Текст книги "Хорошая война"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

20. Враги не дремлют

– Вот ты, Винс, вроде умный…

– Убью, скотина!

Даже при лунном свете Винс сразу понял, что арбалетчики у черного хода убили только одного из двоих противников, причем не того, за кого было заплачено. Винс чувствовал себя умным, потому что не полез сам в этот чертов фехтовальный зал, и смешным, потому что сам же дал команду отправить половину арбалетчиков от входов в зал.

– Раз уж у тебя было восемь арбалетчиков, так поджег бы к дьяволу этот дом и мочил бы их как выбегут. Сложно было догадаться? – продолжал умничать Кабан.

– Ты же сам, свинья такая, попросил не поднимать лишнего шума в городе. Тебе же с этого сплошной убыток.

– Заплатил бы мне за убыток. Я тебя не разорю. Зато дело бы сделал.

– Про таких, как ты, говорят 'умный, как моя жена потом'.

– А про таких, как ты, говорят 'умный, как моя жена'.

– Чтоб с тебя черти в аду сало топили! – выругался Винс и схватил Кабана за грудки, – Если считаешь, что ты такой умный, то бери сколько надо человек и ищи его сам!

– Что его искать? Ночью-то. Тут в город одна дорога, а утром ему на турнир надо будет. Возьму арбалетчиков и устрою засаду. Деньги за всех покойников и раненых лично мне.

– Давай, – согласился Винс.

Предложение Кабана пришлось как нельзя более вовремя. Пока приходилось выбирать между двумя вариантами. Или делить оставшихся на отряды и прочесывать предместье, или планировать следующее покушение с нуля.

Отправив Кабана и компанию, Винс посчитал необходимым самому прибраться за собой, чтобы не возбуждать ненужного любопытства. К трем часам пополуночи в братство святого Марка местные бандиты привели двух сонных наспех одетых докторов.

Доктора удивленно обменивались репликами на латыни, осматривая пациентов.

– Как Вы думаете, коллега, что здесь было? Одиннадцать покойников и три десятка жестоко избитых мужчин, на вид все какие-то вооруженные наемники.

– Вы посмотрите! Три одинаковых вывиха в плечевых суставах. Как будто кто-то взял и выдернул руки из суставов.

– Я бы удивился, но тут из тазобедренного сустава выдернута нога!

– Это еще что! А вот покойник лежит совсем как живой. Только сломан пополам.

– Четыре сломанных ноги, два разбитых колена. Даже не знаю, с чего начать.

– Как лечить перелом челюсти, если она раздроблена в щепки?

– Что тут такое было? Меня периодически сюда вызывают, но такого побоища я ни разу не помню.

– Знаете, коллега, меня тоже иногда сюда вызывают, но всех этих людей я вижу в первый раз.

Еще часа через два кто-то из местных вернулся с родственником и двумя телегами. На одну погрузили трупы и повезли в сторону городского кладбища. На другой тех раненых, которые не могли сами передвигаться, отправили в надежное место, то есть, в публичный дом Кабана в западном предместье, который, как и центральный, на время турнира прекратил свою деятельности в связи с переездом.

Закончив уборку ближе к рассвету, Винс решил, что докладывать нанимателю он сейчас не поедет. Было бы неплохо подождать, пока сработает засада Кабана, а потом бодро доложить, что все в порядке. С другой стороны, на это же утро был запланирован отъезд кареты с сеньорой де Круа, для организации которого требовалось личное присутствие. Винс выбрал средний вариант – немного подождать в месте, с которого просматривается единственная дорога к воротам, а если дождаться не получится, тогда уже ехать с докладом к нанимателю. В конце концов, одно из двух заданий выполнено, а на сопровождении тоже можно заработать, благо до Франции путь неблизкий.

Перед тем, как сесть и подождать, Винс проехал до ворот и обратно, чтобы посмотреть, не лежит ли на дороге тело клиента, а если не лежит, то сидят ли в засаде Кабан с арбалетчиками. На обратно пути его окликнул сонный Кабан, который выехал со двора на своем муле. За Кабаном плелись в полном составе остальные участники засады. Последний катил ту самую тележку, на которой привезли арбалеты.

