Текст книги "Все дороги ведут в Геную (СИ)"
Автор книги: Алексей Зубков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
34. Береговые пираты
– Победа? – спросил Максимилиан.
– На помощь! – закричала Марта.
На нос "Санта-Марии" лезли береговые. Противники, конечно, не того уровня, как отборные солдаты Габриэля. Простые мужики, но их много, они не ранены и не устали.
– Эй, скоро вы там? – почти одновременно раздалось с "Зефира", – Мы рубим концы!
– Разберитесь здесь! – скомандовал Максимилиан, убрал меч в ножны и аккуратно слез на палубу "Зефира", держась за пока еще не отрубленный абордажный конец с крюком. Книжник последовал за ним.
Оставшиеся на палубе растерялись, глядя друг на друга. Кто и как должен разбираться? Бой или переговоры? Абдулла и Корсиканец замешкались. Нельзя просто взять и повернуть мечи против тех, с кем бок о бок только что сражался и победил. То есть, можно, но надо прикинуть соотношение сил и шансы на удачу. Мятого, допустим, вдвоем уделать реально, хотя в Лавинье бывало, что и втроем-вчетвером не справлялись.
– Капитан? – спросил Мятый.
Дорада помотал головой. Он лежал в огромной луже крови, а Иеремия разорвал рукав и бинтовал рану на разрубленной до кости левой руке.
– Отче? – он перевел взгляд на Тодта.
Тодт сидел на юте, свесив ноги к скамьям.
– Даже не думайте, – сказал Бонакорси, ощупывая его правую ногу, – Тут как бы не перелом. А может и перелом, пес его знает.
– Симон, тащи лекарства! – крикнул Иеремия, и Симон послушно побежал в трюм.
– Тогда старпом, – Мятый посмотрел на Абдуллу, а потом перевел взгляд на Корсиканца, – Парни, вы же по-ихнему говорите.
Абдулла и Корсиканец кивнули. Мятый принял их нерешительность на предмет предательства за нерешительность на предмет готовности к переговорам.
– Да не ссыте вы. Идем вместе, побазарим. Вон, рыцарь поможет, если что, – намекнул он на Фредерика.
– Идем, поговорим, – решился Абдулла.
Одно дело, двое против Мятого, другое – двое против Мятого и этого отчаянного оруженосца.
К правому борту "Санта-Марии" причалил баркас, и на фусту залезли еще несколько человек. Когда трое переговорщиков дошли до мачты, Марта уже спряталась за спину Фредерика, а перед ним на расстоянии шага и вытянутого меча стояло полторы дюжины береговых с оружием в руках.
– Смотрите, это же Бруно! – громко сказал один из стоявших впереди.
– И тебе здравствовать, Торквато! – ответил Бруно с намеком, будто Торквато первым пожелал здоровья.
– Позвольте, мессир, – обратился Абдулла к Фредерику.
– Позволяю, – Фредерик сделал шаг в сторону.
– Золото везете? – спросил лидер береговых, – Не соврали?
– Везем, – ответил Абдулла, – Но так просто его не забрать.
– Неужели? – усмехнулся береговой, а остальные заржали.
– Здесь два рыцаря. Этот молодой и старший, который на бригантину спрыгнул.
– На бригантине Батька со своими. Тут все? Еще кто остался из команды?
– Мы с Бруно, если что за вас.
– А третий?
– Это Мятый, – ответил Бруно, – Я рассказывал про него.
– Черт, – береговой как-то сдулся, и остальные тоже заметно скисли, – Тогда ждем Батьку и начнем?
"Батькой", надо полагать, по интернациональной разбойничьей традиции звали главаря банды, и получается, что он прибыл на тех баркасах, который причалили к "Зефиру".
Абдулла кивнул. Корсиканец тоже.
– Что там? – нетерпеливо спросил Мятый.
– Они не решают, подождем старшего, – ответил Абдулла, – Он пока на "Зефире".
Мятый и Фредерик немного успокоились.
– Так что решать-то, – сказал Фредерик, – Мы забираем свой груз и уходим на "Зефире". А "Санта-Марию" пусть забирают.
