Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Потом было 11 сентября. После событий основная масса талибов послушалась совета Мушаррафа и покинула Афганистан. Фазлур Рахман злился, но поделать ничего не мог. С патентом на дизель было покончено. Многие беженцы-талибы пополнили ряды «Джамаат-Улема-и-Ислам» и других исламистских организаций. В Пакистане «Джамаат-Улема-и-Ислам» стала лидером в организации массовых протестов против «иностранных оккупантов». Именно Фазлур Рахман осознал, что, если исламисты останутся раздробленными, с ними в политическом смысле быстро может быть покончено. Альянс был его инициативой, и в свой срок он был избран его генеральным секретарем, несмотря на то, что он, сорокапятилетний, был на пятнадцать лет моложе своего основного соперника Казн Хусейна Ахмада.

Выборы Казн Хусейна эмиром от «Джаммат-э-Ислами» ознаменовало общий сдвиг в организации, которая с самого своего основания в 1941 году оставалась под контролем своего основателя Мауланы Маудуди и его заместителя Миана Туфайля. В то время как «Джамаат-Улема-и-Ислам» была популистской, имела поддержку в деревне и сотрудничала с левыми, «Джаммат-э-Ислами» в принципе была построена по ленинской модели. Это была кадровая организация, в которую принимали только грамотных и тщательно проверенных людей. Большинство вновь обращенных составляли студенты из среды мелкой городской буржуазии; многие из них проверялись в ходе борьбы с оппонентами всех мастей в студенческих городках. В 1960—1970-е годы в школах и университетах особой популярностью пользовались различные левые группы и партии, и именно левые были в первых рядах Комитета действия, который возглавил борьбу в восстании, которое в 1968–1969 годах свергло диктатуру. Чтобы поддерживать «Джамаат-э-Нелами» в те дни, требовалась настоящая преданность ее делу и ее лозунгу: «Религия – наша политика, а политика – наша религия».

Казн Хусейн был лидером одной из фракций «Джамаат-э-Ислами» в исламском колледже в Пешаваре, а в те годы, когда шло формирование его личности, преобладала борьба против левых, которая иногда принимала форму физического уничтожения. Он вступил в партию в 1970 году, а это был решающий год в истории Пакистана. Отделение «Джамаат-э-Ислами» в Восточном Пакистане сотрудничало с армией во время ее попытки уничтожить бенгальский народ. Их кадры в Дхаке, Читтагонге и Силхете составляли для военной разведки списки «нежелательных лиц», которые потом использовались для физического устранения оппозиции. «Председатель Мао поддерживает нас, а не вас» – такой колкостью в то время они обычно поддевали своих оппонентов среди бенгальских левых. Китай и США поддерживали нападение пакистанской армии на собственную страну, чтобы свести к нулю убедительную победу бенгальской националистической партии «Авами лиг». Если в прошлом «Джамаат» считала, что она, и только она одна, может защитить «идеологию Пакистана», теперь она была вынуждена допустить, что у другого института имеется больше возможностей. Развал Пакистана не смогли предотвратить ни идеология, ни физическая сила. Попытка армии сокрушить Восточный Пакистан возымела сокрушительную отдачу. Вмешательство Индии стало успешным только потому, что подавляющее большинство бенгальцев приветствовало индийские войска как освободителей. Да и присутствие индийцев не затянулось. Сделанная через несколько лет индийским Министерством иностранных дел попытка оказать давление на Дхаку была встречена массовыми демонстрациями протеста, которые прошли под лозунгом: «Мы не сикхи и не бутанцы, а Бангладеш!».

В результате всего этого «Джамаат-э-Ислами» теснее сблизилась с аппаратом государственной разведки. После того как в 1977 году генерал Зия-уль-Хак захватил власть и решил объявить джихад войскам США в Афганистане, нарядившаяся в исламские одежды «Джамаат-э-Ислами» стала главной идеологической опорой режима. «Джамаат-Улема-и-Ислам» между тем энергично противилась режиму уль-Хака, и в результате многие ее лидеры и рядовые члены были посажены в тюрьму. Казн Хусейн поддерживал новую политику. Его способности были замечены начальниками, и он начал продвигаться в аппарате «Джамаат-э-Ислами». Преподаватель географии по профессии, он через три года бросил низкооплачиваемую поденщину в академии и отдал себя предпринимательской деятельности. Это был хитрый ход. Его магазин народной медицины на площади Сукарно в Пешаваре стал неофициальным местом встреч местных кадров «Джамаат-э-Ислами», но, что еще более важно, это было также и успешное коммерческое предприятие. По мере того, как бизнес Хусейна процветал, он расширял свое дело, сначала создав Лабораторию народной медицины, а потом соединив ее с Народной рентгеновской клиникой[121]121
  Эти медицинские учреждения, вне всякого сомнения, приносили весьма недур-ные прибыли, но они также выполняли и полезную политическую функцию. Бедным иногда предоставлялась бесплатная медицинская помощь и лекарства, что они, естественно, относили на счет «Джамаат-э-Ислами». В прошлом году в Каире парламентарий-исламист хвастался тем, как его организация контролирует руководство Союза врачей. Мы разговаривали в его клинике, где большинство тех людей, которые дожидались его, были бедные каирцы. Подобно некоторым секциям латиноамериканской церкви, эти исламисты старались заменять, и вполне успешно, разрушенную систему государственной социальной защиты. Их усилия могли быть только весьма ограниченными, однако психологическое влияние, которое они оказывали на бедные кварталы, не стоит недооценивать.


