Текст книги "Ольга Ермолаева"

Автор книги: Алексей Бондин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА III

Афоня скоро выздоровела и снова вышла на работу. К ней вернулась прежняя говорливость, смех. Ольга не расспрашивала ее ни о чем.

Вечерами, после работы, они гуляли вместе. Однажды Афоня, придя к Ольге домой, сообщила таинственно, со счастливой улыбкой на лице:

– Нас с тобой сегодня приглашали на вечеринку. Пойдем... Просись у матери.

Ольга мечтательно вспыхнула, но, подумав, грустно сказала:

– Я ведь не умею танцевать. Да и мама меня не отпустит.

– У! Пустое дело. Танцевать там научат. А мать я спрошу. Я скажу ей первая, а потом ты просись... Ладно?

Вошла Лукерья.

– Морковь-то надо пропалывать еще раз,– сказала она,– вся заросла. Я хотела было, да не могу. Поясница у меня опять заныла, наклониться не дает.

– Мы выполем,– сказала Афоня.

Ольга ткнула ее в бок и прошептала:

– Говори...

– Лукерья Андреевна! – громко сказала Афоня, кашлянув,– Опусти Ольгу... На вечеринку нас сегодня приглашали.

– Ты что за адвокат?.. У нее и у самой язык-то не отсох сказать.

– Ну, не все ли равно, я приглашаю, я и прошу.

– Рано ей еще по вечерам ходить, пусть дома посидит,– сурово отрезала Лукерья.

Ольга, потупившись, перебирала кисти скатерти у стола.

– Мама, я пойду?..

– Я сказала толком вам, что рано. Ишь, выдумали! Будет время – нагуляетесь.

Лукерья ушла в кухню и загремела горшками.

Подруги понуро примолкли. В избу вошла Степанида.

– Что это вы какие?.. Будто кислого квасу напились,– спросила она веселым голосом.

– Лукерья Андреевна Ольгу на вечеринку не отпускает.

– Ишь ты, пришла пора...

– Выдумывают с этих пор шляться по вечеринкам,– сердито отозвалась Лукерья.

Степанида плутовато подмигнула девушкам и с решительным видом прошла на кухню.

– А тебе что, жаль? Девчонка-то ведь на возрасте, слава богу, стает. Охота ей али нет, как по-твоему?! Отпусти-ка девку.

– А ты что больно хлопочешь?..

– Что мне хлопотать? Мы с тобой измочалили молодость свою ни за грош, ни за копейку. Не видели свету, и она так же, что ли? Что тебе жалко? Девка работает что есть мочи и погулять нельзя?.. Вот тебе, матка, свет! Да пусть идет потрясется. Людей посмотрит, себя покажет. А то сидит дома, как таракан в щели. Кому охота? Молодость-то раз в жизни дается.

– Я ничего, да кабы грех какой не вышел.

– А ты об этом думай, а не говори,– строго сказала Степанида.– Что у нее на плечах капустный кочан торчит вместо головы?.. Слава богу, в уме. Ступай, Ольга, что тут, слава тебе, господи, что мы в угол рожей, что ли, по-банному крыты, по-рогожному шиты?.. Не хуже прочих.

– Пусть идет,– согласилась, наконец, Лукерья,– только у меня не допоздна. К ночи, чтобы дома быть.

Афоня обрадованно вскочила со стула и, подсучив рукава кофты, весело сказала:

– А морковь мы, Лукерья Андреевна, сейчас выполем. Пойдем, Ольга, успеем еще. до вечера далеко.

В огороде, пропалывая грядку, Афоня спросила:

– Ты еще ни разу на вечерах не была?..

– Нет.

