Текст книги "Хорошая война"

Автор книги: Алексей Зубков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

– Жену нам надо украсть, – строго сказал Винс и положил руку на эфес, – попробуй только схитрить.

– Ладно-ладно, – замахал руками Кабан, – я к тому, что я всем запретил браться за этот заказ, чтобы нам работу не портили. Сказал, что сам все сделаю. Ты, когда этого Максимилиана убьешь, отрежь ему голову и отдай мне. А я тебе половину денег отдам.

Из собора Макс и Марта вышли через южные ворота. Вдоль южного фасада строители оставили достаточный запас площади на верху насыпного холма, нельзя же было строить монументальное здание на самом краю. Склон был крутой, почти вертикальный, и облицован камнем, а сверху огражден каменным парапетом. До звания площади у этой площадки не хватало ширины, но места было достаточно, чтобы оставить свободный проход для пешеходов и собрать толпу вокруг чего-то интересного. В этот раз толпа собралась по случаю того, что кого-то судили на свежем воздухе. Как определил Макс, речь шла о морали и нравственности подрастающего поколения. Обвиняемый отличался грустной улыбкой и веселыми глазами. Рядом с ним стоял открытый ящик с вещественными доказательствами. В ящике лежали куклы. Не итальянские Пьеро, Арлекин и Коломбина, а немецкие Хаммерляйн, Крестьянин и Мошенник.

Судья, мужчина средних лет с белыми холеными руками, неторопливо зачитывал обвинительное заключение.

– Предметом исследования явились содержание, смысловая направленность кукольного представления 'Герр и Фрау Профос', использованные в нем средства художественного выражения, а также оказываемое ими воздействие на религиозные чувства зрителя, выявление наличия в указанном представлении сцен, возбуждающих распущенность, религиозную вражду, унижающих человеческое достоинство истинных католиков и оскорбляющих их религиозные чувства.

Макс плохо понимал по-итальянски, и Марта принялась переводить на ходу. Судья разглагольствовал еще долго.

– Анализ пьесы выявляет использование в ней приемов художественного выражения оскорбительного характера, содержащих бранные и неприличные слова и выражения. Персонажи Михель и Вюрфель формируют у зрителей представления о том, что ангелы на небесах – не что иное, как мертвые дураки и мошенники, не оставившие прежних привычек. Пьеса создает положительный образ чертей, которые заботятся о продолжении жизни человека. Создание женщины из глины – недопустимая ересь.

Марта добросовестно перевела и эти аргументы. Макс выслушал перевод и сказал:

– Марта, посмотри на эти жирные морды, бегающие глазки и дрожащие руки. Я не верю, что этих стражников и этого судью волнует чья-то нравственность, считая их собственную. Когда мошенник начинает разглагольствовать о нравственности и детях, будь уверен – он хочет денег.

– Разве только мошенники говорят о нравственности? Иногда бывает, что и честный человек читает морали.

– Если после морали судья заговорит о деньгах, значит мошенник. Если о Боге, о покаянии и о совести, может быть, честный.

– А знаешь, Макс, ты прав. Никакой это не судья, а нотарий – мелкий муниципальный служащий. Судить и приговаривать ему вообще не положено. Сейчас он приговорит этого кукольника к штрафу, а деньги положит себе в карман.

– Мелкий? По нему не скажешь. У нас бургомистры скромнее одеваются. И разве стражники не знают, что он нарушает закон?

– Добро пожаловать в Феррону. Здесь продажны все служащие сверху донизу, а граждане к этому уже привыкли. Могу поспорить, что все, кто стоит вокруг, знают, что нотарий действует не по закону, а штраф он разделит со стражниками.

'Судья' наконец-то добрался до завершения обвинения.

– Все вышеуказанные использованные в пьесе выражения, сравнения и аллюзии являются явно и грубо унижающими человеческое достоинство и оскорбительными для религиозных чувств верующих христиан, не могут быть ими проигнорированы или терпимы, причиняют им запредельно тяжелые, непереносимые нравственные, страдания, унижают их честь и достоинство. Подсудимому надлежит впредь ставить только пьесы на богоугодные темы и половину сборов отчислять в пользу городской казны. Либо подсудимый должен в течение двух дней заплатить в казну двадцать флоринов.

