Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

На Западе об этом знали немногие политики; и немногих из них это интересовало. Рассуждая о вине за геноцид евреев во время Второй мировой войны, они спокойно закрывали глаза на зверства израильтян.

В Гражданском госпитале в Дамаске я увидел еще одно свидетельство применения в Палестине химического оружия. Несколько пациентов были обожжены напалмом. Нам рассказывали об исчезнувших врачах, о том, как израильтяне захватили на фронте пятерых врачей из передвижного госпиталя и застрелили их. Я взял интервью у Мухаммеда аль-Мустафы, семнадцатилетнего пастуха из Кунейтры, который рассказывал, как он пас свое стадо, когда израильские солдаты остановили его и других пастухов. Двоюродный брат Мухаммеда, мальчик двенадцати лет, испугался и бросился бежать. Ему выстрелили в спину. Мухаммед также получил пулю. Он умолял оказать ему медицинскую помощь, но его так и оставили лежать на дороге, а двоих его младших братьев увели. Таких историй было не счесть.

Премьер-министру Сирии, доктору Юсуфу Зуайину, не удалось подбодрить меня в те дни, несмотря на то что он сказал все, что только мне хотелось услышать. Он был доктором медицины и во время учебы работал в больницах Уэльса и Шотландии. Мы встретились с ним днем, и он сказал мне, что Сирия скоро станет «Кубой Ближнего Востока», дни Саудовской монархии сочтены, революция под знаменем «Баас» будет продолжаться до тех пор, пока капитализм полностью не исчезнет. «Я могу заверить Вас в этом, – заявил он, – Вам нет нужды беспокоиться. Арабский народ не эмигрирует в Йемен и не будет жить в палатках. Он будет сопротивляться интервенции, и, в конечном итоге, победа будет за нами. Мы должны начать народную войну против оккупантов, учась у китайцев, которые сопротивлялись Японии. Мы не можем соревноваться в вопросах качества оружия с ними или с теми, кто поддерживает их в Вашингтоне и Лондоне, но эту войну может выиграть только народ, а не дорогое оружие. Это будет затяжная война…» В течение следующих нескольких месяцев эти «ультрарадикалы» в сирийском правительстве после непродолжительной борьбы были свергнуты более умеренными политиками, опиравшимися на авторитет Афлака.

В Бейруте я впервые встретился с палестинскими интеллектуалами и в саду старого дома Валида Халиди получил полезные уроки истории. Многие интеллектуалы были в состоянии шока, ошеломленные поражением, едва ли способные внятно сформулировать свои взгляды на будущее. Были и другие, которых я встречал в ресторанах и кафе. Они имели гораздо более твердую позицию, они говорили, что нужно бороться своими силами, не надеясь на султанов и полковников и учась на чужих примерах. А затем следовал неизбежный вопрос: «Слышали ли Вы последнее стихотворение Каббани?»

По возвращении в Лондон я отправился выразить соболезнование вдове Исаака Дойтчера Тамаре и услышал от нее, что за несколько недель до смерти он дал пространное интервью о Шестидневной войне «Нью лефт ревю». Дойтчеры потеряли во время геноцида евреев множество своих родственников. Дойтчер редко позволял эмоциям брать верх над разумом. Тем не менее симпатия к Израилю как к государству беженцев, а не к государству, которое создает беженцев, была для него естественной, поэтому я не ожидал слишком многого от этого интервью. Я был неправ. Он назвал Израиль «Пруссией Ближнего Востока» и сделал леденящее кровь провидческое предупреждение:

«Немцы суммировали свой собственный опыт в горькой фразе: «Man kann sich totsiegen!» («Можно одержать смертоносную победу!») Это как раз то, что делают израильтяне. На захваченных территориях и в самом Израиле сейчас находится почти полтора миллиона арабов, то есть более 40 % от общей численности населения. Отправят ли израильтяне в изгнание такую массу арабов для того, чтобы обеспечить «безопасность» завоеванных земель? Это создало бы новую проблему беженцев, более опасную и масштабную, чем прежняя… Да, такая победа для Израиля хуже, чем поражение. Она не принесет Израилю большей безопасности, она уже принесла ему гораздо больше опасностей разного рода[59]59
  Перечитывая это интервью Дойтчера («Нью лефт ревю», I, 44, июль – август 1967) тридцать четыре года спустя, вновь поражаешься ясности и мужеству его суждений. И Исаак, и его жена Тамара потеряли практически всех своих родственников в результате геноцида евреев. Это не сделало их сионистами. По этой причине и в надежде вызвать новый всплеск читательского интереса я включил это интервью в качестве приложения в эту книгу.


