Текст книги "Ольга Ермолаева"

Автор книги: Алексей Бондин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА II

 Ольга работала на маленьком станке. Работа была несложная, но мелкая и кропотливая, требовавшая непрестанного наблюдения за движением резца. Совсем по-другому велась работа на больших стайках, сгруппированных в углу цеха. Здесь была особая жизнь, и люди будто особые.

Токарь Белов, широкий плотный человек с лопатистой светлорусой бородой, с бельмом на правом глазу, стоял у своего огромного патронного станка, облокотившись на колонку суппорта, и дремал. К тяжелому патрону его станка было привинчено тысячепудовое колесо – маховик; оно медленно-медленно вращалось, резец в суппорте уныло пел какую-то монотонную песенку, иногда верещал, как прижатый котенок, но Белов был невозмутим; он равнодушно смотрел на резец, а иногда обводил ленивым взглядом цех, переступая с ноги на ногу. И, подложив руки под грудь, погружался в полудремотное состояние.

Порой ему надоедало так стоять: без движения и дремать, он осторожно спускался с нижней площадки суппорта и, не торопясь, шел в угол к своему соседу Судину. Тому тоже нечего было делать. Судин работал на станке, на котором оттачивал огромные групповые валы для прокатных станов. Только он не стоял у своего станка, а сидел на чурбаке, и, чтобы мягче было сидеть, сделал себе из старого холщевого мешка матрасик. Сидел и так же сонно, как Белов, смотрел, как вал медленно вращается, роняя серые крупинки стружек в железный ящик.

Белов подсаживался к Судину, вынимал кисет, неторопливо развертывал его на коленке, подавал бумажку Судину. Они завертывали козьи ножки, курили и о чем-то принимались беседовать. Мимо них проходил мастер Сафронов, высокий костлявый человек, с слегка изрытым оспой смуглым лицом, с маленькой черной бородкой. Он бросал безразличный взгляд на мирно сидящих токарей и уходил в глубь цеха.

«Несуетливая работа»,– думала Ольга. Она знала, что Белов запустил стружку сегодня утром, а время теперь уже за полдень, стружка все еще идет и дойдет только к вечеру. Потом Белов начнет новую стружку, а когда прогудит гудок на шабаш, он остановит станок и так же, не торопясь, уйдет домой. Завтра снова пустит станок и будет так же стоять и дремать весь день до вечера или уйдет к большому строгальному станку, где работал строгаль Шляпников – балагур и большой сказочник, вечно грязный человек. Там сядет к нему на огромный плот станка и будет вместе с Шляпниковым кататься на плоту, побалтывать ногами и слушать его сказки, бывальщины, прибаутки и курить табак.

Раз Ольга подошла к Белову и, смотря на его станок, сказала:

– Спокойная у вас работа, Андриан Матвеич.

Белов лениво улыбнулся, забрал в горсть бороду и погладил ее.

– Я бы на вашем месте, знаете, что сделала?..

– Что?..

– Принесла бы какую-нибудь интересную книжку и стала бы читать.

Белов нехотя хмыкнул, его, должно быть, ничто не трогало. Он свыкся со своим станком, с его медлительным движением, и сам за многие годы впитал в себя спокойную медлительность.

– А ведь можно книжки читать на вашей работе? – продолжала Ольга.

– Как оно не можно? Можно, только это уж вам, молодым, книжки, а мы не привыкли читать их. Грамота у нас деревянная.

– Ну, вот, Андриан Матвеич, вы не любите читать книжки, а работу свою ведь вы любите?

– Она кормит, работа-то. Работать не будешь, и брюхо затоскует. Брюхо заставляет работать.

– Значит, вы только из-за брюха работаете?

– А ты из-за чего работаешь? Кабы не брюхо, да не рыло, так не то бы было.

– А вот если взять да поставить рядом вот здесь еще станок, другой.

– А для чего?

– Работать.

– У тебя есть станок и работай.

– Я не про то говорю, Андриан Матвеич. Я говорю вот про что. Поставить вот здесь станок, ведь у вас стружка идет целый день.

– Ну, ну...

– Ну, вот. Вам делать-то ведь нечего. Вы за это время на другом станке какую-нибудь вещь и выточили бы. Верно ведь?..

Белов исподлобья посмотрел поверх запыленных очков на Ольгу и отвернулся. Видно было, что ему не хотелось разговаривать с ней. А Ольгу эта мысль как-то внезапно захватила.

– Сделали бы? – пытливо смотря на Белова, спросила она.

