Текст книги "Семеро по лавкам, или "попаданка" во вдову трактирщика (СИ)"

Автор книги: Алёна Цветкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Алёна Цветкова
Семеро по лавкам, или "попаданка" во вдову трактирщика

Пролог

– Олеся, вставай! – кто то настойчиво тряс меня за плечо. – Егорка с соседскими мальцами опять со двора сбежал на перекаты… А Анушку вчера в потёмках я у конюшни поймала, глазки купцам строила!

Я застонала. Что за странный сон? Кто все эти люди? Попыталась отвернуться и доспать. По моим ощущениям, до будильника ещё не меньше пары часов. Но странная тётка, словно рождённая моим воображением, не унималась.

– Олеся! – она снова тряхнула меня за плечо. – А ещё молочник из деревни пришёл… И мясник… Денег требуют! Говорят, заплатить надобно, иначе больше ни молока, ни мяса возить не станут…

– Так заплати! – вырвалось у меня в сердцах, и я удивлённо замерла.

Голос был не мой: писклявый, тоненький, пронзительный, будто кто то провёл пальцем по мокрому стеклу.

– Кто это сказал?! – невольно вырвалось у меня. И снова чьи то чужие губы произнесли мои слова. – Что происходит?!

Я открыла глаза и села на постели, мечтая то ли проснуться, то ли разобраться с шутниками, которые проникли в мою квартиру и устроили этот нелепый цирк. И замерла, с ужасом оглядывая окружающее пространство.

Грязные бревенчатые стены, покрытые копотью; над головой такой же закопчённый потолок, или, вернее, просто доски, небрежно уложенные на толстые деревянные балки, сквозь которые проглядывала крыша из грязной соломы… А запах: смесь сырости, плесени, грибов, прогорклого жира и кислого «аромата» заброшенного жилища…

– Где я?! – ахнула я, ущипнув себя за руку. Всё ещё надеялась, что вот вот проснусь.

– Дак где где? – с удивлением спросила старуха: седая, в сером застиранном платке и неопределённого цвета то ли платье, то ли халат. Впрочем, на мне было надето точно такое же тряпьё. – Дома…

– Дома?! – голос предательски дрогнул.

Я точно не спала. Вслед за запахом пришло осознание собственного тела, и боли. Зря я щипала себя за руку: болело всё – спина, ноги и почему то одна щека. Что то сильно загораживало обзор. Я подняла руку, дотронулась до лица и вскрикнула.

– Вот говорила я вчера, надобно холодного приложить, – проворчала старуха. – У Прошки то рука тяжёлая, как и братца евоного… Теперича сколько дней кривая ходить будешь…

Она тяжело вздохнула.

– Прошка? – переспросила я шёпотом. Чужой голос уже не пугал, став почти привычным. – Кто этот Прошка?!

Старуха бросила на меня быстрый взгляд и всплеснула руками:

– Неужто запамятовала?! Деверь твой… Как муж твой помер, так ты ему весточку и отправила. Вот он и примчался, жениться. Два дня куролесил, вроде угомонился. Завтра пойдёте в храм. Я уже батюшке подношение отнесла, как ты велела; сказал – оженит вас, не будет ждать годину то. Чай, знает, что вдовой бабе с семью детишками жизни не будет.

Я кивнула, хотя по прежнему ничего не понимала. Голова шла кругом, подташнивало. Хотелось прилечь и разобраться, что к чему…

Ещё вчера вечером я жила совсем в другом месте. У меня была работа, своя квартира и счёт в банке. Я мечтала купить машину и дачу на берегу южного моря…

Но сейчас всё это казалось сном, реальность вокруг разительно отличалась от моих воспоминаний.

И тут до меня дошло:

– Оженит?! Нас?! То есть меня?!

– Ну дак не меня же, – рассмеялась старуха. – Не у меня ж семеро по лавкам то. Чего это с тобой такое, а? Вроде ж не пила вчера…

Старуха взглянула на меня с подозрением и махнула рукой:

– Ладно, лежи… Сама за дитями присмотрю сегодня. И скажу молочнику то с мясником, чтоб после свадьбы приходили. Пусть Прошка разбирается, кто и сколько кому должен.