Последнюю фразу судья выпалил на одном дыхании, перевел дух и бросил уничтожающий взгляд на подсудимого. Кукольник долго торговался и уговорил уважаемый суд ограничиться суммой, которую выручил за последнее представление. Потом все разошлись по своим делам.

Макс и Марта прошли вдоль южной границы монастыря, образованной толстыми стенами хозяйственных построек. Когда-то монастырь строился как укрепление, так что ни широких окон, ни ворот на южную сторону не выходило. От собора до дворца епископа, обозначавшими юго-западный и юго-восточный углы, на всем протяжении стены была одна-единственная двустворчатая дверь, через которую в монастырь попадали паломники, а монахи ходили в город по хозяйственным делам.

Напротив монастыря располагались торговые и питейные заведения, у которых толпился народ. Вдоль монастырской стены еще в давние времена образовался блошиный рынок, где случайные люди продавали всякую ерунду. Ближе к входу в монастырь сидели нищие. Нищие Максу понравились, они выглядели достаточно прилично, чтобы благородному человеку было не противно им подавать. Он даже бросил пару монеток наиболее симпатичным.

Вниз от монастыря уходили узкие улицы. Одна из них навела Марту на воспоминания.

– На этой улице в соседних домах жили две богатые семьи. Меняла и ювелир. Когда Феррона в ту войну сдалась без боя, все жители попрятались за закрытыми дверями и ставнями, потому что ждали, что солдаты будут грабить город. А солдаты как раз грабить на стали, потому что Маркус уже был профосом. Он часть выкупа раздал солдатам, чтобы им не обидно было, а грабить запретил. Оберст ждал, что враги вот-вот подойдут к городу, и надо было, чтобы солдаты были более-менее трезвые и под рукой, а не собирать пьяных по всей Ферроне.

– Я бы тоже так сделал, – сказал Макс.

– Но местные воры не знали, что солдаты грабить не будут, и, едва открылись городские ворота и закрылись ставни и двери в домах, ворвались через крышу в оба те дома и всех убили. Все было закрыто, никто не убежал и никто ничего не услышал. Только одну девочку отец вытолкнул в маленькое окошко. Оно было совсем маленькое, на нем даже ставни не было. Она кричала, а никто не слышал.

– И тут появился Маркус?

– Ага. Он расставлял караулы на перекрестках. Эта девочка смотрит на него и спрашивает 'Дяденька, а Вы, случайно, не черт? Папа просил Вас забрать разбойников из нашего дома'.

– Забрал? Или на месте расстреляли?

– Отправили работать мишенями на стрельбище.

– А девочка?

– Отдали родственникам на попечение. Всегда найдется, кому ухаживать за богатой сиротой. Смешно. Потом ее не могли убедить, что Маркус не черт.

– Наверное, сами сомневались.

Через некоторое время к этому же месту подъехали Винс и Кабан. Они возвращались в лагерь и, сами того не зная, ехали прямо по следам того, кого искали.

– Помнишь это место? – спросил Кабан, показывая в сторону тех самых двух домов. Кабан знал, что Винс помнит, и что воспоминания не самые приятные.

– Что ты предлагаешь? – недовольно спросил Винс, – раз Маркус скопытился, пойти прямо сейчас и ограбить ту девчонку?

– Эээ! Не выйдет! – Кабан состроил хитрую рожу, – девчонки-то уже и нет.

– Я тебя не просил доделывать мои дела, – озлился Винс.

– Это не я. Добрые люди постарались. Она была у бабки в Болонье, рассказала кому-то эту историю. Добрые католики написали донос, что она общалась с чертом. Девчонка еще додумалась судье сказать, что ей черт помог против разбойников. Сожгли в тот же день.

– И не проверяли?

– Гы-гы-гы! – захохотал Кабан, – Смешной ты, Винс. Вроде умный, а смешной. Как ты проверишь, был ли в городе черт такого-то числа? Он что, в ратуше регистрируется? Гы-гы-гы! Нет, он у епископа разрешение спрашивает! Какая нужна проверка, если есть признание?