Корсиканцы заговорили между собой, отвлекшись от переговорщиков. Иностранец, говорящий по-итальянски, скорее всего, не поймет корсиканца ни по произношению, ни по словарному запасу. Особенно если корсиканец использует местные жаргонные выражения. Но корсиканец отлично поймет сказанное по-итальянски. Несмотря на сильно поврежденный взрывом левый борт и, скорее всего, дырку в днище, в остальном "Санта-Мария" проиводила неплохое впечатление. Можно починить и продать каким-нибудь пиратам, а можно и самим набрать экипаж и пиратствовать на генуэзских коммуникациях. А что? Батька – капитан, Абдулла – старпом, Бруно – рулевой, а Торквато – капитан солдат. За солдатами и гребцами дело не встанет. Разногласия возникли по вопросу, стоит ли отдавать новейшую бригантину в отличном состоянии и груз, особенно, если там золото. Тем более, когда с той стороны всего три человека на ногах и еще какие-то раненые на корме копошатся.
– Батька! – крикнул Корсиканец, – Поднимайтесь уже!
– Бруно! – раздалось в ответ с "Зефира" и продолжилось длинной тирадой по-корсикански с упоминанием чертей, святых, Иисуса, Богоматери и даже Иулии Корсиканской.
Корсиканцы, включая Бруно и Абдуллу, столпились у левого борта.
Когда Максимилиан и Книжник полезли через фальшборт, никто на "Зефире" не понял, что абордаж закончился победой другой стороны. Этого никто, зная соотношение сил, и не ожидал. Ни врач, ни канонир, не шестеро раненых, способных стоять на ногах. Все готовились встретить баркасы. Рубить концы тоже никто на самом деле не собирался. Все равно не успеть отчалить, развернуться и набрать скорость. Да и не будем забывать, что в команде у Габриэля собрались суровые морские волки, которые не боялись каких-то мужиков, которых всего раза в два больше. Просто моряки обернулись к "Санта-Марии", увидели против восходящего солдца два силуэта, лезущих обратно, и повернулись обратно, в сторону новых врагов.
Максимилиан просто спустился на ют и спокойно сел на прибитый к палубе рундук, не желая и пальцем шевельнуть, пока не закончился абордаж. Книжник сел рядом, достал из поясной сумки два сухаря и предложил один рыцарю. Сухарь был с благодарностью принят.
Сия картина заметно деморализовала и разозлила защитников "Зефира", но подошедшие баркасы не дали им отвлечься на незваных гостей. Правда, береговые не поняли, кто есть кто, и двое напали на странных пассажиров, сидевших на рундуке. Максимилиан в мгновение ока выхватил свой меч с позолоченной рукоятью из красных бархатных ножен и одним горизонтальным ударом вспорол животы сразу обоим.
В остальном экипажи баркасов оказались не "какими-то мужиками", а вполне приличными пиратами с неплохим опытом абордажей и сражений на палубах. И даже с арбалетами. Баркасы причалили ближе к носу, где борта ниже, чем у кормы, но не у бака, где палуба снова поднимается. Когда стало ясно, что береговые побеждают, Максимилиан поднялся и пошел по центральному проходу между скамей. Книжник семенил слева от него, и рыцарь держал монаха за шею сзади, как провинившегося, чтобы увереннее использовать ноги и корпус для фехтования, чем обняв помощника рукой за плечи.
Бригантина – довольно узкий корабль. Два человека заняли весь проход. До правого борта Максимилиан мог дотянуться мечом без труда, а до левого с подшагом. Пока береговые сообразили, какую опасность несет хромой рыцарь, он отрубил руку одному, голову другому, а третьего заколол. Когда сообразили, ничего принципиально не изменилось. Еще два взмаха меча – два тела падают между скамей. Негде обойти, чтобы навалиться с разных сторон.
Пятеро оставшихся пиратов, и в том числе здоровенный мужик ростом почти с Максимилиана, отступили на бак.
– Батька! – раздалось сверху, – Поднимайтесь уже!
– Бруно! – заорал Батька и грязно выругался.
– Parli italiano? – спросил Максимилиан, – Tu parles francais?
– Si, – выбрал язык Батька.
– Забирай своих и убирайся на берег. Что мы не увезем с собой, то ваше, – сказал Максимилиан по-итальянски.
– Это что, например? – прищурился Батька.
– Вот эта посудина, – Максимилиан кивнул в сторону "Санта-Марии".
– С грузом?
– Ага, еще с гребцами, матросами, вином и шлюхами, – рассмеялся Максимилиан.