Она вышла из грязной избы через распахнутую настежь дверь, бормоча себе под нос так громко, чтобы я точно услышала:

– Тоже мне придумали… К бабе явились. Вот неймётся им. Знают, поди, что Прошка теперича за хозяина будет. У него то не забалуешь. Гроша лишнего не получишь. А будешь шибко напирать, так он и кулаки почесать не дурак.

Старуха вышла, а я осталась одна.

На миг закрыла глаза… Почудилось, что если открою их, весь этот кошмар закончится, и я снова окажусь там, где ещё вчера был мой дом.

Но нет: сколько я ни моргала, реальность оставалась всё такой же нерадостной: грязный сарай, избитое тело и фингал под глазом от деверя Прошки, моего будущего мужа.

Я опустилась на низенький топчан, накрытый грязной рогожкой, жёсткий, без матраса и перины.

А ещё есть дети… Старуха сказала: «Семеро по лавкам…»

В груди что то шевельнулось при мысли о детях, что то тёплое, мягкое и нежное, отчего на губах сама собой появилась глупая улыбка. Это были не мои чувства, а той, что говорила тонким, пронзительным голоском… Той, что жила здесь, в грязном сарае… Той, которая послала весточку Прошке, чтобы выйти замуж за человека, распускающего руки. Потому что у неё семеро по лавкам…

В той жизни, где были квартира, работа и мечты о машине и даче, детей у меня не было. Да и семьи то не было, если не считать семьёй старого кота, ушедшего на радугу пару лет назад.

Сначала не хотела – не до замужества было: училась. Потом строила карьеру. Потом, когда доходы позволили не пахать по двадцать часов в сутки, решила немного пожить для себя. А когда опомнилась, уже исполнилось тридцать пять: ни кола ни двора, только работа и умерший от старости кот.

Тогда, оплакав любимца, я решила изменить свою жизнь: подкопить денег на декрет и родить для себя. В тридцать пять совсем не поздно стать мамой.

Замуж, конечно, тоже хотела, но не за кого попало. Зачем мне муж просто так, для галочки? Нет, я мечтала о человеке, с которым будет лучше, чем одной. Но такие мужчины словно испарились: хороших разобрали ещё в молодости, в сорок они уже были прочно женаты. И хотя «второй сорт – не брак», но просто положить «штаны» на диван, чтобы были, я не собиралась. Лучше быть матерью одиночкой, чем терпеть рядом посредственного мужчину.

Но та, что была раньше мной здесь, в этой жизни, думала иначе. Ради детей она готова была терпеть что угодно: побои, издевательства, изнуряющую работу с утра до ночи в трактире мужа, который был ничем не лучше своего братца.

Её воспоминания подкрались незаметно, очень осторожно, мягко, словно боялись причинить неудобство. Она, та Олеся, и сама была такой же: мягкой и незаметной. В собственном доме старалась никому не мешать, держаться в тени, делать вид, будто её вовсе не существует. Впрочем, вряд ли я могла её в этом винить.

Всё хорошее, что было в её жизни, осталось в раннем детстве, во времена, когда была жива мама. Потом мать умерла, и отец женился во второй раз, на женщине с двумя дочерьми. Мачеха невзлюбила падчерицу с первого взгляда и принялась гнобить её, превратив в служанку для себя и своих дочек.

Очень похоже на историю Золушки?

Вот только Олеся – не Золушка. И в мужья ей достался не принц, а трактирщик, женившийся на ней, чтобы не платить за работу на кухне. Муженёк относился к Олесе ничуть не лучше мачехи, только рука у него была тяжелее, а следы от побоев заживали куда дольше.

Но Олеся всё равно была благодарна ему, ведь впервые в жизни кто то любил её. Любил по настоящему, самозабвенно, искренне и от всей души. Только это был не муж, это были её дети. И Олеся отвечала им тем же.

Недавно её муж повздорил с заезжим молодцем, о котором потом говорили, что он из Теней – клана наёмных убийц. Тот, недолго думая, вонзил тонкий и узкий стилет в печень задиристого трактирщика и исчез, словно его и не было. Муж промучился пару дней и всё таки умер, оставив Олесю одну с семью детьми… и трактиром в собственности.

Под давлением той самой старухи, что разбудила меня, Олеся решила снова выйти замуж и передать трактир мужу. Чтобы имущество не ушло на сторону, выбрала в женихи Прошку. Старуху, кстати, звали Авдотья. Она работала в трактире кухаркой, жалела Олесю и постоянно учила её уму разуму, разумеется, на свой лад.

