Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"
Автор книги: Али Тарик
Жанры:
Политика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
«Я прочитал все эти книги. Я знаю о нашей религии и ее традициях больше, чем большинство этих бешеных фундаменталистов. Вот почему они не могут ответить мне. Я сейчас бросаю им вызов. Я буду спорить с ними, где бы и когда бы они этого ни захотели. Давайте сделаем это перед стопроцентно мусульманской аудиторией. Меня это устраивает. Давайте сделаем это по радио или телевидению. Однако они не хотят. Почему?»
Возможно, потому, предположил я, что они не хотят, чтобы он стал известен.
«Но муллы уже предали меня анафеме во время пятничной молитвы во всех мечетях Британии. Значит, правоверные уже знают о моем существовании. Нет, причина, по которой они не желают вступать со мной в дебаты, заключается в том, что в выстроенном ими для самих себя доме слабый фундамент».
Враждебность Шейха распространяется на тех мулл и политиков, которые эксплуатируют ислам в собственных целях. Он осознает некоторые из светских традиций исламской культуры, а также слишком хорошо понимает, что яростные христианские или индуистские фундаменталисты, не говоря уже о сербских и хорватских религиозных фанатиках, могли бы использовать его книги в своих грязных целях. Он понимает все это, но отказывается молчать.
«Слишком долго мы, мусульмане, скрываемся под покровом невежества. Это отбрасывает нас на несколько столетий назад. Кемаль Ататюрк понимал это, когда решил модернизировать Турцию, но он не подвел идеологический базис под секуляризацию культуры. Это все, что я хочу сделать. Я пишу не только для сегодняшнего дня, но и для завтрашнего. Я не хочу, чтобы наши дети когда-нибудь сделали то, что сделал я в 1947 году».
Он постоянно получает угрозы по телефону, главным образом на пенджабском языке. Его предупреждают, что исламские фундаменталисты не дремлют. Не боится ли он?
«Мне шестьдесят восемь лет. Я перенес операцию на сердце и семь шунтирований. Работа всей моей жизни сейчас почти закончена. Что бы ни случилось, я умру с честью. Моя последняя книга хранится в двух банковских сейфах. Как только она будет опубликована, я буду счастлив».
Новая книга?
Шейх улыбается: «Я назвал ее «Ислам и сексуальность». Я думаю, что ислам – самая сексуально озабоченная религия в мире».
Четвертая глава в этой рукописи озаглавлена: «Сексуальная ориентация Пророка». В ней утверждается, что политический и военный гений пророка Мухаммеда был столь выдающимся, что в личной жизни он находил истинное счастье только в исключительной сексуальной активности. Шейх пишет:
«Поскольку моей целью является конструктивное преобразование, я не буду прибегать к сплетням или грубостям; мое повествование будет основываться исключительно на авторитете хадисов, Корана и мусульманских ученых».
Далее следует подборка явно недвусмысленных и откровенных цитат из хадисов, иллюстрирующая уникальную половую потенцию пророка и его сексуальные привычки. В этом материале нет ничего принципиально нового, однако впервые сличение с оригиналом сделано таким образом и тем человеком, который вышел из самого ислама. Именно это делает Шейха опасным собеседником. Даже после 11 сентября я сомневаюсь, осмелится ли какой-либо издатель прикоснуться к книге «Ислам и сексуальность», но Шейха это не заботит. У него есть собственное издательство. Он непременно опубликует книгу, и пусть его проклинают. Когда он начинал этот труд, то был похож на пловца, который ныряет в бурную реку, не уверенный в том, доплывет ли до другого берега. Теперь он уверен в успехе и живет в мире с самим собой.
«Что бы ни случилось, я могу умереть с верой в гуманизм и рационализм, и если мои труды отвратят хотя бы несколько десятков человек от религиозной розни и фанатизма, я хотя бы отчасти искуплю свою вину, несмотря на то что ничто на свете не сможет вернуть к жизни мои жертвы. Я не беспокоюсь за себя. Я беспокоюсь за других. Смотрите, что мы сделали друг с Другом голыми руками. С ядерным оружием можно разрушить во имя религии все. Они могли бы это сделать, вы знаете. Они могли бы…»
16
Простые рассказы из Пакистана
Зачатый в спешке и рожденный незрелым путем кесарева сечения, сделанного в последнюю минуту докторами, пользующими Британскую империю, Пакистан появился на свет в августе 1947 года, и его рождение сопровождалось массовым кровопролитием. В первый год жизни у нового государства была ампутирована конечность (Кашмир), затем оно потеряло отца – Мохаммеда Али Джинну. Затем, так же как и его более агрессивный и жестокий близнец, Израиль, Пакистан согласился находиться под надзором постоянной няньки. Он признал, что единственный путь выжить значит, в соответствии с логикой «холодной войны», поступить под постоянный контроль западного империализма. Когда Британская империя утратила свои позиции, ответственность за Пакистан взяли на себя Соединенные Штаты.