– А я была один раз. Как мне понравилось! Я уже кадриль знаю с первой до шестой. Польку скоро танцевать научусь... Погоди и ты научишься, покажут, и ты сразу поймешь. А потом играют там играми. Каждый кавалер себе барышню пригласит, встанут кругом и поют. А то в столбики играют. Встанешь посредине избы, стоишь, а к тебе кавалеров подводят. Которого тебе не надо, ты возьмешь и топнешь ногой, другого выведут, опять топнешь до тех пор, пока не выведут кавалера, который тебе нравится. Ты его пригласишь и поцелуешь. Когда будут играми играть, ты смотри на меня. Что я буду делать, и ты так делай...

Вечером, когда Ольга оделась в лучшее свое платье, Степанида с довольной улыбкой заметила:

– Всех статей девка выправилась. И чернобровая и черноглазая. Хоть сейчас под венед.

Ольга залилась краской. Когда девушки ушли, Лукерья сказала:

– С радостью хоть сейчас отдам, только бы добрый человек нашелся.

– Не торопись, сестра. Успеет еще слезами кулаки промочить. Годы невелики еще. Пятнадцать-то минуло ли?

– Нонче шестнадцать минуло.

– Ну, какие еще эти годы? Сразу свернется, как былинка. И Афонька тоже повеселела, как из этой черной дыры вышла, из монастыря-то.

Девушки подходили к небольшому дому Гальцова, где была вечеринка.

Ольгу подмывал жутковатый трепет. Она несмело шла, хотелось отсрочить момент, когда они придут. У ворот дома стояла группа молодых парней. Один из них ухарски сбекренил на голове картуз и с озорной улыбкой толкнул на Ольгу белобрысого парня. Ольга отшатнулась, а парень, делая вид, что споткнулся, налетел на Афоню, обхватил ее и проговорил деланно виноватым тоном:

– Ах, извиняюсь, пожалуйста.

Афоня сердито оттолкнула парня.

– Я вот съезжу тебе по роже, станешь знать. Хулиганы!

Кто-то из парней пропищал визгливым женским голосом:

– Фу-ты, ну-ты, пятки гнуты.

Парни захохотали.

– Черти не нашего бога,– ворчала Афоня, заходя во двор.

В передней толпились парни, курили, о чем-то спорили. В соседней комнате вскрикивала и гудела басами гармошка. Высокий парень, улыбаясь, приставал к пожилой женщине – хозяйке дома.

– Анисья Федоровна, ну продай, говорю, крынку молока.

– Я сказала, молока нету.

– Ну, полкрынки.

– Отвяжись!

– Ну, стакан.

Хозяйка взяла из угла ухват и угрожающе проговорила:

– Ты отстанешь от меня? Я вот как начну тебя отсюда ухватом выпроваживать, подставляй, где зудит.

– Уй, сердитая...– проворчал парень и крикнул, выйдя во двор: – Ребята, закрыли буфет – молока нет.

К девушкам подошел рослый молодой человек в темносинем костюме. Русые волнистые волосы на его голове свободно рассыпались, спустились на лоб и затеняли ласковые открытые синеватые глаза. На нем была бледнорозовая шелковая рубашка. Он приветливо улыбнулся.

– Пришли?.. Вот хорошо, здравствуйте.– Он пожал руки девушкам, затем бережно снял с Ольги ватную кофту и унес за печку.– Проходите вперед... Идите за мной... А я думал, вы не придете.

Ольга растерянно улыбалась, Афоня дернула ее за рукав и шепнула:

– Смелей держи себя.

Молодой человек пошел вперед, осторожно расталкивая молодежь.

– Ребята, пропустите барышень,– крикнул кто-то.

Девушки прошли в просторную комнату, где кружились парни и девушки. Ольга робко присела на подставленный ей стул и шепнула Афоне:

– Ты не отходи от меня... А это кто, который нас встретил?

– Гальцов, Григорий Николаич... Он славный. Ристократ. Он токарем работает на нашем заводе.

К Ольге подскочил широкоплечий приземистый парень.

– Позвольте вас, барышня, пригласить.

– Куда? – краснея от смущения, спросила Ольга.

– На кадрель.