Сама Олеся замуж не хотела, настолько сильно, что уже несколько ночей не могла сомкнуть глаз и в отчаянии молила богов о помощи. Она отчётливо понимала: трактир без мужчины не потянуть. У неё не было ни необходимых знаний, ни практических умений, ни твёрдого характера, чтобы управлять заведением.

И вот сегодня утром я проснулась в её теле… Выходит, боги всё таки откликнулись на мольбы.

Наверное, я должна была возмутиться: как так, какие то боги решили проблемы Олеси за мой счёт? Но вместо этого я не ощущала ничего, кроме решимости. Я была готова справиться со всеми бедами – и сделать это по своему.

Глава 1

Раз уж я оказалась здесь, стоило всерьёз задуматься о будущем. Менять свои взгляды на мужчин и замужество я не собиралась. Замуж за Прошку точно не пойду. Трактир, конечно, не отделение банка, которым я руководила в прошлой жизни, но справиться смогу. В моём подчинении была почти сотня человек, неужели не управлюсь с одной кухаркой, семерыми детьми и парой контрагентов вроде молочника с мясником? Конечно, справлюсь.

Прошку нужно отправить восвояси, он здесь лишний. И бить себя я ему не позволю. Стоит только попробовать поднять руку на меня или детей, найду способ дать отпор. Не обязательно ядом в борщ (хотя идея занятная), но объясню на его языке: я не та тихая Олеся, к которой он привык. Я – другая.

Первым делом – дети. Их нужно пристроить к делу.

Что там говорила Авдотья?

Анушка, старшая, тринадцать лет, «глазки купцам строит»? Отлично, справится с работой официантки. Пусть бегает между столами с подносом. Предупрежу Мишаню, чтобы присматривал: если кто из гостей позволит лишнее, сама разберусь. Без сожалений. За дочь и морду расцарапаю, и достоинство дверью прищемлю.

Мишаня – наш вышибала. По воспоминаниям Олеси, местный «дурачок», которого боги наделили недюжинной силой и огромным ростом. При этом невероятно добрый, просто вид у парня свирепый.

Егорка, второй ребёнок (на два года младше Анушки), тот самый, что сбежал на перекаты. Определим его в курьеры: любит бегать, а он старший сын, будущий наследник трактира. Пусть начинает с низов. Работы немного, но достаточно, чтобы устать и не лезть в опасные места. На перекатах сильное течение, оступишься, и всё. Даже взрослые мужики там осторожничают.

Машенька и Сонюшка (десять и десять лет) – на кухню, в помощницы к Авдотье. В этом мире дети взрослеют рано: с шести лет уже включаются в работу по хозяйству.

Младшие пока вне дела: Ванюшке – пять, Дашутке – три, Сашеньке – чуть больше года. От них хлопот меньше, а Ванюшка, несмотря на возраст, самый смышлёный, присмотрит за малышами.

Теперь трактир. Наследство от погибшего супруга.

Заведение небольшое, непопулярное: стоит у крепостной стены городка, гостей мало, только те, кто не успел попасть в город до заката. Возможно, поэтому, а может, из за никчёмного руководства мужа, мы едва сводили концы с концами. Долги по всем фронтам: молочник, мясник, мельник, пивовар… Суммы неизвестны, муж ничего не говорил Олесе, но кредиторы наведываются регулярно. Узнают, что я выгнала Прошку и взяла управление в свои руки, ждать не станут.

Значит перво-наперво нужно договориться об отсрочке платежей или найти деньги на погашение долгов. И проверить, не осталось ли у мужа заначки (уж он то пил не наше пиво, а что то подороже).

Но самое главное, убраться в доме. Жить в такой грязи совершенно невозможно. Надо отмыть грязь и копоть, разделить комнату на зоны, повесить занавески, у каждого ребёнка должен быть свой уголок.

Решительно поднялась с лавки. Валяться некогда – работы непочатый край.

Первым делом вытащила на улицу все постели: проветрить, выбить пыль, высушить на солнце.

Муж спал на большой кровати с периной. Я – на лавке. Дети – на полатях, под потолком, на старых овчинных полушубках с вылезшим мехом.

