Текст книги "Хорошая война"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

И, наконец, пеший поединок на белом оружии, где ставкой будет полный доспех для пешего боя. Богатые наследники не могли представить, что у кого-то всего один доспех на все случаи жизни.

– Ты уедешь с турнира нищим, – сказал старший из них, – чей ты оруженосец?

– Людвига-Иоганна Бурмайера, – нехотя ответил Феникс.

– Первый раз слышу про такого рыцаря. А сам-то ты вообще кто такой? – спросил один из 'куртуазных', – Достаточно ли ты хорошего рода, чтобы с нами сражаться?

Феникс, вспомнив, какого он рода, как будто стал старше. Утром он был всего-навсего оруженосцем фальшивого рыцаря в грошовых доспехах. Сегодняшний штурм и награда существенно подняли его самооценку.

– Это я должен спрашивать, кто вы такие, – неожиданно по-взрослому строго ответил Феникс, и коротко перечислил своих достойных предков до третьего колена. Оказалось, что он в родстве с четырьмя знатными домами Германии, считая саксонского курфюрста. Бедность же его проистекала из того, что среди его предков по всем линиям были не более, чем третьи сыновья и дочери.

– Я был занят, я победил двенадцать человек, – сказал Феникс после штурма Грегуару Бурмайеру.

– Я не успел, он всучил мне это чертово знамя, – сказал сын Витторио Сантальберти.

– Я его почти победил, – сказал оруженосец Бертрана фон Бранденбурга.

– Я поразил его в ногу, – сказал оруженосец Шарля-Луи де Круа.

– Я чуть не убил его, – сказал оруженосец де Креси.

– Да вы совсем сдурели! Он же здоровый, как мраморный памятник самому себе! Быстрый как стриж! Да его надо бить вдесятером и то мало будет! Нам пока жизнь не надоела! Кирасу вмял на ладонь! Я первый раз в бою свои ноги увидел! – сказали два разбойника, одетые оруженосцами.

– Scheisse! – ответили Грегуар Бурмайер и Бертран фон Бранденбург.

– Merde! – ответили Винс, де Креси и Шарль-Луи де Круа

– Merda! – ответили Кабан и Витторио Сантальберти.

12. Бисер перед свиньями

Патер и Бык пришли на турнир еще днем вместе с Каспаром, но уходить с ним не стали, а немного задержались, заглянув в гости к землякам в лагерь де Круа. Там к Патеру подошел Франц и предложил немного подработать – расписать четыре щита. Работы преподобный не боялся, и деньги были ему нужны. Договорились, что Франц принесет щиты в мастерскую после штурма.

– А что, неплохо получилось, – сказал Патер вскоре после того, как друзья прошли через городские ворота.

– Сам не ожидал, – ответил Бык, – и штурм был интересный. И с земляками встретились. Франц, честно говоря, зазнался, но парней держит в кулаке.

– А мне граф Максимилиан понравился. Не запил, не загулял. Скромный, как и раньше.

– Да, граф Макс правильный человек. Для рыцаря, я бы сказал, даже слишком правильный. Я не удивлюсь, если у него нет даже постоянной любовницы, как у всех других. Еще он…

Патер прервал размышления товарища.

– Смотри-ка, что это за толпа?

На последнем повороте по пути от ворот до монастыря, почти на глазах у швейцарцев собралась толпа в пару десятков человек, в центре которой виднелись два шлема стражников. Быка такие мелочи никогда не останавливали, и он, не сбавляя хода, вошел в толпу, как вошел бы в утренний туман, широкой грудью прокладывая дорогу Патеру.

Дойдя до середины, Бык резко остановился. Патер врезался ему в спину.

– Куда прешь, толстый, не видишь что-ли, человека убили! – обругала Быка толстая тетка, по итальянской традиции размахивающая руками при разговоре.

Бык опустил глаза. Под ногами стражников лежал Каспар, мертвый, с колотой раной в сердце.

– Вы бы видели, что творится! – продолжала голосить и размахивать руками тетка, – ведут покойничка, светлая ему память, стало быть, стражники, чтоб им провалиться, и вдруг подбегает какой-то охальник, чума на его голову, и, быстро так, тык покойничка, светлая ему память, кинжалом. И убежал, чтоб ему пусто было! А эти лоботрясы, чтоб им святой Петр уши поотрубал, ничего и не сделали!