Парень наклонился к ней и, сделав руку кренделем, шаркнул по полу начищенным сапогом с высокой подклейкой.

– Я не танцую,– пролепетала Ольга и растерянно оглянулась на Афоню.

– Не умеет она, в первый еще раз,– сказала Афоня.

– Научим.

– Ольга, иди,– сказала Афоня и ободряюще улыбнулась,– отказываться здесь не полагается.

Ольга покорно вышла в круг. Парень с горделивым видом вел ее за руку. На белом лице его чернели хвастливо подкрученные усики. Вышитая красная рубашка была опоясана круглым плетеным поясом, тяжелые кисти которого били парня по правому боку. Ольге казалось, что все смотрят на нее и насмешливо улыбаются. Парень хлопнул в ладоши и крикнул:

– Музыка! Первая фигура!

Весело заиграла гармоника. Парень взял Ольгу за руку и повел, притоптывая каблуками. Она заметалась среди танцующих, не зная, что делать. Прошла на другой конец комнаты, отыскивая глазами своего кавалера. Вокруг нее кружились, топали, шаркали подошвами. Какая-то девушка сказала ей на ходу:

– Иди теперь к своему кавалеру.

Натыкаясь на танцующих, Ольга прошла к парню, а тот, протягивая к ней руки, крикнул:

– Ваши ручки.

И, схватив ее за руки, прижал к себе и закружил.

– Теперь идите к тому кавалеру,– сказал он,– а ручки подавайте вниз ладошками.

У Ольги приятно туманило голову. Она бессознательно ходила, кружилась. Вокруг нее мелькали раскрасневшиеся щеки, улыбки, возбужденные блестящие глаза. Ее кавалер был серьезен; он словно выполнял сложное, трудное дело.

– Турне!..– кричал он и хлопал в ладошки.– Вторая фигура!.. Дамы, соло!..

У него были горячие, влажные руки. На лбу выступили крупные капли пота, в углу рта торчала папироска. Прищуривая один глаз и выпуская изо рта сизоватые жиденькие струйки дыма, он кричал:

– Пятая фигура! Вперед!..

Когда образовался общий ряд, кавалер Оли отделился от нее и вышел на середину комнаты. Он скрестил руки на груди, прошелся по комнате, шаркая подошвами. Гармошка однообразно вскрикивала. Парень подпрыгнул, топнул ногой и бесшумно, с деловитым, сосредоточенным лицом перешел на другой конец комнаты. Кто-то восторженно крикнул:

– Ай, Яша! А ну-ка, ну!

А Яшка уже вскидывал ноги, приседал, щелкал каблуками.

Потом, отбивая каблуками и подошвами замысловатую дробь, запел тоненьким тенорком:

 
Сенька дома, Ваньки нет,
Ванька дома, Сеньки нет.
 

И все снова закружились.

Ольга в изнеможении свалилась на стул. Перед ее глазами все качалось, рябило, и стены и люди будто слились в один пестрый круг. По телу разливалась приятная усталость. Афони рядом не было. Она кружилась с Яшей. К Ольге подошел Гальцов и присел рядом с ней.

– Устали? – спросил он. Его смугловатое лицо с темным пушком усов осветилось мягкой улыбкой.

– Устала.

– Очень свирепо уж сразу вас в работу взяли. Вы, должно быть, ни разу не бывали на вечерах?

– Ни разу.

– Да вы бросьте стесняться, люди здесь все свои. Мы сейчас пойдем с вами танцевать. Хорошо?

С Гальцовым Ольга танцевала уже более смело. Ей было приятно смотреть ему в глаза, подавать руки, а когда он ее кружил, то хотелось положить свою голову ему на грудь и так без конца кружиться. Танцевать с ним было легко. Он умело, без слов направлял ее, и она уверенно шла, возвращалась, словно танцевала уже давно.

– Ну, вот хорошо. Видите, никакой премудрости нету,– осторожно усаживая Ольгу на стул, проговорил Гальцов.