Вскоре после этого, в январе 1955 года, умер от цирроза печени Саадат Хасан Манто, самый талантливый писатель страны, писавший короткие рассказы на урду. Ему было сорок три года. В последний год своей жизни он отметил переход от «Джона Булла к дяде Сэму», написав сборник из девяти сатирических «открытых писем дяде Сэму». Их английский перевод, сделанный журналистом Халидом Хасаном, был впервые опубликован за несколько недель до 11 сентября 2001 года в Исламабаде. «Четвертое письмо», написанное 21 февраля 1954 года, поражает своей злободневностью:
«Дорогой Дядя!
Я писал тебе всего несколько дней назад, а теперь пишу снова. Мое восхищение тобой и уважение к тебе так же велико, как тот прогресс, которого ты достиг в решении даровать Пакистану военную помощь. Говорю тебе, что я чувствую себя так, как если бы писал тебе каждый день.
Несмотря на Индию и на суматоху, которую она устраивает, ты должен подписать военный пакт с Пакистаном, потому что ты серьезно обеспокоен стабильностью самого большого в мире исламского государства, а наш мулла является лучшим противоядием от русского коммунизма. Как только начнет поступать военная помощь, ты должен вооружить наших мулл. Им, несомненно, понадобятся сделанные в Америке четки и коврики для молитвы, не забудь также о вещах, которые они используют, чтобы промокать испражнения после природного позыва… Я думаю, что единственная цель военной помощи заключается в том, чтобы вооружить этих мулл. Я твой пакистанский племянник, и я знаю твои движения. Любой осел может стать сообразительным благодаря твоему стилю политической игры.
Если эти муллы вооружатся в американском стиле, Советский Союз, который насаждает коммунизм и социализм в нашей стране, Должен будет прикрыть свою лавочку. Я могу мысленно представить себе этих мулл, их волосы, подстриженные американскими ножницами, и их одежды, сшитые американскими портными в строгом соответствии с шариатом. Туалетные принадлежности, которые они используют для своих испражнений, будут также американскими, и их коврики для молитвы тоже будут американские. А потом они все станут твоими подпевалами, которые должны быть преданы только тебе, и никому другому…»
С 1951 года до конца «холодной войны» в 1989–1990 годах пакистанской элите не дозволялось самостоятельно принимать слишком много важных решений. Самым важным исключением стало решение, принятое первым избранным премьер-министром страны Зульфикаром Али Бхутто во время его пребывания в должности в 1971–1977 годах о потенциальном создании в Пакистане собственного ядерного арсенала. Во время визита в Лахор в августе 1976 года Государственный секретарь США Генри Киссинджер предложил Бхутто материальную и политическую поддержку в случае, если тот оставит свои ядерные планы. Бхутто, говоря о себе в третьем лице, позднее опишет это следующим образом: «Пряник бесстыдно сменили на кнут, когда, в ответ на отказ премьер-министра принять диктат в вопросах внутренней политики, считавшихся жизненно важными для Пакистана, Киссинджер заявил: “Мы можем дестабилизировать Ваше правительство и сделать из Вас ужасный пример”».
Киссинджер сдержал слово. В течение шести месяцев после этой угрозы правительство Бхутто было дестабилизировано, а потом свергнуто в ходе военного переворота, сам он был обвинен в убийстве, предстал перед судом и был признан виновным четырьмя из семи судей Верховного суда, которые послушно следовали указаниям военных, а не закону. Через два года бывший премьер-министр Пакистана был казнен. Это была вторая смерть пакистанской демократии. Первая имела место в 1971 году, третья – в 1999 году. Однако перед обзором этих событий необходимо дать небольшое разъяснение.