[Закрыть]. Было ли постоянно повторяющееся в названиях этих учреждений слово «народный» ранним указанием на подавленное желание иметь «Народную Джаммат-э-Ислами»? Его предприятия явно пользовались популярностью у народа. Прибыли росли, и часть их предположительно вкладывались в «Джамаат-э-Ислами». Но можно ли распространить предпринимательские таланты на политическую организацию? Можно ли сделать ставку на авангардную партию, которая всегда гордилась своим элитарным характером, поставить на нее клеймо «народная» и выгодно продать на рынке? Вот задача, которую теперь ставил перед собой Кази Хусейн. Он знал, что в политике, как и в бизнесе, всегда есть элемент риска, когда приходит время увеличить прибыли. Его решение вступить в альянс исламистских партий, скорее всего, было тщательно просчитано, поскольку его белоснежная борода нужной длины была прекрасно ухожена, в отличие от растрепанной метлы цвета соли с перцем, которую выставлял напоказ «Маулана-дизель».

Однако могло ли бородатое провинциальное правительство вызвать что-либо, кроме вспышки гнева? Не способное к серьезной оппозиции ни Мушаррафу, ни его благодетелям в Вашингтоне, ММА сконцентрировала свои усилия на женщинах. Она заявила о своем намерении запретить кабельные каналы и совместное обучение, а также ввела в провинции шариат. Принимая во внимание те беды, которые принесла более экстремистская версия той же самой политики в соседнем Афганистане, это могло бы стать чистой демагогией, направленной на то, чтобы не дать своим сторонникам трезво взглянуть на вещи, одновременно смущая новоиспеченного диктатора. Победа ММА с равным успехом могла быть или не быть результатом усилий Межведомственной службы разведки (ИСИ), но ИСИ, без сомнения, эффективно оказала давление на режим с требованием освободить исламских боевиков, обвиненных в убийстве братьев-мусульман, местных христиан и иностранцев. Они были посажены в тюрьму, когда Мушарраф присоединился к всемирной «войне против террора», однако некоторые из самых радикальных суннитских террористов были выпущены из тюрьмы.

Еще более поразительным был успех ММА, когда они силой заставили всю вновь избранную Национальную ассамблею (за исключением двух членов) встать и со склоненными головами почтить минутой молчания «погибшего мученической смертью Аймаль Канси, тело которого США возвратили для погребения после того, как ему в федеральной тюрьме была сделана смертельная инъекция[122]122
  Это дело само по себе небезынтересно. Во время первой афганской войны (1979–1989) Аймаль Канси и его отец были завербованы в Белуджистане для работы на ЦРУ. Как только цели США в этом регионе были достигнуты, они выбросили большинство своих неофициальных агентов как мусор. Семейство Канси почувствовало себя преданным. Возможно, они рассчитывали на пенсию. Канси решил отомстить за оскорбление. Он полетел в Соединенные Штаты, выбрал целью двух высокопоставленных чиновников ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, застрелил их и улетел обратно в Пакистан. Как бы там ни было, стало ясно, что ЦРУ хорошо обучило Канси и заслуживает похвалы. За его поимку была назначена крупная награда, и он в конечном итоге был выдан своим же зятем, захвачен ИСИ и передан властям США. Он не отрицал своего преступления, был признан виновным и приговорен к смерти. Была ли это приватная акция мести ЦРУ? Что сделало его мучеником? И почему Национальная ассамблея оплакивала его? Пакистан, в конце концов, до сих пор не отменил смертную казнь, так что едва ли это можно рассматривать как либеральный протест против приговора. Проще всего ответить, что успех ММА обеспокоил ее оппонентов, и они думали, что могут таким образом защитить исламистов. Зульфикар Али Бхутто сделал подобную ошибку в 1870-е годы и заплатил за это свою цену.