Ольга была как в полусне. Игривые голоса гармоники, смех, крики,– все это мчалось мимо нее, не утомляя мысли. Затуманенным взглядом она поискала Гальцова в пестрой толпе расфранченных парней, но его не было.

Внезапно среди танцующих послышался громкий смех, возгласы, одобрения. На середину комнаты вышел старичок. Он крякнул, солидно расправил седую бороду, усы и, улыбаясь, обвел девушек веселым молодым взглядом.

На нем был длинный суконный пиджак и широкие плисовые шаровары, запрятанные в голенища простых сапог.

– А ну, Ермилыч, выбирай, которая по нраву,– крикнул кто-то.

– А вот спервоначала посмотрю. Во всяком разе выберу... Есть из кого. Выбор хороший.

Взгляд его упал на Ольгу. Он неторопливо подошел к ней, взял ее за руку и ласково сказал:

– Пойдем-ка, милая, попляши со мной, старичком, не все с молоденькими.

Лицо старичка напомнило Ольге что-то родное, близкое. Он ласково, осторожно обнял ее за талию. С ним, как и с Гальцовым, было легко танцевать. Он также умело направлял ее, ловко кружился, вызывая одобрительный смех. В комнате стало шумней. Громче заиграла гармоника, бойчей задвигались все. А Ермилыч, с легкостью подпрыгивая, перебегал от одной девушки к другой, кружился. Но вот он отделился от круга, вышел на середину, шлепнул по голенищам, сделал «руки в боки» и отбил дробь. Потом выпрямился и прошелся по кругу, балансируя руками, точно пробежал по жердочке.

Люди окружили его плотным кольцом. Гармонист вышел вперед, приподнял к плечу свою гармонь и, с улыбкой смотря на ноги Ермилыча, заиграл еще звучней и быстрей. Вокруг одобрительно покрикивали:

– Ермилыч, не подкачай!

– Не-ет. Я вам покажу, как мы в прежнюю пору плясали. Я ведь не картошку садить вышел,– крикнул Ермилыч. Он поднял вверх руки и звонко защелкал пальцами в такт музыке.

Выделывая ногами замысловатые фигуры, Ермилыч выдернул из кармана пиджака смятый картуз, бросил его сразмаху на пол и запел:

 
Если распотешуся,
Я тогда разденуся.
 

Он плясал, щелкал пальцами, языком, хлопал в ладошки, посвистывал.

 
Эх, чорт с тобой, жена,
Уходи домой одна,
Я по горенке пройду
Да молоденьку найду.
У-у-у-у-у-у!..
 

Возглас одобрения пробежал по кругу и смолк. Все затаили дыхание. У всех на лицах застыли улыбки. Слышны были только гармоника, покряхтывание Ермилыча. Он, светло улыбаясь, закинул одну руку на затылок, топнул и засеменил ногами, припевая:

 
Нате сахар, нате чай,
На, старуха, не скучай,
На вечерку невзначай
Уплетуся, не скучай.
А-а-а-а-а!
 

Весело поблескивала на его голове лысина. Сквозь толпу протискалась жена Ермилыча, добродушная старушка с большой бородавкой возле носа.. Она улыбнулась, глядя на своего старичка, и басом пропела:

 
Вот и этак и вот так,
Потрясись, старый дурак.
 

Волна дружного смеха прокатилась по комнате. А Ер-милыч, в ответ жене, косолапо, по-медвежьи прошелся по кругу, подбоченился, петухом прошел возле своей жены и пропел:

 
Эх ты, старая карга,
Вот те в руки кочерга,
Садись в ступу, поезжай,
Веселиться не мешай.
 

Ольга, зачарованная, смотрела на Ермилыча. Восторг и радость поднимали ее. Ей хотелось вбежать в круг и плясать, прыгать рядом с ним.

Он взял ее за руки и закружил вокруг себя, она припала к его груди. Потом он усадил ее на стул и сказал ласково:

– Спасибо тебе, родная. Приголубила ты меня, старого.– И, уходя в заднюю комнату, махнул рукой.– Ну и греховодные, право, греховодные.