В это время Марта и Макс подошли к очередной достопримечательности

– Вот и площадь Береги Руки с новым епископским мостом, – сказала Марта.

– Я думал, тот мост епископский, – удивился Макс, показывая на узкий мост, упиравшийся в стену епископского подворья.

– И тот тоже. Тот мост намного старше. Первый епископ Ферронский хотел, чтобы его дворец был одним укреплением с монастырем, но не хотел ущемлять братию. Граф тогда отдал ему площадь, которая здесь была раньше.

– Но на площадь выходил тот узкий мост? И епископу пришлось строить новый, широкий?

– Вот-вот. И покупать участок под новую площадь.

– Граф был не дурак. Отдал кусок пустой земли, а взамен получил новый мост. Я бы на его месте так же сделал. А откуда такое название? Тут на руки что-то падает?

– Нет! Тут руки отрывают! – рассмеялась Марта, – Раньше площадь называлась епископской, но недавно местные шутники ее переименовали.

– Епископ был в ярости?

– Он и сейчас в ярости. Предал новое название анафеме и поставил вот этот столб.

На видном месте, но не мешая проезду, стоял высокий столб, на котором красовался дощатый щит с надписью крупными буквами 'Епископская площадь'. С краю кто-то явно умышленно оставил два жирных отпечатка грязных ладоней.

– Когда мы с оберстом были последний раз в Ферроне, здесь по случаю войны случился неурожай, – вспомнила историю Марта, – и местные мошенники пускали на хлеб муку со спорыньей, плевелами и прочей дрянью. От этого у многих случалась пляска святого Витта. Оберст выразился, что неплохо бы поймать этих хлеболожцев и руки им повыдергивать. Маркус сказал свое обычное 'легко, герр оберст', провел облаву по складам, мельницам и пекарням, и выдал виновных нахмистерам с приказом 'оторвать руки'. Нахмистерами тогда нанялись два оболтуса…

– С чего бы Маркус экономил на нахмистерах? – удивился Макс.

– Он не экономил. Просто не находилось дураков, чтобы на положенное по уставу жалование делать у Маркуса в три раза больше работы, чем в любом другом полку. Поэтому чаще всего ему доставались веселые неудачники, которым все равно, кем работать, лишь бы не работать. Если таких не было, он назначал добровольцев. Так вот, они вытащили арестованных на площадь и принялись отрывать им руки.

– Как? – Макс, имея опыт занятий борьбой, знал, что оторвать человеку руку совсем не просто.

– Лошадьми. Только у них никак не получалось закрепить веревки, чтобы руки оторвались. Веревки обдирали кожу и мясо, сползали до кистей, а потом и с кистей слетали, но руки ни в какую не отрывались. Потом вышел епископ и попросил прекратить это безобразие.

– И прекратили?

– Прекратили, конечно. А ты бы не прекратил, когда тебя сам епископ просит? Он сказал, что этих нахмистеров сначала живыми отпоют, а потом они юридически будут мертвыми и их живыми закопают.

'Я бы и начинать не стал' – подумал Макс, но вслух сказал другое.

– Епископ оказался страшнее Маркуса?

– Здесь последнее время очень убедительный епископ. Он всегда при мече и выглядит точь-в-точь как рыцарь, только в митре и с крестом. Так что в его словах никто не сомневается.

7. Самый дорогой ужин

Собрание прекрасной половины высшего общества проходило в большом помещении, известном, как пиршественный зал. Согласно загадочных и неписаных традиций женского общества, на этот совет были приглашены далеко не все дамы, прибывшие на турнир. Сказать точнее, в первую очередь были приглашены были личные подруги жены хозяина турнира. Во вторую очередь – наиболее знатные дамы подходящего возраста из числа гостей. Именно подходящего возраста, потому что старушкам, а старость, по женскому мнению, тогда начиналась рано, не к лицу сидеть в ложе Прекрасных дам вместе с молодыми красавицами, которые им в дочери годятся. В третью очередь те, кто не попадал непосредственно ни в первую, ни во вторую, но кого посчитали необходимым добавить в свой круг подруги хозяйки и знатные дамы. В том числе, дамы для которых была очень высока вероятность, что кто-нибудь из лучших рыцарей провозгласит их прекраснейшими. Иначе что это за суд Любви и Красоты, который не имеет репутации среди тех, кого он будет судить? Обсуждения прошли еще в прошлом году в интенсивной переписке, и в последний день перед открытием турнира дамы одна за другой прибывали в замок Фальконе.