[Закрыть]. До этого церемонию погребальных молитв в столице Белуджистана Куетте посетили 70000 человек; это мероприятие тоже организовала ММА.

Одна из причин идеологического наступления ММА заключается в том, что на уровне местных политических проблем мало что отделяет ее от Мусульманской лиги или Народной партии.

Все три партии понизили себе цену, ни одна не предложила даже умеренной социальной альтернативы существующей системе. Ни одна не оказалась способна организовать защиту даже наиболее примитивных потребностей населения, оставив в стороне социальные права. Поразительным примером этого может служить неспособность политических партий защитить арендаторов, которые работают на государственных фермах, переданных армии, и уже два года ведут свою борьбу. Это событие обнаруживает банкротство традиционной политики Пакистана особенно ярко.

Почти сто лет назад британская колониальная администрация арендовала то, что теперь известно как «земли короны», и основала в Пенджабе военные фермы, чтобы производить зерно и молочные продукты, закупавшиеся по дотационным ценам для Британской индийской армии. После Разделения управление этими фермами в Лахоре, Окаре, Сахивале, Кханевале, Саргодхе и Мултане (главным образом в Южном Пенджабе) перешло к Министерству обороны и правительству Пенджаба. Армия контролировала 26274 акров; остальные 32000 акров были арендованы Пенджабской семенной корпорацией. Семьи арендаторов, которые работают на фермах, чтобы накормить и одеть армию, являются прямыми потомками тех арендаторов, которые впервые приехали сюда в 1908 году. Фактическое слияние армии и государства практически на каждом уровне значит, что генералы, одетые в форму цвета хаки, являются коллективным землевладельцем, самым крупным в стране, и определяют условия жизни почти миллиона арендаторов. Сорок процентов арендаторов являются христианами; мечети и церкви спокойно функционируют бок о бок. Религиозные партии в этом регионе непопулярны, и крестьяне с 1970-х годов имели тенденцию голосовать за Народную партию.

Однако это было недолго. Около года назад глобализация оказала воздействие и на этот регион. Власти, одетые как в хаки, так и гражданскую одежду, пытаются отнять у арендаторов землю и производство, предлагая кратковременные контракты и заменяя баттай – договор, который разрешает арендаторам оставлять себе половину произведенного продукта, – денежной рентой. До сих пор их права охраняет Пенджабский закон об аренде, изданный колониальной администрацией еще в 1887 году: по этому закону арендаторы мужского пола и их прямые потомки, которые возделывают эту землю на протяжении более двух поколений (20 лет), имеют право пользоваться ею постоянно. И сгонять их с этой земли противозаконно.

Целью «модернизации» в Окаре и Саргодхе – точно так же, как в Риу-Гранди-ду-Сул[123]123
  Риу-Гранди-ду-Сул – штат на юге Бразилии.


[Закрыть], – является ликвидация солидарности арендаторов и приватизация земли. И это после того, как управляющие в 1990-х годах приказывали в изобилии использовать средства повышения плодородности почвы и различные удобрения и обвиняли фермеров, когда урожаи понижались. Функционеры «хаки-государства» запугивали, обманывали и унижали своих арендаторов, в частности, последним было отказано в разрешении строить кирпичные жилые помещения, они вынуждены были выпрашивать у управляющих разрешение электрифицировать свои деревни, построить школы или дороги и государственные субсидии, чтобы осуществить это. Коррумпированные и бессердечные управляющие практически узаконили систему взяток. Арендаторы все больше запутывались в растущих долгах. Эксплуатация была безжалостной. Цели ее никто не скрывал – выгнать арендаторов с этой земли, чтобы ее можно было поделить между частными землевладельцами. На эту землю жадно заглядывались многие служащие, отставные генералы и бригадиры. Некоторые из них пошли в армию только для того, чтобы получить право примитивного накопления собственности. Другие чувствовали, что отдали государству все силы, хотели уйти на пенсию и стать благородными фермерами. Они подбадривали друг друга, надеясь, что в свое время они, конечно, снова наймут выселенных арендаторов как крепостных работников. И что так будет лучше для всех. Стоит ли удивляться, что в таких обстоятельствах многие арендаторы осознали, что условия на этих государственных фермах во время британского правления были гораздо лучше. Отрицать это было невозможно, поскольку в поздние колониальные времена грабили методически, а грабеж постколониального периода, вне зависимости от континента, всегда велся анархически.