Как только на горизонте забрезжил двадцатый век, британцы отметили, что настроения среди городского населения изменились. После Первой мировой войны широко распространились либеральные понятия о свободе и демократии. Индийский национальный конгресс (ИНК) уже существовал. Он был светским, выступал за конституцию и обращался к наиболее образованным индийцам. Требование ИНКа о том, чтобы Индия стала самоуправляющимся доминионом как Австралия или Канада, было грубо отвергнуто, хотя в качестве уступки были обещаны реформы. Но деятельность ИНКа беспокоила тех, кто управлял Индией. Западные страны начали задаваться вопросом, не рухнут ли в один прекрасный день альянсы, который они так тщательно создавали. Далек ли этот день?
Часто забывают, что реальное количество постоянно присутствовавших в Индии британцев никогда не превышало 0,5 % населения: в 1805 году их насчитывалось 31000 человек, в 1911 году – 164 000 человек, а в 1931 году количество британцев в Индии возросло до 168 000 человек. Основную массу составляли британские солдаты, однако сама эта цифра несравнима с миллионами коренных индийцев. Такая малочисленность индийцев приводила к необходимости заключать с местным населением политические альянсы. Без них британское правление не могло бы продолжаться полторы сотни лет, без них британцы не смогли бы разрушить коалицию местных правителей, которые в 1857 году подняли знамя восстания.
Местные вожди и правители, остатки старой могольской аристократии, были естественными союзниками раджи, и во многих княжествах британцы оставили их у власти, и они могли как угодно управлять этими субъектами Британской империи до тех пор, пока это не противоречило британским интересам. В Британской Индии племенные вожди превратились в мелкую земельную аристократию, которая могла послужить опорой колониального государства. Это преобладание крестьянского элемента было жизненно важно как для обеспечения постоянного производства пшеницы, сахарного тростника, хлопка и риса (основного продукта питания), так и для облегчения призыва индийских крестьян в британскую армию.
Появление ИНКа до некоторых пор служило всего лишь поводом для раздражения, однако наиболее дальновидные слуги Британской империи почувствовали таящуюся под спудом опасность. Им не нравился это ненужный риск. Были приняты некоторые превентивные меры: был создан новый политический инструмент, который мог бы не позволить Конгрессу занять доминирующее положение на политической арене. Британские власти дали возможность известным мусульманам обсудить вопрос о создании лояльной британскому правительству мусульманской организации, и Ага-хану было очень приятно стать основным проводником идей вице-короля. Аентяй и обжора, он возглавлял богатое сообщество мусульман-исмаилитов, которое, если не считать преклонения перед Ага-ханом, было достаточно демократичным. Это поклонение и стало причиной ожирения Ага-хана. Каждый год в день рождения Ага-хана происходила специальная'церемония. Его сажали на удобный стул, который стоял на весах, и взвешивали, используя в качестве гирь бриллианты и слитки золота и серебра, поднесенные раболепными данниками, стремящимися доказать свою верность делу исмаилитов. После взвешивания Ага-хан получал все «гири» в дар. Этот процесс являл собой чистое воплощение алчности.
Действуя от имени вице-короля, Ага-хан собрал вокруг себя группу трусливых, подобострастных и инертных посредственностей, каждый из которых отличался исключительной бесхребетностью, и создал в 1906 году Мусульманскую лигу. Эта депутация описала собственное классовое происхождение с удивительной точностью: «Мы, благородные, джагирдары[86]86
Джагирдар в Индии Великих Моголов в XVI–XVIII вв. владелец джагира, предоставленного в пожизненное пользование земельного надела средним размером примерно до 100 тыс. га, получал долю государственного земельного налога с джагира в свою пользу и был обязан за это содержать отряд наемной конницы. Великие Моголы часто перемещали джагирдаров из одного владения в другое, опасаясь их сепаратистских устремлений.
[Закрыть], талукдары[87]87
Талукдар – в колониальной Индии титул крупных землевладельцев, владельцев поместья.
[Закрыть], заминдары[88]88
Заминдар – в средневековой Индии обычно феодальный наследственный держатель земли. После британского завоевания Индии (XVIII в.) заминдарами стали называть феодалов, утвержденных в правах собственников и плативших земельный налог по системе заминдари.
[Закрыть], судьи и купцы, подданные его величества короля-императора в разных частях Индии». Новая организация не потрудилась даже замаскировать свою главную цель: «воспитывать у мусульман Индии чувство преданности Британской империи». Именно это она и стремилась делать, заключив постоянный союз с британскими колониальными властями.