– И денег не взяли? – удивленно спросил Бык.

– Даже денег не взяли! – быстро сказал первый стражник.

– А если бы и взяли, то не ваше дело! – сказал второй, едва заметив тень сомнения на лице Патера.

Подошел кто-то еще с вопросом, в честь чего собралась толпа. Тетка снова принялась объяснять. Стражникам надоело ее снова слушать, и они вступили в перебранку, так же разбавляя речь божбой и размахивая руками. Патер шепотом прочитал над покойным молитву, взял Быка за локоть и потянул в сторону.

– Знаешь, Бычище, – сказал Патер, – получается, что все серьезнее, чем мы думали.

– В чем серьезнее? – удивился Бык, – История, которую рассказал тот хомяк, оказалась правдой, только и всего.

– Не всего. Большая разница – погнаться за деньгами или убивать людей. Нам противостоят убийцы, а не просто жадный нерадивый епископ.

– Но почему? Зачем епископу его убивать? Он же не узнал, откуда взялась у кукольника эта история! А мог бы просто пригласить его на исповедь.

– Да, мог бы. Каспар не стал бы скрывать, что историю ему подсказали мы с тобой и еще семеро. Was kenne zwei kennst das Schwien, следов уже не скрыть. Вдруг мы еще кому разболтали. А если бы наши ребята проболтались про келаря? Кому еще он могу рассказать в тот вечер? – Патер говорил, размахивая руками на итальянский манер. Эту привычку он подхватил от Горгонзолы, и теперь от волнения говорил, как южанин, а в спокойном настроении как северянин.

– Мог даже на весь кабак кричать, – кивнул Бык.

– Вот-вот. Если бы епископ копнул подробности, он бы решил, что знают слишком многие, чтобы удержать аферу в секрете. И отложил бы ее на потом, или вовсе бы отменил.

– А как же келарь? Ему бы досталось.

– Он монах. Что бы ему было? Сослали бы в глушь на покаяние. Монахам, знаешь ли, полезно молиться. Особенно чревоугодникам, которые напиваются и разглашают секреты своих ближних.

– Ерунда какая-то. Епископ же не дурак. Да и откуда у епископа убийцы под рукой?

– Значит, кто-то хотел, чтобы епископ не сомневался. Может быть, в этой сделке епископ не главный?

– А кто тогда главный?

– Бычище, у тебя братья есть?

– Есть, двое.

– И у епископа есть. Может младший брат не послушать старшего? Не может. Значит, во всем виноват Альфиери. Тогда нам предстоит большая битва.

– Битва? – Бык оживился, – Ну это всегда пожалуйста. Кто наниматель? А 'нам' это кому? Мы же здесь вдвоем.

– 'Нам' это нам с тобой, – строго ответил Патер, – Противник – диавол и враги Святой Римской Католической Церкви в лице богомерзкого кондотьера и продажного епископа, за нас Господь, поэтому сражаемся бесплатно.

– Вот-те раз! И что, мы вдвоем против их всех?

– Нет, их слишком много. Нам нужно будет не менее пары сотен алебардьеров и желательно, чтобы часть из них была профессионалами.

– Без денег?

– Тогда нам нужны верные люди, которых нам пошлет Бог. Как Гедеону. Да, именно как Гедеону. На самом деле, нам не нужна война, мы будет действовать Божьим словом.

– Бог нам пока что послал только семерых молодых послушников, которые знают два удара алебардой и те только в теории. А куда мы с ними пойдем?

– Мы живем через стену от этого места.

– Дворец епископа?! Зачем?

– Мы потребуем, чтобы епископ поклялся на Библии, что не будет грабить Церковь. А если он откажется, мы его с Божьей помощью отлучим от церкви и убьем.

Бык недоуменно посмотрел на собеседника.

– Скажи-ка, преподобие, а ты не пробовал ловить медведя мышеловкой?

– Во-первых, надо помолиться… – без тени сомнения начал отвечать Патер.

Бык не стал спорить. Преподобный и правда был похож на человека, который успешно ловит медведей при помощи мышеловки и молитвы.