[Закрыть].

Как и предсказывал Исаак Дойтчер, победа Израиля в 1967 году ничего не решила. Палестинцы отказались стать исчезнувшим народом. Новое поколение начало новую борьбу за национальное самоопределение, последнюю из череды освободительных войн, которые начались в XX веке. В современном мире один Израиль остается колониальной державой, государством модели XIX–XX веков. Теперь этот постепенно признало меньшинство израильских интеллектуалов, проявивших мужество. Барух Киммерлинг, профессор социологии из Еврейского университета, недавно опубликовал в семитском еженедельнике «Кол Хаир» от 1 февраля 2002 года свое обращение, назвав его, в подражание Эмилю Золя, «Я обвиняю». Это яростное обвинение руководства Израиля и израильской военщины, причем такое, каких никогда не появлялось в западных средствах массовой информации:

«Я обвиняю Ариэля Шарона в создании процесса, в котором он не только интенсифицировал обоюдное кровопролитие, но и ответственен за подстрекательство к региональной войне и частичную или почти полную этническую чистку арабов на «Земле израильской». Я обвиняю каждого министра от Лейбористской партии в этом правительстве во внедрении в Израиле правоэкстремистского, фашистского «видения» будущего страны. Я обвиняю руководство Палестины, и в первую очередь Ясира Арафата, в той предельной близорукости, которая способствовала осуществлению планов Шарона. Если разразится вторая аль-Накба, одной из ее причин будет руководство Арафата. Я обвиняю военное руководство Израиля, поддержанное руководством страны, в настраивании общественного мнения против палестинцев, прикрываясь необходимостью повышения профессионализма военных. Никогда до этого в Израиле не было так много генералов, генералов в отставке и бывших агентов военной разведки, иногда переодетых «академиками», которые принимают участие в публичном «промывании мозгов» населению. Когда будет создан юридический комитет по расследованию причин катастрофы 2002 года, их действия тоже придется расследовать вместе с действиями гражданских преступников.

Покойный философ Иешуа Лейбовитц был прав – оккупация превратила в руины самую лучшую часть израильского общества и разрушила лежащую в основе его существования моральную инфраструктуру. Давайте остановим это шествие идиотизма и построим заново общество, свободное от милитаризма и принуждения, а также от эксплуатации других людей… И я обвиняю самого себя за то, что зная все это, все-таки недостаточно громко кричу об этом и слишком часто пребываю в спокойствии…»

История Палестины до сих пор не окончена.

13
Глупость антиимпериализма

Возникшая после 1973 года тупиковая ситуация продолжалась еще четыре года. Стало известно, что новый хозяин Белого дома, президент-демократ Джимми Картер, поддерживает идею оказания давления на обе стороны на Ближнем Востоке, чтобы достичь соглашения по Палестине. Но не успел Картер и шевельнуть пальцем, как Египет поразил весь мир своим односторонним решением заключить с Израилем сепаратный мир. В ноябре 1977 года президент ас-Садат прилетел в Иерусалим, публично обнялся с премьер-министром Израиля Менахимом Бегином и подписал мирный договор. Израильтяне освободили оккупированные территории, принадлежащие Египту, обе страны обменялись послами, и на мгновение показалось, что этого спектакля будет достаточно, чтобы с такой же легкостью решить все оставшиеся проблемы. Египетское телевидение и радио послушно лгали. Израиль ни тогда, ни потом не скрывал того, что не изменит свою политику строительства еврейских поселений на захваченных территориях и не приостановит этого строительства.

Демарш ас-Садата имел двойную цель. Инфитах («открытая дверь»), как назвали этот процесс, ознаменовал официальный разрыв с основными принципами насеровского прошлого. В международной политике это стало сигналом отказа от нейтралитета, началом военной зависимости и включения в сферу влияния Запада.

Последствия инфитаха на местном социально-географическом уровне были просто поразительными. Огромный государственный сектор уже обеспечил большинство египтян питанием и жильем и дал людям возможность лечиться и получать образование. Этих благ, возможно, было недостаточно, но на лучшее никто и не рассчитывал. Разница в благосостоянии различных социальных слоев в течение всего насеровского периода оставалась относительно низкой. Самое сильное негодование вызывали коррупция и политические репрессии. Это и стало основной причиной недовольства старым режимом.