– Винс!

– Кабан? Ты что, сдурел? Ты где должен быть? Вдруг он прямо сейчас проедет?

– Он уже проехал. Сразу перед тобой.

– Что?!

– Вот так. В компании двадцати стражников и лейтенанта Бонакорси.

– А ты?

– Что я? Мне еще жизнь дорога. У меня семь человек, а у них двадцать два.

– Ваше дело выстрелить и уйти дворами.

– Нашел дурака по стражникам стрелять. Они мне потом все дело порушат. Ну выстрелил, ну сбежал. Ну не догнали. И что дальше? Если кто-нибудь из моих кому-нибудь брякнет? Назавтра весь город будет знать! А послезавтра меня повесят на площади Береги Руки.

– За что тебя вешать? У тебя же шеи нет.

– Ну за ноги повесят. Тоже мало приятного.

– Вот ты, Кабан вроде умный…

– Зато не смешной, как некоторые. У тебя нет результата и у меня нет. Зато у меня все люди целы, а ты одиннадцать бойцов угробил и клиента напугал. Если он постоянно с таким эскортом будет, то я из дела выхожу. Ладно, я пойду похороны организую, а ты, если к своему графу, то захвати еще этих французов с их добром в тележке.

Едва пройдя ворота, Винс встретил нанимателя, горячо желавшего знать, по какой сверхъестественной причине он до сих пор не знает, жив ли этот негодяй и когда, наконец, чертовы неаполитанцы начнут готовиться к отъезду. Не желая, как подобает доброму христианину, честно признать, что Бог был не на его стороне, Винс начал оправдываться с помощью так называемого 'здравого смысла', который, как известно, придумали трусы.

– Я потерял тридцать семь человек. Одиннадцать покойников, двадцать шесть калек. Что это были за черти? Кто, чёрт возьми, этот граф де Круа? Вы говорили, у него нет телохранителей, тогда кто, по-вашему, этот швейцарец, который был с ним? Клянусь плащом святого Мартина, это фехтмейстер. Только попробуйте поспорить! Это самый настоящий фехтмейстер, которого, если верить Вам, мессир, рядом с 'этим самоуверенным выскочкой' никак не может быть. Вы на чьей стороне, мессир?

– Ты получил достаточно. Многие в этом городе за такие деньги убили бы собственную мать и Папу Римского. Тебе не надо было его выслеживать и гонять по городу. Тебя привели к самому дому, у которого полным-полно окон и дверей. Ты даже взял денег за то, чтобы убрать городскую стражу из этого района. И что ты сделал? Ты его упустил и ссылаешься на какого-то дохлого швейцарца.

– Меня привели! Как будто это Ваша заслуга. Это работа моих людей.

– За мои деньги.

– А это не 'какой-то швейцарец', а мастер меча. На его совести половина наших потерь.

– У твоего объекта был всего один телохранитель. Какая разница, один или ни одного? Здесь даже нищие не ходят с одним телохранителем. Ты просто не хотел делиться моими деньгами и нанял для этого дела самых дешевых оборванцев, которые в жизни даже крысы не убили.

– Сеньор, если Вы мне не верите, то загляните на кладбище и посмотрите на убитых. Уверяю Вас, они не похожи на самых дешевых оборванцев.

– К дьяволу этого Максимилиана. Забираю племянницу и уезжаю. Твой контракт на него заканчивается. Последняя задача – обеспечить мне с ней нормальный выезд из города.

Винс облегченно вздохнул. Его такой расклад устраивал. Заказчик должен сам понимать, что убийство рыцаря – дело слишком рискованное, тем более, без подготовки и на чужой территории. С одной стороны, кто бы мог ожидать, что этот де Круа окажется мастером меча? И настолько удачливым. С другой стороны, после бойни в замке святого Альберта этого можно бы было ожидать. Зато похищение дамы было выполнено безукоризненно. И вывезти даму из города не сложнее, чем с турнира. А дохлым и раненым неудачникам можно не платить.