Несмотря на страдания, в которые были ввергнуты семьи арендаторов, они отразили все попытки разделения их по религиозному признаку и остались едины, в 1996 году ими была создана «Анджуман-и-Музаирин» (Организацией пенджабских арендаторов). Когда я встретился в Лахоре в декабре 2002 года с двумя ее лидерами, д-ром Кристофером Джоном (вице-президентом) и Юнисом Икбалом (генеральным секретарем), оба подчеркивали, что религиозное деление не играет совершенно никакой роли в их конфликте с государством. Церковь и мечеть по очереди становятся местом встреч, и в таких случаях, как с улыбкой сказал мне Икбал, «не разберешь, кто арендатор-мусульманин, а кто – христианин».

История, которую я услышал, замечательна. В одном из незаметных уголков Пакистана развернулась камерная эпопея: генералитет пакистанской армии против организации арендаторов. Армия решила изменить статус своих наемных работников. В июне, без каких бы то ни было консультаций, «хаки-землевладельцы» объявили о переходе от продуктовой ренты к денежной. Арендаторы восстали. Каждый вечер собирались неформальные ассамблеи, чтобы обсудить способы сопротивления. Восстание охватило всю деревню: женщинам и детям суждено было сыграть в этой сельской интифаде ведущую роль.

Распаленные каждодневными волнениями и беспорядками, арендаторы отказались защищать статус-кво. Они пошли дальше и нанесли ответный удар, потребовав передать им землю в полное владение. В их лозунге «Малкийат я маут» («Земля или смерть») эхом отразилось такая же борьба, проходившая на других континентах в последние несколько столетий. Первый публичный протест имел место 7 октября 2000 года: четырехчасовая сидячая забастовка на лужайке возле конторы заместителя комиссара (второго по значению бюрократа в постколониальном правительстве) в Окаре, когда по этой новой схеме протестовали тысячи арендаторов. Через два дня заместитель директора военных ферм позвонил начальнику местной полиции и проинформировал его, что арендаторы угрожают применить силу, а в некоторых деревнях не дают управляющим вывозить (то есть воровать) древесину. Полиция пограничной территории и элитные рейнджеры[124]124
  Рейнджеры – бойцы специального подразделения в составе сухопутных войск США, предназначенного в основном для ведения боевых действий на территории противника за линией фронта, чаще всего для захвата стратегически важных объектов.


[Закрыть], основной функцией которых была борьба с контрабандой на границе с Индией, прибыли в деревню и начали издеваться над арендаторами. Когда женщины и дети увидели, как их мужей, братьев и отцов осыпают оскорблениями и пинают ногами, они выбежали из своих домов и стали забрасывать полицейских камнями. Было схвачено и брошено в тюрьму множество арендаторов-активистов. Как только известия об этой конфронтации распространились, волна протестов начала расти. Попытки властей разобщить и подкупить арендаторов позорно провалились.

За первых шесть месяцев 2002 года рейнджеры неоднократно открывали огонь по арендаторам, убив нескольких человек; они арестовали нескольких организаторов и избили их на глазах у членов семей. Женщины – и христианки, и мусульманки – с деревянными вальками (которыми во время стирки отбивают белье) в руках отправились пешим маршем в Окару и окружили полицейский участок. Ничего подобного здесь раньше не видывали, и армия скоро поняла, что в случае массового расстрела мирных людей она ввяжется в продолжительную борьбу. А массовую казнь крестьян-христиан могли бы не понять в Вашингтоне, где у власти был фундаменталистский христианский режим. 9 июня 2002 года вооруженная банда полицейских и рейнджеров численностью около тысячи человек окружила деревню в Пировале. Осада продолжалась семь часов, однако полиции не удалось захватить организаторов, несмотря на угрозу сжечь весь урожай хлопка в деревне. Полиция недооценила силу крестьянской солидарности.

В редакционной статье в острых выражениях ежедневная газета Карачи «Заря» 24 июня 2002 года сделала следующий комментарий:

«Чтобы вернуть доверие упрямо сопротивляющихся и потерявших рассудок фермеров, силы полиции, вместо того чтобы не давать людям покоя и терроризировать их, должны быть немедленно выведены, а от любых непродуманных заявлений о «необходимости преподать урок» следует отказаться. Должно быть открыто дело против правительственных чиновников и управляющих фермами, которые приказали полиции действовать так, что, это привело к смертям… Как только эти направленные на восстановление доверия меры будут приняты, правительство должно при помощи Организации пенджабских арендаторов сесть за стол переговоров с арендаторами, чтобы обсудить, как предоставить им права собственности на землю».

