Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

22
Письмо юному мусульманину

Дорогой друг!

Помнишь, как ты подошел ко мне после крупного антивоенного митинга в ноябре 2001 года (по-моему, это было в Глазго) и спросил, верующий ли я человек? Я до сих пор не забыл ни того, насколько ты был шокирован, когда я ответил «нет»; ни комментарии твоего друга («наши родители предостерегали нас относительно вас»); ни гневных вопросов, которыми вы двое начали забрасывать меня, словно дротиками. Все это заставило меня задуматься, и эта маленькая книжка – мой ответ тебе и всем остальным, задающим подобные вопросы в Европе и Северной Америке. Когда мы разговаривали, я сказал, что моя критика религии и тех, кто использует ее в политических целях, – это вовсе не стремление казаться дипломатичным на людях. Эксплуататоры и манипуляторы всех мастей всегда лицемерно использовали религию для достижения собственных эгоистических целей. В действительности это еще далеко не вся история. Есть, конечно, искренне религиозные люди в разных уголках мира, которые сражаются за бедняков, но сами они обычно находятся в конфликте с господствующей, нередко навязанной им религией. Иранские аятоллы несколько раз имели дело с мусульманами, которые проповедовали религиозный радикализм.

Если бы я искренне верил, что этот радикальный ислам – путь к гуманизму, я бы, не колеблясь, говорил об этом публично, каковы бы ни были последствия. Я знаю, что многие из твоих друзей любят повторять имя Усамы, и я знаю, что они от души радовались событиям 11 сентября 2001 года. Они были не одиноки. Эти события потрясли весь мир, но они не имели ничего общего с религией. Я знаю аргентинских студентов, которые вышли из аудитории, когда преподаватель начал критиковать Усаму. Я знаю русского подростка, который послал по электронной почте сообщение с одним только словом – «Поздравляю!» – своим русским друзьям, чьи родители живут неподалеку от Нью-Йорка, и они ответили: «Спасибо. Это было здорово». Помнится, мы уже говорили о греках, которые на футбольном матче отказывались выдержать двухминутное молчание в память о погибших и оплакивать правительство, которое их обманывало, и нарушали тишину антиамериканскими песнями и возгласами.

Но никто из них не может судить о том, что именно случилось 11 сентября. За этой радостью вовсе не ощущение собственной силы, а чудовищная слабость. Жители Индокитая выстрадали больше, нежели любая мусульманская страна. Они подвергались бомбардировкам на протяжении целых пятнадцати лет и потеряли миллионы своих соотечественников. Думали ли они когда-нибудь о том, чтобы бомбить Америку? То же самое относится и к кубинцам, и к чилийцам, и к бразильцам. Последние два народа сражались против военных режимов, навязанных их странам США, и наконец одержал^ победу. Но сегодня люди чувствуют себя беспомощными. И когда Америка терпит поражение, они празднуют. Они не спрашивают, чего можно достичь подобным актом, каковы будут его последствия и кто получит от этого выгоду. Их отклик, как и само событие, – чисто символический.

Я думаю, что Усама и его группа достигли политического тупика. Это было великолепное представление, но ничего более. Соединенные Штаты, отреагировав войной, сильно преувеличив важность самого воздействия, но я сомневаюсь, что даже это поможет им в будущем обрести ясность мысли. Это будет лишь момент в истории XX столетия. Ничего больше. С политической, экономической или военной точки зрения это событие едва ли будут рассматривать как нечто большее, чем мелкую неприятность большой страны.

Что предлагают исламисты? Путь в прошлое, которое никогда не существовало. Если «Афганистанский эмират» – то самое, что они стремятся навязать миру, то большинство мусульман пойдет против них с оружием в руках. Не думайте, что Усама или мулла Омар олицетворяют будущее ислама. Если такое случится, это станет главной бедой для древней культуры, к которой мы оба принадлежим.