Оказалось, что «дерюжка», на которой я спала, тюфяк. Сено внутри слежалось в труху. Развязала завязки, вытряхнула мусор, простирала в щёлоке и повесила сушиться на перила крыльца. Потом схожу на конюшню, набью свежим сеном.

Перина мужа – старая, но добротная. С трудом вытащила её на крыльцо, бросила на траву. Пусть сохнет. Потом выколочу палкой (выбивалки нет) и занесу обратно. Решение принято: кровать отдам старшим девочкам. Анушке уже тринадцать, не дело спать с братьями.

Моя активность не прошла мимо Авдотьи. Она примчалась, как только я появилась с периной на крыльце, и бросилась помогать, причитая:

– Ну, слава богам, поднялась. А то я уж думала, совсем ты плоха стала. По Трохиму убиваешься… А уборка – она полезна. Всю дурь из головы мигом выбьет. Сейчас порядок наведешь, принарядишься, и как Прошка проснётся да в себя придет, так и в храм можно. Батюшка то вас быстро оженит…

– Нет, – оборвала я её, едва речь зашла о свадьбе. – Не пойду я за Прошку.

Авдотья уставилась на меня, будто у меня выросли ослиные уши.

– Да как же…

– А вот так, – перебила я. Раньше Олеся молча кивала, соглашаясь со всем. – Трактир после смерти Трохима мой. Сама справлюсь. Никаких пьянчуг с тяжёлыми кулаками мне не нужно.

– Да как же ты одна?! – всплеснула руками Авдотья. – Ох, видать, сильно Прошка ударил, не в себе ты, милая. Надобно к знахарке сбегать, отвара какого нибудь испросить… Успокоительного… О себе не думаешь, так хоть о детях подумай! Потеряешь трактир, будут скитаться по подворотням. Плохо кончат! Ничего… Прошка, как проснётся, чай, сумеет втолковать тебе что к чему.

– Как раз о детях я и думаю, – отрезала я, стараясь, чтобы тоненький голосок звучал твёрдо. – Не пойду за Прошку. Хватит с меня мужиков. От них одни проблемы: пьют, бьют, гуляют. Зачем мне такой муж? С трактиром справлюсь и без них. Не бином Ньютона.

Старуха нахмурилась:

– Не по нашенски говоришь… «Бином»… Чегой то такое?

– Просто вспомнила, купцы говорили… – пожала плечами я, мысленно чертыхаясь. Прокололась. О том, что я не та Олеся, рассказывать нельзя.

– Ты бы, Олеся, поменьше купцов слушала. А меня побольше. Они то что? Приехали и уехали. А ты мне, поди, не чужая… Внучатая племянница моего Петра… Сродственница… Забыла, что ли? Это же я тебя к Трохиму привела, когда дома совсем невмоготу стало.

Я едва сдержала смешок: «А вот и Фея крёстная…»

– Да как такое забудешь, – улыбнулась я, копируя её говор. – Век помнить буду… И благодарить…

Еле удержалась, чтобы не добавить: «Зуб даю!»

– Ох, и странная ж ты, – покачала головой Авдотья. – Видать, не зря годину ждать надобно после смерти то… Ладно, скажу Прошке, что батюшка не согласился оженить вас так быстро. Пусть поживёт пока в городе, подождёт, когда ты в ум придёшь.

Спорить не стала. Пусть живёт где хочет. Главное, Авдотья нашла повод заставить Прошку отступить. А я то переживала, что придётся отказывать ему со скандалом… Опухший глаз и раздутая щека наглядно показывали, чем грозит недовольство деверя.

Потом я отыграюсь, он пожалеет, что распускал руки.

Пока разговаривали, разложили перину, вынесли шкуры с полатей, развесили на заборе. На свету старые полушубки выглядели ещё плачевнее. Взяла на заметку: срочно сшить мальчишкам тюфяки. Спать на сене лучше, чем на голых досках.

И постельное бельё нужно. И подушки. Олеся и её семья не привыкли к «роскоши», но мне некомфортно без наволочки, простыни и пододеяльника.

– Раз уж оклемалась, может, поможешь мне на кухне? – Авдотья отряхнула руки и белый фартук поверх серого платья.

– Народу то нет, – отмахнулась я. Ни одной подводы во дворе, купеческие обозы либо уехали, либо не приезжали. Одиноких путников накормить несложно. – Пока дома уберусь. Грязь отмою, копоть отскоблю. Печь побелить не мешало бы.