Ас-Садат решил приватизировать страну без либерализации ее политических структур. Другими словами, никакой критики не допускалось. Египетские левые силы втихомолку негодовали, но были слишком слабы и деморализованы, чтобы протестовать. Светские либералы решили поддержать новый курс, считая, что он принесет с собой демократию. Ничего подобного не произошло. Приватизация и свободный приток иностранного капитала привели к жестокой поляризации классов, которая не нашла никакого отражения в политических структурах постнасеровского государства. При предыдущем режиме политика также находилась под строгим контролем, однако четко обозначившиеся фракции внутри Арабского социалистического союза все-таки откликались на нужды разных социальных слоев населения. Теперь не происходило даже этого. Единственной возможной формой оппозиции могла стать только подпольная деятельность.

Организацией, накопившей наибольшей опыт подпольной деятельности, было общество «Братья-мусульмане» вместе со своими более радикальными дочерними организациями. Члены этого общества уже проникли в армию и теперь решили провести театрализованную публичную акцию, чтобы продемонстрировать свою враждебность режиму. 6 октября 1981 года, через четыре года после инфитаха, когда военный парад приветствовал египетского президента, четыре солдата опустили свое оружие и открыли по трибунам для почетных гостей огонь из автоматов. Они убили ас-Садата и ранили нескольких человек из его окружения. Элита страны носила траур, а нация осталась индифферентной. Большего контраста с похоронами Насера нельзя было и вообразить.

Убийцы были схвачены, осуждены и казнены. С этого времени использование настоящих боеприпасов во время официальных церемоний было запрещено, и не только в Египте. Однако внутренние и внешние условия, которые привели к острому всплеску активности исламистов, остались неизменными. Ас-Садата сменил Мубарак, который вскоре пошел на уступки религиозным экстремистам в социальной и культурной сферах в обмен на сохранение своей изъеденной молью диктатуры. Это укрепило позиции клерикалов и помогло им расширить социальную базу своих сторонников. Однако событие, которое вызвало новый взрыв политико-религиозного пыла в арабском мире, произошло за его пределами.

В 1971 году один тщеславный и самонадеянный монарх, ослепленный хвалами льстецов дома и за границей и не осознававший своей изоляции от народа, решил подражать Сесилу Б. де Миллю. Он захотел отпраздновать день рождения, чтобы прославить Великого Кира и 2500-летие «иранского царствующего дома». Как и все остальное, относящееся к этому событию, дата его проведения также была сомнительна. Причина затеянной феерии была очевидна: придать больше правдоподобия генеалогии «Света арийев», как любил называть себя сам шах. Для празднования выбрали историческое место – развалины древней персидской столицы Персеполиса.

Большинство гостей откликнулись на приглашение шаха – императоры Хайле Селассие и Хирохито из Эфиопии и Японии, менее величественные монархи из Бенилюкса и Скандинавии, а также короли Марокко, Иордании и Непала, принц Чарльз, наследник британского престола, и политики всех мастей. В их число входили занимающийся сомнительными делами Спиро Агню, вице-президент США, председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный, а также член Политбюро Коммунистической партии Китая. Только один из европейских политиков, французский президент Жорж Помпиду, решил остаться в стороне. Насмотревшись в мае 1968 года на баррикады в собственной столице, он видел будущее более четко, чем его коллеги во всем мире. Кроме того, присутствовали многие известные личности из. научного мира и мира кино Соединенных Штатов и Европы, среди них выдающийся британский политический философ сэр Исайя Берлин, хлесткий памфлет которого, «Две концепции свободы», был незадолго перед тем опубликован в Тегеране и удостоился одобрения придворных льстецов. Этот великий человек заранее прочитал в Тегеране лекцию, чтобы отметить это событие. Размеры его гонорара не разглашались.

Если верить средствам массовой информации, все присутствующие провели время очень хорошо. Из Парижа самолетом было доставлено угощение и 25000 бутылок вина. Единственным местным блюдом в меню была черная иранская икра, полученная из рыбы, пойманной в принадлежащей Ирану части Каспия. Всего было истрачено каких-то 300 миллионов долларов – сюда были включены и «расходы» присутствовавших негосударственных знаменитостей, – этих денег хватило бы на то, чтобы кормить целое население какой-нибудь страны «третьего мира» в течение нескольких месяцев.