Генералы проигнорировали совет газеты, которая обычно сочувствовала их нуждам. Вместо того чтобы внять совету, они арестовали лидеров Организации пенджабских арендаторов, а осада деревень и издевательства над их жителями продолжались. Борьба так борьба! Хотя основные партии страны проигнорировали конфликт, протестующих поддержали многие независимые организации, одна из которых, «Аср» («Импульс»), в середине декабря успешно провела конференцию по этому вопросу и организовала публичную демонстрацию в Лахоре.

Новый статус Мушаррафа как доверенного союзника Запада теперь использовали против арендаторов. Некоторые их лидеры были обвинены по новому «антитеррористическому» законодательству. Освобождая настоящих террористов, большинство которых в разное время числилось в платежных ведомостях военных разведывательных служб, люди в хаки объявили «террористами» арендаторов, не применявших насильственных методов в борьбе за свои права. Несмотря на тот факт, что в Пакистан регулярно наведывались ученые мужи из западных средств массовой информации, ни один из этих заезжих журналистов не посчитал эту борьбу стоящей внимания. Она была немодна и отвлекала от концентрации на бородах. Однако тогда люди видят, что бородатым мужам нет дела до реальных народных нужд, что и продемонстрировали пенджабские арендаторы с военных ферм. Кристофер Джон и Юнис Икбал хотят сделать свою борьбу интернациональной. Они хотят, чтобы мир ее заметил, и они готовы на все ради международной солидарности, которой пока что не наблюдается.

Недостаток синхронизации между недавними выборами и двухлетней борьбой, в которой принимает участие миллион крестьянских семей, позволяет предположить чрезвычайно хлипкую природу государственного устройства. Политическая ширма, созданная Мушаррафом, предназначена не для того, чтобы скрывать, а скорее для того, чтобы подчеркнуть, какие силы правят страной. Если бы какой-либо режим их тех, от которых Пакистан страдает с 1977 года, действительно улучшил условия жизни большинства своих граждан, нашлось бы и место для какого-либо утилитарного аргумента, чтобы определить, какое правительство – военное или гражданское – работает лучше. Однако даже подправленные и приукрашенные официальные данные показывают, что страна переживает долгий и глубокий социальный кризис, независимо от того, кто находится у власти.

В прошлом было по крайней мере несколько попыток посмотреть в лицо реальности. В частности, в официальном правительственном «Отчете о не имеющих убежища лицах в Карачи», опубликованном в 1959 году, когда формой социально-демократической идеологии был здравый смысл глобального капитализма. Это мучительное чтение, если вспомнить о той бессердечной индифферентности, которую демонстрируют сегодняшние правители:

«Фермер держит свою единственную пару волов в соответственно укрытом пространстве, площадь которого больше, чем 4X5 ярдов (3,7X4,6 метров)… те же, кто живет в джугги или в подобных им арендуемых импровизированных помещениях, не может наслаждаться даже таким пространством и комфортом. Хотя площадь джугги тоже составляет 4X5 ярдов, средняя плотность населения на этой площади составляет 4,2 человека… даже самое древнее человеческое жилье, открытое археологами, было больше по размерам и удобнее, чем то, которое мы имеем печальную обязанность описывать».

Если учесть, что с тех пор плотность населения резко возросла, едва ли удивительно, что обеспечение жильем перестало быть первостепенной обязанностью власти со времени переворота генерала уль-Хака в марте 1977 года. Мальтузианская политика[125]125
  Мальтузианская политика – политика истребления «лишнего населения», понятие социал-дарвинизма, одним из основоположников которого считается Томас Мальтус, издавший в 1798 году книгу «Опыт о законах народонаселения». В этом труде Мальтус утверждал, что в будущем человечество неизбежно столкнется с проблемой нехватки продовольствия, вызванной перенаселением, в результате чего бедняки вымрут, а богатые выживут, т. е. случится «Мальтузианская катастрофа».


[Закрыть] успешных правительств: отсутствие реального здравоохранения для более чем половины населения, ужасающие условия жизни в городе и деревне, невозможность получить образование в деревне (70 % женщин и 41 % мужчин официально признаны неграмотными, хотя реальные цифры, скорее всего, гораздо выше) – разрушили страну, однако им не удалось реально снизить размеры среднестатистической семьи. В соответствии с последней переписью, страна имеет население в 148,7 млн человек. Ассоциация по планированию семьи при Организации Объединенных Наций считает, что к 2050 году оно возрастет до 344,2 млн человек, что поставит Пакистан на четвертое место в мире по численности населения, после Китая, Индии и США.