Вернувшись в 'доходный дом Перендоли', де Креси с Винсом пришли в ярость, узнав, что из двадцати здоровых мужчин, оставленных охранять двух женщин, пятеро убиты, пятеро ранены, из них двое тяжело, и при этом никаких следов ни открытой атаки, ни скрытого проникновения.

– Вот что я вам скажу, мессир, – начал Винс мрачным голосом.

Де Креси бросил на Винса злобный взгляд. Начинать разговор – привилегия старших.

– Плюньте на замок. Плюньте на суд. Плюньте на свои права опекуна. Этот парень – адский демон, изгнанный из преисподней за беспредельную самоуверенность. Его жена – женская особь огнедышащего дракона. Вчерашний швейцарец – не то элефант, не то левиафан в прорезном дублете. А каммерфрау с сиськами – вдова Маркуса из Кельна.

– И еще у нее волшебный пистолет, – пискнул кто-то из бандитов.

– Вдова Маркуса из Кельна? – нахмурился де Креси, – Вдову самого дьявола они не могли нанять?

– Непременно бы наняли, будь он женат и смертен. Я хочу сказать, что честному богобоязненному человеку, такому, как Вы или я, невозможно убить этого рыцаря или перехитрить эту женщину. Надо сделать наоборот, – убить ее и перехитрить его. Только так мы сможем их победить. Сначала надо убить ее, потому что, пока она жива, их не перехитрить. Если не устранить их сейчас, они отомстят и очень скоро.

– Убить мою племянницу?

– Да, мессир. Будьте уверены, она Вас уже приговорила.

Де Креси надолго задумался. Винс не перебивал его, ответ был очевиден.

– Винс?

– Слушаю, мессир.

– Аванс я тебе больше не дам. Не спорь. Они действительно опасны и их надо убрать. Но я не уверен, что тебе они по зубам. Убьешь ее – получишь сорок флоринов. Про него поговорим отдельно.

– Согласен.

– Когда?

– Сегодня или завтра. Мои люди ночь не спали, а сейчас им надо похоронить убитых.

– Сгрести всю эту разбойную братию в выгребную яму и дело с концом.

– Не поймут. Скоты-с.

Сеньор Витторио Сантальберти еще со вчерашнего вечера был очень зол. Дым оповестил его, что горит родной замок. Пришлось позабыть обо всех развлечениях и сломя голову броситься домой. В процессе тушения пожара оказалось, что помещения верхнего двора подверглись нападению, причем награбленное вывезли на тут же украденных телегах и лошадях, а нижний двор завален трупами. Трупов насчитали больше полусотни, примерно половина одета на немецкий манер, остальные на французский.

Ночь сеньор Витторио провел в замке, выставив охрану и готовясь к нападению. Подготовка к уже прошедшей войне – общая тенденция плохих командиров любого уровня по наше время включительно, и сеньор Витторио не был исключением.

С утра Сантальберти отправился в турнирный лагерь предъявлять претензии. Предъявлять претензии, сутяжничать и просто спорить он умел хорошо. Недругов он себе успел нажить много, и самым заметным из них был Горгонзола. Маэстро после прогремевшей на весь город ссоры переделал сюжет картины с отрубленной головой, а после каждого следующего конфликта рисовал морду еще какого-нибудь отрицательного персонажа в виде карикатуры на сеньора Витторио. На сегодняшний день, кроме головы Олоферна, на Витторио были подозрительно похожи третий слева стражник под распятием, конь царя Ирода и зеленый змий, побеждаемый святым Георгием. Маэстро же не рисковал ничем, поскольку находился под покровительством епископа, а епископ считал себя вассалом лично Бога.