– Не пойдет, – ответил Батька.
Макс переложил меч в левую руку, правой достал из ножен кинжал, покачал в руке и метнул в самого крупного из четверых пиратов, стоявших вокруг Батьки. Граненый клинок воткнулся в живот по самую рукоять.
– Ай! – всхлипнул пират, выронив меч и схватившись за живот. Двое товарищей подхватили его под руки.
Макс вернул меч в правую руку, а левую снова положил на шею Книжнику.
– Ты не в том положении, чтобы торговаться, – сказал Максимилиан, – Убирайся к чертовой матери с моего корабля, пока жив!
Батька до сих пор так и не узнал, какими силами располагает противник на "Санта-Марии".
– Сколько их там? – спросил он по-корсикански.
– Двое, – ответили сверху.
– И все?
– Еще раненые и врач. На корме человек пять.
– Рыцари еще есть?
– Один.
– Отходим, ждем остальных, – недовольно сказал Батька и полез в баркас.
– Кинжал отдайте, – сказал Макс.
Один из береговых выдернул кинжал из живота раненого и воткнул в планширь. Из раны брызнула струйка крови.
– Бруно, чтоб черти в аду наизнанку вывернули! – на прощание сказал Батька, – Я тобой очень недоволен. Мы все тобой недовольны. Я за одну ночь потерял двух сыновей и внука. Я чуть ли не весь regime потерял. Хороших сыновей, хорошего внука, отличных парней. И одного зятя. Плохого зятя, негодного. Тьфу на тебя.
– Но, Батька, что я сделал не так? – искренне огорчился Бруно, – Я привел корабль, даже два. Они все равно оставят нам эту фусту.
– Не говори "нам", чтоб тебя черви съели, мать твоя шлюха и отцы твои два козла по цене одного и третий в подарок! Не мог привести купеческую галеру, привел военную с рыцарями и еще не понимает, что он сделал не так! У Торквато потери хоть какие-то есть?
– Пока нет.
– Тупой дурак. Ты до сих пор не понял? Чертов Торквато получил чертову фусту, пальцем о палец не ударив, а мы потеряли дюжину парней и не получим ни черта! Убирайся с моих глаз и не появляйся на Корсике никогда! Мы тебя отпоем как мертвого и вдову твою замуж выдадим.
– Батька!
– Дьявол морской тебе батька!
– Я так понял, что начнем без Батьки, – сказал Торквато, поддерживая нейтральную интонацию, чтобы не спугнуть Мятого и Фредерика, – Может Мятый за нас будет? Мы и сейчас с ним поделимся, да и вообще пусть остается, возьмем в долю.
– Я так понял, что мне на Корсике больше делать нечего, – ответил Бруно, – Соглашайся на предложение рыцаря, фуста – огонь, это я тебе как рулевой говорю. Мы вышли из Генуи в пять пополудни, и затемно мы уже здесь.
– А груз? А золото? А бригантина?
– Забудь.
– Что ты Батьку боишься? Давай и его тоже замочим, – не унимался Торквато.
– Рыцаря вон того замочи сначала, – ответил ему кто-то из своих, – Мы все видели. Он шестью ударами семерых зарубил.
– Слушай, Торквато, – вступил Абдулла, – Бруно дело говорит. Батька без лучших бойцов остался, весь корабль твой.
– Значит, струсили?
– Говорите, чтобы я понимал, – потребовал Фредерик, – Или головы поотрубаю к свиням морским.
Тем временем Симон принес Иеремии докторскую сумку, взял свое ружье и перезарядил. Из-под скамьи вылез раненый в ногу боцман. Он, как только получил рану, спрятался и зажимал ее, чтобы не текла кровь. Симон открыл кормовой рундук и вытащил оттуда арбалет и чехол с оставшимися болтами. Он перед абордажем прибрал ценные вещи, которые боцман бесхозяйственно оставил лежать на рундуке, когда "Зефир" начал отставать. Симон дошел с ружьем до переговорщиков и передал по пути боцману арбалет. Боцман натянул тетиву, вложил болт и поковылял за Симоном. Марта оптимистично присоединилась к компании с пистолетом. Он не заряжен, но этого никто не знает.