Авдотья кивнула. Когда она ушла, я поймала себя на мысли: страшно идти в трактир. Вдруг наследство не такое, как я придумала? Вдруг его легче сжечь, чем превратить в приличное заведение?

Фыркнула, подавляя страх: «Справлюсь. Чай, не „бином“».

После выноса постели взялась за веник. Прежде чем мыть окна, стены и полы, нужно вымести сор и паутину, в изобилии висевшую в углах.

Я ещё не закончила, когда на крыльце послышались тихие, крадущиеся шаги. В горницу просочились, замерли у стенки две девочки – мои средние: Машенька и Сонюшка. Авдотья отправила их ко мне, велела помочь матери.

И я бы не отказалась от помощи, если бы не одно «но».

До этого я видела детей глазами той, другой Олеси. В её представлении девочки выглядели бойкими, шустрыми, крепкими. Но реальность оказалась иной, словно мать смотрела на них через кривое зеркало.

Маленькие, большеглазые, худенькие до прозрачности. Тоненькие шейки, острые от худобы ключицы, торчащие из широких воротов старых, затасканных рубах ниже колен. Жиденькие белёсые волосы заплетены в две тощие куцые косички. Они совсем не походили на крепких и бойких девиц. На миг мне показалось, что Машенька и Сонюшка держатся за руки лишь потому, что не способны устоять на ногах без поддержки друг друга.

– Дети, – вырвалось у меня само собой, – вы сегодня завтракали?

– Да, мама… Авдотья дала нам хлеба…

– И сыра…

Говорили они так же тихо, как их мать. Старались быть незаметными, прятались в тени дома, испуганно ёжились под моим пристальным взглядом.

У меня сердце защемило от боли, моей боли, а не той, что была их матерью.

– Хлеба и сыра? – переспросила я. – И всё?!

Девочки опустили глаза в землю, синхронно пожали тощими плечиками. Одинаковые, как близнецы.

Я подхватила их за руки и потащила на кухню. Точно знала: Авдотья каждое утро варит кашу на мясном бульоне для гостей. Гостей сегодня почти не было. Почему тогда девочкам достался только хлеб и сыр?

Оказалось, мой муж запретил нам есть то, что готовилось для постояльцев. Мы с детьми питались всухомятку: запивали чёрствый хлеб и засохший сыр, который уже нельзя подать людям, чистой водой.

Авдотья смотрела на меня круглыми от удивления глазами. Она явно не понимала, почему я недовольна. А я еле сдерживалась, чтобы не достать мужа из могилы и не убить его ещё раз, теперь уже своей рукой.

Как Олеся могла спокойно смотреть на это? Почему смирилась? Почему не боролась за своих детей? Почему не прикончила Трохима, пока он спал?

Я бы ни секунды не стала терпеть такое отношение к своим детям. Уничтожила бы гада сразу, как только он заикнулся о том, что детям нельзя давать нормальную еду.

Прикрыла глаза, выдохнула. Нужно думать о будущем, а не корить никого за прошлое. Теперь нет ни Трохима, ни той Олеси. Теперь у детей есть только я.

Четверо ребятишек мал мала меньше испуганно таращились из тёмного угла, как большеглазые мышата. Сашенька, самый младший, лежал в большой корзине и, казалось, спал.

– Авдотья, накорми детей кашей, которую ты сварила для гостей, – приказала я. – Мы будем кормить их горячей пищей три раза в день. И не жалей мяса, дети должны хорошо питаться.

Авдотья вскинулась, хотела что то ответить, но я не стала ждать. Рванула прочь. Мне было невмоготу смотреть на голодных детей, которые всю жизнь провели при кухне, но никогда не ели досыта. Это не мерзость. Это гораздо хуже.

На крыльце я столкнулась с Анушкой. Олеся помнила её почти взрослой. Да и Авдотья говорила, что старшенькая строит глазки купцам. Но сейчас передо мной стояла худенькая девчушка, едва достававшая мне до груди. Кожа да кости. Что она могла строить купцам? А даже если строила, у меня больше вопросов к купцам, чем к дочери.

– Мама, – Анушка опустила глаза.

Я шагнула вперёд и обняла её. Просто порыв. Сжимая тоненькое тело, всхлипнула от жалости к ней, к остальным детям и даже к себе. Но ничего. Чёрная полоса для них закончилась. Началась белая.