В первую очередь Сантальберти направил свои стопы к посреднику – Бертрану фон Бранденбург. Как бы ни хотелось ему обвинить во всем герра Бертрана, он понимал, что сей прославленный рыцарь мелкому замковладельцу не по зубам, поэтому лучше иметь его в союзниках, чем в противниках. Бе-Бе обычно просыпался долго и неспешно, но узнав, кто к нему пожаловал, собрался моментально. Для человека с его положением в обществе 'моментально' означало 'пока горит свеча'.

Герр Бертран был очень опечален в первую очередь, тем, что непонятно где шляются его гвардейцы, во вторую очередь тем, что непонятно, кто победил в семействе де Круа. Слуги, посланные навести справки, вернулись с сообщением, что и Шарль-Луи и Максимилиан с супругой отсутствуют в лагере со вчерашнего дня. Витторио разозлился из-за отсутствия ответчиков еще больше и предложил потребовать компенсации с их родственников. Пригласили герольда.

Герольд сообщил, что из присутствующих в сколько-нибудь значимом родстве с хотя бы одной ветвью семейства де Круа состоят, с одной стороны, французские де Креси, с другой стороны, южногерманские фон Нидерклаузиц. Слуги были посланы второй раз и принесли известие, что единственный представитель де Креси со вчерашнего утра в лагере отсутствует, а глава семьи фон Нидерклаузиц, наоборот, присутствует и находится в здравом уме и трезвой памяти.

Под трубы и барабаны, провозглашающие начало турнира, сеньор Витторио и герр Бертран нанесли визит герру Фридриху и застали того уже на коне. В течение непродолжительной поездки до ристалища и трибун Фридрих успел выслушать жалобы, подумать и дать ответ. Первая часть ответа гласила, что он ссоры ни с кем не ищет и принципиальных возражений возместить ущерб не имеет. Здесь господа Витторио и Бертран удовлетворенно переглянулись. Но вторая часть ответа поведала им, что необходимым условием являются юридически значимое свидетельство смерти дорогого брата Максимилиана и его жены и документ, безоговорочно подтверждающий права наследования герром Фридрихом имущества и обязательств семьи де Круа. Поскольку не бывает таких дураков, чтобы наследовать только обязательства, а имущество не наследовать.

– С другой стороны, если победителя нет в лагере, может быть, он не такой уж и победитель, – предположил герр Бертран, – может быть, он ранен и лежит у врача в городе?

– Может быть, – согласился сеньор Витторио, – а если это Максимилиан де Круа, то его жена должна бы день и ночь сидеть у его постели, как и подобает жене раненого рыцаря.

– Тогда Вам надо обратиться к начальнику городской стражи. Кто же еще сможет быстро найти человека в городе?

– Алессандро и его стража ничего не делают бесплатно, даже для родственников, – поморщился Сантальберти, – лучше я потребую правосудия у Джанфранко, чтобы он приказал страже бесплатно перерыть город.

– Дело Ваше. Только не меня не ссылайтесь.

На том и порешили.

21. Несовместимость мировоззрений

Патер прошлым вечером без труда добрался до кладбища. Швейцарцев во главе с Францем он отправил обратно в лагерь, оставив себе трех помощников, кое-как говоривших по-итальянски. Через западные ворота он проехал задолго до того, как до предместья добрались Бык и Максимилиан, отправившиеся 'короткой дорогой'. Готовых могил на кладбище не хватило, а новые гробы подвезли только к концу рабочего дня. Ожидаемо, к естественной убыли городского населения добавилась неестественная убыль населения турнирного лагеря. Рыцарей, правда, померло только двое – один с перепоя, другой от сердечного приступа, вызванного острыми эмоциями. Зато всякие оруженосцы, солдаты и слуги, а также посторонний народ, желающий подработать законными и не очень законными способами, исправно поставляли клиентов на кладбище.

Похоронить павших получилось уже на закате. Патер пораньше отправил помощников в лагерь, чтобы они успели пройти через город до закрытия ворот, а сам, закончив свои дела, заночевал в домике смотрителя. Ночью Патера разбудил один из могильщиков.

– Преподобный, Вы вчера хоронили швейцарцев. У нас тут еще один, которого привезли люди, не знающие, как его зовут. Посмотрите, вдруг он Вам знаком.