– Еще раз говорю, валите на берег, а потом заберете фусту, когда мы уйдем на бригантине, – сказал Абдулла уже по-итальянски, – Эти трое одним залпом снесут четверых, в том числе, тебя, Торквато, в первую очередь. С младшим рыцарем у вас не справится вообще никто, а когда сюда поднимется старший, здесь будет как там. У тебя наследник-то есть?
Парень, очень похожий на Торквато, толкнул его в бок и тихо что-то сказал. Торквато скривил рот.
– А вы с Бруно, получается, теперь за них? – спросил Торквато тоже по-итальянски.
– Мы за них, – твердо ответил Абдулла, – После того, как Бруно передумал, мне тоже расхотелось в ваш гадюшник соваться.
– Ну и подавитесь своим грузом. Мессир, обещаете не портить корабль?
– Обещать тебе? – фыркнул Фредерик, – Ты вообще кто такой?
– Господу, – подсказал Мятый.
– Господу обещаю.
Береговые слезли на свои плот и баркас и ушли на берег. Экипаж занялся переносом груза и прочими хозяйственными делами. Все, конечно, адски устали, но Симон сварил на масляной горелке горький алхимический напиток почти черного цвета, от которого братья по оружию не то, что забегали, а чуть не взлетали, переполненные энтузиазмом.
В экипаж "Зефира" вошли:
Капитан Дорада, раненый в руку, потерявший много крови и временно не способный делать что-то полезное.
Старший помощник Джованни-Абдулла, живой и почти невредимый.
Капитан солдат Тодт, временно небоеспособный, с шиной на ноге.
Штурман Книжник.
Боцман Марко, раненый в ногу. Кости и основные сосуды не повреждены, с тугой повязкой уже может ходить, если сильно не напрягаться.
Рулевой Бруно, сломленный потерей родственников и изгнанием из семьи. Никто на "Санта-Марии" так и не понял, что он намеревался предать их всех.
Врач Иеремия.
Кок Симон.
Матрос Мятый в отличном настроении, хотя он явно перехвалил себя в Лавинье и лет двадцать на палубу не ступал.
Матрос-калабриец, который при абордаже куда-то спрятался, потому и выжил. Его без церемоний простили и приставили к работе.
Гребец-сицилиец, которому проткнули легкое, но Иеремия уверил, что, если на то будет Божья воля, то пациент выживет. Книжник обещал помолиться.
Из четверых пассажиров выжили все. Максимилиан, Фредерик, Марта и Тони.
Еще на корме положили двух безнадежных раненых – гребца с пробитой головой и Келаря с проникающей раной брюшной полости. Про обоих Иеремия, Симон и Бонакорси сказали, что до заката не доживут. Но не оставлять же их корсиканцам.
Всех раненых солдат и матросов с "Зефира" Мятый по приказу Тодта добил и сбросил в воду, предварительно обшарив на предмет монеток, цепочек и колец.
Всех убитых с "Санта-Марии" перетащили на палубу "Зефира", чтобы отпеть, а потом похоронить в море.
Как и следовало ожидать, рог поднимал все население деревни, и, пока оставшиеся в строю матросы "Санта-Марии" перетаскивали груз, на берегу и на лодках у берега собралась толпа. К трупам тут же подплыли местные мальчишки. Вдруг будет, с кого снять кольцо или цепочку, а с кого-то хотя бы неплохие штаны или ботинки. Кто-то смелый даже вернулся на "Зефир" с просьбой забрать тела, которую Тодт удовлетворил.
Дольше всего перегружали коня. Максимилиан вывел Паризьена из стойла, гладил и кормил морскими сухарями, пока команда перетаскивала стойло на борт "Зефира". За неимением лучшего варианта в плане распределения веса, стойло поставили в центральном проходе за мачтой. Из весел и палубных досок "Санта-Марии" сколотили сходни, и красавец-рыцарь под восхищенными взглядами десятков зрителей перевел красавца-коня на новый корабль. Умный конь даже не возражал, когда его снова пристегнули ремнями в стойле.
В тесной каюте с низким потолком новых хозяев бригантины ждал сюрприз. Пятьдесят тысяч дукатов в казначейских ящиках и спящий в беспамятстве под действием горячки и "Панацеи" капитан Габриэль Морской Кот.
– Мы не берем пленных, – сказал Тодт.
– Это мой личный пленный, – ответил Максимилиан, – По старому рыцарскому обычаю.
– У нас есть правило пленных не брать, – не согласился Тодт.
– Оно где-то написано?