Обычно гости на пирах восседали на широких скамьях, но, поскольку дам было всего три дюжины, для них со всего замка собрали кресла. Чтобы никого не обидеть, а дамы чрезвычайно обидчивы, столы были поставлены квадратом посреди зала. Пустую середину квадрата украсили цветами. Чуть меньше половины дам представляли итальянские земли, примерно по трети – немецкие и французские, подданных Карла Первого испанского было всего двое, одна дама из Венгрии, от прочих стран никого.

Дамы, как известно, пунктуальностью не отличаются. В этом есть и свои плюсы, поскольку, случись всем прибыть одновременно, конюхи не смогли бы принять сразу столько карет, а хозяйка не смогла бы поприветствовать каждую гостью индивидуально. Да и подруги, разделенные расстояниями, начали бы встречу с разговоров о женских делах, так что 'официальная часть' собрания все равно бы не началась вовремя.

От площади Макс и Марта через епископский мост вернулись в замок. Женское собрание уже второй час должно было 'вот-вот' закончиться. Макс решил заглянуть на конюшню, посмотреть, не забыли ли конюхи покормить и его коня.

На конюшне тоже ждали, что собрание 'вот-вот' закончится. Наиболее торопливые дамы уже послали вниз записки с требованием запрягать. Кучер Шарлотты, бургундец средних лет, доложил, что кони из упряжки и конь Макса накормлены и почищены. Макс не нашел себе дела на конюшне и направился встречать жену у дверей зала, где проходило собрание. Проходя по галерее с выходившими во двор высокими окнами, он встретил нескольких скучающих рыцарей и шумную женскую компанию в десяток служанок и каммерфрау, где уже заняла хорошее место Марта.

Один из скучавших рыцарей, по виду француз, преградил Максу путь и потребовал бескомпромиссным тоном:

– Прошу Вас, мессир, подтвердить, что мадемуазель Розалинда де Бонневиль самая прекрасная девушка во всем белом свете.

Ничего подобного Макс в жизни бы не подтвердил. По рыцарским правилам, в ответ надо было назвать другую 'самую прекрасную' даму. Обычно каждый рыцарь заранее решал, кого будут объявлять прекраснейшей. Не принято было прославлять кровных родственниц и особенно жен. Не вполне уместно называть отсутствующих на турнире. И отсутствующей даме никакой радости, и присутствующие дамы будут все до одной недовольны. Макс взялся было вспоминать, кто из виденных им дам мог бы претендовать на это почетное звание, но тут же обнаружил, что он как с утра приехал, так ни одной дамы и не встретил.

– О чем Вы раздумываете, мессир? – нагло переспросил незнакомец, – Вы согласны, но не желаете этого признать, только потому, что я сказал первый? Или Вы не согласны и боитесь в этом признаться, чтобы я не вызвал Вас на поединок?

– Прекраснейшая дама во всем белом свете – ее светлость Аурелла Фальконе, – назвал Макс первую же даму, про которую он точно знал, что она присутствует на турнире. Этим он поставил собеседника в неловкое положение, поскольку, находясь в замке Фальконе, очень невежливо было бы спорить с комплиментами в адрес хозяйки.

Но незнакомец был не из тех, кто охотно встает в неловкие положения.

– Какой Вы хитрый, мессир. Уверен, что прекрасную Ауреллу Вы в глаза не видели, а назвали ее, чтобы я не стал с Вами спорить. Я же видел, что Вы задумались, а прекраснейшую не выбирают, задумавшись. Может быть, дамы Вас вообще не привлекают?

