Текст книги "Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность"

Автор книги: Али Тарик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

В 1921 году коммунистическая фракция в «Сарекат Ислам», включавшая членов, совершивших хадж в Мекку, потребовала на ежегодном съезде организации «совершить революцию в интересах угнетенного народа». О настроении на съезде можно судить по тому, что в рамках даже самой умеренной группы Агуса Салима постоянно подчеркивалось, что якобы Мухаммед проповедовал социализм за 12 сотен лет до Маркса. Салим осудил «двойственную душу» КПИ и выступил в защиту «чистой души “Сарекат Ислам”». Расцвет «чистой души» КПИ породил замечательную личность Мохаммада Мисбаха (1876–1926) или «Красного хаджу» («Хаджа» – значит «совершивший паломничество в Мекку»).

Совершавшиеся в различных частях света попытки создать политические организации, включавшие и исламистов, и коммунистов, терпели неудачи. Но иногда такие усилия порождали отдельных личностей, для которых подобный синтез был возможен: хаджа Мисбах был именно такой личностью. Он сыграл важную роль в антиколониальной борьбе и был сослан на Ириан (название Новой Гвинеи на Яве) вместе с арестованными членами КПИ в конце 1920-х годов[179]179
  Чтение о Мисбахе напомнило мне о маулане Бхашани. Религиозный крестьянский лидер в Восточной Бенгалии, в 1930—1940-х годах работал в тесном сотрудничестве с коммунистами и многое перенял из их риторики. Он посетил Пекин и в начале 1960-х годов встретился с Мао. В отличие от Мисбаха, маулане Бенгалии было легко польстить, и китайцы убедили его прекратить оппозицию диктатуре Айюб-хана. Он рассказал мне об этом, когда мы совершали недельное путешествие по деревням Бенгалии в 1969 году. К этому времени он стал критично относиться к китайской политике и спрашивал, не мог бы я стать его «политическим секретарем». Я с сожалением отклонил это предложение. Позднее коллега и его почитатель сказал, что Бхашани завоевал симпатии среди крестьян при помощи проповеди о воинственности в Коране. Он сказал крестьянам, что бегло говорит по-арабски. Однажды в его деревне Бхашани навестил один египетский ученый. Сторонники из крестьян окружили Бхашани. Египтянин обратился к нему на арабском, но был явно озадачен ответами мауланы. Бхашани бросил еще одну фразу и оборвал разговор. После того как он ушел, ученый повернулся к профессору из Бенгалии, сопровождавшему его, и спросил: «Не могли бы вы объяснить, почему каждый раз, когда я его спрашивал, он отвечал стихами из Корана?» Тогда-то интеллектуалы из Дхаки поняли, что «Красный маулана» не умел говорить по-арабски, а, как и многие другие, выучил Коран наизусть. Это означало, что он не представлял себе, что именно написано в Книге.


[Закрыть].

После раскола организации большинство ее членов перешли к радикалам. «Сарекат Ислам» продолжила свое существование, но перестала быть массовой организацией и через нескольких лет исчезла. Все больше ортодоксальных мусульман обретали сторонников в модернистских исламских организациях; незначительное их число перешло в «Нахдлатул Улама» (НУ), партию, основанную в 1926 году как противовес ортодоксальному модернистскому исламу и крайне критично настроенную по отношению к синкретичному суфизму.

Удивительно, что именно тропический ислам дал рождение тому, что позже стало крупнейшей коммунистической партией за пределами Китая и России. КПИ выросла, она организовала профсоюзы, руководила забастовками и создала целую издательскую сеть.

Тогда же, как и другие коммунистические партии, она приняла диктат Москвы, но в редких случаях, когда она получала полезный совет из столицы СССР, партия чаще всего принимала решение проигнорировать его. В 1927 году Москва предостерегала против преждевременного восстания на Яве, когда было очевидно, что местные условия были еще весьма неблагоприятными. КПИ пренебрегла предостережениями Москвы, подняв антиколониальное восстание. Народ был не готов к этому, и КПИ легко оказалась в изоляции. Примечательно, что две провинции – Бантен и Западная Суматра, – в которых восстание было особенно яростным, являлись самыми мусульманскими!