Кульминацией этого зрелища был чистый китч. Гости были шокированы, увидев, в лучах прожекторов разряженного оккупанта Павлиньего трона, стоящего у могилы Кира. Шах преодолел знакомое актерам волнение и произнес фразу, которую стали повторять на все лады: «Спи спокойно, Кир, ведь мы бодрствуем»[60]60
  В «Мантии пророка», сильном и будоражащем воображение историческом описании происхождения исламской интеллигенции в Иране, вышедшем в Лондоне в 1986 году, Рой Моттахеди противопоставляет реакцию ориенталистов иранскому ответу на речь шаха: «В анекдоте того периода рассказывается, как иранский конторщик был до того восхищен прочитанными в газете словами шаха, что пораньше ушел домой, чтобы рассказать об этом своей жене; там он обнаружил жену и их соседа Кира, спящими вместе на его кровати. Не став устраивать драму, он вскинул руку и сказал: «Спи спокойно, Кир, ведь мы бодрствуем».


[Закрыть].

По возвращении в прозаический мир американского кампуса экспансивные ориенталисты сообщили, что после этих магических слов, произнесенных шахом, из пустыни внезапно повеяло свежим ветром. Пока лидеры Запада и Востока чествовали шаха, одним малоизвестным за пределами Ирана представителем исламского духовенства было сделано провидческое предупреждение. Голос Хомейни из Ирака, где он находился в изгнании, прозвучал набатом:

«Следует ли народу Ирана праздновать правление предателя ислама и интересов мусульман, который дает нефть Израилю? Преступления королей Ирана очернили страницы истории… Даже те, кто имел репутацию «хороших», были подлы и жестоки. Само понятие «монархия» в принципе противоречит исламу…

Люди всего Иарана постоянно обращаются к нам, прося разрешения использовать благотворительные налоги, которых требует ислам, на строительство бань, поскольку они остаются без омовения. Что случилось со всеми этими богатыми обещаниями, этими претенциозными заявлениями, что Иран развивается на том же уровне, что и другие развитые страны мира, что народ процветает и доволен? Если такие излишества, как последнее празднование, будут продолжаться, еще худшие беды снизойдут на нас…»

В Иране, где Хомейни был известен и где его боялись, было отмечено, что тон обращения изменился. В 1963 году из своей резиденции в Куме аятолла, разгневанный тем, что и их бедных учеников в медресе – религиозных школах-интернатах – называют «паразитами», предостерегал своего развращенного правителя от мнимых друзей и призывал его изменить свою политику:

«Позвольте мне дать Вам совет, господин шах! Дорогой господин шах, я призываю Вас к воздержанию… я не хочу, чтобы народ преисполнился благодарности, если Ваш иностранный хозяин однажды решит, что Вы должны уйти. Я не хочу, чтобы Вы уподобились своему отцу… Во время Второй мировой войны Советский Союз, Британия и Америка вторглись в Иран и оккупировали нашу территорию. Собственность народа была брошена на произвол судьбы, а его честь подвергалась испытанию. Но Аллах знает, что все были счастливы, потому что Пехлеви [отец правящего шаха] ушел! Разве Вы не знаете, что если однажды произойдет какое-нибудь волнение и столы перевернутся, ни один из этих людей вокруг Вас не останется Вашим другом?»

Этот совет проигнорировали, а священника, который предложил его, выслали из страны. Губительные призывы Хомейни из иракского изгнания, а впоследствии из Франции, записанные на магнитофонных пленках, начали циркулировать по всей стране. Иногда их транслировали в мечетях после пятничных молитв.

С конца 1977 года Иран был охвачен предреволюционным брожением, которое с каждым днем усиливалось. В феврале 1979 года революция победила и, как это ни парадоксально, потеряла свои завоевания. Кульминацией борьбы масс против жестокого и коррумпированного ставленника Запада стало свержение монархии. В решающий момент иранская армия отказалась открыть огонь по народу. Отборные подразделения, созданные для защиты от подобного переворота, отказались повиноваться. Шах Ирана бежал в изгнание, положив конец династии, находящейся у власти самый короткий период в истории Ирана. Тюрьмы были взяты приступом. Политические заключенные, измученные пытками и ошеломленные, с трудом верили в то, что их сторонники победили.