Последнюю фразу можно было понять по-разному. Это мог быть намек на некуртуазность, что, хотя и не красит рыцаря, но встречается частенько, равно, как и другие плохие манеры. Замечание же о плохих манерах тяжким оскорблением ни по закону, ни по совести не является. К тому же, известны многие славные рыцари, не увлекавшиеся куртуазными играми. Это мог быть намек на импотенцию, на каковую тему в мужских кругах шутят постоянно, и, случись кому посчитать, что такое намек его страшно обидел, остальные поймут это как признание в мужском бессилии. Но Макс, ожидая подвоха, а также от неуверенности в французском, решил, что его обвинили в содомском грехе, каковой, со слов Шарлотты, в солнечной Италии был распространен куда больше, чем некуртуазность или импотенция.

Лотти говорила, что в конфликтных ситуациях не обязательно убивать хама на месте, достаточно дать ему пощечину. Не вопрос. От всей своей добросовестной немецкой души Макс вложился в удар. Толчок правой ногой – поворот бедер – поворот плеч – поднимается локоть – плетью взлетает рука – Плюх! Незнакомец не успел отреагировать и с удивленным лицом вылетел в закрытое окно.

На звон стекла и треск рамы обернулись все, кто был в галерее. Из зала выскочила служанка и поинтересовалась, что здесь происходит. Марта опередила всех с ответом.

– Мессир де Круа сказал, что прекраснейшая дама на турнире – Ее светлость Аурелла Фальконе, а другой мессир сказал, что мессир де Круа Ее светлость в жизни не видел и говорит так только из вежливости. Мессир де Круа тогда дал тому мессиру пощечину, а тот мессир обиделся и выпал в окно.

Другие женщины не следили внимательно за Максом, но слышали, что он назвал имя хозяйки, после чего второй рыцарь сказал что-то, за что Макс его ударил. Возражать и дополнять никто не стал. Рыцари, хотя и прислушивались к беседе, не поспешили давать ответ какой-то служанке. Та, в свою очередь, выслушав Марту, юркнула обратно в дверь, не дожидаясь, пока до нее снизойдут рыцари.

Через некоторое время дамы закончили свои женские дела и начали расходиться. Шарлотта вышла в числе последних, беседуя с Виолеттой Сфорца. Макс подошел и был представлен Виолетте, после чего она откланялась и ушла по своим делам.

– Ты сам додумался назвать прекраснейшей дамой Ауреллу, или тебе кто-то подсказал? – сразу же спросила Шарлотта.

– Просто я тут больше никого не знаю. А что?

– Слишком многие дамы собирались тебя рекомендовать. И рекомендовали бы, но графиня обозвала их курицами, а их мужей – каплунами и пообещала какое-то страшное итальянское бедствие тем, кто хоть пальцем коснется твоего шлема или будет на тебя наговаривать герольдам.

– Сама графиня? С чего бы это?

– Учитывая твою репутацию, графиня решила, что ты ей намного более интересен, чем мужья этих дам. Особенно после того, как ты в ее честь кого-то выбросил из окна. Кстати, что ты тут натворил?

– Дал пощечину какому-то французу, а он зачем-то улетел в окно и я даже не успел его вызвать на поединок, – спокойно ответил Макс, – Я за ним не пошел, поэтому, если он ничего себе не сломал, то вызовет меня сам.

– Я же тебе говорила, что благовоспитанный молодой человек не должен в ответ на мелкое оскорбление выбрасывать обидчика в окно. Ты понимаешь, что такое 'пощечина'?

– Понимаю. Это боковой удар в голову открытой ладонью.

Шарлотта вздохнула.

– То есть, я могу не беспокоиться, что дамы допустят меня к турниру? – спросил Макс.

– Дамы, во всяком случае, французские и итальянские, допустят тебя, куда ты только захочешь.

– Эээ?

– Именно так это и понимать. И сюда, и сюда, и даже сюда, если тебя это заинтересует, – Шарлотта жестами продемонстрировала, куда именно, – Мораль и нравственность тут не в моде. Надеюсь, ты не будешь слишком увлекаться дамами, мы все-таки не за этим сюда приехали.