Хотел бы ты жить в таких условиях? Смиришься ли ты с тем, что твоя сестра, твоя мать или женщина, которую ты любишь, вынуждены будут прятаться от глаз окружающих и ходить укутанными в покрывало, подобно трупам? Хочу быть честным с тобой. Я был против этой последней афганской войны. Я не согласен с тем, что у сильных мира сего есть право менять правительства других стран в соответствии только со своими интересами. Но я не пролил ни одной слезинки по «Талибану», поскольку его последователи сбрили себе бороды и разбежались по домам. Это, однако, не означает, что тех из них, кто был пленен, можно истребить как диких зверей или лишить их всех элементарных прав, которыми они обладают по Женевской конвенции, хотя, как я уже неоднократно говорил на страницах этой книги, фундаментализм Империи сегодня не имеет себе равных. Она может пренебрегать любыми конвенциями и законами, какими только пожелает.

Причина, по которой Штаты демонстративно жестоко обращаются с пленными, захваченными во время противоправной войны в Афганистане, кроется в стремлении доказать свое могущество перед всем миром. По этой же причине, кстати, они унижают Кубу, делая «грязную работу» на ее территории, а также предостеречь других, кто попытается «накрутить хвост льву», что кара будет суровой. Я хорошо помню, как во время «холодной войны» ЦРУ и его приспешники в разных странах пытали и насиловали политических заключенных в разных странах Латинской Америки. Вот что заставило Филипа Эйджи, оперативного сотрудника ЦРУ, взбунтоваться и написать книгу «Внутри компании» (в России больше известна под названием «За кулисами ЦРУ». – Прим, пер.), которая разоблачала действия ЦРУ в Латинской Америке. Во время Войны во Вьетнаме США нарушили большинство положений Женевской конвенции. Они пытали и устраивали расправы над заключенными, насиловали женщин, выбрасывали заключенных из вертолетов, наблюдая, как они разбиваются о землю или тонут в море, и все это, конечно, делалось во имя свободы. Поскольку многие на Западе считают понятие «гуманной интервенции» абсурдом, они шокированы подобными актами, но в действительности эти преступления являются неотъемлемой частью истории Империи XX столетия.

После 11 сентября 2001 года я встречался со многими людьми из разных уголков мира. И мне постоянно задавали один и тот же вопрос: «Думаете, мусульмане достаточно умны, чтобы сделать это?» Я всегда отвечал: «Да». Потом я спрашивал, кто же, по их мнению, ответственен за эти события, и в ответ неизменно слышал: «Израиль». Почему? «Чтобы дискредитировать нас и заставить американцев напасть на наши страны». Я мягко развеивал их иллюзии, но такие разговоры расстроили меня. Почему столь многие мусульмане впадают в апатию? Почему они упиваются жалостью к самим себе? Почему их небеса всегда затянуты тучами? Почему всегда найдется кто-то виноватый в из бедах? Иногда во время беседы у меня создавалось впечатление, что нет ни одной мусульманской страны, которой можно было бы гордиться. К тем, кто эмигрировал из Южной Азии, значительно лучше относятся в Великобритании, нежели в Саудовской Аравии или в странах Персидского залива.

Арабский мир отчаянно нуждается в переменах. На протяжении многих лет в любой дискуссии с иракцами, сирийцами, саудовцами, египтянами, иорданцами и палестинцами поднимались те же самые вопросы, снова и снова возникали одни и те же проблемы. Мы задыхаемся. Почему мы не можем дышать? Наша экономика, наша политика, наша интеллигенция и, прежде всего, наша религия остались прежними. Палестина каждый день страдает, а Запад ничего не делает. Наши правительства парализованы, наши политики коррумпированы, наш народ не принимают в расчет. Живительно ли, что кто-то сочувствует исламистам? Кто еще предлагает сегодня хоть что-то конструктивное? Соединенные Штаты? Они уже не хотят демократии даже в маленьком Катаре, и по очень простой причине. Даже если мы выберем свое собственное правительство, США все равно подорвут его основу. Не так ли? Они негодуют по поводу телевидения «Аль-Джазира», поскольку у него есть множество различных преимуществ. Было хорошо, когда «Аль-Джазира» боролась с коррупцией внутри элиты арабских стран. Томми Фридман даже посвятил восхвалению «Аль-Джазиры» целую колонку в «Нью-Йорк Таймс». Он рассматривал ее как символ прихода демократии в арабский мир. Но это уже не так. Потому что демократия подразумевает право свободно мыслить; когда «Аль-Джазира» показала снимки последней афганской войны, которые никогда не показывали в средствах массовой информации США, Буш и Блэр надавили на Катар, заставив его прекратить «недружественную» трансляцию. Для Запада демократия – это вера в то, во что верит он, и ничто другое. Но разве это и в самом деле демократия?