Телега, на которой вчера привезли швейцарцев, у Патера была пока еще под рукой, так что он погрузил тело Быка и повез его в монастырь. Там его встречали опечаленный Горгонзола и горестно рыдающее население 'немецкой комнаты'. Так уж получилось, что после быстрой подготовки реквизита к спектаклю Бык привлек паломников к своему кулинарному перфомансу, потом они под его руководством героически потушили пожар, и вчера повар истолковал приказ епископа таким образом, что если отмывать собор должны монахи, то на долю паломников остается приготовление ужина. До этого та же компания исправно посещала занятия по самообороне. В общем, скромного повара паломники очень уважали.

Горгонзола рассказал, что совсем недавно в собор заходил мессир де Круа. Герр Максимилиан рассказал, что на братство святого Марка напали какие-то разбойники числом более полусотни, что Бык был убит в неравном бою, порубив немало врагов, и что следует позаботиться о его теле и о душе. К просьбе прилагался золотой флорин.

– Сегодня, – сказал Патер, – Сейчас. Немедленно.

Подготовка пошла в том темпе, как уже привыкла работать команда. В бюджет похорон вошел и флорин от Макса, и личные средства Патера, и скромная сумма, которые собрали паломники, и все совершенно не скромное содержимое спрятанного в надежном месте кошелька покойного, который был очень небедным человеком. С такими деньгами и с десятком помощников похороны были подготовлены моментально.

К турниру подготовился весь город, считая гробовщиков. Дубовый гроб, достойный рыцаря, обтянутый дорогой материей и щедро обитый металлом, притащили бегом, сменяясь по пути, двенадцать человек, чем изрядно перепугали полгорода. Представьте себе, идете Вы по обычной средневековой улице, полной народа, а навстречу Вам несется толпа с гробом на плечах, и впереди двое стражников бегут, размахивают алебардами и кричат 'с дороги, с дороги!'.

Хотя паломников, да и рядовых монахов обычно отпевали в монастырской церкви, Горгонзола своевольно предоставил для отпевания простолюдина собор. Кое-кто хотел пожаловаться епископу, но епископ к тому времени уже отбыл на турнир. Певчие были в неполном составе, зато грамотное управление хором и замечательная акустика компенсировали недостаток голосов.

Голова Быка покоилась на шелковых подушках с золотыми и серебряными кистями, а тело было облачено в белую ризу картезианца. Уважение к монашеской одежде было так высоко, что по одной из легенд считалось, что человек, поцеловавший полу ризы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет, чего можно было бы добиться, только неукоснительно соблюдая сорокадневные посты в течение этого срока. Какова бы ни была вся предшествующая жизнь умирающего, в монашеском облачении, он мог с большей вероятностью надеяться на помилование Богом.

Камерарий, ведавший выдачей монашеской одежды, уперся, как баран, и потребовал разрешение от епископа для того, чтобы какого-то грешного паломника хоронили как праведного человека. Очевидцы рассказывали, что Патер положил ему руки на плечи и вежливо попросил выдать что положено, сопроводив просьбу какой-то цитатой из Ветхого завета. После этого камерарий весь скривился и чуть ли не бегом смотался в кладовую и обратно за облачением, в котором не стыдно бы было похоронить и епископа. Почему-то он потом озабоченно потирал ямки под ключицами и морщился…

Поминальную службу провел брат Бартоломео. В своих молитвах он деликатно обошел тему непротивления насилию и возлюбления врагов и справедливо отметил, что в то время, когда покойный не занимался непосредственно совершением греха убийства, он вел достойный подражания образ жизни доброго христианина.

На кладбище пошли только те, кто успел по-настоящему подружиться с покойным. Многие старшие обитатели монастыря невзлюбили его после похвалы епископа, а младшие не стали раздражать старших.