Вернувшись в монастырь, Бык продолжил ту работу, ради которой епископ искал его на хозяйственном дворе. Епископ недавно похвастался перед своим братом новым монастырским поваром, который готовит не хуже, чем шеф-повар Фальконе. Как и следовало ожидать, Альфиери не поверил и выразил свое недоверие в несколько язвительной форме. Как и следовало ожидать, епископ взялся доказать свою правоту. Из-за этого скромный паломник по пути к Богу получил задание потешить чужое чревоугодие ради чужой гордыни, то есть, приготовить на пир по случаю открытия турнира нечто, что бы привело в восторг рыцарей и дам.

Совершенно случайно вышло так, что епископ озадачил Быка в присутствии монастырских плотника, библиотекаря и старшего певчего, которые воспылали праведным возмущением: что за безобразие, когда от имени монастыря выступает посторонний человек. Посему слово за слово сие чревоугодное выступление превратилось в чрезвычайно важное для монастыря деяние, коему каждый уважающий себя монах должен при возможности поспособствовать. Благодарение Богу, Бартоломео и Патер к тому времени уже покинули хозяйственный двор и не расставили своевременно точки над Ё.

В части вкуса очевидно было, что основная часть должна состоять из мяса, дичи или, может быть, рыбы, ибо постная пища не будет оценена по достоинству, а готовить сладости Бык не умел. По здравому размышлению, Бык отказался от горячих блюд. Готовить надо бы было на монастырской кухне, а потом нести в замок, да еще и ждать там своей очереди. Всяческие супы, соусы и прочие жидкие и полужидкие блюда не подходили в силу отсутствия наглядности. Поразить почтенную публику следовало не только вкусом, но и видом шедевра, а какой вид может быть через стенки супницы?

Следовало также учесть, что, в отличие от замкового шефа, Бык не мог оперировать пряностями, специями и изысканными приправами. Бык подумал-подумал и решил, что готовить будет то, что пряностей не требует, а требует совсем другого мастерства. Если запекать в печи большой кусок мяса, или целую тушу, пряностей класть нельзя, жара они не перенесут. Зато поддерживать правильный температурный режим, чтобы внутри пропеклось, а снаружи не сгорело – искусство, и этим искусством булочник владел великолепно. Да и печь в монастыре была сложена грамотно, хоть кабана целиком пеки. Но целого кабана или кого-то еще такого же большого печь не стоило. Ибо разделка его перед почтенной публикой заняла бы больше времени, чем Бык считал, будет ему отпущено.

В части внешнего вида следовало учесть, что здесь господа будут оценивать сначала идею, а потом качество исполнения. За качество Бык не беспокоился, а вот идею следовало подобрать очень осторожно. Хорошим вариантом был бы такой сюжет, который нельзя бы было обругать в принципе. Либо библейский, либо относящийся к личным ценностям бесспорных авторитетов. Кто из гостей рискнет сказать, например, что герб хозяина пошл и безвкусен? Или обозвать французские лилии 'лягушкиным пастбищем' в присутствии цвета французского рыцарства? Кстати, никакой иностранной символики. Хозяин не одобрит, а гости с ним спорить не станут. Но здесь могли возникнуть проблемы. Не с руки будет резать герб доброго рыцаря или обезглавливать фигуру ангела. Да и с библейскими историями надо быть осторожнее. Для мирянина слишком велик риск неумышленно сморозить какую-нибудь жуткую ересь.

Другой вариант – сюжет, для которого замечания отрицательного характера и попытки обсмеять пойдут только на пользу. Сделать, например, из свиньи смешного сарацина. Или поросят на виселице развесить и каждого подписать, за что он тут висит. Только юмор должен быть не слишком грубый. Само по себе блюдо никого не оскорбит, но господа могут на некоторые темы сказануть такое, от чего у дам уши повянут. А виноватым назначат кого? Конечно, повара.

В итоге, идея оформилась, как композиция из танцующих парами птиц и поросят, которые будут запечены целиком, украшены перьями и одеждой из листьев салата, ломтиков сыра и чего еще Бог пошлет. Либо будет красиво, либо смешно, либо и то и другое, все на пользу.

С подачи плотника, и с использованием жизненного опыта самого Быка, семья которого владела мельницей, для танцоров смастерили вращающийся деревянный круг диаметром в четыре фута, на котором в центре и в шести местах по окружности поставили вращающиеся круги примерно в три раза меньшего радиуса. Эта карусель монтировалась на сундуке и приводилась в движение при помощи рукояток, расположенных снизу по периметру большого круга. Когда большой круг вращался, центральный маленький круг оставался неподвижным. Периферийные круги соприкасались краями с центральным, отчего сила вращения большого круга заставляла их вращаться вокруг своих осей.