Если мы выбрали собственное правительство в одной-двух странах, значит, народ может выбирать исламистов. Запад оставит нас в покое? Оставит французское правительство в покое алжирскую армию? Нет. Они настаивают на том, чтобы выборы 1990 и 1991 годов были объявлены недействительными. Французская интеллигенция назвала «Исламский священный фронт» (ИСФ) «исламо-фашистами», игнорируя тот факт, что они выиграли выборы. Если бы им позволили прийти к власти, то все разногласия, которые уже и так присутствовали внутри этой партии, выплыли бы на поверхность. Армия могла бы гарантировать, что любая попытка лишить граждан прав, которые гарантированы им по конституции, обречена на провал. Такое случилось только однажды, а именно тогда, когда лидеры ИСФ пренебрегли тем фактом, что на первый план вышли деклассированные элементы. Можем ли мы осуждать их за последовавшую за этим гражданскую войну или порицать тех, кто в Алжире и Париже лишил их победы? Массовые убийства в Алжире были просто чудовищными. Но неужели в этом виновны только исламисты? Что случилось в Бентуми-Бенталха, расположенной всего в 10 милях (16 км) к югу от Алжира, ночью 22 сентября 1997 года? Кто зверски убил 500 мужчин, женщин и детей в этой деревушке? Кто? Француз Бернар-Анри Леви убежден, что это чудовищное происшествия – дело рук исламистов. Тогда почему же армия не помогла местным жителям и не защитила их? Почему в ту ночь местной милиции был отдан приказ отойти? Почему службы безопасности не вмешались, когда увидели, что происходит?[164]164
  Хью Робертс. Правда о грязной войне / Литературное приложение к газете «Таймс» от 12 октября 2001 года.


[Закрыть]

Почему г-н Леви уверен в том, что Магриб должен подчиняться нуждам Французской республики, и почему никто не критикует фундаментализм такого рода? «Мы знаем, что мы должны делать», – говорят арабы, но каждый раз, когда Запад вторгается в их страну, они откладывают все свои знания и претензии в долгий ящик. Итак, если они хотят помочь, они должны держаться в стороне от происходящего.

Вот что говорят мои арабские друзья, и я соглашаюсь с их точкой зрения. Посмотрите на Иран. Обычно пристальный взор Запада был мягок и благодушен, в частности во время нападения на Афганистан. Иран нуждался в войне и позволил Западу наблюдать за ней издалека. Теперь фундаменталисты Империи говорят об «оси зла», в которую включен и Иран. Вторжение в Иран станет фатальным, ибо молодое поколение по собственному опыту знает, что такое духовное притеснение. Оно не знает ничего другого. Рассказы о шахах – лишь часть истории. Но эти молодые мужчины и женщины уверены в одном – они больше не хотят, чтобы ими управляли аятоллы. Даже несмотря на то, что в последние годы здесь было все не так плохо, как в Саудовской Аравии или Афганистане, нельзя сказать, что все здесь было хорошо.