– Да. В уставах кантонов.
– Морских уставах?
– Нет.
– Может быть, в уставе ордена святого Иоанна?
– Нет. Ладно, пусть этот пленник будет на Вашей совести, – Тодт не захотел вступать в дискуссию на тему, законно ли он не берет пленных. А то вдруг окажется, что незаконно.
– Кстати, что говорит морское право по поводу трофеев, взятых у пиратов-христиан? – спросил Макс.
– Полагаю, пираты есть пираты, и мы, по справедливости, разделим все между собой.
35. Последние слова
Пятьдесят тысяч дукатов плохо делятся на всех. Делить на двоих немного проще, но тоже не баран чихнул. Чтобы бывший владелец не подслушивал, Максимилиан и Тодт торговались, сидя на гребных скамьях. Охранять пленника оставили Бонакорси, а позже его сменил бы Фредерик. Лишних матросов не было ни одного, а пассажирам все равно делать нечего.
– Надо все взять и поделить, – предложил Максимилиан, не будучи торговцем, – Пополам. Половину судовладельцам, половину фрахтователю.
– Лично Вам? – удивился Тодт.
– Я оплатил этот рейс. Вместе со мной в захвате трофеев участвовали оруженосец, двое стрелков со своим оружием и трое солдат.
– От экипажа участвовало больше бойцов, – ответил Тодт, – И фрахтователь не понес материальных потерь, а судовладелец вынужденно обменял корабль побольше на корабль поменьше.
– У Корсики мы все оказались благодаря ошибкам рулевого, штурмана и капитана, – возразил рыцарь.
– Если бы не эти ошибки, никаких трофеев бы не было, – сказал Тодт, – И вообще, по какому праву вы отдали наш корабль?
– А вы могли его не отдать?
– Если бы его отдали мы, тогда это была бы наша зона ответственности. А так с вас еще за корабль причитается.
– Фредерик! – обратился за помощью Максимилиан.
– Да, дядя? – подошел оруженосец.
– Почему мы отдали корабль?
– Мы его не отдали, – ответил Фредерик, – Ни я, ни Вы, дядя, ничего не подписывали и никаких клятв не давали. И вообще, корабль не наш, у нас в принципе не было прав его отдавать.
– А кто обещал не портить корабль, чтобы он остался целым? – напомнил Тодт.
– Во-первых, я Господу обещал, а не пиратам. Во-вторых, мы его и не портили, какие у Господа могут быть претензии. В-третьих, зачем нам портить ваш корабль?
– Наш?
– Конечно. Пираты не приобретают законное право собственности на захваченный корабль. Сейчас придем в Марсель, наймете сколько надо солдат, хоть послезавтра на "Зефире" вернетесь на Корсику и заберете "Санта-Марию". Может быть, ее к тому времени даже починят. Вы мне еще спасибо сказать должны, что я так устроил, что пираты корабль не испортят.
– Что не испортят – вилами по воде писано.
– Но к нам по поводу корабля претензий нет? – спросил Макс, – А то, если "Санта-Мария" все еще ваша, мы можем поднять вопрос о включении "Зефира" в делимую часть трофеев.
– Двадцать тысяч ваши. По рукам? – предложил Тодт.
– По рукам, – не торгуясь, согласился Макс.
– Дядя Гец бы торговался дальше, – скривился Фредерик.
– Не будь как дядя Гец. Давай делить между нами.
– Сколько мне?
– Рыцарю половину, оруженосцу половину от оставшегося, остальное – простолюдинам.
– Согласен, – обрадовался пяти тысячам Фредерик, – Им поровну?
– Нет. Фрау Марте три тысячи, Бонакорси две.
– И она еще нам должна тысячу.
– Тогда сразу отдадим ей две.
– А мне с той тысячи сколько? Это я поднял цену с четырех сотен.
– Зато я из-за нее поссорился с де Вьенном и разгромил Борго-Форнари. А ты только добил раненого не тобой Феникса и без всякой пользы разнес таможню. Ладно, тебе пятьсот и скажи спасибо, что я сегодня добрый.
Надо сказать, что упоминаемые суммы для своего времени очень и очень большие. "Санта-Мария" стоила бы примерно тысяч двадцать, а "Зефир" не меньше десяти. Это чтобы не пересчитывать в конях, баранах и прочей мелочи.