– Иди, – улыбнулась я и подтолкнула дочь к кухне, – Авдотья накормит всех кашей. С мясом.

– Это дядька велел?! – радостно ахнула Анушка.

Я покачала головой:

– Нет, милая, это я велела. – И добавила, увидев, как испуганно вскинулась моя девочка, понимавшая куда больше малышей: – Не бойся. Дядька Прошка ничего не сделает. Ни вам, ни мне. Я не стану выходить за него замуж. И теперь здесь я главная.

– Мама, – мои слова напугали Анушку ещё больше, – но разве так можно?!

Я погладила её по голове. Твёрдые мозоли цеплялись за собранные волосы.

– Конечно, можно, – уверенно заявила я.

Анушка сделала шаг к двери на кухню и замерла. Потом повернулась:

– Мам, а если ты теперь главная… Можно я начну собирать себе приданое? А то у девчонок уже по полсундука собрано! – торопливо добавила: – А у меня только платье твоё свадебное и всё…

– Конечно, можно, – снова кивнула я. – А про полсундука не беспокойся. Поможешь мне в трактире, и соберём тебе приданое всем на зависть.

Глава 2

Весь день я мыла, чистила и скребла. Дети крутились рядом. Утром, после непривычно сытной пищи, они заснули прямо на траве, вповалку, и до самого вечера ходили осоловевшие от сытости. Я смотрела, как Анушка, Машенька и Сонюшка обнимают во сне младших, и с трудом сдерживала слёзы.

Несчастные дети… Их мать даже ради них не смогла перестать быть слабой. Она ведь их любила. А я, глядя на сладко спящих ребятишек, чувствовала тепло в груди. Так хотелось обнять их. Всех шестерых…

Старшего сына – Егорку – я пока не видела: он всё ещё не вернулся с перекатов. Я уже готова была встретить вместо крепкого и румяного подростка худенького, недоразвитого от недоедания мальчишку. Но реальность преподнесла очередной сюрприз.

Я как раз белила печь, когда в горницу ввалился Егорка.

– Ты чего тут устроила, дура безмозглая?! – с порога рявкнул он и, замерев у входа, обвёл хмурым взглядом избу. – Тебе кто позволил тут хозяйничать? Думаешь, батьки нет, так всё можно? Тётка Авдотья сказала, что ты замуж за дядьку идти отказываешься. Совсем с ума сошла?!

Сказать, что я опешила, ничего не сказать. От неожиданности я застыла с тряпкой в руках, глядя на старшего сына. Ему всего двенадцать! Как он смеет так говорить с матерью?!

Мальчишка неправильно истолковал моё ошеломлённое молчание. Важно кивнув ввалившимся вслед за ним сёстрам, он заявил:

– Я мужик, и вы, бабы, должны меня слушать! Как я сказал, так и будет. А ежели кто ослушается… – он поднял вверх сжатый кулак, – так я живо разъясню, что к чему.

Я отмерла. Подошла к нему и нависла над ним.

Мой старший сын сильно отличался от остальных детей. В реальности он выглядел крепким и плотненьким, таким, каким его помнила Олеся. Эдакий маленький мужичок. Ему явно никогда не приходилось голодать, в отличие от Анушки, Машеньки и Сонюшки. И он явно копировал поведение отца.

Действовала я скорее на инстинктах, чем руководствуясь разумом. В голове по прежнему было пусто, словно наглость Егорки разогнала все связные мысли.

– А справишься? – вкрадчиво произнесла я. Как бы там ни было, я взрослая, а значит, сильнее двенадцатилетнего пацана. – Я ведь терпеть не стану. Ударишь меня или кого нибудь из сестёр или братьев, получишь втрое больше.

Егорка вытаращился на меня. Кажется, мне удалось удивить его так же, как ему меня. Или даже больше. Потому что раньше Олеся не просто молчала в ответ на подобные выпады сына, но и тихо радовалась: мол, настоящий мужик растёт. Даже когда этот наглый малец бил её, она не пыталась его останавливать или что то делать.

Но в этот раз Егорка не поверил мне. Размахнулся, чтобы ударить. Я перехватила его руку и вывернула за спину, заставив согнуться и захныкать от боли.