На каждом из семи меньших кругов должна была стоять пара печеных тушек, а свободное место под ногами 'танцоров' должно было быть покрыто пирогами с разнообразной начинкой. Танцевать планировали семеро маленьких поросят, гусь, каплун, кролик, фазан, утка и даже две каких-то рыбины подходящего размера. Эскизы одежды для танцоров нарисовал сам Горгонзола, поскольку ни монахи с послушниками, ни швейцарский булочник не были сильны в современной моде.

Бык запек все тушки еще утром, поставил тесто для пирогов, озадачил поварят подготовкой начинки и ушел на 'премьеру нравоучительного спектакля'. Вернувшись, поставил в печь пироги и принялся устанавливать и украшать 'танцоров'. Смирившись с тем, что мясо будет холодным, Бык посчитал, что должна быть и горячая часть. Пироги должны были отправиться в замок сразу из печки, заботливо уложенные в подогретые короба с плотными крышками.

Патер же, вернувшись в монастырь, довольно долго молился, а потом пришел в жилище паломников и обнаружил там всех участников вчерашнего 'мозгового штурма', которые после спектакля остались посмотреть штурм и только что вернулись.

– Знаете ли вы, божьи люди, что нашего брата Каспара-кукольника сегодня убили? – с порога начал Патер.

– Как! Почему? За что? – взволновались послушники.

– За наш с вами нравоучительный спектакль, – ответил Патер.

– Его допрашивали и пытали? – спросил студент-тиролец, написавший все песенки по-итальянски.

– Нет, с ним никто не разговаривал. Его просто ударили ножом.

– Может быть, его хотели ограбить? – спросил саксонец, помощник плотника.

– Деньги забрали стражники, – ответил Патер.

– Неужели наш епископ так глуп, что не приказал взять Каспара живым и узнать, кто его предал? – удивился портной из Гамбурга.

– Я думаю, это не епископ, – ответил Патер.

– Но кто же тогда?

– Альфиери.

– Тот самый Альфиери, который открывал турнир вместе с графом Фальконе? Он не выглядит дураком, – усомнился бондарь из Штирии.

– Если считать, что никто не дурак, то придется признать, что у кого-то был умысел убить Каспара, не узнавая, кто за ним стоит. Спросим, кому это выгодно. Если бы епископ узнал, что Каспару помогали аж девять человек, а они узнали от пьяного келаря, который мог разболтать всему городу, что бы сделал епископ?

– Отменил бы сделку. Или отложил, – предположил второй гамбуржец, по виду матрос.

– А визитаторы? – спросил плотник-саксонец.

– Визитаторы, – ответил Патер, – относятся к проверяемым с уважением. Они могут освободить более-менее порядочного епископа от должности по-хорошему, без шума. Но епископа, пойманного за руку при хищении, они снимут с позором. Епископу нет смысла рисковать, устраивая сделку любой ценой. Деньги деньгами, но, если он поставит на свою репутацию клеймо вора, рыцари изгонят его из своего круга.

– Причем тут Альфиери?

– При том, что он в этой сделке тоже получает прибыль, но не рискует ничем. Как Михель в нашей комедии.

– Точно! – воскликнул первый гамбуржец, – это же мы сами ему подсказали. Судья наказывает Вюрфеля, и Михель получает все.

Теперь всем все стало понятно. Кроме одного, – что делать? Слово взял Патер.

– Для нас ничего не меняется. Если Альфиери ничем не рискует, мы не можем оказывать на него влияние. Мы должны снова намекнуть епископу, что он не прав. Пусть он думает, что весь город знает о его подлом замысле.

– Может быть, намека недостаточно? Может быть, стоит выйти на рынок и рассказать всему городу? – спросил простодушный пивовар из Мюнхена.

– Нет, мы не должны так делать, – твердо сказал Патер, – мы не можем порочить человека, под чьей крышей живем, не имея никаких доказательств его вины. Тем более, что даже вины еще нет, а есть только намерения.

– Ближе к делу! – сказал матрос. Как мы намекнем? Запишемся на прием? Пройдем перед ним как на параде? Напросимся все вместе к нему на исповедь?