В последующие десятилетия большинство националистически настроенных мусульман относилось к Лиге с пренебрежением и проявляло интерес к ИНКу. Среди них были шейх Кашмира Абдулла и блестящий юрист-мусульманин Мохаммед Али Джинна, который и вообразить не мог, что в один прекрасный день станет отцом-основателем Пакистана. В 1920-е годы его провозгласили «послом индийско-мусульманского единства». В 1930-х годах он ушел из Конгресса и вступил в Мусульманскую лигу. В 1940-х годах выступил с теорией «двух наций», потребовал создания для мусульман отдельного государства, ухитрился провести свою теорию в жизнь и умер через год после своего триумфа.
Почему он сделал все это? Он был либерал-конституционалист, разборчивый в своих вкусах как в отношении одежды, так и в отношении политики. Он был надменным агностиком, презрительно относившимся ко всякого рода религиозному фундаментализму. Но его чувства были оскорблены поворотом Конгресса к акциям массового гражданского неповиновения и к т. н. «уличной» политике. Джинна предпочитал блистать аргументацией на собраниях элиты. Руководство же Конгресса решило, что слова, будь они хоть сто раз разумные, и аргументы, будь они хоть сто раз бесспорные, не являются тем оружием, с которым считается Британская империя. Нужно было показать ей гнев масс, который должен был вылиться в движение за национальную независимость. Это означало мобилизацию крестьянства. Явное использование идей и личного авторитета Ганди, который стремился разбудить деревню, беспокоило Джинну. Он чувствовал, что и он, и люди, ему подобные, будут неизбежно отстранены и подавлены т. н. «индуистским элементом». Поэтому он вступил в Мусульманскую лигу и призвал других видных мусульман сделать то же самое. Он считал, что тем самым удастся превратить ее в сильную организацию, избавившись от крупнейших сторонников создания Объединенных провинций. Несмотря на то что в начале Джинну преследовали неудачи, его предприятие увенчалось успехом. Мусульманская лига привлекла на свою сторону новых членов, но и не отказалась до конца от своего прошлого. Она предпочла провести «джентльменские переговоры» с британцами, но не согласилась на жалкую капитуляцию.
Пакистан родился в результате борьбы, которую вели, главным образом, мусульманские деятели из среднего класса и торговцы, которые боялись, что с уходом британцев из Индии они разорятся, поскольку в политике и экономике будут доминировать индуисты. Без доступа к деньгам и власти индийские мусульмане вымерли бы на корню. Вначале Мусульманская лига потребовала создания Пакистана, не рассчитывая на успех, а стремясь получить максимальные уступки от британских властей. Цель была достигнута в основном благодаря стечению следующих обстоятельств: Вторая мировая война, непримиримая позиция ИНКа и поспешный уход Британии из Индии. Мусульманская лига поддержала Британию в ее военных усилиях, в то время как Ганди и Неру создали движение гражданского неповиновения, требуя, чтобы британцы ушли из страны. Пакистан стал утешительным призом, полученным Лигой за то, что во время войны она стояла плечом к плечу с раджой. Однако до 1946 года Джинна был готов пойти на решение вопроса конституционным путем, что сохранило бы Индию единой на основе принципа автономии ее провинций. Ганди также выступал за эту сделку и был даже готов предложить Джинне портфель премьер-министра объединенной Индии, однако высшее руководство Конгресса большинством голосов отвергло эту идею.
Концепция нового государства Джинны состояла в следующем: Пакистан будет «маленькой Индией», но большинство в нем будут составлять мусульмане. В ретроспективе это кажется абсолютно наивным. Одно бесспорно: у Джинны и в мыслях не было, что раздел субконтинента по конфессиональному признаку приведет к религиозным чисткам в обоих государствах. Его видение ситуации имело изъяны, но оно никогда не было теократическим, прежде всего потому, что исламские фундаменталисты враждебно относились к этой идее и созданию Пакистана. Некоторые из них считали, что создание чисто мусульманского государства противоречит присущему исламу универсализму. В глазах ортодоксов «мусульманский» национализм был неким запрещенным гибридом. Для других исламских мыслителей идея «выкраивания» из Индии исламского государства была приемлема, однако Мусульманскую лигу они считали исключительно светской националистической партией, и поэтому они не могли согласиться с ее концепцией создания Пакистана[89]89
Это вновь напоминает аналогию с Израилем. Как и руководство Мусульманской лиги, отцы-основатели Израиля были светскими еврейскими националистами. Многие ортодоксальные иудеи, которые никогда не поддерживали идею создания «еврейского государства», осуждали Бен-Гуриона.