Слышно было, как, удаляясь, незлобиво ворчала его жена:

– Старый!.. Неугомонная твоя головушка. Завтра, ведь, опять тебя скрючит. Опять за поясницу схватишься.

Началась игра в столбики. У стены встала толстая, с капризным лицом, девушка, к ней по очереди стали выводить парней. Она смотрела недовольно и топала. Парни повертывались на каблуках, уходили.

– Эх, какая сердитая ты, Глафирушка,– говорил парень в черной рубашке.– А ну, вот этого?.. Тоже не надо. А этого? Тоже. А, може, меня?.. Тоже не нужон. Где же я тебе по душе найду? Кого это тебе, моя прелестница, выбрать покрасивше?

В толпе показался Гальцов.

– Ну, уж если этого забракуешь, тогда я тебя забракую,– сказал парень и вывел Гальцова.

Девушка улыбнулась и кивнула головой.

– Ишь, кого ей надо!

– Губа-то не дура.

– А язык-то не лопата.

Гальцов осторожно подошел к девушке, так же осторожно поцеловал ее и встал на ее место. Та поочереди стала выводить к нему девушек. Гальцов топал. Девушка вывела Афоню. Гальцов подумал, улыбнулся и топнул.

– И этот роется...

– Разборчивый!

Девушка подошла к Ольге взяла ее потной рукой и вывела.

Ольга чувствовала, что лицо ее горит, а ноги дрожат. Она, как сквозь дымку, видела улыбающееся лицо Гальцова. Затаив дыхание, она подошла. Гальцов схватил ее, крепко прижал к себе и замер в долгом поцелуе. В глазах Ольги потемнело. Теперь ее была очередь выбирать. Она как в полусне стояла и не видела, кого ей Гальцов вывел. Машинально кивнула головой. К ней подошел Яша.

– Стосковалась! Ишь ты,– сказал он, целуя Ольгу.

От него пахло водкой и помадой. В толпе парней кто-то передразнил, чмокнув губами, и крикнул:

– Яша, взасос...

Ольга убежала на место, но спохватилась и стала выводить девушек. Яша долго ее мучил: топал, пренебрежительно отвертывался, щелкал каблуками по-военному. Ольга вывела Афоню. Яша неуклюже расшаркался перед Афоней и проговорил:

– Позвольте вас, барышня, пригласить.

В комнате пробежал смех.

Ольга не следила за игрой. Она тихо разговаривала с Гальцовым. Но ее снова позвали. Столбиком стоял опять Яша. Он и пригласил ее. Она встала на его место. Теперь она освоилась и смелей поглядывала по сторонам. Ей подводили парней, она протестующе топала. Яша шутливо ворчал:

– Ишь ты, растопалась... Знаю, знаю я кого тебе нужно. Сейчас приведу.– Он осмотрел комнату и вывел Гальцова.

– На, возьми.

Ольга взглянула на Гальцова, плутовато улыбнулась и громко топнула.

– Вот тебе раз,– Яша развел руками.– Так кого же тебе, а? Не знаю... Эк-то, пожалуй, все подметки истреплешь. Ага-а... Погоди, я тебе сейчас найду кавалера... Приведу.– Он скрылся из комнаты, немного погодя привел Ермилыча. Тот упирался и умоляюще говорил:

– Да что ты, Яков, с ума ты спятил.

– Пойдем, пойдем, не рыпайся.

В комнате пробежал сдержанный смех. Яша поставил Ермилыча перед Ольгой.

– Привел. Этого нужно?.. Самого что ни на есть лучшего.

В комнате стало тихо. Ольга ласково взглянула на доброе растерянное лицо Ермилыча и со смущенной улыбкой приблизилась к нему.

Ермилыч дрогнувшим голосом проговорил:

– Ох ты, золотко мое!