Месть голландцев была устрашающей, несколько сотен коммунистов и сочувствующих были расстреляны. Тринадцать тысяч индонезийцев были задержаны, шесть тысяч коммунистов оказались в заключении или были депортированы. В тюрьме лидеры КПИ решительно отказывались признать, что они совершили ошибку. Они страстно выступали против Тан Малаки, представителя Коминтерна, выступавшего против революционного восстания. Эта тема оставалась очень важной до 1965 года.

Вскоре на первый план вышло новое поколение – это было уверенное в своих силах, насмешливое, дерзкое и полное надежд. Все это отразилось в поэзии данного периода, один из главных представителей которой, Хайрил Анвар, самоучка, лингвист и представитель богемы, смог выразить дух эпохи. Анвару было всего двадцать семь лет, когда он умер, сраженный смертельным трио – тифом, туберкулезом и сифилисом, атаковавшими его одновременно. У него не было времени на религию. Его наследие включает короткую поэму «Рай»: «Как мать, и бабушка, и семь поколений до них, я хочу попасть в рай, в котором, как говорят “Джамия Ислам” и “Мухаммадья”, текут молочные реки. И тысячи гурий повсюду.

Но внутри меня насмешливый рассудочный голос говорит: “Ты когда-нибудь высыхал, вымокнув в синем море? Коварные искушения, ждущие в каждом порту? И вообще, кто знает точно, что там есть гурии с голосами, глубокими и сильными, как у Нины, и глазами, блестящими, как у Яти?”»

25
Тропический ГУЛАГ

Каждую ночь на протяжении восьми лет заключенные острова Буру в Индонезии боролись с жестокостью, болезнями и наступающим безумием, рассказывая истории другим политзаключенным. Это поддерживало в них надежду. Слушая, пленники моментально забывали, где они находились и о тех, кто приговорил их к годам страданий. Рассказчиком был Прамудья Ананта Тур, интеллектуал, представитель левых сил и блестящий беллетрист. Заключенный в тюрьму после военного переворота в Джакарте в 1965 году, он провел 12 лет в аду под названием остров Буру – тропическая версия сибирского ГУЛАГа. Более 3000 ночей Прамудья заставлял себя и других пленных сосредотачиваться на другом мире, в котором вымысел ненавязчиво смешивался с историей.

Это не было его первым тюремным заключением, что дало возможность сравнить колониальные тюрьмы в настоящем и прошлом. Сомневаться не приходилось. Условия были качественно хуже, чем почти два десятилетия назад, когда в 1947–1949 годах он находился в заключении в Бакитдури. В те времена, после Второй мировой войны, он был активным участником революционноосвободительной борьбы против Нидерландов. Тюремные надзиратели в колониальный период, в отличие от своих преемников, не лишали его письменных принадлежностей, и именно в Бакитдури он написал свой первый роман «Беглец», шедевр из 170 страниц, блестящий по композиции и превосходящий по содержанию произведения Альбера Камю, с которым иногда сравнивали его западные критики.

Диктатура Сухарто лишила его свободы без объяснения причин и оправдания. Властям не нравились его идеи; многим хотелось, чтобы его ум навсегда угас, а часть из них хотела просто заткнуть ему рот. Он был самым выдающимся индонезийским романистом, известным в интеллектуальных кругах США и других стран. Они не осмелились казнить его, но надеялись, что тяжелые условия заключения поспособствуют в решении этой проблемы, подобно тому, как это происходило в фашистской Италии при Муссолини, когда тот приказал не казнить Антонио Грамши, а «прекратить работу его мозга». Было время, когда Прамудья был уверен, что уже никогда не покинет архипелаг живым.

В «Немом монологе» – впечатляющем рассказе о годах, проведенных им в тюрьме, – в скромной, сжатой прозе он описывает узаконенную жестокость нового режима. Старое грузовое судно, на котором его и еще 800 заключенных перевозили на Буру, напомнило ему о «кули на судне капитана Бонтеко, похищенных китайцах на судне Миченера, направлявшегося на Гавайи, и четырех миллионах африканцев, погруженных на британские и американские судна для перевозки через Атлантику». В те периоды, когда голландские власти чувствовали себя неуверенно и неуютно, они стремились использовать все возможные способы держать местное население в повиновении, например, зная об одержимости яванцев чистотой, голландцы препятствовали ее наведению, чтобы унизить заключенных и лишить их достоинства. Плавучая тюрьма нового режима была намного хуже: камеры пленников прилегали к уборной, и во время шторма эти два помещения превращались в одно. Постоянная жестокость и голод оставляли шанс на выживание лишь самым здоровым. Тур описывает меню заключенных:

«Вообразите диету из помоечных крыс, побегов папайи и банана, пиявок, насажанных перед едой на края пальмовых листьев. Даже Джей-Пи, один из самых образованных заключенных, оказался вынужден есть ящериц сырыми и целиком, хотя вначале всегда отламывал им лапки. Он стал настоящим специалистом по ловле ящериц. Отрывая ящерицам лапки, он схватывал несчастное создание большим и указательным пальцами, запихивал ее себе в глотку и проглатывал целиком. Человеческая воля к защите от голода была уже сама по себе победой».

И все это время режим посылал проповедников и журналистов-исламистов инспектировать умственное состояние заключенных и убеждать их стать верующими. Несмотря на всю безысходность и беспомощность их положения, мало кто из заключенных шел в этом направлении:

«Я не сомневался, что в этом году, как и в предыдущие, в начале месяца рамадан к моим товарищам и ко мне из свободного мира приедет какой-нибудь религиозный деятель, чтобы читать лекции о важности поста, контроле над своим голодом и вообще желаниями. Представляете?!»

После пятнадцати лет, проведенных в тюрьмах этой страны, во время кампании за амнистию и при поддержке различных организаций на Западе удалось добиться освобождения Прамудьи, но оно было условным, поскольку он некоторое время находился под домашним арестом, а потом на долгое время дал подписку о невыезде. Он не мог давать интервью в прессе, его книги были запрещены и формально запрещены до сих пор, хотя закон уже не имеет силы. Однако теперь он снова получил возможность писать.

Различные художественные приемы, которые он опробовал на политзаключенных в отчаянные времена на Буру, стали широко признанной тетралогией романов, известной как тетралогия Буру. Первый из них, «Мир человеческий», был опубликован в 1980 году и держался в списке бестселлеров в течение десяти месяцев, вскоре за ним последовал следующий роман «Сын всех народов». Он тоже стал бестселлером. Любопытно, что эти книги были изданы до того, как они были запрещены, и впоследствии продавались на «черном рынке». Именно так тысячи индонезийских граждан приветствовали возвращение к литературной жизни своего самого прославленного диссидента. Действие романов – отчасти социально-реалистических, отчасти исторических происходило в колониальный период. Вдохновителем автору служила фигура легендарного Тирто Ади Сурио, отца индонезийской национальной журналистики. Но на большинство читателей, вынужденных в сложившейся политической ситуации подавлять собственные мысли, масштаб и глубина работы произвели драматический эффект. Тур писал о прошлом, но большая часть из того, что он писал, резонировала с настоящим. Он задал запретный вопрос: был ли Сухарто и новый режим продолжением колониального[180]180
  Комиссия по присуждению Нобелевской премии в Стокгольме была хорошо осведомлена о качестве работ Тура и об ужасных условиях его содержания в тюрьме. Но ничто не трогало этих стариков с замороженными умами и огрубевшими сердцами, даже страстная статья в «Вашингтон Пост». Они были ветеранами «холодной войны» в области культуры и ее двойных стандартов. Присуждение награды Борису Пастернаку и Александру Солженицыну было частью идеологии всей их жизни, но признание таланта индонезийского писателя, чья библиотека и записные тетради были сожжены хулиганами в форме, приспешниками генерала Сухарто и основателями нового режима, поддерживаемыми Западом, было выше их сил. Пастернак получил премию не за свою блестящую поэзию, а за второстепенный роман, на всякий случай запрещенный советской бюрократией. Именно это и принесло ему премию. Тур по этому критерию не подходил.


[Закрыть]?

Когда книги были запрещены в 1981 году, один из издателей был отправлен в тюрьму на три месяца. «Империалисты второй волны» при новом режиме объяснили запрет, обвинив Тура в «распространении марксистско-ленинских идей», но из-за его «незаурядных способностей к конспирации» им было трудно привести конкретные доказательства его «преступления».

Возможно, их обеспокоило содержание разговора между двумя офицерами колониальной полиции в романе «Стеклянный дом», разговора, который, наверное, частенько велся во многих правительственных офисах в период правления Сухарто.