По пути процессия сделала остановку возле братства святого Марка, где наводили порядок Франческо Уццано и еще трое братьев. Бандиты, которые могли бы проболтаться и пустить в народ историю эпической битвы, пока еще были или в импровизированном госпитале, или на кладбище. Доктора тоже еще не вернулись домой, а могильщики еще не пошли на обед. Ночной сторож, когда начали выламывать двери, спрятался в сундук и сидел там до позднего утра, пока Франческо не обнаружил его по запаху.

Историю битвы Франческо узнал от Патера, который пересказал ее по пересказу Горгонзолы краткого рассказа Макса. Патер решил, что открывать всем встречным-поперечным семейные тайны де Круа было бы невежливо, и сказал, что Бык в компании некоего рыцаря попросил приюта в братстве. Но на них напали какие-то разбойники в количестве не менее сотни, из коих Бык с товарищем успел порубить больше половины, пока его самым возмутительным образом не застрелили из арбалета. Рыцарь же прорубился через разбойников и ушел.

– Из арбалета! Подлецы! Трусы! – было первой реакцией Франческо.

– Трусы и подлецы, – подтвердил Патер, – но я не знаю, кто именно это был. Если вы соберетесь отомстить, то ничем не могу помочь.

– Эх… – вздохнул Франческо, – мы не банда. Мы просто собираемся вечерами и упражняемся в фехтовании. А между занятиями у каждого свои дела. Конечно, бывали случаи, когда братья помогали друг другу в опасных делах, но я не смогу организовать regime. При всем уважении, покойный не был никому кровным родственником или близким другом, поэтому парни не захотят за него мстить.

– Мне отмщение и аз воздам, – тихо сказал Патер.

– Но мы бы скинулись вдове и сиротам, – быстро предложил Франческо.

Патер вздохнул. Вдова и сироты даже не заметили бы той суммы, на которую бы скинулись марковы братья.

На кладбище еще утром была забронирована могила, заранее подготовленная 'для добрых рыцарей'. Глубиной в восемь локтей, выложенная булыжниками, скрепленными известью.

Над гробом сказал свое последнее слово Патер. Он умолчал про 'безутешную вдову' – хозяйственную бабу, которая никому спуску не дает. Умолчал про 'несчастных сирот' – удачно выданных замуж дочерей и выгодно женатого сына, который унаследует все движимое и недвижимое имущество покойного, в том числе мельницу, пекарню и три дома в городе.

– Уже второй день подряд мы хороним друзей, – начал Патер, – вчера это был невинно убиенный раб Божий Каспар из Вюртемберга, убитый темными силами за попытку пробудить в людях лучшие чувства спектаклем на богоугодную тему…

Монах, продававший индульгенции на кукольном спектакле, смахнул слезу. Такой торговли у него раньше никогда не было.

– … сегодня мы хороним нашего старого друга, добрейшей души и кристальной честности человека, раба божия Якова, коего в миру также называли Быком. Завтра на этом месте может оказаться любой из нас, и каждому следует к этому быть готовым…

Обитатели немецкой комнаты, которые знали и про замысел епископа, и про кукольный спектакль, и про убийство Каспара, растерянно переглянулись. За два дня было убито двое человек, посвященных в тайну, и третий недвусмысленно намекает, что это еще не конец.

Далее Патер кратко перечислил основные битвы, где покойный участвовал и не был побежден в честном бою. За шестьдесят лет жизни таковых было много, а на память Патер не жаловался. Многие монахи и не задумывались, как часто мир за последнее время сотрясали войны и какой процент из этих войн был выигран швейцарцами, в том числе при личном участии покойного. У большинства создалось впечатление, что по сумме подвигов монастырский повар заслуживал возведения в рыцарское достоинство и поединка с героем настоящего времени шевалье де Баярдом.

Незадолго до прибытия погребальной процессии Быка, на кладбище в немалом количестве пришли разбойники. И банда Кабана, и неаполитанцы Винса, и некоторые другие любопытные представители преступного мира. С вполне определенной целью – похоронить своих убитых, которые уже лежали в гробах в часовне и ожидали, пока будут готовы одиннадцать могил.