Иерархическое разделение пакистанского общества в последние десятилетия стало идти еще быстрее. Единственной серьезной брешью в стене, отделяющей всю гражданскую и военную элиту, получающую английское образование и имеющую доступ в западные университеты, медицинские училища и военные академии, от остального населения, полуграмотного (в основном это выпускники медресе или религиозных школ) или совсем неграмотного, стала «теневая экономика». В 1980—1990-е годы на маковых полях Афганистана и Северо-Западной пограничной провинции вырос урожай героиновых миллионеров, которые добрались до этой вершины своим путем. Многие из них происходят из крестьян или из среды мелкой городской буржуазии, но они настолько богаты, что финансируют почти каждую политическую партию и оказывают влияние на вооруженные силы[126]126
  Массовое производство героина стало побочным продуктом Первой афганской войны. Деньги, которые оно давало, использовались для финансирования моджахедов, сражавшихся против солдат-безбожников из бывшего СССР. Учреждение и быстрый рост Международного банка кредитов и коммерции (МБКК) было продиктовано нуждами «холодной войны» и наркобаронов. Деньги отмывались в больших масштабах: «героиновые» деньги из Пакистана и «кокаиновые» из Колумбии использовались для подкупа и поощрения банкиров и политиков в каждой западной стране, а также для финансирования операций контрас в Никарагуа и «бород» в Афганистане.


[Закрыть]. Деньги, автоматы Калашникова и автомобили «Паджеро» (японский вариант «Рендж-Ровера») так и сыпались на них. Вследствие этого героиновые бароны преисполнились гонора и стали публично демонстрировать свои дурные манеры. Пусть их время уже прошло, однако они убедились, что их дети получили надлежащее образование и стали частью элиты. Стремление этого социального слоя войти в «высшее общество» внесло некоторое разнообразие в состав обладающей собственностью элиты, однако больше почти ничего не изменилось. Деньги остались великим уравнителем в высших кругах общества, однако цены на землю в городе достигли астрономических величин. Купить квартиру в Дефенс Колони в Карачи или в фешенебельном районе Пэрэйд-Граунд в Лахоре – это почти все равно что купить ее в Нью-Йорке или в Берлине.

В 1990-е годы героин доставлялся в Европу и Северную Америку двумя путями. Первый лежал через «Великий героиновый путь» в багажниках из Пешавара в Карачи, а затем в трюмах судов в средиземноморские порты Европы. Второй, находящийся под контролем русской мафии, вел из Афганистана через Среднюю Азию и Россию на Балканы, а потом в столицы западных стран. Разгром талибов после 11 сентября означал, что пакистанская героиновая сеть практически распалась. Теперь наркобароны, контролирующие второй путь, монополизировали эту торговлю, и их старые русские друзья процветают, в то время как главным пунктом распределения наркотиков для большей части мира становится Косово[127]127
  Совсем не удивительно было бы в один прекрасный вечер обнаружить, что военные и гражданские служащие западных стран, контролирующие Балканский протекторат от имени властителя в Вашингтоне, также получали выгоду от маковой торговли.


[Закрыть]. Пакистанская экономика перенесла этот удар только благодаря новым денежным вливаниям, прибывшим вместе с американскими войсками. Иностранная политика США в Пакистане остается искусной комбинацией военной силы и денежных подачек, но что будет с Пакистаном, если солдаты и деньги понадобятся на других фронтах?

Апологеты Империи часто толкуют о трудном выборе, который должны сделать все государства с рыночной экономикой. Для исламского мира это означает либо демократию, украшенную выгодами свободной торговли, правами на интеллектуальную собственность и приватизацией всего, чего только можно, или возвращение к варварству, украшенному бородой. Однако бородатые мужи редко сопротивляются внедрению западной экономической модели. Реальную угрозу для них представляет социальная сторона модернизации. Они знают, что уступить в вопросах пола или сексуальности значило бы разрушить свое влияние на исламский мир. По этой причине бородатые мужи насильственно отвергают свободы, дозволенные в исламе женщинам или, чаще, гомосексуалистам[128]128
  Ваххабитский проповедник Шейх Фахд бен Абдул ал-Рахман, горячо любимый пакистанскими исламистами, недавно обратился к своей пастве в мечети Эр-Рияда в Саудовской Аравии с заявлением, которое «Маулана-дизель» с радостью поддержал бы:
  «На некоторых людей оказали влияние гнилые идеи, распространяемые неверными Запада об опекунстве мужчин над женщинами (ссылка на соответствующий пассаж в Коране. – Тарик Али). На первый взгляд кажется, что авторы этих идей защищают права женщин. На самом деле, их целью является вовлечение народа в ту грешную свободу, которая уже вызвала падение целой цивилизации (видимо, имеются в виду Содом и Гоморра – Тарик Али). Эта мнимое освобождение было порождено обществом, в котором преступление является любимым занятием, прелюбодеяние – развлечением, а убийство – средством освобождения от ярости; обществом, в котором женщина делает то, что ей нравится, даже если она замужем, и в котором несовершеннолетние девочки знают и делают то, что знает и делает замужняя женщина, и даже более того… Эти гнилые идеи, являющиеся не более чем концептуальным мусором, который разбрасывает Запад, начали появляться в некоторых газетах исламского мира и на арабских телеканалах».