– Да? А я был у брата, он рассказал, что меня тут все не любят. И даже он сам не рискнет мне сколько-нибудь помочь. Все это светское общество напоминает какой-то террариум. Клубок целующихся змей. Мошенники с титулами предъявляют претензии к тем, кого им не удалось надуть, а люди, у которых руки по локоть в крови, жалуются, что я сражался не так, как им бы хотелось.

– Милый, но на турнире же не только твои враги! – возразила Шарлотта, – Ты не представляешь, как все замечательно! В замке было так скучно, а здесь так весело. Ты даже не догадываешься, каким ужасным чудовищем тебя здесь считают.

– Как раз догадываюсь, но не пойму, почему тебя это радует.

– Это же Италия, глупенький. Здесь каждый кондотьер воевал за все стороны во всех местных конфликтах, и ни один крестьянин не возьмется за меч бесплатно. То, что в твоей непонятно почему все еще любимой Германии считается 'плохой репутацией', здесь приводит всех просто в восторг. Ты только подумай, гости с севера приезжают уже две недели, и про тебя ходят такие восхитительные легенды, что я купаюсь в лучах твоей славы. Никколо Сфорца в шутку предложил нанять тебя против французов, на что кто-то из французов высказал идею нанять тебя против Сфорца. Кондотьеры рангом ниже были бы рады, если бы ты их нанял не важно против кого, а всякая мелочь наперебой выражает тебе свое почтение.

– То есть проблем у нас на самом деле нет?

– Разве я это сказала? Во-первых, за твою голову назначена награда. Когда я об этом узнала, я через посредника подняла приз в два раза.

– Зачем? И когда ты успела?

– По переписке. Зато теперь твою шкуру будут делить самые лучшие наемные убийцы, если здесь таковые есть, а всякая шушера не рискнет и пальцем тебя коснуться. А еще они все будут думать, в чем подвох и где им грозит опасность, ведь не просто так за тебя назначена цена в три раза больше, чем за кого угодно в истории города.

– А если нас убьют?

– То мы ничего не заплатим, и никто не сможет с нас потребовать. Еще я потребовала от посредника, чтобы он сказал убийцам, что они должны представить доказательства нашей насильственной смерти именно от их рук.

– Зачем?

– Чтобы нас не травили ядами и не устраивали несчастных случаев.

– Ты просто чудо! А что тогда во-вторых?

– Во-вторых, на турнире против тебя выставят лучших бойцов.

– Так я за этим и приехал.

– Не за этим. Специально для тебя в турнир выйдут настоящие бойцы, которые этими играми обычно не занимаются. И они будут намерены по-настоящему тебя убить. Безнаказанность гарантирована, у нас здесь нет никакого влияния, чтобы тому, кто тебя покалечит или убьет на турнире, вынесли хотя бы порицание.

– Это ты про кого?

– Дамы говорят, что по поводу нелюбви к тебе высказались Грегуар Бурмайер и Бастард Бранденбургский. Вчера об этом только и говорили. Они в первый раз за последние лет двадцать-тридцать принародно высказали одинаковое суждение.

– Ни тот, ни другой не станут лично бросать мне вызов, – ответил Макс.

– Я еще не выяснила, кого выставит Бе-Бе, но от Бурмайеров будет биться некий Людвиг-Иоганн, которого никто почему-то не знает. Говорят, он очень сильный.

Макс пожал плечами.

– Был бы он очень сильный, я бы про него хотя бы слышал. Что решили про рыцаря чести?

– Габриэль, каталонец.

– Кто это? Первый раз слышу.

– Достойный кавалер ордена святого Стефана, в просторечии пират. Про него почти все первый раз слышат, он для всех одинаково чужой.

– Думаешь, он будет честным судьей?

– Сам посмотришь. Пока шло собрание, я написала ему письмо и получила ответ. Он пригласил нас на ужин.