За лопату никто из пришедших не взялся. Наиболее нетерпеливые с недовольным видом прогуливались вдоль ряда свежих могил, поплевывали сквозь зубы и подгоняли копателей. Кто-то заметил, что аж целых три могильщика стоят у могилы для важных персон, опершись на лопаты и кирку, и ждут, пока заткнется священник. Другой разбойник заметил, что публика у той могилы сплошь мирная, ни одного рыцаря нет. Третий сделал вывод, что мужики подождут, а эти трое копателей пусть займутся делом. А то уже скоро и жрать пора.

Бандиты вразвалку подошли к погребальной процессии, ткнули одного из могильщиков в плечо и спросили, что за птицу тут хоронят и какого черта им этот мужик важнее, чем уважение братвы. Могильщик предложил послушать краткую биографию покойного, которую к этому времени Патер изложил примерно до середины.

Разбойники заинтересовались и подошли посмотреть, кто же там лежит в гробу.

– Смотри-ка, это тот самый, кто одиннадцать наших убил и двадцать шесть покалечил!

– Не рыцарь, не монах, а всего лишь швейцарец!

– И хоронят его как святого, в хорошей могиле, в дубовом гробу, в монашеской ризе и на подушке с кистями!

– А наши лежат в гробах, сколоченных на скорую руку, и пока им выкопают могилы, начинают уже пованивать!

– Я бы их тут всех разогнал и своего брата похоронил в этом гробу и в этой могиле!

– Пошли вон, засранцы! – шикнул на них старший певчий.

– Слышь, старик, ты чего? – ответил разбойник.

– Пошли отсюда! – повторил Горгонзола, положив руку на эфес.

– Бегом! – добавил Франческо Уццано, который единственный из присутствующих выглядел как боец.

Бандиты, как это для них по сей день характерно, не рискнули сразиться лицом к лицу даже трое против одного и отошли позвать всех остальных, коих сидело в тени часовни и скучало в окрестностях чуть не полсотни.

Патер вытер слезу и закончил речь.

– Спи спокойно, дорогой друг. Память о тебе будет вечно жить в наших сердцах.

Обычно, когда погибают герои, оставшимся в живых соратникам хочется не плакать, а сжать кулаки и злобно прошипеть 'не забудем, не простим'. Но едва начавшуюся торжественную паузу после вдохновенной речи Патера прервал чей-то всхлип.

– А какие у него получались маковые крендельки! – сквозь слезы выдавил из себя монастырский плотник.

– У него и свекла в меду была чудесная! – вспомнил еще кто-то.

– Гороховый суп с копченостями!

– Гусь в яблоках!

Гроб, щедро полив слезами, закрыли крышкой и на веревках, содрогаясь от рыданий, опустили в могилу. Сверху Франческо Уццано положил двуручный меч Быка, оставленный им в братстве. Могильщики бросили в яму первые лопаты земли.

– Это кто такие? – спросил Патер, глядя на приближающуюся толпу агрессивно настроенных мужчин, возглавляемую какой-то круглой свинообразной мордой.

– Разбойники. Говорят, ваш покойничек убил их братьев, – ответил один из могильщиков. Больше он ничего сказать не успел, потому что друзья потянули его за рукав и все трое бегом бросились в кусты.

Патер поплевал на руки, взялся за свой посох и вышел вперед. Рядом с ним встали Горгонзола, Уццано и трое его собратьев.

Монахи попятились. Паломники-немцы переглянулись.

– Сначала Каспар, потом Бык, теперь мы? – спросил студент-тиролец, – Ну я им так просто на дамся. Эх, сколько раз я дрался из-за девок, – добавил он, вытягивая из ножен за спиной чинкуэду – широкий итальянский меч.

– Мы сухопутных крыс всегда лупили, – сказал матрос-гамбуржец, доставая длинный нож.

– А мы моряков, – сказал его земляк, портной, ухватывая поудобнее брошенную могильщиками лопату.

– Да я с топором в руках родился, – сказал саксонец, помощник плотника, извлекая из-под полы маленький топорик для точных работ.