– Я тебя предупреждала, сын, – спокойно произнесла я. – Никогда не смей замахиваться на меня. Я твоя мать, и ты должен уважать меня и слушаться. Ты всё понял?!

– Ты всего лишь баба, – проплакал он, пытаясь напомнить мне, где моё место.

– А ты всего лишь ребёнок, – слегка усилила я нажим, заставляя мальчишку взвыть от боли в вывернутой руке. Впрочем, я была осторожна: не собиралась его калечить. Хотела лишь преподать урок: если полагаться на силу, всегда есть риск нарваться на того, кто сильнее. – Я не позволю тебе колотить себя и сестёр. И грубить тоже не позволю. Ты всё понял?

В этот раз Егорка спорить не стал. Разрыдался и отчаянно закачал головой:

– Да… Да! Понял!

Я выпустила его руку. Прежде чем он успел сбежать из избы, ласково пригладила ладонью вихры на его макушке. Само так вышло, будто без моего участия.

Анушка и остальные дети вжались в косяки по обе стороны входной двери, чтобы пропустить его…

– Он сейчас дядьке жаловаться побежит, – вздохнула Анушка и опустила голову.

Сонюшка с Машенькой синхронно кивнули. А маленький Ванюшка выбрался из за спин сестёр и доковылял до меня. Взял за руку и пролепетал:

– Я защищу маму… Я тоже мужик…

Если при упоминании о Прошке у меня заныла ушибленная щека, то решимость младшего сына встать на мою защиту заставила улыбнуться. Угроза появления Прошки перестала казаться страшной.

Я присела на корточки и обняла малыша.

– Спасибо, сынок, – прошептала я ему на ушко. – С тобой я ничего не боюсь… А сейчас выполни мою просьбу: сбегай в трактир и позови Мишаню. Хорошо?

Сынишка кивнул и помчался к двери. Не зря в памяти Олеси он самый смышлёный.

Что ж, если Прошка решит заявить свои права силой, мне придётся ответить.

Я обвела взглядом детей. Теперь надо сделать так, чтобы они не испугались.

– Девочки, – обратилась к старшим, – запомните: что бы я ни говорила и ни делала, не бойтесь. Всё, что я буду говорить про вашего папу, неправда. А всё, что буду делать, не так страшно, как выглядит. Поняли?

Они вразнобой кивнули и уставились на меня с потусторонним ужасом. Не глупые дети – прекрасно понимали, что ждёт меня, если сюда явится Прошка, чтобы показать, кто в доме хозяин.

Анушка была права: обиженный Егорка помчался к дядьке.

Не прошло и пары минут, как Прошка ввалился в избу, спросонок тряся кудлатой головой. В его волосах застряла солома, лицо выглядело помятым и очень недовольным, а глаза смотрели на нас так, будто мы все ему что то задолжали.

Он по хозяйски оглядел горницу, чуть задержав взгляд на испуганно вжавшихся в стену детях, а потом уставился на меня.

Внешне Прошка не был уродом. Напротив, если бы я увидела фото этого момента, то сочла бы снимок постановочным, а самого Прошку образчиком настоящей мужской красоты: широкие плечи, узкие бёдра, мощные руки и ноги, роскошные кудри цвета спелой пшеницы, короткая бородка, синие, словно бесконечное небо, глаза под длинными пушистыми ресницами и идеальными бровями. Всё портило только отражение его души в «зеркале»: Прошка был совершенно и откровенно туп.

– Ты че… – начал он и замолчал, не в силах передать то, что думает. Поднял кулак и, потрясая им, кивнул на Егорку, который, радостно скалясь, прятался за его спиной: – Ты эта… Мужик главный. Я главный.

Я не стала отвечать. Просто смотрела на него, презрительно вздёрнув бровь. И «это» хотело быть моим мужем?!

Словно прочитав мои мысли, Прошка рявкнул, переходя в другой режим:

– Жениться будем! Сегодня! Я сказал! – И со всей дури шандарахнул по дверному косяку. Дерево жалобно застонало. И я ему посочувствовала. Вот уж правда говорят: сила есть – ума не надо. Это про Прошку…

– Нет, – улыбнулась я и перешла на его «птичий язык», решив, что ничего более сложного он не поймёт. – Жениться не будем.

– Не будем?! – нахмурился он. – Как это? А трактир?