[Закрыть].
Основатель исламской партии «Джамаат-э-Ислами» маулана (букв, «уважаемый господин») Абул Ала Маудуди (1903–1979), не выносил Джинну и ни во что не ставил Мусульманскую лигу.
Он происходил из семьи, которая чувствовала, что после разгрома восстания 1857 года, приведшего к формальному закрытию могольского суда и изгнанию последнего императора империи Великих Моголов Бахадур-шаха Зафара в Бирму, ее лишат духовных и материальных привилегий. Отец Маудуди, юрист и сторонник модернизации, отвернулся от мира, стал аскетом и последователем суфизма. Он не захотел, чтобы его дети подвергались влиянию западной культуры и впитывали ее ценности, поэтому ограничил образование своего сына арабским языком и урду. Маудуди воспитывался на учении шиитской секты Деобанди[90]90
Деобанди – одна из разновидностей суннитского течения, близкая к ваххабизму, возникшая в конце XIX века в индийском городе Деобанде.
[Закрыть], ортодоксальной интерпретации ислама, целиком отвергавшей современность и придававшей огромное Значение Корану. Однако вскоре Маудуди начал изучать английский язык и труды западных философов и сначала, как и Джинна, поддерживал ИНК, но после распада Османского халифата, в возрасте двадцати одного года, стал одержим этим «позорным поражением» и его пагубным влиянием на Индию.
Даже те индийские мусульмане, которые приняли поражение империи Великих Моголов, так или иначе ориентировались на Стамбул. Когда халифат распался, они растерялись, это чувство испытывали даже такие деятели искусства, как поэт и философ Мухаммед Икбал (1877–1938). Будучи выпускником элитного колледжа в Лахоре, он изучал философию под руководством талантливого и благородного ученого-ориенталиста Томаса Арнольда. Именно он посоветовал юному поэту посетить Европу, чтобы расширить кругозор. Икбал последовал этому совету и провел три года (1905–1908) в Гейдельберге, где возрос его интерес к философии.
Выбор Икбалом поэтической формы изложения своих философских размышлений был обусловлен его интеллектуальным окружением. В период воодушевления светским национализмом он написал яркий и вызывающий сильные чувства «Гимн Индии», который стал любимым произведением Неру и до сих пор декламируется светскими лидерами Индии, чтобы доказать свою преданность стране. Во время китайско-индийского конфликта 1960-х годов этот гимн без конца повторяло Всеиндийское радио. Возможно, Икбал и заявил бы публично о том, что этот гимн был написан только для мусульман, однако сила и искренность этого стихотворения обеспечили ему долгую славу. В тот же период было написано еще одно стихотворение, «Новый храм»:
Я скажу тебе правду, о брахман, не сочти это
За обиду:
Идолы в твоем храме прогнили.
Ты научился у них нести
Злость и вражду твоему народу,
А Бог научил каждого муллу
Бороться.
Мое сердце болит: я отвернулся
И от храма, и от Каабы,
И от проповедей мулл, и от
Твоих сказок, о брахман.
Для тебя каменные образы воплощают святость —
Для меня каждая пылинка моей страны
Есть божество.
Позволь же нам построить новый храм на этой земле.
Вскоре после возвращения поэта из Европы его настроение также изменилось. Он увидел конец Османской империи и написал свою знаменитую «Жалобу», обращенную к Аллаху. Как и те, кому было адресовано это стихотворение, поэт в нем то хвастался, то жаловался на судьбу, то впадал в отчаяние. Он восхищался победами древнего ислама и жаловался на то, что он загнивает. Только мусульмане защищали монотеизм, и только они на остриях своих мечей принесли благую весть Аллаха на все континенты. Почему же тогда Аллах так жестоко наказывает их теперь?
Несмотря на то что сельджуки имели свою империю,
А тураны – власть.
Несмотря на то что китайцы правили Китаем,
А Сасаниды Ираном,
Несмотря на то что греки в те дни населяли плодородные земли,
И у евреев был свой кусок земли, и у христиан своя пядь,
Кто подымал меч на битву во имя Твоего священнейшего дела?