– И как мы узнаем, что епископ принял к сведению наши намеки? – спросил тиролец.

– Мы возьмем с него слово, – ответил Патер.

Послушники рассмеялись.

Современный читатель вряд ли представляет, что такое честное рыцарское слово, клятва именем Господа и прочие обязательства без материального обеспечения. Попробую объяснить. Как уважаемый читатель и сам отлично знает, божья тварь, известная как хомо сапиенс, от природы не блещет честностью и добросовестностью. Как правило, для того, чтобы 'человек разумный' исполнил взятые на себя обязательства, необходимо, чтобы в силу внешних обстоятельств ему было выгоднее исполнить обязательство, чем не исполнить. В наше время этими внешними обстоятельствами являются законы, соблюдение которых контролирует такая серьезная организация, как государство. В Средние века чем богаче и знатнее был человек, тем меньшее влияние на него могло оказать государство. На практике это означало, что среди даже самых мелкотравчатых дворян считалось плохим тоном вовремя расплачиваться с кредиторами неблагородного сословия, а король мог безнаказанно месяцами задерживать жалование государственным служащим, включая воюющую армию.

Из отсутствия гарантий логическим образом вытекает бессмысленность заключения любых разнесенных во времени сделок и, следовательно, полная анархия в торговых отношениях. Что, однако, не подтверждается историей. Почему? Потому что в качестве гаранта выступал Бог. Средневековые христиане уважали Бога никак не меньше, а то и больше, чем наши современники уважают государство. По крайней мере, наказание за дурные поступки от Бога считалась неминуемым, в отличие от земных наказаний. Получив от контрагента клятву, заверенную по религиозному обряду, можно было с уверенностью сказать, что сей контрагент на момент заключения договора действительно был намерен свои обязательства исполнить, и что он приложит к этому некоторые усилия.

Из серьезности клятвы логическим образом вытекает желание вышестоящих отяготить подобными обязательствами нижестоящих и всячески избегать ответной 'освященной обязанности'. Применительно к случаю, описанному выше, Патеру и компании необходимо было получить рычаги воздействия на епископа, чтобы тот поклялся не выводить 'непрофильные активы'. Причем епископ посчитал бы требование с него такой клятвы тяжким оскорблением в любом случае, даже если бы он ничего такого делать не собирался, и клятва бы никак не изменила его жизнь.

– Где это видано, чтобы епископ давал слово кому попало? – спросил кто-то очень сомневающимся голосом, – Отродясь про такое не слыхивал.

– Я тоже так думаю, – сказал кто-то еще.

– Думать вредно! – отрезал Патер. Дверь у него за спиной скрипнула, но никто не придал этому значения.

– Надо не думать, надо верить. Кем был бы Авраам, если бы он, вместо того, чтобы послушать Бога, сел и начал думать? Сдох бы нищим под кустом! Где бы был Гедеон, если бы начал штурмовать Иерихон в лоб? Свалился бы в ров со стены, да там и остался. Думать вредно! Раз вы пошли в паломничество к Богу, считайте, что вы почти пришли.

– Здравый смысл подсказывает нам… – начал кто-то.

– Здравый смысл придумали трусы! – рявкнул Патер.

– Но нас же могут убить!

– Бросьте все к свиньям собачьим и идите за мной. Первые трое сразу в рай! Остальные немного позже…

– Но…

– Трусы! – повторил Патер, – Вас отделяет от рая один шаг, одно богоугодное дело. Если теперь вы накладете в штаны, стоя этакой раскорякой на пороге рая, вам остается только повернуться к райским вратам вашими жирными задницами, чтобы святому Петру ловчее было отправить вас добрым пинком прямо в геенну огненную, где вам самое место!

Дверь за спиной Патера скрипнула сильнее и открылась полностью. Патер обернулся и увидел Франца, который подслушивал с самого начала, приоткрыв дверь, а от последнего пассажа так впечатлился, что перестал поддерживать ручку. Из-за спины Франца выглядывали еще четверо швейцарцев.

– Франц? Что ты тут делаешь? – удивился Патер.

– Мы принесли щиты. Их надо раскрасить для Его светлости, мы же сегодня договорились, – ответил Франц.

– Да, – вспомнил Патер, – хорошо, отнесите в мастерскую.

– А можно, мы пойдем с Вами? – робко спросил Франц.

– Куда?

– На богоугодное дело.