В этом романе англичанин говорит: «Вы всегда старались вести себя как ответственный и рациональный человек. Кажется, вы хотите попытаться не вести себя по-колониальному. Чувствую, что вы начинаете уставать и вам надоедает эта колониальная тюрьма. Я могу понять тот внутренний конфликт, который вы переживаете сейчас».

– Спасибо, Менир. Возможно, именно поэтому вы предпочитаете Америку? Здесь Вы не так уж ошибаетесь.

– Но в Америке тоже существует угнетение.

– Не так уж много. Хотя там и притесняют свободу, но ведь еще есть и свобода не быть угнетенным. Здесь же существует только свобода угнетения. Здесь нет свободы не быть угнетенным.

Кто бы мог подумать, что он, стоящий так близко к Его Превосходительству генерал-губернатору, так заговорит?

Как же могла Индонезия, после получения независимости, дойти до того, что ее военные правители превзошли в жестокости репрессий голландцев? Почему народ, который так храбро сражался с голландцами, японцами и затем снова с голландцами, смирился с наглостью, алчностью, грабительством и кровопролитием, навязанными ему собственной армией? Почему он смирился с вымогательством, усугубившим его несчастья? У него не было выбора. Некоторые доверились Сухарто, другие – Аллаху, а остальные все еще верили Д.Н. Айдиту и КПИ. Поскольку Аллах не так легко доступен и его последователи на острове входили в различные организации, бедняки и в городе, и в деревне зависели от объединенных сил национализма и коммунизма, защищавших их и удовлетворявших их чаяния.

Если первая половина XX века была эпохой войн и революций, вторая половина характеризуется ростом национализма, исчезновением глобальных европейских империй, «холодной войной» и вооруженными конфликтами в «горячих точках», которые велись США против Советского Союза и Китая, а позднее вместе с Китаем против Советского Союза. Это был сложный мир, со свойственными ему противоречиями на каждом уровне: политическом, экономическом и идеологическом. И прежде всего это был мир, в котором люди все еще верили в возможность изменений. На каждом континенте были «политические организации, стремившиеся к революции. Победа революции на Кубе и вдохновила, и ограничила революционно-освободительный процесс в Латинской Америке: враг стал сверхбдительным.

Китайский триумф 1949 года, победы Вьетнама в 1945 и 1954 годах, к которым можно добавить восстание Хук на Филиппинах, коммунистическое восстание в Малайе, разгром голландцев на Яве установили новое соотношение сил в Азии. Чтобы помешать Корейскому полуострову последовать путем КНР, потребовалась позорная трехлетняя война, которую США вели под знаменем Организации Объединенных Наций. Предотвращение триумфа коммунистов во Вьетнаме означало оккупацию США Южного Вьетнама и пятнадцатилетнюю войну, которую они проиграли, – что было первым настоящим поражением в их истории, не считая сожжение Белого дома и всего Вашингтона британцами в 1812 году.

Пока это все продолжалось, США и Советский Союз были поглощены защитой своих собственных интересов, для новых независимых государств – Индии, Египта, Алжира, Индонезии, Танзании – освободилось пространство для ведения двойной игры: противостояния друг другу и охраны своей независимости. Для многих националистических лидеров это стало непременным условием их антиимпериализма, который они строили с опорой на свои собственные коммунистические партии – аналоги компартий в Москве и Пекине. Интенсивность репрессий, к которым они прибегали, различалась в зависимости от местных условий и традиций.

В Индонезии, после бурной интерлюдии, включавшей серьезное восстание при поддержке КПИ против националистического режима в Мадиуне в 1948 году, Сукарно решил, что будет благоразумно включить КПИ в альянс, правящий страной. Его собственная позиция казалась непоколебимой, и Сукарно решил, что КПИ, находясь внутри объединенного Национального фронта (НАСАКОМ), перейдет из оппозиции, позволив ему использовать свое влияние для контроля над воинскими частями страны. Это был типично бонапартистский расчет, который наверняка сработал бы, если бы не события сентября 1965 года.