[Закрыть]. Главная разница между бородачами и пакистанскими либералами, которые поддерживают США, состоит в том, что последние принимают обе стороны медали. Пакистан является никуда не годным государством, потому что его правящая элита никуда не годно обращается со своим народом. Официальный пост можно купить за деньги, а вложенные средства вернуть при помощи принудительных взяток и поборов. Юстиция погрязла в коррупции или плохо справляется со своими обязанностями. Капиталистическая система обслуживает нужды богатых; возврат средств в виде налогов от бизнеса, большого или малого, питательная еда, образование, здоровье и убежище – удел тех, кто может заплатить; расходы на оборону совершенно не контролируются, а бюджет в первую очередь определяется требованиями «национальной безопасности». И кажется, что выхода из этого порочного круга нет. А в результате – убожество, сопровождаемое убийствами и разбоем.

Одной из самых худших неудач армии стала ее неспособность восстановить даже отдаленное подобие закона и порядка в городе и деревне. Самозваные властители насилуют молодых мужчин и женщин по собственному усмотрению, в качестве наказания за предполагаемые нарушения исламского кодекса поведения.

Воображаемое преступление наказывается преступлением, которое более чем реально. Почти в каждом случае виновных в нем карателей покрывают и муллы, и местная полиция. Эти преступления в прессе открыто называют «карательными изнасилованиями». Добавьте к этому неспособность обуздать или сдержать экстремистские группы террористов, которые нападают на пакистанских христиан и приезжих иностранцев и убивают их, кроме того, они уже предприняли две серьезные попытки покушения на жизнь самого Мушаррафа. Неспособность обуздать это мракобесие определяется составом армии и тем чудовищем, которое она породила (Межведомственной службой разведки) во время Первой афганской войны. Служба внутренней разведки (СВР) стала армией внутри армии, подотчетной только своему собственному верховному командованию и контролирующей собственный бюджет, большую часть которого она получает прямо из Вашингтона. Именно СВР следила за водворением режима «Талибан» в Кабуле; именно СВР контролировала инфильтрацию квалифицированных террористов в Индийский Кашмир; именно СВР осуществляла прямые контакты с Усамой бен Ладеном и его группировкой.

Армия не может обуздать насилие внутри Пакистана потому, что если бы военные проследили за некоторыми исполнителями преступных действий, то следы привели бы прямо в штаб-квартиру их собственной организации. Победы ММА в Северо-Западной пограничной провинции и Белуджистане были также победой СВР. Теперь она могла продолжать сеять разногласия внутри самой армии.

Генералы обвиняли в кризисе политиков, и наоборот. И те, и другие были правы. Политики истощали ресурсы страны ради частных доходов и не были заинтересованы в социальном благополучии тех, кто их выбрал. Взяв власть, генерал Мушарраф пообещал создать прозрачное правительство, обеспечить финансовый рост и покончить с коррупцией. Его программа провалилась по всем пунктам. Даже правительственная статистика, всегда преуменьшающая недостатки, признает, что уровень безработицы возрос на 2 % с тех пор, как прямой контроль над страной перешел в руки военных. Уровень инвестиций ВВП упал до самой низкой с 1966 года отметки, а большинство обещанных инвестиций еще только ожидаются, хотя 11 сентября, без сомнения, помогло укрепить резервы иностранной валюты Пакистана, которые сейчас достигли 6 миллиардов долларов.