Кто силился исправить разрушенный мир с помощью
Твоих святейших законов?
Это были мы, и мы одни вели
Воинов на священную войну,
Теперь, укрепившись на земле, теперь
Укрепившись на море,
Победители призывают к молитве в европейских
Церквях, чтобы, несмотря на пустыни Африки,
Призвать людей почитать тебя,
Мы не полагались ни на одного из этих
Блиставших роскошью императоров;
Под сенью наших сверкающих мечей мы
Кричали «Бог един».
Скажи нам, и скажи нам правду,
Кто завоевал горный проход Хайбер?
Кто ниспроверг город, где гордо царствовал
Великий Цезарь?
Кто разрушил богов, созданных
Чужими руками?
Кто разбил выстроенные в боевом порядке
Армии неверных?
Кто потушил священное пламя,
Горевшее на алтарях Ирана?
Кто оживил потускневшую память о
Бессмертном имени – Яздан?
Стихотворение это обращено к индийским мусульманам, однако духовенство усмотрело в нем отступничество, начали говорить, что Икбал стал неверным. Поэту, который намеревался отдать свой голос сообществу, впавшему в депрессию из-за того, что его религия вырождается, пришлось написать новое стихотворение, «Ответ на жалобу», в котором Аллах отвечает правоверным, чтобы развеять всякие сомнения. Если мусульмане чувствуют себя несчастными, то в этом виноваты они сами. Они стали слишком рьяно предаваться земным утехам и забыли учение своего пророка. Но и этот период в творчестве Икбала также не продлился слишком долго.
Вступив в социально-революционный период творчества, поэт организовал встречу Ленина с Аллахом. И они удивили друг друга. Аллах внимательно выслушал рассказ Ленина о классовых войнах, которые определяют все процессы на Земле, и был тронут этой речью. В строчках из «Божьей заповеди» – которую до сего дня цитируют социалисты и коммунисты Юго-Восточной Азии – Аллах приказывает ангелу Габриэлю:
На кризис ислама Икбал отозвался и как поэт, и как философ. Автора никак нельзя упрекнуть в догматизме, его идеи постоянно развивались. В работе «Преобразование религиозной мысли в исламе» он выступает за модернизацию старой религии. Пророчество достигло своего зенита вместе с рождением ислама и изжило себя. Исламская культура может двигаться вперед, только в том случае, если станет диалектической и синтетической, концентрируясь на понятиях конечности и конкретности, как делала это в пору своего зарождения. Этот взгляд разделял Джинна. Официальная пакистанская культура лишила творчество Икбала его критической сущности, сделав из поэта икону, что стало трагедией и для поэта, и для государства.
В определённом смысле модернизму Икбала и Джинны был брошен вызов. Маудуди также соглашался с тем, что ислам находится в упадке, но для него средство возрождения этой великой религии было простым и доступным – возрождение индийского ислама. Когда Мусульманская лига Джинны приняла «Пакистанскую резолюцию» в Лахоре 1940 года, Маудуди решил, что единственный способ парировать этот удар – это создать организацию, противостоящую Лиге, так появилась партия «Джамаата-э-Ислами». Если Пакистану предстоит стать истинно мусульманским государством, то в качестве правителя ему больше подойдет Маудуди, а не Джинна. Маудуди осудил Джинну и Мусульманскую лигу как богохульников, которые используют ислам с целью укрепить светский национализм.
Собственные взгляды Маудуди были удивительно схожи с взглядами арабского проповедника восемнадцатого столетия аль-Ваххаба. Падение ислама стало результатом отказа от первозданной чистоты Корана. Священная весть, содержащаяся в Коране, и его первоначальные предписания были единственной основой для реализации политической власти. За прошедшие века ислам стал палимпсестом[92]92
Палимпсест (от грен. palin – снова и psaio – скоблю, стираю), древняя рунопись, написанная на писчем материале (главным образом на пергаменте) после того, как с него счищен прежний текст.
[Закрыть], на который наслоились иностранные традиции и культуры, уводя его от первоначальной цели. В этом и заключается его трагедия. Следовательно, нужны коренные перемены, поэтому деятельность «исламского государства» может превратить падение во взлет.