Вашингтон был встревожен таким альянсом, и он привел в состояние боевой готовности своих представителей в Индонезии. США уже вели боевые действия во Вьетнаме и были действительно обеспокоены возможностью прихода к власти КПИ после смерти Сукарно. В 1962 году США пережили свою первую неудачу во Вьетнаме, когда силы коммунистов атаковали и уничтожили превосходящие силы США и Южного Вьетнама около деревни Ап-Бак. В советской и китайской печати эта победа приветствовалась как знак уязвимости Вашингтона. В Индонезии и националистическая, и коммунистическая пресса также сообщали о данном событии и его влиянии на Индокитай. Конфликт начался в высших эшелонах военных служб Индонезии.

Ко всему добавился и де-факто разрыв между Китаем и Советским Союзом. На первый взгляд китайцы заняли непримиримую позицию, осуждая советских коммунистов за доктрину «мирного сосуществования» с США. Коммунистические партии раскололись на просоветские и прокитайские, некоторые пытались остаться нейтральными, как сделали-компартии Кубы, Кореи и Вьетнама.

Лидеры КПИ сделали свой выбор в пользу Китая, и Д.Н. Айдит стал регулярно посещать Пекин, где его принимали с почестями, которые обычно оказывают главе государства. Ирония заключалась в том, что, пока КПИ поддерживала Китай в международных делах, ее внутренняя политика в действительности была целиком хрущевской – осторожной и реформистской, – действия КПИ полностью одобрялись Пекином, находящимся в хороших отношениях с Индонезией Сукарно. Таким образом, у них не было желания опрокинуть режим. Лидеры КПИ также были в курсе, что партия серьезно пострадала после восстаний 1927 и 1948 годов. Их собственные нужды совпадали с интересами Пекина, и на витиеватом жаргоне того периода Айдит объяснял, что «Индонезийская революция на данном этапе по характеру не социалистическая или пролетарская, а буржуазнодемократическая» и что задача КПИ заключается в «борьбе за лидерство». Что это должно было означать, он разъяснил в Школе передовых исследований ЦК Коммунистической партии Китая 2 сентября 1963 года:

«Союз с национальной буржуазией был заключен. Национальная буржуазия начинает возвращаться на сторону революции. Сейчас вот уже на протяжении почти десяти лет мы сотрудничаем с индонезийской буржуазией, и все это время революционные силы скорее развивались, а не ослабевали, тогда как реакционные – терпели неудачу за неудачей»[181]181
  Д.Н. Айдит. Индонезийская революция и непосредственные задачи Коммунистической партии Индонезии, Пекин, 1965.


[Закрыть].

Если бы Айдит был редактором марксистского издания, эти заблуждения были бы быстро забыты и похоронены, но этого не случилось, так как в одном важном отношении его оценка была поразительно точна.

Легитимность, которой пользовались индонезийские коммунисты, привела к феноменальному росту количества членов партии и ее влияния. Айдит обращался к Центральному Комитету КПК как лидер крупнейшей политической партии Индонезии и крупнейшей коммунистической партии в капиталистическом мире. В КПИ состояло 3 миллиона членов и более 10 миллионов сочувствующих сторонников, состоящих в различных массовых организациях, включая профсоюзы. Она обладала впечатляющей сетью журналов, влияние которых простиралось далеко за пределы КПИ. Айдита, Лукмана и других ветеранов КПИ можно простить за излишнюю привязанность к комфорту и респектабельности, обретенным через сделку с Сукарно. Все они отбыли тюремные сроки и потеряли своих соратников во время сопротивления голландцам и японцам. Теперь они находились у власти, и их присутствие дало возможность правительству Сукарно провести, во-первых, аграрную реформу, а во-вторых, установить распределение урожая в 1960–1961 годах. Тогда бюрократы, хаджи и военные постоянно блокировали осуществление законов, которые принимала КПИ, чтобы прорваться сквозь их ряды при помощи так называемых «односторонних акций». Ответ реакционеров был настолько жестоким (сельских активистов, проводящих реформы, систематически убивали), что Айдиту пришлось прекратить кампанию.

Некоторые из действий Айдита, очевидно, основывались на предположении, что время работает на него. Лидер КПИ полагался на биологическую неизбежность, которая рано или поздно убрала бы Бунг-Карно с политической сцены, и пришел бы черед КПИ, которая начала бы серьезные изменения. Другие лидеры КПИ были менее оптимистичны, хорошо зная, что именно протекция Сукарно дала им возможность выжить и вырасти как политическим лидерам. С трудом представляли себе, как они будут справляться после его смерти. Казалось, они забыли элементарные законы революции и питали непростительные иллюзии, приведшие их сторонников к недооценке врага. Не собираясь готовить революцию, как утверждалось позднее, КПИ была совсем не готова к тому обороту, который приняли события, и поэтому не смогла политически вооружить своих сторонников (не говоря уже о другом вооружении) для конфронтации с государством. На языке марксизма, они были виновны в одном из самых страшных грехов для коммунистов: они переоценили индивида (Сукарно) и недооценили власть института, поддерживающего государство (армии).