На палубе Келарь благодаря лекарствам и молитвам пришел в себя. Рана у него в животе уже пованивала из-за попавшего в брюшную полость содержимого кишок.
– Только не надо лить мне в пузо кипящее масло – были его первые слова.
– Не будем, – сказал Иеремия, – Я дал тебе болеутоляющего. Ты скоро встретишься с Господом, как раз успеешь исповедаться.
– Книжник! Тодт! Вы тут? – прошептал раненый.
– Тут, – Книжник как специально ждал, когда пациент очнется.
Тодт тоже подошел.
– Говорить больно.
– Говори быстрее, – сказал Иеремия, – Лекарство пока еще действует, но скоро дойдет до кишок и выльется тебе в живот.
Я хочу, чтобы вы знали, – сказал Келарь, – Меня зовут Жак. Жак Бертье. Я был интендантом короля Франции.
– Это не грех, – ответил Книжник, – Мы все берем новые имена, принимая постриг.
– Я не принимал постриг. Я заплатил, чтобы спрятаться в монастыре.
– От чего?
– От погони. Я слишком часто запускал руку в кошелек Его Величества. Да в этом кошельке обычно было больше запущенных рук, чем золота. Монастырь в маленьком городке, неподвластном французской короне, отличное место. Я даже решил там поработать, стал келарем. У меня всегда были способности к финансам.
– Ты был хорошим келарем. Мне, госпиталию, всегда хватало средств на прием паломников.
– Конечно. У нас был такой жирный, богатый монастырь. Одно удовольствие управлять имуществом. Если бы епископ не решил все распродать! Как таких земля носит! Он ведь даже внешне не хотел походить на духовное лицо. Имел жену, любовницу, даже в турнирах участвовал!
– Епископ понес справедливое наказание, – строго напомнил Тодт, – Божий суд.
– Какая чудесная у нас была компания в монастыре, какие вина, какие игры... Вдруг в один день все закончилось, и я сбежал, чтобы Аурелла Фальконе не свалила на меня всю ответственность.
– Я помню, – сказал Книжник, – Я и сам тогда ушел, чтобы меня не заставили под пыткой раскрыть тайны исповедей.
– Потом мы встретили старика Джанфранко в Венеции, тут-то все и завертелось. Главное, что я должен сказать, братья, самое важное, ради чего я молил Господа отложить мою смерть, пока не скажу вам, это что мы всегда работали в убыток.
– Как? Мы бы разорились!
– Я добавлял из своих сбережений. Я понимаю, что согрешил, потому что не отказался от своего имущества, принимая постриг.
– Отпускаю тебе этот грех, – сказал Книжник.
– Подожди ты про грехи, слушай дальше. Я давал взятки, откупался, платил за покровительство. Как вы думаете, почему нас никогда не беспокоили в Чивитавеккье?
Тодт вздохнул. Келарь немного помолчал, поморщился, но продолжил шептать. Видно было, что говорить ему действительно больно.
– Ладно бы только это. В конце концов, можно со всеми наладить отношения. Но у нас же сразу воровали все, что не приколочено. А что приколочено, воровали чуть позже. Я сам до сих пор не понимаю всех схем, по которым нас грабили. Наверное, я так и не стал моряком.
– Я тоже, – признался Книжник.
– И я, – согласился Тодт.
– И вы, и я, и капитан. Вы только замечали, что экипаж разбегается. Если бы они разбегались с пустыми руками! Я до сих пор не понял, как, но гребцы воровали весла! У нас три раза угоняли баркас, кто-нибудь кроме меня заметил?
– Какой баркас? – спросил Тодт.
– Такую большую лодку, которая на каждой приличной галере стоит на палубе сзади-слева, напротив полевой кухни.
– Не помню. А на последней фусте баркас был?
– Был. До Неаполя. Потом сплыл. Я бы мог поискать его на других кораблях, но для меня все эти лодки одинаковые. У нас воровали запасные паруса, порох из крюйт-камеры, провизию. Господи, да у нас в прошлом году в Пизе вместе с парусом украли мачту, а капитан заметил это только в Специи, когда приказал поднять паруса. Гребцы над ним так ржали, что с ритма сбивались.
– Почему ты не говорил нам?
– Толку-то? Что бы вы сделали? Разогнали экипаж и набрали новый? Так это и так было чуть не в каждом порту.