– Ну дают! – фыркнул кто-то из паломников, – вот уж кто настоящие борцы за веру! Где это видано, чтобы швейцарец бесплатно сражался за божье дело! Даже сам Папа платит швейцарцам.

Патер строго оглядел паломников.

– Вашему неверию мог бы позавидовать апостол Фома, а ваша упертость сравнима с бараньей. Завтра же я пойду и предложу швейцарцам ради Господа Нашего выйти на демонстрацию силы бесплатно. Если они откажутся, значит, я зря проповедовал им слово Божье последние сорок лет. А вам, зажравшиеся трусы, пусть будет стыдно. Но я знаю, что стыдно вам не будет. Вы не можете решиться на поступок даже тогда, когда за вашей спиной Бог и полсотни швейцарцев. Я не могу подать вам пример смелости, потому что ни в моем опыте, ни в Библии нет примеров для таких, как вы. Вам следует взять пару уроков у полевых мышей, потом пройти курс смелости у сусликов и после этого…

– Теперь я понимаю, что значит 'метать бисер перед свиньями', – вставил Франц, когда Патер вдохнул.

Патер выдохнул, не закончив метафору. Он сурово обвел аудиторию и закончил проповедь.

– Если кто-нибудь кому-нибудь пикнет о том, что тут было…

– Вот-вот, – добавил Франц. Для большей убедительности он слегка вытащил баселард из ножен и со щелчком вставил обратно. Швейцарцы у него за спиной сделали зверские рожи.

– Пойдем, Франц, – повернулся Патер, – покажешь, что надо сделать.

В мастерской Франц отпустил своих помощников, расставил щиты у стены и сказал.

– Вот на этих трех щитах надо изобразить герб де Круа, как на образце, а на четвертом – геральдическое существо Oberkriegschneck.

– Это еще что за тварь и к чему она приличному человеку? – удивился Патер.

– У Его светлости завелась привычка обзывать меня разными сложносочиненными улитками, а я не улитка, – объяснил Франц, – если он словами не понимает, то пусть на картину посмотрит и поймет, что вовсе я ни на что такое не похож.

– А почему на щите?

– Потому что на всякую ерунду рыцари не смотрят, а на щит обратят внимание. Он мне все равно бесплатно достался.

– Почему геральдическое существо, а не простое? – отвлекся от своей работы Горгонзола.

– Потому что на щите можно рисовать только геральдических, мне Его светлость говорил, – ответил Франц.

– Эх… – вздохнул Патер, – что-то я этого Oberkriegschneck плохо представляю. Другие варианты есть?

– Есть, – вздохнул Франц, – еще 'улитка с шилом в заднице'.

– Другое дело! – воскликнул Горгонзола, – Здесь можно поделить щит, в одной половине изобразить улитку, а в другой все остальное. Геральдическое шило возьмем с книги про святого Крепиниана…

– А геральдическую задницу? – скептически спросил Патер.

– Ерунда, – махнул рукой Горгонзола, – Шествующая задница анфас…

Франц икнул. Он и раньше подозревал, что художники видят мир немного не так, как простые люди, но чтобы настолько…. Ни одна из виданных Францем задниц не могла похвастаться видом анфас, то есть, спереди.

– Может быть, в профиль? – деликатно поправил Франц.

– Или так, – согласился Патер, – а вообще-то, Франц, пора тебе домой, пока ворота на ночь не закрыли. Я сначала для Его светлости гербы напишу, потом до твоего доберусь.

Франц, благодаря знакомству с Патером, давно уяснил, что ругаться с художником – себя не уважать, поэтому попрощался и отправился в лагерь.

Изготовитель щитов заранее потрудился обклеить их холстиной и загрунтовать, так что нанесение рисунка дополнительной подготовки не требовало. Патер сразу же наложил на три щита контуры несложного герба де Круа и в лучах заходящего солнца раскрасил щиты темперными красками. На четвертый щит Патер наложил фон и задумался. Раздумья прервал подошедший Горгонзола.

– Хорошо получилось, ровно и чисто, – сказал художник, разглядывая первые три щита, – а с этим что не так?

– Да не хочу я задницу рисовать, ни анфас, ни профиль, – ответил Патер.

– Ну нарисуй этого, как его…

– Oberkriegschneck. Ты не знаешь, что это за тварь?