Позволь мне рассказать тебе одну историю. Пару лет назад я встретил в Лос-Анджелесе молодого иранского кинорежиссера. Его звали Мослем Мансури. Мансури завоевал доверие трех тегеранских проституток и снимал их на протяжении более двух лет. Из этих материалов он собирался создать фильм. Он показал мне несколько кадров из будущего фильма. Женщины разговаривали с ним достаточно открыто, они рассказали, что самый большой «улов» у них всегда приходится на религиозные праздники. Мансури послал мне копию фильма, и я смог посмотреть его целиком. Одна из женщин рассказала ему следующее:

Сегодня все вынуждены продавать свои тела! Женщины, подобные нам, должны терпеть любого мужчину за 10 000 туманов. Мы ничего не можем сказать… Молодым людям нужно побыть вместе в постели хотя бы 10 минут… Это очень важно… Это помогает им успокоиться. Когда правительство не позволяет им этого, расцветает проституция. Да что там говорить о проституции, когда правительство лишило нас даже права свободно разговаривать с представителями противоположного пола на публике… В парках, в кино или просто на улицах вы не можете даже поговорить с человеком, сидящим рядом. Если вы заговариваете с мужчиной на улице, «защитник ислама» будет задавать вам бесконечные вопросы: «Кто этот человек? В каком родстве вы с ним состоите? Где ваши документы?..» Сегодня в нашей стране нет счастливых! Никто из нас не защищен. Я пошла в одну компанию, чтобы получить работу. Менеджер компании, бородатый мужик, посмотрел на мое лицо и сказал: «Я нанимаю тебя и помимо зарплаты буду платить тебе 10000 туманов». Я сказала, что он мог бы хотя бы проверить мои способности работать с компьютером, чтобы узнать, действительно ли я профессионал… А он ответил: «Я беру тебя за твою внешность!» Я знала, что, если буду работать там, мне придется заниматься с ним сексом по меньшей мере раз в день. Про себя я подумала, что оно того не стоит! Если я буду работать на себя, то смогу получать гораздо больше. И куда ни пойдешь, везде одно и то же! Я пошла в специальный семейный суд – чтобы развестись – и умоляла судью-священника оставить мне право опекунства над моим ребенком. Я говорила ему: «Пожалуйста… Умоляю Вас, отдайте мне моего ребенка. Я буду Вашей каниз…» («каниз» означает «слуга». Это персидское слово, которое буквально означает следующее: «умоляю вас, я в отчаянии».) И как вы думаете, что мне ответили? Судья сказал, что ему не нужна служанка! Ему нужна женщина! Чего же мы хотим от остальных, если даже священник, главный судья, говорит такое? Да у этого мужика одна только растительность на лице килограмм на 50 тянула! А он еще кричит: «Женщину хочу!» Я спросила у судьи, неужели у него нет жены, а он ответил: «Мне нужно много женщин!» Я пошла к чиновнику, чтобы забрать подписанный развод, а он вместо того, чтобы отдать мне бумаги, сказал, что мне вообще не стоило разводиться, а стоило снова выйти замуж, без всякого развода, нелегально. Потому что – говорил он – без мужа будет тяжело найти работу. Он был прав, но у меня не было денег, чтобы заплатить ему…

В западных странах у проституток есть социальное обеспечение и государственная страховка. Они проходят медицинские осмотры и так далее. Здесь же у нас нет права на существование… А почему? Мы ведь, знаете ли, тоже работаем…

Другая женщина, вынужденная торговать собой, рассказывала:

За сексуальными услугами ко мне приходят разные люди: торговцы с базара [владельцы магазинов], студенты, врачи, старики, юноши, невежды… В общем, все, у кого есть деньги, чтобы купить себе женщину на некоторое время. Большинство из них обращается с нами очень плохо… Давая нам деньги, они считают, что имеют право делать с нами все, что им заблагорассудится… а нам остается только смириться с этим.