Они ждали почти два года. И в тюрьмах, и за их пределами было очевидно, что шах все потерял, что его уход – лишь вопрос времени, но во время революций самое важное – это именно время. Оно может определить все. Заключенные были готовы к тому, чтобы их освободили.

Ликующие толпы высыпали на улицы. Эйфория была всеобщей. Такие события история уже знала. Парижские толпы у Бастилии в 1789 году. Петроградские рабочие в 1917 году, ждущие, когда с поезда на Финляндском вокзале сойдет их вождь. Правительственные войска царской России в феврале 1917 года, отказывающиеся стрелять в толпу, и их массовый переход на сторону восставших. Пекин в октябре 1949 года, взволнованно и страстно ожидающий, когда Мао Дзедун со своими армиями войдет в город и провозгласит победу китайской революции. Гавана в 1959 году с ликованием наблюдала, как диктатор и его сподвижники-мафиози убегали из страны, а в столицу с триумфом входила партизанская армия. В Сайгоне в апреле 1975 года, куда вошли силы вьетнамских коммунистов, были повержены звездно-полосатые американские флаги, и персонал американского посольства эвакуировался из города на вертолетах.

Кажется, что не было никакой разницы между перечисленными событиями и происходящим в Тегеране в 1979 году. Знакомые образы победоносной революции ввели в заблуждение многих, особенно левых и либералов, как в Иране, так и в других странах: по всей Западной Европе (и особенно в Западной Германии) с начала 1960-х годов проходили кампании солидарности с иранскими политическими заключенными. Когда бы шах ни посещал западноевропейские страны, его встречали демонстрации протеста. Естественно, новости из Тегерана заставляли сильно волноваться европейцев.

Правда, иконой этой революции был бородатый священник, возвратившийся на родину из парижского пригорода. Он был жирондист, своего рода отец Гапон и Керенский в одном лице, которого скоро должны выкинуть в мусорный ящик истории. Священников, конечно же сменят советы рабочих, левые силы в альянсе со светскими либералами Национального фронта или представители прогрессивных армейских офицеров. Преуспеет любой, но не Хомейни!

Представители левых сил в Иране и вообразить не могли, что народ, который участвовал в гигантских массовых демонстрациях, обеспечивших победу революции, может оставаться серьезным, скандируя «Аллах акбар!» («Бог велик!») или «Да здравствует Хомейни!» или поощряя разглагольствования священников в тюрбанах, твердящих о создании Исламской республики. Идиоты из числа западноевропейских левых, которые прибыли, чтобы поучаствовать в судьбоносных событиях, заразились общим пылом и волнением и начали скандировать те же исламские лозунги с целью продемонстрировать свою солидарность. Поскольку они не верили в них, то допустили, что иранские левые и идущие за ними массы также начали лицемерить. Вся эта религиозная истерия была пеной от народного брожения во время революции, ее, несомненно, сдуло бы более свежим и сильным ветром. Это была форма революционной истерии, которую вскоре должна была скорректировать хорошая доза классовой борьбы. Политическая программа Хомейни не соответствовала моменту; только его действия имели значение.

Контуры нового режима обрисовались за три месяца: это было угрюмое и непреклонное лицо исламского якобинства. Ничего подобного не видывали со времен победы протестантского фундаментализма в Англии XVII века. Разрыв во времени имел первостепенную важность. В данном случае это был мятеж против Истории, против Просвещения, «Евромании», «Западофикации» – против Прогресса. Это была постмодернистская революция до того, как постмодернизм вошел в моду. Фуко, один из первых признавший это, стал самым видным защитником Исламской республики в Иране. Как же до этого дошло?

Свергнутый отец шаха пытался громить духовенство посредством репрессий – с любым несогласным из этой социальной группы общались посредством публичной порки. Сын был более осторожен и пытался с переменным успехом подкупить священников милостями и дарами. На самом же деле Проблема была не в духовенстве, а в тех условиях, в которых жило подавляющее большинство населения в городе и деревне. В комфортабельных гостиных иранского общества религия вполне могла стать излишеством и полностью лишиться влияния, однако в каморках прислуги она играла ведущую роль. Шиитская ортодоксия поощряла эскапизм[61]61
  Эскапизм – социальная иллюзия, ложная интерпретация и/или оценка перспектив изменения социальной реальности, выдающая желаемое за действительное.


[Закрыть].