Такое государство невозможно построить исключительно при помощи пропаганды и проектов социального благополучия. Необходима была политическая партия. В свое время в княжестве Хайдерабад этот новоявленный проповедник с неподдельным интересом изучал подпольную деятельность Коммунистической партии. Он искренне восхищался преданностью ее членов и их способностью не только общаться с крестьянами и рабочими, которые далеки от понимания чистого марксизма, но и влиять на них. На него также произвели сильное впечатление ленинские работы о партии и партийном строительстве. Исламская партия по его задумке должна была иметь собственную идеологию, но ее внутренняя жизнь и структура должны полностью повторять партию большевиков. Партия Маудуди, в отличие от партии Ленина, никогда не замышляла свергнуть правительство и изменить государственный строй, но ставила целью «исламизировать» людей, руководящих страной, проникнуть в государственные институты, и в первую очередь во всесильные бюрократические структуры, затем в армию.
26 августа 1941 года семьдесят пять уважаемых мусульман Лахора встретились в частном доме, чтобы поклясться в своей преданности исламу, новой партии и государству, которое они собирались создать. Они согласились на выборы эмира, но ограничили его власть, подчинив его правительственному совету. После непродолжительных дебатов было решено, что первым эмиром будет избран Маудуди, однако в первый же год по этому вопросу возникли разногласия. Новая организация решила, что в космополитической атмосфере Лахора ей трудно развернуться, кроме того, у ее членов было не счесть различных светских соблазнов.
Подобно Мухаммеду, который однажды оставил Мекку и перебрался в Медину, Маудуди и его последователи нашли приют в Патханкоте в Восточном Пенджабе. Первые разногласия, которые возникли, касались ключевых аспектов жизни вообще: денег, внешнего вида и стиля жизни. Поскольку деньги были в дефиците, новая мусульманская коммуна жила скромно. Они жили вместе, сами готовили еду и ели за одним столом. Эмир жил отдельно, в маленьком домике, где вместе с ним жила его жена. Семейная пара держала слугу. Маудуди получал приличные гонорары от продажи своих книг и журнала. Его главный соперник маулана Нумани, увлеченный журналистикой ученый из Лакнау, настаивал на том, что все заработки должны быть собственностью коммуны: внутри единого сообщества разные стили жизни неприемлемы. Маудуди энергично защищал принцип частного владения собственностью, ссылаясь в свою защиту на стихи из Корана. Это был принципиально важный вопрос. Данная интеллектуальная собственность принадлежала ему, а не партии или государству, которое эта партия могла создать. Нумани был не согласен с этим, но ему пришлось отступить. Здесь, как в капле воды, отразилось основное противоречие, не разрешенное исламскими фундаменталистами и по сей день[93]93
В видеозаписях, которые нелегально распространяют по всему Аравийскому полуострову, Усама бен Ладен осуждает безрассудную растрату нефтяных доходов Саудовской Аравии. Он утверждает, что эта нефть принадлежит всему мусульманскому сообществу, однако требует, чтобы она была приватизирована и передана мелким организациям по всему региону. Это несколько непонятно, поскольку в Саудовской Аравии национальные доходы контролируются королевской клептократией. Требование, чтобы после свержения королевской семьи доходами от нефти владели коллективно и ими управляла какая-либо Исламская республика, принадлежит Усаме бен Ладену, а до него подобная доктрина выдвигалась Маудуди. Может быть, она слегка окрашена эгоистическими представлениями, однако их интерпретация Корана очень точна.
[Закрыть].
После неудачной попытки разгромить Маудуди по ключевому вопросу о праве собственности Нумани предпринял новую атаку, обвинив эмира в недостатке благочестия. Он выдвинул три новых обвинения: во-первых, борода у Маудуди неправильного размера и формы (то есть длиной не 7 см), во-вторых, Маудуди обычно опаздывает к утренней молитве, и, в-третьих, его жена нескромно ведет себя в присутствии слуги-мужчины, например, не надевает чадру.
В ответ на эти обвинения эмир выказал гораздо меньше непримиримости и даже пробормотал несколько самокритичных фраз, однако отказался раскаяться и тем более уйти в отставку. Нумани созвал специальное собрание совета коммуны, и в ходе завязавшегося спора, как оказалось, завоевал поддержку большинства. Теперь Маудуди, которому предложили уйти с поста эмира, в свою очередь, предложил распустить партию и идти каждому своей дорогой. Нумани, который обязательно победил бы, если бы не требовал отставки Маудуди, попался в ловушку и стал настаивать на роспуске «Джамаата». Это предложение было отвергнуто. Нумани и его группа откололись от партии и публично осудили Маудуди. Следствием раскола стало то, что эмир задумался об изменении партийной структуры, и через несколько лет партийный совет был нейтрализован, а эмир сделался доминирующей фигурой, своего рода комбинацией Сталина и Хомейни.