'Рыцарь чести', которого выбирали дамы, дополнял герольдов, которых назначал хозяин турнира. Знаком его власти был головной убор, который давали ему дамы и который по этой причине назывался merci des dames. Было постановлено, что если почетный рыцарь дотронется до кого-нибудь привязанным к концу его копья покрывалом (couvre-feu), то такой рыцарь считался под защитой и мог перевести дух, в это время его не били. Необходимость в такой защите возникала, когда надо было защитить слабого от победителя, раздраженного его стойкостью или ослепленного успехом. Почетный рыцарь должен был также препятствовать нанесению чрезмерного наказания бесчестным негодяям, присужденным к битью и изгнанию с турнира.

Покрутившись по городу, Макс верхом и Шарлотта с Мартой в карете добрались до порта. Посыльный показал, где встала на якорь 'Святая Эулалия'.

Фелюка – это не просто двухмачтовый кораблик, это еще и восемь рядов весел, и по три гребца на каждое весло. Гребцы занимают всю свою палубу, не оставляя там места для груза, а немалая часть трюма оказывается занятой под еду и пресную воду для гребцов. В пересчете на современные меры, одному гребцу требуется в сутки хотя бы пара литров воды и килограмма полтора еды. Прикиньте запас на пятьдесят человек хотя бы на пять дней. Перевозить грузы на каракке или даже на простой барке намного выгоднее. Зато воевать удобнее на гребном судне – на веслах можно ходить даже в штиль и маневрировать, невзирая на ветер.

Но если воевать (или пиратствовать), то нужно куда-то посадить солдат. Где-то сложить доспехи и оружие, пули и порох, опять же еду и пресную воду. Много ли места останется в трюме под трофеи?

Получается, что пирату на галере нет смысла грабить абы кого, потому что дешевый и объемный товар в том количестве, сколько его влезет на свободное место в трюме, не окупит расходов на его добычу. Равно и купцу выгоднее возить на галере груз, который имеет максимум стоимости при минимуме объема. Есть ли у гребных судов преимущество перед парусными? Есть. Независимость от ветров. Возможность маневра в прибрежной зоне среди скал, рифов и мелей. Возможность двигаться прямо в тех случаях, когда парусник будет маневрировать галсами.

'Святая Эулалия' слегка покачивалась на волнах на одном из наиболее отдаленных мест пристани. Корабль выглядел как с картинки – новый, чистый, с белейшими парусами. Но воняло от него невыносимо. Макс остановился, как будто налетел на стену. Шарлотта побледнела.

Надо сказать, что средневекового человека сложно было удивить дурным запахом. Каждый знал, что мясо пахнет мясом, а рыба пахнет рыбой. По запаху можно было определить, насколько мясо годится в пищу, а оно в принципе годится, даже если немножко протухло. Лошади пахли конским потом, собаки – псиной, крестьяне – навозом, священники – ладаном, ремесленники – своими ремеслами, благородные рыцари – кровью и холодным железом, прекрасные дамы – дорогими благовониями.

Так вот, этот корабль вонял чуть ли не всеми сразу дурными запахами, известными человечеству. И потом, и дерьмом, и тухлым мясом, и прокисшей капустой, и мертвечиной, и гарью, и еще черт знает чем.

Макс и Шарлотта переглянулись, сглотнули и сделали вид, что ничем не пахнет. Марта подниматься на борт отказалась и вернулась в карету.

Толстый турок с гладко выбритой головой встретил гостей на берегу и проводил их к лодке. Лодка выглядела под стать фелюке, но не воняла. Выпрыгнув на палубу, турок, подобно настоящему дворецкому, громко объявил:

– Его светлость Максимилиан де Круа с супругой!

Капитан ожидал их на палубе. Смуглый каталонец, невысокий, худощавый, с обветренным лицом моряка. Черный шелк и черный бархат. Золотое и серебряное шитье на вороте и манжетах. Почти добрая улыбка с почти полным комплектом зубов. Шрам на левой щеке, пересекающий плохо сросшееся ухо. На правой кисти свежий ожог. Левый ус подстрижен, чтобы более-менее соответствовать обгоревшему правому.