– А трактир после смерти мужа принадлежит мне и моим детям…

– Я тебя щас… – он сделал шаг, поднимая кулаки. Не собирался бить, хотел напугать. Пока напугать.

– Ещё шаг, – понизила я голос, зная, что это заставит его замереть и прислушаться, – и тебя ждёт такая же судьба, как твоего брата. Сдохнешь раньше времени.

– Чего?! – захлопал он глазами, становясь похожим на Егорку. Растерянный, словно услышал, как табуретка заговорила.

– Того, – повысила я голос. – Либо от убийцы нож в печень получишь! Либо от меня крысиного яда в питье! Я тебя терпеть не стану. Уяснил?!

– Да ты!.. – заревел он, словно раненный зверь, и кинулся на меня. Не видел, что как раз в это время за его спиной на крыльцо поднялся Мишаня, которого за руку привёл мой Ванюшка.

– Мишаня, помоги маме! – закричал младшенький звонко и пронзительно, быстро сообразив, что помощь вышибалы будет очень кстати.

Но я и сама не лыком шита. Кочергу приготовила заранее. И как только Прошка оказался достаточно близко, схватила её и принялась изо всех сил лупить деверя, не особенно разбирая, куда попадаю.

Не знаю, получилось бы у меня остановить его в одиночку, но вовремя вмешался Мишаня. В один миг он оказался позади Прошки, сграбастал его своими ручищами и прижал к груди, как ребёнка. Мой несостоявшийся муж пытался вырваться, но только усугубил сходство с младенцем, который орёт и беспорядочно сучит ручками и ножками.

Всё произошло так быстро, что я не сразу сообразила: опасность миновала. Ещё пару раз махнула кочергой в воздухе… А когда поняла, что мне больше ничего не угрожает, отбросила кочергу, сдула с мокрого лба прядь волос и заявила, глядя в налитые кровью глаза Прошки, который продолжал висеть в воздухе в объятиях Мишани:

– Вот так то… Я же сказала: теперь я здесь главная. Замуж за тебя не пойду, и трактир ты, Прошка, не получишь. Трактир мой.

Я глубоко вздохнула, расслабляясь, и приказала вышибале:

– Мишаня, вынеси Прошку за забор. И если он ещё раз переступит порог нашего трактира, можешь побить его как следует и вышвырнуть прочь. Ты понял?

– Понял, – прогудел Мишаня низким, утробным голосом. Ему бы в опере петь. – Побить, вышвырнуть прочь и не пущать.

– Именно, – кивнула я. – Не пущать.

Вышибала вынес Прошку из избы. Егорка исчез ещё раньше. Ванюшка кинулся ко мне и обнял за колени:

– Мама!

Я погладила мягкие вихры цвета спелой пшеницы.

– Ты молодец, сынок, – прошептала я. – И вы молодцы, – обернулась к девочкам, прижавшимся к стене и смотревшим на меня с ужасом. Анушка держала в руках Сашеньку, а маленькая Дашутка прижималась к Машеньке и Сонюшке. – Ничего не бойтесь. Дядька здесь больше не появится.

Я улыбнулась детям, обняла каждого, чтобы растормошить и заставить отмереть. Когда девочки расслабились, отправилась искать Егорку.

Как бы там ни было, он тоже мой сын. Пусть и воспитан отцом по образу и подобию своему. Но у меня ещё есть время всё исправить и сделать из мальчишки хорошего человека.

А Прошка в трактире больше так и не появился. Он ещё погудел несколько дней в городе, заливая обиду, и убрался прочь в неизвестном направлении.

В общем то, потом мне его даже жаль стало. Пришёл, понимаешь, мужик бабе «ума добавить». А она мало того, что речи стала вести непонятные, так ещё и кочергой отходила. И ладно бы она была одна – так вышибала скрутил «почти главу семейства», нахлобучил ему и вынес прочь, словно дитя малое. Ну как тут не обидеться?!

Егорка прятался в конюшне. Он забрался в самый дальний денник, который почти всегда пустовал, рухнул на кучу старой полуистлевшей соломы и рыдал в голос. Бедный мальчишка…

Из всех детей покойный Трохим выделял только Егорку. Позволял ему больше всех, называл наследником, по своему гордился крепким и нагловатым сыном. Не удивительно, что мальчишка тянулся к нему и старался быть таким, каким хотел видеть его отец.