Он утер губы рукавом, расправил усы. Ольга обняла его и припала к его губам.

Яша закричал, хлопая в ладоши:

– Браво!.. Би-ис!..

Ермилыч встал у стены. Глаза были влажные. Он взглядом счастливого человека смотрел на Ольгу. А та подошла к Афоне и взяла ее за руку. Афоня поморщилась и, высвободив руку, тихо, капризно сказала:

– Не пойду я...

Ольга шопотом сказала:

– Как тебе не стыдно... Не уважаешь людей.

Тогда Афоня нехотя подошла к Ермилычу. Он топнул.

– Ай, Ермилыч,– послышалось в стороне.

– А раз ей неохота старика целовать, я тоже...

Ольга вывела маленькую черноглазую девушку.

– Ты уж не сердись на меня, на старика,– сказал Ермилыч, подходя к ней.– Я тут не виноват. Я ведь тоже был когда-то такой же молоденький, как вы. Ну, поцелуй как-нибудь, я и уйду.

Девушка охотно обняла Ермилыча. Ольга стояла возле них и улыбалась. Ермилыч посмотрел на нее и с дрожью в голосе сказал:

– А тебя, мое золотце, я до смерти не забуду.

На этом закончилась игра в столбики. Люди смешались, встали в круг. Ольга шла рядом с Гальцовым. Она трепетно сжала его руку и тихо спросила:

– Вы не сердитесь на меня?..

– Наоборот, я любовался... Молодец!

Вокруг них пели:

 
Уж я сяду да поеду в Китай-город,
Э-х, в Китай-город, в Китай-город за товаром.
 

Кто-то недалеко от Ольги визгливо пел, неприятно вторгаясь в стройный хор мужских и девичьих вольных голосов:

 
Я куплю ли молодой жене подарок,
Э-эх! Саму, саму преотличную шу-убку-у.
 

Рябая, сухолицая девушка ходила в ряд с высоким парнем и деловито пела, широко разевая рот:

 
А пришедши к жене да поклонюся-а
Э-эх! Уж ты здравствуй, жена да молодая-а.
 

Гальцов встал против Ольги, поклонился ей и запел приятным мягким баритоном:

 
Ты принимай-ка-а подарок, не спесивься-а,
Э-эх, душа, сердце мое, да не горди-ся-а.
 

Видя, что все девушки отвернулись от своих кавалеров и горделиво выступают вперед, Ольга тоже отвернулась от Гальцова и, лукаво улыбнувшись, пошла от него прочь. А хор мужских голосов подхватил:

 
Посмотрите-ка, добрые лю-ди-и,
Э-эх, что жена-то меня, молодца, не любит,
Что жена-то меня, молодца, не любит,
Э-эх душа, сердце мое, не приголу-убит.
 

И снова дружные голоса девушек влились в хор:

 
Уж я сяду да поеду в Китай-город,
Э-эх, в Китай-город, в Китай-город за товаром.
Я куплю ли молодой жене пода-а-ро-ок.
Э-эх! Саму, саму преотличную плетку-у.
 

В руках парней появились носовые платки. Некоторые из них свили жгутом свои платки, а другие завязали на концах платка узлы. Они начали бить платками своих девушек и запели:

 
Ты принимай-ка подарок, не спесивься-а,
Э-эх, душа, сердце мое, да не гордися-а.
 

Круг смешался. Девушки с хохотом и взвизгиванием отвертывались от ударов. Ольга тоже ощутила на плече несколько мягких ударов платка. Так же, как и все, она повернулась к Гальцову и взяла его за руку. А голоса поющих поплыли дружной песней:

 
Посмотрите-ка, добрые лю-ди-и,
Эх, как жена-то меня, молодца, любит,
Душа, сердце мое, да приголубит.
 

Ольга не заметила, как в играх и песнях прошла ночь, тихонько подкралось утро; оно робко заглянуло в окна сначала мглистыми сумерками, а потом брызнуло лучами радостного летнего солнца и заиграло на стеклах окон багряными бликами. Она только сейчас вспомнила строгий наказ – «не ходить до ночи». Ольга заторопилась домой.