В отличие от пакистанского или индийского аналога индонезийская армия отражала различные колониальные и националистические традиции архипелага. Большинство офицерского корпуса ПЕТА (Добровольческая армия защитников отечества), «вспомогательной» армии, сформированной японцами в 1943 году на Яве и Бали, участвовало в Августовской революции 1945 года – примерно 80 % наличного состава армии, 10 % составляли наемные голландские колониальные военные части, и 5 % составляли выпускники специальной Военной академии, расположенной на Яве в 1940 году, после оккупации Нидерландов нацистами. Таким образом, офицерский корпус включал националистов поколения 1945 года, но их командирами были те, кто сражался вместе голландцами против националистов, в частности генералы Насутион и Сухарто, активно сотрудничал с японцами в ПЕТА и, самое главное, проходил обучение в Соединенных Штатах.

Еще одной чисто индонезийской особенностью был тот факт, что в 1945–1965 годах мятежи, попытки переворота, военной диктатуры, региональные восстания проходили под руководством ветеранов революции 1945 года. В результате в армии появилось убеждение, что большинство гражданских политиков (не считая Сукарно, которым большинство офицеров восхищалось как отцом-основателем новой республики) ничтожные, погрязшие в коррупции люди. Весь генералитет был настроен враждебно по отношению к дружбе Сукарно с Пекином и его союзу с КПИ. Отчасти это была националистическая враждебность, которая была характерна для колониального периода. Но в основном это был антикоммунизм времен «холодной войны». Едва ли было секретом, что большинство генералов, грубо выражаясь, мечтали схватить КПИ за яйца. Большинство, однако, не все. Это была типично азиатская ирония: генерал Парман, глава военной разведки, убитый 1 октября 1965 года, являлся младшим братом Сакирмана, члена Политбюро КПИ.

30 сентября 1965 года группа военных, возглавляемая в основном полковниками и майорами, организовала подпольный «Совет генералов», который одобрил попытку проведения «упреждающего удара» по КПП. Подполковник Унтунг, не входивший в эту организацию, подготовил контрзаговор, заявив, что высшее военное командование, поддерживаемое ЦРУ, готовит переворот с целью свержения Сукарно, уничтожения партий левого толка и установления военной диктатуры. Люди Унтунга быстро арестовали шестерых генералов, участников заговора против КПИ.

Унтунг командовал батальоном президентской гвардии. Трое генералов были убиты во время ареста, так как они оказали вооруженное сопротивление, другие трое – казнены на воздушной базе Халим, причем все еще не известно, кем, возможно, военными с воздушной базы. Когда Бенедикт Андерсон недавно говорил с главным сержантом Бунгкусом, который состоял в команде заговорщиков Унтунга, он узнал, что был дан приказ об аресте, но не убийстве генералов и что генерал, которого арестовывал он, сдался без кровопролития. На воздушной базе он передал его каким-то другим военным, принадлежность которых к какому-либо подразделению он затруднялся определить[182]182
  Я признателен Бенедикту Андерсену за переданную информацию.


[Закрыть].

Те, кто утверждал, что попытка Унтунга захватить власть являлась умышленной провокацией, направленной на уничтожение и Сукарно, и КПИ, были объявлены фантазерами, но последовавшие откровения ЦРУ прояснили, что и оно, и британская разведка были замешаны в этом деле. Предполагалось, что Сухарто был информирован о планах Унтунга, но ничего не сделал, чтобы помешать заговорщикам, ходили слухи, что его осведомителем был полковник А. Аатиф, который был арестован, но у него никогда не брали показания. Удивительно, Аатиф не был казнен, вероятно, потому, что он был близком другом семьи Сухарто, особенно миссис Сухарто. Его ранили штыком, в него стреляли во время ареста, но он не погиб, и, проведя 13 лет в тюрьме, где содержался в ужасных условиях, выжил и рассказал свою историю. В своих мемуарах, опубликованных после свержения Сухарто, он настаивает на том, что Сухарто был хорошо осведомлен им самим о планировавшемся перевороте. Если это так, то совершенно ясно, что будущий диктатор не предупредил остальных генералов, дав тем погибнуть, а затем использовал 30 сентября, чтобы истребить восставших левых и отстранить Сукарно от власти[183]183
  Бенедикт Андерсон, Петрус Дади Рату, «Нью Лефт Ревю», II, 3, май-июнь 2000.