Пришествие шиитского мессии, имама XX века, страстно ожидали в деревне, где крестьян буквально уничтожали принуждением и несправедливостью. Однако революция была почти исключительно городским явлением. И действительно, до последнего дня шаху удавалось заручиться поддержкой крестьян против демонстраций, проходящих на улицах городов. Одной из причин этого явления была земельная реформа 1960-х годов, которая дала некоторым крестьянам землю, но остальных вытолкнула в города, обрекая их на тяжкое существование среди протетариата. Этих крестьян лишили их корней, чтобы обеспечить рабочей силой индустриализацию, начавшуюся в 1970-х годах, однако фабрики не смогли поглотить большую часть этих людей, и они образовали маргинальные слои в городе. Именно эти ничем не владеющие бедняки, оторванные от своей исконной жизни бывшие крестьяне, и стали авангардом исламской революции в городах.

Местная церковь и ее даяния обеспечивали им единственный контакт с миром, лежавшим вне их сиюминутных забот. Они ждали от Бога и его земных последователей лучшей жизни, хотя бы после смерти. Они не обязательно следовали всем религиозным предписаниям. Вымотанные за неделю изнурительной работой, они часто расслаблялись посредством бутылки с аракой, не забывая, впрочем, после этого тщательно прополоскать свои рты на тот случай, если по дороге домой они встретят муллу. Шиизм был не менее жесток в наказании адюльтера, чем суннизм, однако, в отличие от суннизма, он смягчал этот удар, узаконивая мимолетные связи: так, по дороге в бордель или гостиничный номер с девицей мужчина мог получить специальный религиозный сертификат, санкционирующий «временный брак».

Кризис иранской экономики в 1975–1976 годах указал на то, что хваленые «реформы» шаха провалились. Паразитическая государственная структура потребляла большую часть богатства, полученного от продажи нефти. Расходы на вооружение были особенно высоки, в то время как в стране было около миллиона безработных, а инфляция выросла до 30 %. Торговцы на базарах были измучены колоссальными препятствиями при получении банковских кредитов и ослаблением контроля за импортом. Они решили поддержать духовенство, чтобы опрокинуть ненавистный режим.

Духовенство воззвало к городской бедноте, обещая установить социальную справедливость, покончить с коррупцией и провести «культурную чистку» в стране. Священники утверждали, что являются единственной альтернативой правящему режиму, ведь и национализм, и коммунизм не оправдали себя. В качестве наглядных примеров приводились Египет и Камбоджа. Итак, оставался только ислам. Он воскреснет вновь, если люди поддержат их. Поскольку коммунизм в то время еще не рухнул официально, исламисты бесстыдно рядились в его одежды. Фраза «бесклассовое общество» часто использовалась наиболее радикальными представителями этого религиозного движения. Большинство громогласных защитников бесклассового общества составляли муджахедины[62]62
  Муджахедины, тоже самое, что и моджахеды – священные воины ислама.


[Закрыть] – уникальное порождение исламского мира. В тюрьмах они не желали общаться с муллами и другими пострадавшими за веру узниками, которые в свою очередь отказывались сидеть рядом и есть вместе с «нечистыми» левыми. На каком-то этапе муджахедины так близко подошли к марксизму, что как внутри, так и за пределами тюремных стен отрекались от ислама и провозглашали себя революционными марксистами. Эта группа, «Пейкар» стала третьей по величине организацией иранских левых.

Надежды торговцев базаров, вступление в борьбу безработных и наемных рабочих, а также искупительная идеология шиизма стали той потенциальной силой исламского общества, которой невозможно было сопротивляться. В феврале 1979 года духовенство захватило власть. На этот раз священники знали, что шах никогда не вернется. Следующие полтора года они посвятили созданию своих репрессивных аппаратов, в том числе революционной гвардии, и начали освобождать фабрики, конторы, школы и армейские подразделения от влияния левых. Пока это происходило, партия «Тудех» все еще не могла спрогнозировать свое будущее, она приветствовала репрессии, которым подвергали ультралевых.

В 1951 году все происходило по-другому. Тогда ультралевые в союзе со светскими либералами победили, Моссадык стал премьер-министром, а шах отправился в изгнание. Однако правительству не удалось добиться поддержки общества, чтобы защитить режим Моссадыка от переворота, санкционированного ЦРУ и британской разведкой. Запад вернул обратно самонадеянного правителя и лишил Иран единственного шанса двинуться вперед на своих собственных ногах. В 1953 году старый аристократ, прямой потомок последнего каджарского короля, в конце концов, решил пройти тест на прочность. Гвардия Моссадыка сопротивлялась до конца. Ему самому тоже нужно было сопротивляться, но он надеялся на то, что ячейки «Тудеха» внутри армии выйдут из подполья и защитят его. Их вмешательство было слишком робким и не имело успеха, кроме того, некоторые лидеры партии считали, что как только Моссадык уйдет с дороги, они смогут принять руководство на себя, но это было глупо. Как только шах вернулся, организация «Тудех» в армии была жестоко разгромлена. Партия так никогда и не оправилась полностью от этого разгрома.