– Я надеюсь, мы тебя не разорили? – обеспокоился Книжник.
– Ерунда, мне до конца жизни хватило, – слабо махнул рукой Келарь, – Простите, что я не справлялся.
– Прощаю, и ты нас прости, брат. Мы все были плохими моряками. Но мы старались во имя Господа.
– Бросайте это все. Продайте "Зефир", возьмите все деньги, поезжайте на Родос. У вас обоих немало талантов, но они лучше всего пригодятся на суше. Не зарывайте их в море. И госпиталии везде нужны, и пехотный командир в крепости пригодится. Я еще не умер?
– Пока нет.
– Тогда позовите, пожалуйста, оруженосца.
Книжник привел Фредерика, который все еще находится под впечатлением от внезапно свалившегося на него богатства.
– Первый раз я участвовал в битве, – продолжил Келарь, – Обычно я сидел с зажженным фонарем у крюйт-камеры.
– Зачем? – удивился Книжник.
– Чтобы поджечь или взорвать корабль, если вы проиграете.
– Но ты бы погиб первым! – удивился Тодт.
– Лучше смерть, чем невольничий рынок.
Книжник перекрестился. Тодт и Фредерик с уважением посмотрели на толстячка.
– Так вот, мы с тобой сражались плечо к плечу и не раз спасали жизнь друг другу, – пафосно, насколько возможно, произнес Келарь, – Поэтому не откажи мне в просьбе.
– Не отказываю.
– В Сиене есть банк Монте деи Паски, который принял на сохранение мои сбережения после итальянского похода Его Величества. Возьми все, что там осталось, себе.
– С удовольствием, – радостно ответил Фредерик, – Это не составит мне никакого труда.
– За это ты должен разыскать моих ближайших родственников и отдать им то, что хранится у Гуаданьи в Лионе. У меня под рубашкой пояс, в нем все документы. Брат Книжник напишет положенные бумаги, что я умер, а ты на берегу заверишь их у нотариуса.
– Обещаю сделать все как положено.
– Десятину пожертвуешь на церковь, закажешь побольше молитв за упокой моей души. На этом все.
– Клянусь святым Фредериком, что исполню Вашу последнюю волю!
– Предпоследнюю. Моя последняя воля – похороните меня на суше.
– Не беспокойся, брат. Сейчас оторвем каких-нибудь досок и сделаем тебе хороший гроб, – твердо пообещал Тодт.
– Спасибо, – ответил Келарь, – Книжник, теперь останься со мной один и отпусти грехи. Если я еще не умру, почитай мне Библию, а я посмотрю в небо и подумаю о Господе нашем Иисусе.
Пленник немного пришел в себя и почувствовал, что "Зефир" идет под парусом, но на руле какой-то посторонний человек без опыта управления легкой и быстрой бригантиной.
Габриэль открыл глаза. Сил не хватало даже приподняться, не то, что встать.
– Что за чертовщина! Кто ты такой? – спросил он сидевшего напротив незнакомого человека в докторском балахоне.
– Антонио Бонакорси, дипломированный врач, – ответил Бонакорси.
– Мы что, проиграли абордаж? К вам пришла помощь? – откуда же еще мог взяться чужой врач, как не с "Санта-Марии".
– Вы проиграли абордаж. Мы с Божьей помощью справились сами.
– У нас было трехкратное численное превосходство, и мои парни ветераны абордажей, а у вас там всякий сброд, который первый раз друг друга увидел! Как, черт возьми?!
– С Божьей помощью, – скромно ответил Бонакорси, который сам не понимал, каким чудом удалось отбиться, – Просто не надо брать на абордаж Тодта и Книжника, им Бог помогает.
– Врач, значит? А где охрана?
– Охраны нет, мессир, потому что команды еле хватает держать курс. Вы в плену лично у графа де Круа, потому что Тодт не берет пленных. Мы с... другим пассажиром будем меняться у Вашей постели. Давайте, я рану посмотрю.
– Где мой судовой врач?
– Погиб. Ваши солдаты задержались у нас на палубе, поэтому раненые и врач не смогли отбиться от береговых пиратов.
– А ваша банда сначала отбила абордаж, потом береговых?
– Как-то так. Ваши держались до последнего, а береговые потеряли семь человек и пошли на переговоры. Пришлось оставить на Корсике "Санта-Марию" без руля и с дырой в трюме, а мы ушли на "Зефире".