– Не знаю, но ты можешь проявить фантазию. Уж улитку-то нарисовать не сложно, а символов войны и старшинства есть насколько на выбор. В чем проблема?

– Я не знаю, полагаются ли улитке когти, хвост и язык, как другим геральдическим животным.

– Хм… – живописец задумался, – А герольда не спрашивал?

– Угу. Сейчас пробегу по городу, уговорю стражников открыть ворота, полчаса ходу до турнирного лагеря, убеждаю охрану меня пропустить, заваливаюсь к герольду в шатер, снимаю его с какой-нибудь девки и спрашиваю, положены ли геральдической улитке когти, хвост и язык. Если все перечисленное у меня получится, сомневаюсь, что он даст развернутый ответ по теме вопроса.

– Тогда я тоже не знаю, – пожал плечами Горгонзола, – придумай что-нибудь сам. Сейчас уже будут звонить к вечерне, а там и спать пора.

Патер немного не угадал истинные причины смерти Каспара. Ситуация оказалась сложнее, а умысла меньше. Пока оруженосцы надевали доспехи, в шатре герольдов состоялось внеплановое совещание 'врагов святой Церкви'. Присутствовали упомянутые келарем Альфиери и епископ, а также не упомянутый им Грегуар Бурмайер.

– Ну что, допрыгались? Я всегда говорил, что знают двое, знает и свинья, – без предисловий начал Бурмайер, – про вас уже на площади комедии показывают!

– Пока было всего одно представление, – пожал плечами Альфиери, – я уже послал стражников арестовать кукольника.

Альфиери не выглядел сколько-нибудь удивленным. Он знал, что рано или поздно кто-нибудь из 'своих' подложит ему свинью, и был готов принимать меры. Дело в том, что Альфиери не был человеком чести. Попросту говоря, он был жуликом. Крупным, солидным, благородного происхождения, но жуликом. А жулики, как известно, не ценят честных людей, впрочем, те отвечают им взаимностью. Посему, несмотря на то, что все, кто работал на Альфиери, со своими прямыми обязанностями справлялись замечательно, каждый норовил урвать свой кусок из тарелки сеньора. Повара приворовывали продукты, портные запасались тканями, слуги тащили по домам посуду, а уж городская стража торговала своими услугами с не меньшим энтузиазмом, чем куртизанки.

Таким образом, золотые реки, которые текли в сокровищницу кондотьера, дотекали в лучшем случае на две трети. В помянутой сокровищнице тоже наблюдалась некоторая течь. Удивлены, что целых две трети и 'некоторая'? Но Альфиери все-таки не был дураком, которого обхитрить легко. Будучи опытным мошенником, он себе подобных чувствовал за милю и к деньгам близко не подпускал, но вот со всякой шушерой, ворующей по-мелкому, справиться не мог. В очередной раз поймав кого-то за руку, он назначал неудачникам наказания без лишних эмоций, приняв мелкое воровство, как неизбежное зло, присущее человеческой природе.

– Забавно. А я приказал своим людям убить этого фигляра, – прокомментировал Бурмайер последнюю фразу Альфиери.

– Но зачем, Грегуар? Мы же тогда не узнаем, кто проболтался, – возмутился Альфиери.

– Какая разница? Я здесь всего неделю, и то знаю, что твоих стражников покупают все, кому не лень. Даже странно, что никто не сдал тебя раньше.

– Стражники ничего не знают, – проворчал Альфиери.

– Спроси, лучше, кто знает? – спросил епископ, – Почему они так демонстративно показали нам, что они знают? У нас говорят 'предупрежден – значит вооружен'. И кто играет против нас? Граф? Сфорца? Графиня?

– Точно не граф и не графиня. Я бы знал, – ответил Альфиери, – и не Сфорца. Я бы тем более знал.

– Вмешался кто-то третий? – ухмыльнулся Бурмайер, – кто бы это мог быть? Папа?

– Папа бы точно не стал устраивать подобные комедии, – ответил епископ, – он бы прислал визитаторов и снял меня с должности.

– Интересно-интересно. Похоже, я поторопился вынести приговор. Впрочем, это не мои проблемы. Пусть утечка информации останется на совести того, кто ее допустил, – на этих словах Бурмайер посмотрел в глаза Альфиери, – а мое дело война.

Епископ промолчал. Его не покидала мысль, что он уже где-то видел этого кукольника.