Габриэль Морской Кот, только что заочно выбранный рыцарем чести, никогда ранее не участвовал в сколько-нибудь значимых турнирах. Он числился рыцарем венецианского ордена Святого Стефана и героически защищал христианское море от османских и алжирских пиратов. По совместительству Габриэль занимался контрабандой и работорговлей, семь смертных грехов и многие грешки помельче отягощали его бессмертную душу.

Совершенно случайно, дамы и рыцари из центральной Европы не были осведомлены на тему, кто есть кто на море, а Габриэль стараниями Шарлотты устраивал все партии хотя бы тем, что не входил ни в одну из них. Сам же Морской Кот за три дня в Ферроне был осведомлен о раскладе сил на турнире, а после сегодняшнего письма Шарлотты прикидывал, насколько дорого удастся продать свою честность и непредвзятость.

– Рад вас видеть на борту моего скромного кораблика.

– Ваше приглашение – большая честь для нас, – любезно ответил Макс, дыша ртом.

– Чем это у вас так скверно пахнет? – не выдержав, сморщила носик Шарлотта.

– Это из трюма, там пятьдесят немытых нехристей жрут кислую капусту с тухлым мясом и чесноком. Не обращайте внимания.

Другими источником запаха при ближайшем рассмотрении оказались два объеденных птицами трупа, болтавшиеся на рее, а еще откуда-то неуловимо несло гарью. Букет запахов изящно дополнялся тонкими ароматами гвоздики, корицы и имбиря.

– Вы прибыли как раз в то время, когда планировали! – Габриэль попытался сменить тему.

– Мы точны, как торговцы пряностями! – подыграла Шарлотта. Габриэль почему-то вздрогнул.

Второй раз Макс и Шарлотта налетели на стену из запахов, когда перед ними открылась дверь в капитанскую каюту. Тонкие ароматы гвоздики, корицы и имбиря превратились в стойкие запахи, забивающие обоняние. Макс чихнул. Шарлотта удержала чих, спрятав лицо в платок.

– Господи, что это у Вас?

– Все еще заметно, или вы знали? – вздохнул Габриэль, – А то я уже принюхался. Два недоумка хотели поджарить рыбу и поджарили груз.

– Те двое, которые висят на рее?

– Они самые. Могли бы войти в историю, как авторы самого дорогого ужина за последние лет двести.

– Похоже, что один ваш рейс стоит как половина нашего замка, – сказал Макс.

– У Вас хороший замок, сеньор, – улыбнулся Габриэль.

– Насколько я понимаю, Вы не хотите, чтобы кто-то узнал про Ваш груз… бывший груз… поэтому спрятали корабль в Ферроне, потому что здесь самые нелюбопытные портовые службы, и пытаетесь забить выдающий Вас аромат любым другим запахом, – сделала вывод Шарлотта.

– Увы… – развел руками Габриэль.

У него были причины переживать. Груз, купленный у турок в обход венецианской монополии за большие деньги, следовал в оккупированную французами Ломбардию и был полностью оплачен получателем. Теперь часть драгоценных пряностей сгорела, и следовало либо прикупить где-то немножко гвоздики, корицы и имбиря, либо вернуть недостающее деньгами. Будь капитан немножко глупее и отчаяннее, он мог бы попытаться разбавить пряности сушеными травами, но Габриэль не хотел так рисковать. Наказания за подделку пряностей были исключительно суровыми. Фальсификатора могли сжечь или закопать живого в землю вместе с подделанным товаром. Минимальный штраф обошелся бы дороже стоимости галеры.

Купить недостающие пряности на местных рынках было бы разорением. Сдавать получателю их надо было по оптовой стоимости, а покупать пришлось бы по розничной, в разы дороже. В арабских или турецких портах драгоценный товар стоил дешевле, но экспедиция туда была бы рискованным предприятием. Чтобы идти на восток с пряностями в трюме, надо было совсем сойти с ума. Как минимум, надо бы было выгрузить сохранившийся товар в надежном месте, а найти 'надежное место' для особо ценных и портящихся товаров тоже было непросто, можно было, вернувшись, обнаружить пустой склад. Да и денег на новый рейс не было.