[Закрыть].

Остается мало сомнений в том, что воспользовался событиями 30 сентября (как и 11 сентября 2001 года) сам народ, которого данные события должны были ослабить. Все имеющиеся сейчас доказательства говорят о том, что Унтунг и его коллеги работали на американскую и британскую разведки или были ими одурачены и втянуты в убийства старших генералов, враждебных по отношению к КПИ, но не готовых свергнуть Сукарно.

Как и в Чили несколько лет спустя, ЦРУ решило устранить любого генерала, несогласного свергнуть Сальвадора Альенде, именно поэтому генерал Шнейдер был освобожден от его обязанностей. Сухарто и Пиночет были кровными братьями, вскормленными одними хозяевами и публично поддерживаемыми Никсоном, Рейганом и миссис Тэтчер.

В событиях 30 сентября 1965 года было нечто странное. Унтунг открыто отвергал поддержку толпы и не призывал к народным выступлениям, что было необъяснимо, если учесть, что его целью была защита Сукарно. Еще непонятней было одно из первых публичных заявлений Унтунга: он объявил о понижена в звании всех офицеров выше его рангом. Нижестоящие офицеры и сторонники Унтунга должны были получить повышение. Трудно представить политику, которая еще скорее бы объединила всех старших офицеров против него. Было ли это просто глупостью или точным расчетом ЦРУ?

Через несколько месяцев после индонезийской резни Джеймс Рестон великолепно написал о новом режиме в статье, озаглавленной «Вспышка света в Азии», и предположил, что:

«Вашингтон был осторожен, не желая заявлять о влиянии на изменения в одном самых населенных регионов в мире, но это не означает, что Вашингтон не причастен к этому. Было гораздо больше контактов между антикоммунистическими силами в этой стране и по крайней мере одним высокопоставленным должностным лицом в Вашингтоне и до, и во время индонезийской резни, чем это обычно представляется»[184]184
  «Нью-Йорк Таймс», 19 июня 1966 года.


[Закрыть].

События, происходящие до 30 сентября, остаются отчасти тайной, но ясно, что мятеж был управляем. В этом же году до сентябрьских событий британский посол сэр Эндрю Гилкрист отправил домой послание, содержащее интересное предложение: «Я никогда не скрывал от вас, что убежден: небольшая перестрелка в Индонезии была бы необходимым вступлением перед эффективными изменениями». Двумя годами ранее в меморандуме ЦРУ, датированном 1962 годом, было заявлено, что президент Кеннеди и британский премьер-министр Гарольд Макмиллан «пришли к соглашению ликвидировать президента Сукарно по возможности быстрее, в зависимости от ситуации и имеющихся возможностей»[185]185
  Марк Кертис. Демократический геноцид, «Эколоджист», том. 26, № 5, сентябрь-октябрь 1996.


[Закрыть].

Какова бы ни была политическая слабость лидеров КПИ, можно с уверенностью утверждать, что, если бы Айдит и Лукман являлись вдохновителями Унтунга, ситуация не выглядела бы такой непродуманной. КПИ подготовила бы восстания на Яве, Бали и Суматре, и вооружила своих сторонников, вместо того чтобы пассивно наблюдать, как их убивают, словно жертвенных ягнят[186]186
  См. Бенедикт Андерсон и Рут Маквей. Переворот в Индонезии. Предварительный анализ от 1 октября 1965 года, Нью-Йорк, 1971.


[Закрыть].

