался со многим из того, что они писали, но само чтение трудов этих и других авторов расширило его интеллектуальные горизонты.

Потом он перечитал Коран, но не только Коран. Когда он пересказывал эту часть своей жизни, он схватил меня за руку и опять потащил в сад. Там притаилась крохотная комнатка, набитая книгами на арабском, английском и урду. Там были хадисы, или традиции, как их называют, – рассказы о словах и действиях пророка, которыми мусульмане обычно дополняют Коран и в которых находят руководство для поведения в той или иной ситуации.