Сегодня в нашем обществе никто не защищен от финансовых проблем. Я не могу платить за жилье… Что прикажете мне делать? Если сегодня вечером я не продам свое тело, завтра у меня не будет денег… В обществе, в котором нет работы, нет безопасности и нет прав, что может сделать человек? Ты выходишь на улицу и постоянно оглядываешься, опасаясь «защитников ислама», которые могут арестовать тебя по любой причине, будь то прядь волос, выбившаяся из-под хиджаба, тускло блеснувшая губная помада, все сгодится…

Если бы я жила в обществе, где я смогла бы работать и быть независимой, я бы ни за что больше не стала продавать свое тело. Тогда, возможно, я испытывала бы физическую потребность быть с кем-то, я смогла бы выбирать… Я бы смогла жить, не боясь своих чувств и желаний… жить с радостью… Но в данной ситуации правительство сделало мужчин покупателями, а людей, подобных мне, – товаром…

Мослем, видимо, лишился рассудка, потому что ни одна из американских теле– или радиокомпаний не хотела покупать фильм. Они вовсе не хотели подорвать режим Хатами! Сам Мослем – дитя Иранской революции. Без нее он бы никогда не стал режиссером, поскольку происходит из очень бедной семьи. Его отец – муэдзин, и потому воспитание Мослема было ультрарелигиозным. Теперь он ненавидит религию, причем с такой страстью, которую я даже не могу передать. Мослем отказался участвовать в войне против Ирака и был арестован. Это сильно изменило его.

Был 1978 или 1979 год, когда я только начинал работать продавцом газет на углу многолюдной улицы в Сангсаре. Каждую неделю я должен был получать книги и газеты различных политических групп и продавать их в газетном киоске. Некоторое время спустя мой киоск стал привлекать молодежь, желавшую обсуждать политическую ситуацию.

Однажды ночью члены организации защитников ислама, называющей себя «Хезболлах», напали на газетный киоск и подожгли его. Я забрал обгоревшие книги и в течение недели каждый день выкладывал их перед киоском. После этого меня арестовали и посадили в тюрьму.

Тюрьма стала для меня тяжелым, но полезным испытанием. Именно там я ощутил, что достиг наконец интеллектуальной зрелости. Я оказался достаточно стойким и наслаждался осознанием собственной силы. Я почувствовал, что спас свою жизнь от коррумпированного мира духовенства, а это цена, которую я за это платил. Я гордился этим. После года, проведенного в тюрьме, они пообещали освободить меня, если я подпишу бумаги, гарантирующие, что я буду посещать проповеди по пятницам и займусь религиозной деятельностью. Я отказался их подписывать. Они оставили меня в тюрьме еще на один год.

Когда я наконец вышел на свободу, моя родина показалась мне слишком маленькой и тесной. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я отправился в Тегеран. По утрам я работал, а по ночам посещал Свободный исламский университет [частный университет с высокой оплатой за обучение].

В начале 1980-х годов я еще не интересовался кино. Мои внутренние терзания и размышления не позволяли мне обратить внимание на кинематограф или составить для себя хоть сколько-нибудь долгосрочный жизненный план. Я продолжал думать, что никогда не смогу приспособиться к ситуации в Иране. Меня серьезно беспокоила социальная и политическая атмосфера в целом.

После окончания войны [1989 год] правительство приняло закон, обязывающий граждан поменять свои старые свидетельства о рождении на новые. Я знал, что если буду менять свидетельство, то мне придется отказаться от своих поддельных документов. Станет ясно, что я, будучи призывного возраста, не пошел на войну. Но плата за университет была очень высока, и я решил пройти военную службу. После возвращения я искал работу и случайно наткнулся на редакцию кинематографического журнала, которому требовался репортер. Я получил работу. Хоть я и пытался брать интервью у неправительственных режиссеров и сценаристов, я отлично знал, что если напишу о них что-нибудь – даже критическое, – то существующий режим все равно сумеет сохранить доверие к себе, заявив, что он демократичен и готов приветствовать критику! Кино находилось под полным контролем государства, и режиссеры были связаны по рукам и ногам ограничениями системы.