– Уже?.. – с сожалением проговорил Гальцов.– Побудьте еще, потанцуем, поиграем.

– Ой, нет, Григорий Николаич. Боюсь попадет от мамы.

Она нашла Афоню и позвала ее домой.

– Иди, пожалуйста, я тебя не держу,– сухо ответила та.

Ольга с удивлением посмотрела на нее.

– Ты что это вдруг надулась?

– Ничего не надулась,– сказала Афоня и ушла.

– Я вас провожу,– предложил Гальцов.

Легкой прохладой дышало июньское утро. Где-то у края селения в лазури чистого неба звенел жаворонок. На задворках домов перекликались петухи. Вдали играл рожок пастуха. В соседней улице играли на гармошке и горланили разухабистую песню. Гальцов взял Ольгу под руку. На нем была фетровая серая шляпа, в руках трость.

Ольге не хотелось говорить, а хотелось молча идти, ощущать прикосновение руки Гальцова и думать о чем-то без конца.

Впрочем, она не знала, о чем нужно говорить. И Гальцов шел задумчивый. Только после долгого молчания он сказал:

– Хорошо, ведь, провели время?

Ольга вдруг расхохоталась.

– Над чем вы?

– Да я вспомнила Ермилыча.

– Хороший старичок Стафей Ермилыч. Ему уже за шестьдесят, а душа у него юная. У вас очень хорошо с ним вышло. Я вас, Оля, уважаю за это. Пришла озорная, но благородная мысль.

Ольге не нравилось «вы». Она чувствовала, что это слово кладет между ней и Гальцовым грань. Он, будто угадывая ее мысль, сказал:

– Слушай, Леля. Давай бросим это «вы»: мне оно не нравится.

– Мне тоже,– призналась Ольга.

– Вот и хорошо... «Ты» как-то сердечнее. С ним чувствуешь возле себя друга.

Коротким показался Ольге путь к дому. Не доходя до дома, она приостановилась и, подавая Гальцову руку, проговорила:

– Спасибо вам. Теперь я дойду одна.

Гальцов крепко сжал ее руку.

– Когда увидимся?

– Не знаю.

– Ну все-таки увидимся еще?

– Ну да.

Ольга высвободила руку и чуть не бегом направилась к дому.

Боязливо, осторожно она постучала в окно. Слышно было, как встала мать и открыла сени. Ольга подошла к воротам. Гальцов стоял на перекрестке и махал шляпой.

– Нагулялась ли, красавица? – отворяя ворота, спросила мать.

Ольга молча прошла во двор, а мать выглянула на улицу.

– Это кто тебя провожал? – спросила Лукерья в избе, снимая с ноги валенок.

– Гальцов Григорий Николаич.

– Что за Гальцов, кто он такой?

– Ну просто Гальцов... Какой Гальцов? Кавалер.

– Кавалер?.. – переспросила Лукерья. – Вот тебе, шкура ты барабанная...– и мать ударила Ольгу по плечу валенком.

Ольга промолчала, а мать снова грозно замахнулась на нее валенком.

– Как начну я тебя возить, только подставляй, где зудит.

– За что, мама?

– Ты знаешь за что...– Лукерья бросила на печку валенок, сняла другой. Ольга ожидала, что и другой валенок тоже пройдется по ней, но мать подержала его в руке и бросила на печь.

– Заботься о тебе, ночь не спи, а она с кавалерами по ночам начала разгуливать..

– Он же только проводил.

– Я знаю эти проводы ваши.

– А что будет?..

– Не пойдёшь больше никуда, вот что! С этаких пор начала по ночам шляться, какой из тебя человек будет?..

Ольга тихо улеглась в постель. Часы показывали четыре. Мать впервые в жизни ударила ее. Не было больно, но сердце стиснула тоска.