– Черт побери, – скорее вздохнул, чем выругался Габриэль. Сил не осталось нисколько, даже не ругательства. Даже ноги с кровати свесить.
– Пить хочу.
Бонакорси попытался налить в кружку вина из бочонка. Корабль качнуло, и лекарь чуть не упал вместе с кружкой.
– На здоровье, мессир.
Пациент с трудом сел. Сидя, он дрожал настолько сильно, что по поверхности вина в кружке побежала мелкая рябь.
– Что со мной? Яд?
Доктор развернул бинты на правой руке и пригляделся к ране, повернув ее к открытому иллюминатору.
– Хуже. Сильный ожог по голому мясу. Кость торчит, по-хорошему в таких случаях не заживает. Явно вижу, что кость треснула отсюда и выше. Надо ампутировать повторно, выше трещины.
– Брррр... Где выше? Тут до локтя ладонь не влезет.
– Наверное, по суставу. Но я бы не стал торопиться.
– Почему? Может и так зажить?
– Не может.
– Ждете, что мне лучше станет?
– Не станет.
– Что тогда?
– Да вот смотрю, как Вам плохо, и думаю, что лучше бы Вас не мучать перед смертью, а налить обезболивающего и священника пригласить. Сейчас на палубе раненый в живот так благостно скончался. Не мучался, не кричал.
– Пошел вон, дурак! Я еще вас всех переживу!
– Ладно-ладно, давайте забинтую обратно.
Габриэль застонал и упал в койку, а Бонакорси зафиксировал бинт и вылез на палубу. На небольших гребных судах нет явно выраженной кормовой надстройки, из которой можно на палубу просто выйти. Помещение, которое можно назвать "каютой" там, в сущности, часть трюма под палубой.
– Ваша светлость, пленник пришел в себя! – доложил он Максимилиану.
– Как его самочувствие?
– Пациент скорее мертв, чем жив.
К этому времени Марта и Фредерик уже рассказали, какое отношение к ним имеет Морской Кот и из каких соображений он мог пуститься в погоню и на абордаж.
– Надо бы с ним поговорить, пока живой, – сказал Максимилиан, – Или мы и так уже все знаем?
– У меня есть свеча! – сказал Фредерик, – И он точно знает больше, чем мы.
– Та самая?
– Да, еще из гостиницы. И маска, которая к ней прилагается, у меня тоже есть. Буду стоять у окна и задавать вопросы. Только можно мне Ваш плащ?
– Зачем?
– Он длиннее моего. Я боюсь, что наш пленник слишком разозлится, если меня узнает.
– Бери. Не торопись, прибудем только завтра днем.
Фредерик дождался, пока пленник более-менее уснет, спустился в каюту, прилепил свечу у изголовья кровати и отошел к иллюминатору. Свеча-катушка представляет собой моток толстого провощеного фитиля. Из мотка надо вытянуть вверх конец фитиля настолько, чтобы он не гнулся под собственным весом, а потом периодически раскручивать катушку и снова вытягивать вверх фитиль. Если забыть, то, когда пламя спустится к катушке, она начнет плавиться вся.
Свеча понемногу разгоралась, каюта наполнилась странным запахом, который проходил даже через носовой фильтр в маске.
Габриэль сам не проснулся, тогда Фредерик потряс его за плечо.
– Что такое? – слабым голосом спросил пленник.
– Это сон, – ответил Фредерик, – Ты спишь. Тебе снится уважаемый человек, который вел переговоры с Просперо Колонной от имени Генуи.
– Дорогой друг, – не задумываясь, ответил пленник, не желая называть имя.
– Эти переговоры как-то связаны с суккубом и торгами на площади Банки? – Фредерик с ходу попытался связать то, что узнал от алхимика, и то, что сказал дяде Максимилиану де Вьенн во дворе дома на Сан-Донато.
– В этом мире все связано, особенно если глубже вникнуть в стихию курсов товаров и отсроченных обязательств. Когда Колонна двинется на Геную, генуэзские долговые обязательства и доли в делах подешевеют, а флорентийские подорожают. Если Генуя сдастся без потерь и уйдет под папскую тиару, то все курсы вернутся туда, где были, еще и вырастут. Уже сейчас генуэзские бумаги успели упасть после сдачи Милана и вырасти после смерти Папы.