Проблема является структурной. Низкую производительность труда в сельском хозяйстве можно повысить, только проведя серьезные земельные реформы, однако альянс «хаки-государства» с землевладельцами делает такие меры практически невозможными. Этого взгляда придерживаются не только левые. Аналитический отдел британского журнала «Экономист» дал характеристику плачевному состоянию сельского хозяйства Пакистана на 2002 год:

«Изменениям препятствует не в последнюю очередь то, что существующее положение устраивает богатых землевладельцев, которые доминируют в этом секторе, а также федеральный и провинциальные парламенты. Крупные помещики владеют 4 % пахотных земель и контролируют большую часть ирригационной системы. Оценки независимых агентств, в том числе Всемирного банка, показывают, что они менее продуктивны, что мелкие хозяйства. Они также плохие налогоплательщики, постоянные заемщики и несостоятельные должники»[129]129
  Основные характеристики страны, 2002. Аналитический отдел британского журнала «Экономист», Лондон.


[Закрыть].

Последнее предложение является точным описанием министров кабинета в новом правительстве.

Со времени основания страны в 1947 году пакистанская армия сформировала костяк государственного аппарата. Слабость политических институтов, отсутствие буржуазии и доминирование в политике страны сельской элиты – по сути дела, паразитического нароста самого худшего, сорта – придало чрезмерное значение гражданской бюрократии и армии. Поскольку на деле никакого согласия на правление землевладельцев не было, пришлось применять силу как прямо, так и косвенно. Оба института были созданы колониальной властью и сформированы по ее лекалам[130]130
  Нужды гражданских служащих раджи после 1858 года полностью удовлетворялись колониальным государством, чтобы предотвратить коррупцию, которой было отмечено правление Ост-Индской компании; именно коррупция привела к обливанию грязью и преследованию наиболее успешных агентов компании, Роберта Клайва и Уоррена Гастингса. В Британской Индии армия была подчинена высшему гражданскому правителю – генерал-губернатору или вице-королю, кроме того, для нее была характерна строгая иерархия и дисциплина. Единственным нарушением этого принципа была знаменитая схватка между Китченером (главнокомандующий индо-британской армией) и Керзоном, в которой первый победил, и самый молодой вице-король Британской Индии был отозван в Лондон.


[Закрыть]. Гражданская служба очень быстро погрязла в коррупции, армия продержалась чуть дольше. Создалось впечатление, что, хотя отдельные офицеры могут и не устоять перед взяткой (в конце концов, они всего лишь люди), сам институт остается незапятнанным. Два длительных периода правления военных разрушили этот образ. Семья генерала Айюб-хана во время его правления в 1958–1969 годах невероятно разбогатела, как и некоторые из тех, кто с ним сотрудничал, а с 1977 по 1989 год по крайней мере два командира из армии Зии-уль-Хака стали крупными фигурами в торговле героином и контрабанде оружия. Коррупция более мелкого масштаба распространялась на младший командный состав армии, как скверная раковая опухоль. Генералы сознательно не желали покончить с ней и приняли материалистический подход к этой проблеме. Они осознавали, что необходимо сохранить единство армии. Добычу нельзя было делить поровну, поскольку это могло привести к идее равенства между полковниками и майорами, но в то же время младших офицеров нельзя было лишать некоторой доли средств, поскольку разве не вся армия как целое защищала Пакистан?

Приобретя опыт управления страной, «хаки-элита» начала рассматривать себя как своеобразную армию-партию. В тех редких случаях, когда ей приходилось соглашаться на проведение выборов, быстро сколачивалась организация политического фронта, однако ее правление строго ограничивалось нуждами военных. Гражданское правительство являлось номинальным. Ассигнования на оборону в сменявших друг друга бюджетах оставались прежними, вне зависимости от смены режима. Официальные цифры за последние десять лет, возможно, подвергались интенсивной фальсификации, но они тем не менее давали представление о происходящем. В 1988–1989 годах расходы на оборону в шесть раз превышали ассигнования на образование и здравоохранение. В 1998–1999 годах эта цифра давалась в процентах. Теперь она была примерно в семь раз выше, хотя по соображениям безопасности эти расходы никогда не перечисляются по пунктам. Таким образом, гражданам остается неизвестно, сколько именно и на что именно тратится, не говоря о стратегическом ядерном боезапасе страны. Инфраструктура, требующаяся для обеспечения пятимиллионной армии с двумя броневыми дивизионами, десятками бригад, почти тремя тысячами танков и броневиков для перевозки персонала и т. д., должна быть гигантской. Военно-воздушные силы имеют 400 военных самолетов, которые разбиты на 4 истребительные эскадрильи, а также купленные у Франции и у США ракетные системы. Имеется также сравнительно малочисленный Военно-морской флот: 9 подводных лодок, несколько эсминцев и сторожевых кораблей.