То, что я брал интервью у таких режиссеров, как Мерджуи, Махмальбаф или Кьяростами, в конце концов было выгодно для политической системы. Но я убеждал себя, что только временно позволяю режиму извлекать выгоду из моих действий… Я думал, что моя работа в СМИ послужит хорошим прикрытием для моих собственных проектов, с помощью которых я хотел показать тщательно скрываемые преступления политического режима. Я знал, что не смогу сделать такие фильмы, которые мне действительно хотелось бы, из-за цензурных ограничений. Любой сценарий, который я бы написал, никогда не будет одобрен исламской цензурой. Я понимал, что попусту потрачу время и силы. И тогда я решил тайно создать восемь документальных фильмов. Я подготовил собранный мной материал за 1994–1998 годы и контрабандой вывез его из Ирана. Из-за финансовых трудностей мне удалось окончательно смонтировать только два фильма. Один из них – «Крупный план – задний план», другой – «Шамлу, поэт Свободы».

Первый фильм повествует о жизни Хуссейна, главного героя документального фильма Кьяростами под названием «Крупный план». Это история парня, который пытается выдать себя за режиссера Махмальбафа, на которого он, кстати, внешне похож, его семье. Семья верит его истории и даже готова финансировать один из его фильмов, считая, что он и есть знаменитый Махмальбаф. Он живет в этой семье на протяжении четырех дней, и в конце концов семья понимает, что ее дурачат. Парня арестовывают. Через несколько дней после выхода фильма Кьяростами, я отправился навестить Хуссейна. Он любит кино. Его жена и дети разочаровались в нем и наконец совсем ушли от него. Сегодня он живет в деревеньке на окраине Тегерана и пришел к выводу, что любовь к кино привела его только к страданиям. В моем фильме он говорит: «Общество, подобное тому, в котором мы живем, просто уничтожает таких людей, как я. Мы никогда не можем быть сами собой. Есть два типа мертвецов – лежащие и ходячие. Так вот мы – ходячие мертвецы!»[165]165
  Мослем Мансури не говорит по-английски и на урду, а я не говорю на фарси. Нашим переводчиком была иранская эмигрантка, еврейка по происхождению, Эль-хам Гхетаунчи. Я ей очень благодарен за перевод отдельных фрагментов записей и интервью.


[Закрыть]

Мы можем найти множество историй, подобных этой, и даже хуже в каждой мусульманской стране. Еще одна вещь, есть большая разница между мусульманами диаспоры… теми, чьи родители эмигрировали в западные страны… и теми, кто до сих пор живет в исламском мире. Последние гораздо более критичны, поскольку религия для них не самый важный элемент жизни. Они уже доказали, что они мусульмане.

В Европе и Америке дела обстоят иначе. Здесь официально принятый «многокультурный уклад» подчеркивает, насколько те или иные вещи различаются по ценности в разных культурах. «Культура» и «религия» – более мягкие, эвфемистические понятия, употребляемые в качестве замены для обозначения социально-экономических различий, так же как лучше сказать «многообразие», а не «иерархичность», когда мы говорим о ситуации в европейском или североамериканском обществе. Я разговаривал с мусульманами из Магриба (Франция), из Анатолии (Германия), из Пакистана и Бангладеш (Великобритания), из США, Южной Азии и даже Скандинавии. Я часто спрашивал себя, почему многие из них так похожи на тебя. Они стали гораздо «более правоверными» и непреклонными, нежели грубые и решительные крестьяне Кашмира и Пенджаба, которых я так хорошо знаю. Британский премьер-министр – ярый сторонник школ, где учатся последователи только одной религии. Американский президент всегда заканчивает свою речь словами «Бог храни Америку». Усама начинает и заканчивает каждое телевизионное интервью восхвалением Аллаха. Все трое имеют право так делать, равно как и я имею право оставаться приверженцем идеалов Просвещения. А Просвещение всегда критиковало религию, и прежде всего христианство, причем по двум причинам: во-первых, потому, что считало его доктрину набором идеологических заблуждений, а во-вторых, потому, что это и впрямь была система юридически оформленных притеснений с неограниченной властью подвергать людей различным преследованиям. Почему же тогда я должен воздерживаться от религиозной критики?