– Три года в городском ополчении, – сказал бондарь из Штирии, взявшись за вторую лопату.

– Пять лет в ландскнехтах, – пропыхтел пивовар из Мюнхена, вытаскивая из недозасыпанной могилы двуручный меч Быка.

– С Богом, – подвел итог молчаливый шорник из Шлезвига, поднимая с земли кирку.

– In nomine Domini! Пленных не брать! – закричал Патер и двинулся в атаку.

– За повара! За пирожки! За гуся! За луковый соус! – заорала его армия, ускоряя шаг.

Надо сказать, что средневековые люди при всем их искреннем стремлении к христианской добродетели умели как раздавать, так и держать удары. Кулаки были обычным аргументом, когда не хватало слов. Учителя лупили учеников, мастера подмастерьев, сержанты солдат, отцы сыновей, и так далее. Солдаты или разбойники в бытовой обстановке не имели над простыми трудящимися сколько-нибудь значимых преимуществ, поскольку солдатам тактику малых групп не преподавали, а для разбойников показателем мастерства было добывать свой хлеб с наименьшим усилием, к которому постоянная необходимость драться никак не относится.

Преступник по определению не способен ценить чью-то жизнь или какую-то цель выше своей жизни. Которую он, очевидно, тоже не ценит, что сжимает его систему ценностей до макового зернышка, в масштабе которого он уже не способен выстроить сколько-нибудь разумное мировоззрение. Поэтому сила духа у преступников отсутствует, и искать поддержку им не в чем, кроме кучи таких же духовно убогих людишек у себя за спиной. Это наблюдение подтверждается тем, что в реальном мире рост преступности никогда не бывает связан с действиями одного 'гения преступного мира', но всегда – с увеличением количества мелких преступников, каждый из которых сам по себе особой проблемы для общества не составляет.

Несмотря на трехкратное преимущество в численности и очевидное преимущество в вооружении, 'элита организованной преступности' была разбита наголову. Отряд Патера клином врубился в толпу и первый удар каждого нашел свою цель. Пройдя через неплотный строй врагов и разорвав их боевой порядок на две части, Патер мгновенно перестроил свою команду и обрушился во главе паломников на одну половину, показавшуюся более слабой, оставив марковых братьев прикрывать тыл.

Вторая атака разметала намеченную группу врагов чуть медленнее, чем первая. Эффекта врубания в толпу уже не было, и марковы братья с острыми мечами не стояли во главе клина. Но достаточно было положить пять-шесть человек, как остальные разбежались сами. Патер, не ввязываясь в преследование, развернул паломников и обрушился на оставшихся бандитов, которых уже не могли сдерживать фехтовальщики.

Первоначально возглавлял толпу бандитов Кабан. Он лег в числе первых, притворившись убитым и даже не получив сколько-нибудь заметных повреждений. Будь он пошустрее, смог бы вскочить и убежать, но он знал возможности своих ног и легких, поэтому лежал и не шевелился. За ним шли его люди, почти все участвовавшие в ночной битве, почти все раненые, невыспавшиеся, нетрезвые и голодные. Тринадцать здоровых, выспавшихся, трезвых и сытых мужиков положили их в два счета.

Справа от Кабана шли гости. Представители прочих преступных сообществ. Не надо представлять себе что-то вроде современной мафии, представьте лучше компанию 'каждой твари по паре' из карманников, домушников, конокрадов, мошенников, сутенеров, нищих и иже с ними. Представили? Полагаю, уважаемый читатель с друзьями при равном количестве разметал бы эту шушеру не хуже, чем Патер и компания.

Сам Винс на похороны не пошел, а слева от Кабана плотной группой шли неаполитанцы Винса. Бывшие солдаты с опытом 'специальных поручений', как раз хорошо знакомые с тактикой малых групп. Было их четырнадцать человек, из них всего трое раненых. В силу своей подготовки, неаполитанцы понесли в ночной битве очень небольшие потери по сравнению с местными. И у каждого был меч и кинжал.