Генерал Сухарто, получивший карт-бланш, мобилизовал армию и за 24 часа взял ситуацию под контроль. С первой же недели армия настаивала на том, что события 30 сентября были спланированы и выполнялись КПИ, но никаких серьезных доказательств предоставлено не было. Д.Н. Айдит был арестован в деревне, где скрывался, и казнен. Свидетельские показания, полученные под пыткой, от Ньоно, профсоюзного и коммунистического лидера, были крайне противоречивыми. Он также был казнен. Тогда Сухарто и его коллеги-военные отдали приказ об уничтожении остальных лидеров КПИ и приступили к полномасштабному погрому индонезийских левых. По всему архипелагу были созданы т. н. исламские комитеты бдительности, молодые волонтеры из радикального крыла «Нахдлатул Улама» объявили джихад «красным дьяволам». С октября 1965 года до января 1966 года Индонезия утопала в крови, ужасная резня произошла в Хинду (Бали). «Маленькая перестрелка» действительно имела место, доведя культуру страны до одичания и создав гигантский вакуум в ее политической жизни. Почти в каждом регионе армия спровоцировала безжалостную резню.

Большинство СМИ в США и Австралии были не слишком озабочены массовыми убийствами. Да и зачем, если их дело – пожинать плоды? Даже напротив, ЦРУ даже не пытались скрыть масштабы произошедшего. В секретном документе записано следующее:

«Говоря о количестве убитых, резня коммунистов в Индонезии стоит в ряду самых страшных массовых убийств XX века, вместе с советскими чистками 1930-х годов, нацистскими массовыми убийствами времен Второй мировой войны и «кровавой баней» маоистов начала 1950-х годов.

В этом отношении индонезийский переворот, несомненно, одно самых значительных событий XX века, по крайней мере, более значительное, чем многие любые другие события, получившие гораздо более всестороннее освещение»[187]187
  Центральное разведывательное управление. Доклад «Индонезия, 1965 год, страшные последствия переворота», Вашингтон, 1968. В кн. Адама Шварца «Нация в ожидании», Сидней, 1999.


[Закрыть].

Грубо говоря, потери среди гражданского населения в Хиросиме, Нагасаки и Корее в 1945–1953 годах были одинаково ужасающими – оценка была точной, за исключением одного важного фактора. Управление более чем поскромничало о своей роли в деле. В 1958 году румынский эмигрант Гай Паукер, консультант ЦРУ, советник Совета национальной безопасности и преподаватель университета Беркли, предложил усилить индонезийскую армию и использовать ее в качестве поставщика экономической, а также военной помощи. Он описывал офицеров как людей с «высокими лидерством, патриотизмом и преданностью нравственным идеалам», которым можно было доверить «нанести удар и произвести чистку родного дома, а затем посвятить себя вновь более высоким целям». Паукер, умерший в 2002 году, до недавнего времени характеризовался коллегами, в частности одним из американских академиков, как «настоящий подонок и оппортунист». Но тогда его совет был воспринят абсолютно серьезно, и три монстра американской империи – Пентагон, ЦРУ, Разведывательное управление Министерства обороны США – рекомендовали генералу Сухарто быть дерзким, кровавым и решительным[188]188
  П.Д. Скотт. Америка и падение Сукарно, 1965–1967. В кн. Малькольма Кэлдвелла «Десять лет военного террора в Индонезии», Ноттингем, 1975.


[Закрыть].

«Возможно, мои руки в крови, но это не так уж плохо. Бывают времена, когда вам необходимо нанести в решающий момент тяжелый удар». Об этом Роберт Джей Мартенс, бывший «офицер-политик» при посольстве США в Индонезии, рассказал внештатному журналисту Кэти Кадэйн о том, как дипломаты США и офицеры ЦРУ передали около 5000 имен карателям индонезийской армии в 1965 году, а потом проверяли, убиты ли или арестованы те лица, которые были указаны в данном списке[189]189
  Статья Кадэйн была издана в «Сан-Франциско Экзаминер» (от 20 мая 1990 года) и в «Вашингтон пост» (от 21 мая 1990 года), но в «Нью Йорк Таймс» срочно была опубликована ответная статья Майкла Вайнса (12 июля 1990 года), и, как это часто бывает в подобных случаях, на этом история закончилась.


[Закрыть].

Последствия непрерывных репрессий в отношении индонезийских левых потрясли страну политически, экономически и психологически. До 1965 года политическая культура Индонезии с грехом пополам существовала. Даже после того, как Сукарно распустил парламент, дебаты и дискуссии не прекращались. Новый режим не запрещал политику, если она была строго официальной.