ЦРУ потратило более 5 миллионов долларов, чтобы помочь некоторым прозападным священникам собрать наибольшее количество сочувствующих. В конце концов, режим Моссадыка пал. Он совершил то же преступление, что и Насер в Египте, а именно – национализировал иранскую нефть. Британское правительство было разгневано. Моссадык полагал, что Соединенные Штаты предостерегут Лондон от вмешательства, и в течение некоторого времени Трумэну и Ачесону удавалось изображать нейтралитет, советуя обеим сторонам сохранять спокойствие. Макмиллан в своем дневнике отметил: «Ачесон призывает Британию и Персию сохранять спокойствие! Как будто это две балканские страны, которым в 1911 году сэр Эдвард Грей читал нотации!»

На этот раз Лондон победил, играя на страхах Вашингтона перед «холодной войной». Он подчеркивал тот факт, что иранские коммунисты сплотились вокруг режима Моссадыка, и нельзя исключить их будущей победы. Старик был отстранен от должности и помещен под домашний арест. С исчезновением светско-националистической альтернативы шах получил свободу управлять страной по своему усмотрению, при условии, что он останется прислужником интересов Вашингтона в регионе. Что он и делал. Его основной целью было уничтожение иранских коммунистов и их сторонников. Массовые аресты и пытки стали отличительной особенностью этого режима. В 1950-е годы тысячи иранских студентов и интеллектуалов бежали в изгнание. Потом, в 1960-е годы, шах совершил «Белую революцию», проведя земельные реформы и дав женщинам право голоса. Хомейни выступал и против того, и против другого. Он стоял за мятежами 1963 года, что и привело к выдворению его из страны. В буквальном смысле слова. Его привезли на границу с Ираком и выгрузили по ту сторону границы. Это был единственный изгнанник, который использовал свое насильственное выдворение из страны с умом.

Надежды, порожденные революцией 1979 года, у многих интеллектуалов, либералов, радикальных студентов, а также у части представителей непосредственно религиозного движения были вскоре разбиты. Этот новый режим должен был прийти к власти, потому что люди были сыты по горло социальной, экономической и политической ситуацией. Однако надежды на то, что радикализм обойдет духовенство стороной, оказались неуместными. Хотя одна либеральная партия дорого заплатила за неспособность сделать выводы о последствиях диктатуры духовенства, другие организации, которые раньше провозглашали, что «революция умерла, да здравствует революция», все-таки мобилизовали людей против клерикалов. Именно одна из таких организаций набрала почти 150000 голосов в Тегеране на единственных относительно свободных выборах в Ассамблею экспертов, которая должна была разработать новую конституцию. Проблема этих организаций состояла не столько в недостатке понимания природы теократического режима, сколько в неспособности постичь, насколько важна для Ирана демократия на уровне государства, общества и партии.

Левые партии «Тудех» и светские либералы из Национального фронта были, по сути, выключены из массового движения. Но это стало проблемой, а не преимуществом, как надеялись некоторые ультралевые группировки. Это значило, что единственной организованной силой в этом движении стали муллы. Их идеология стала доминирующей. Их победа окончательно решила судьбу всех тех, кто воображал, что борется за демократические права, против угнетения национальных и религиозных меньшинств и за права женщин. Коллапс централизованного государства Пехлеви усугубил движения за самоуправление и автономию в Куджистане, Курдистане, Белуджистане и Азербайджане. Духовенство боролось с ними с энергией, которая намного превосходила энтузиазм старого режима.

Сразу после революции демократия расцвела, вызвав распространение памфлетов, книг и газет, общественных митингов, дискуссий и различных комитетов. Их присутствие, если не их слова, бросало вызов видению Исламской республики священниками и оспаривало «священное право» духовенства править ею, поэтому оно решило навсегда избавиться от этой угрозы, и в этом им помогли неосмотрительные прокламации сторонников секуляризации.