Почему же сегодня мы должны отказаться от нашего наследия? Кто бы мог представить, что со времен Гольбаха или Гиббона любая религия превратится в иллюзию? Что я действительно хотел бы узнать, так это почему при присуждении Нобелевских премий в области физики или химии никогда не называется ни одного мусульманского имени. Неужели среди мусульманских генов нет ни одного, отвечающего за интеллект, талант или творчество? Почему-то в прошлом они всегда были. Что же объясняет такое «ритор мортис» [rigor mortis (лат.) – «окостенение». – Прим. пер.]?

Интересная ирония: я лично знал того единственного мусульманина, который получил Нобелевскую премию в области физики. Это был гражданин Пакистана, профессор Абдус Салам. Увы, он был членом движения ахмадитов, которая в Пакистане не признается мусульманской. Несмотря на то что, когда он получал премию, он был мусульманином, спустя несколько лет ему сообщили, что по закону он таковым не являлся. Он часто с грустью шутил, что, хотя он не был мусульманином в Пакистане, он был таковых в Индии, в Европе и Восточной Африке.

Я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли. Мое отвращение к религии ни в коем случае не ограничивается одним лишь исламом. И я вовсе не игнорирую – как и показывает эта книга – роль, которую религиозные идеологии играли в прошлом, заставляя мир двигаться вперед. Именно идеологические конфликты между двумя течениями в христианстве – протестантской Реформацией и католической Контрреформацией – привели к столь сильным потрясениям в Европе. Это был пример интеллектуальных дебатов, возникших на почве теологии, и приведших к гражданской войне, за которой последовала революция. В XVI веке сопротивление голландцев испанским властям было спровоцировано конфликтом по поводу религиозных изображений (в отличие от католицизма протестантизм отрицает религиозные изображения. – Прим. ред.). Введение в Шотландии молитвенников нового образца стало одним из поводов пуританской революции в Англии в XVII веке, в 1688 началась новая фаза конфликта. Интеллектуальное брожение в Европе не прекращалось, и столетие спустя в огне революционной Франции родились идеи Просвещения. Англиканская церковь и Ватикан объединились перед лицом новой угрозы, но популярные идеи государственного суверенитета и установления республики были слишком сильны, чтобы от них можно было легко избавиться.

Я уже предвижу твой вопрос. Как все это повлияло на нас, мусульман? Сильно повлияло, друг мой. В Западной Европе бушевали теологические страсти, но они постепенно улеглись. Из туманной дали явилась Современность.

Культура и экономика Османской империи всегда были особенными, там быстро произошло разделение на суннитов и шиитов, и появились две соперничающие догмы в исламе. Разногласия в их взглядах на ислам уже исчезли. Султан, на которого со всех сторон давили богословы, управлял империей, которая постепенно умирала.

Расцвет религии частично объяснялся отсутствием какой-либо альтернативы универсальному режиму неолиберализма. Ты узнаешь, что до тех пор, пока правительства исламских стран позволяют всем подряд вмешиваться в жизнь их государств, им будет дозволено делать все что угодно в социально-политической сфере. «Американская империя» использовала ислам и раньше, она может делать это и теперь. Это вызов. Мы отчаянно нуждаемся в реформации ислама, которая избавит его от фанатичного консерватизма и отсталости доктрины фундаменталистов, но, помимо этого, она откроет исламский мир для новых идей, которые будут куда более совершенными, нежели те, что сейчас предлагает нам Запад. Будет необходимо жесткое разделение государства и мечети; исчезновение духовенства; предоставление мусульманской интеллигенции права по-своему трактовать и переводить священные тексты, являющиеся коллективной собственностью всей исламской культуры в целом; предоставление свободы мысли и свободы воображения. Если мы не будет двигаться в этом направлении, мы будем обречены вернуться к старым проблемам, забыть о светлом будущем, – то есть двигаться из настоящего обратно в прошлое. Это неприемлемый вариант.

Я позволил моему перу завести меня слишком далеко и проповедовал ересь слишком долго. Сомневаюсь, что я могу измениться, но надеюсь, что измениться сможешь ты.