Еще до основания «Джамаата» будущий эмир осознавал свое место в исламской истории. В 1940 году он нанял специалиста, и тот начал переводить труды Маудуди на арабский язык для того, чтобы пользу от его идей получил весь мусульманский мир. Вскоре эхо идей Маудуди услышали в Каире и Джиддахе. «Братья-мусульмане» умело воспользовались этими текстами: Сайид Кутб открыто признавал, что находится в долгу у этого индийского ученого. Связи между Маудуди и саудовским духовенством были установлены в 1947 году вскоре после образования Пакистана. К 1950-м годам т. н. «исламский треугольник» уже сложился: в речах фундаменталистов постоянно упоминались ваххабизм, партия Маудуди и «Братья-мусульмане». В этих организациях Вашингтон видел важный идеологический бастион в борьбе против коммунизма и радикального национализма в исламском мире[94]94
Когда «Джамаат-э-Ислами» и другие религиозные организации стали в Пакистане передовым отрядом агитации за Исламскую конституцию, осудив предложенную либералами светскую, посол США в депеше в Вашингтон назвал протесты фундаменталистов в День конституции «единственным в Карачи деянием от имени конституции». Мой отец был в то время редактором «Пакистан Таймс», самой крупной ежедневной газеты в стране, которой владела группа левого толка, ее работники, в массе своей, были социалисты или коммунисты. Искандер Мирза, один из главных чиновников, сопротивлявшихся муллам, который впоследствии стал президентом, встретился с моим отцом на одном из общественных мероприятий и наставлял его: «Вы должны быть более непримиримыми в освещении дебатов по конституции. Если мы когда-либо согласимся на то, чего хотят эти ублюдки, тогда муллы, которые в данный момент радостно занимаются мужеложством с маленькими мальчиками, захотят править страной».
[Закрыть].
Все вооруженные суннитско-исламистские группы, которые в то время, когда пишутся эти строки, заняты джихадом против других мусульман и Великого Сатаны, являются детьми этого созвездия.
Организация Маудуди в новом Пакистане не процветала. Государственным чиновникам запрещалось состоять в политических партиях. «Джамаат-э-Ислами» вскоре занялась прагматическим исправлением своей программы. Не имея возможности внедриться в государственные институты, они назначили сами себя проводниками идей ислама в новом государстве. Поскольку сикхи и подавляющее большинство индуистов покинули те области, которые теперь стали Пакистаном, что отняло у исламистов такое пугало, как врагов-неверных, религиозное сектантство набросилось само на себя. Одна такая кампания должна была потребовать объявления вне закона существующей внутри ислама секты ахмадитов[95]95
Ахмадиты – еретическая секта в исламе, зародилась в XIX в. в Пенджабе на границе Индии и Пакистана, в наши дни основную свою деятельность перенесла за пределы Центральной Азии. Крупные общины ахмадитов существуют в США, Великобритании, Израиле. Сегодня секта пополняется как мусульманами, так и не мусульманами; в странах Западной Европы растет число последователей ахмадитов. На средства секты открываются многочисленные учебные заведения, учреждаются стипендии, создаются коммерческие предприятия, миссионеры и проповедники секты разъезжают по всему миру. Ахмадиты принимают активное участие в политической жизни (в частности, в Пакистане).
[Закрыть], на которых Маудуди до тех пор не обращал внимания. Ахмадиты были последователями Мирзы Гуляма Ахмада (1835–1908), мусульманского проповедника, который заявил, что у него тоже есть опыт в области божественного откровения. Поскольку Коран недвусмысленно заявляет, что последним пророком был Мухаммед, то ортодоксальные ученые в семинарии Деобанда увидели в этом заявлении возмутительное богохульство. Как только количество последователей Мирзы стало расти, члены секты Деобанди начали кампанию против новой ереси, несмотря на то что, если оставить в стороне спор об откровении, ахмадиты верили в то же, что и все остальные мусульмане, с учетом региональных вариаций.