– Ну, сделал бы, коли заставят,– недовольно, даже с раздражением ответил Белов.– Только как это можно, на двух станках зараз? За двумя зайцами погонишься и одного не увидишь.

– А я бы сделала,– уверенно сказала Ольга.

Белов промолчал. Он без надобности взял тряпку и стал стирать серую чугунную пыль с резца, потом сказал:

– Звезды в небе не ухватишь. Да мне их и не надо. Пусть хватает тот, кому их надо. Я работаю и никого не задеваю. Дело свое справляю, что от меня требуется, и к другим свой нос не сую – в чужой монастырь со своим уставом не лезу. Вот что.

Белов проговорил это внушительно и мрачно. Ольга поняла, что ему не понравилась ее мысль, и отошла. А Белов подошел к Судину и стал что-то ему рассказывать, поглядывая в сторону Ольги. И удивительно, как ясно было видно на этот раз его бельмо; оно белело, как оловянная пуговка, под правой немного приподнятой бровью. Судин слушал и почесывал щеку, густо обросшую темнорыжей шерстью.

Чем больше Ольга думала о возможности работать на двух станках, тем сильнее укреплялась в ней эта мысль, тем живее представляла себе, как это можно сделать.

Случилось так, что вскоре после этого Белов не вышел на работу. Ольга, заметив, что его станок бездействует, подошла к Судину.

– А где Белов? – спросила она.

– Белов?..– Судин ухмыльнулся.– Ты, Оленька, уж не влюбилась ли в него?

– Влюбилась.

– Захворал Андриан Матвеич, на бюллетень сел... А что?

– Так я спросила,– уклончиво сказала Ольга и отошла к своему станку. Она с нетерпением стала поджидать, когда в цех придет мастер. Наконец, не выдержав, пошла сама в конторку к мастеру.

В конторке толпились люди. Мастер был чем-то озабочен.

– Дмитрий Семеныч, мне с вами поговорить нужно.

– Подождите минуточку... Тут дела, чорт их возьми! Вот и выполни план,– возбужденно проговорил он, обращаясь к секретарю партийного бюро Антипенко.– Хочется так, чтобы все шло гладко, а тут через пень-колоду идет. Тот заболел, тот не пришел, того взяли на общественную работу.. Вертись как знаешь.

– От этого толку будет мало, если мы будем нервничать,– сказал Антипенко, спокойный, тяжелый человек.– Давай пойдем до цеха, разбегаемся и вдаримся у стену лбами – может, лучше будет.

– Шутки в сторону,– проговорил Сафронов,– тут не до шуток. Вы скажите, как это сделать? Самому что ли встать за станок и работать?.. Говорить хорошо: «выходите из положения», а что-нибудь существенное сказать – вас нет.

Ольга насторожилась. Она поняла, что сегодня у Сафронова не вышли на работу несколько токарей:

– Дмитрий Семеныч,– сказала она,– у меня к вам срочное дело.

– Что у вас?..– недовольно спросил Сафронов и направился в цех, без надобности ощупывая что-то в карманах замасленного жилета.

– Я, быть может, помогу вам,– говорила на ходу Ольга.

– Ну-у... чем вы поможете?.. В чем дело? – спросил он нетерпеливо, подходя к ее станку.

– Вот в чем, Дмитрий Семеныч. Вон тот станок у нас сегодня гуляет?

– Да, гуляет. Сегодня много станков гуляет.

– Знаете, что я хочу вам предложить,– Ольга на мгновение замялась.– Давайте я на нем буду работать.

– Как это так? – удивился мастер.– А здесь кто?..

– Я и здесь и там поспею.

Сафронов задумался, потом безнадежно сказал:

– Ничего не выйдет.

– Почему-у?

– Там нужно вставлять новую вещь. Патрон-то пустой. А когда вы будете?.. Отрываться от своей работы я вам не позволю.

– Я и не буду.

– А кто будет? Я, что ли? – недовольно спросил Сафронов.

– Пусть кто-нибудь вставит вещь, пустит станок наход, а я потом справлюсь и со своим и с этим,– Ольга говорила уверенно. Ей представлялось ясно, как получится это дело.

– Но у меня же некого заставить, товарищ Ермолаева. Вы поймите, наконец, что сегодня много токарей не явилось на работу,– взмолился Сафронов.

– Как некого?.. А вон в углу, видите? – Она показала на Судина, который спокойно сидел около станка и с аппетитом ел хлеб, запивая его молоком из бутылки,– Ему нечего делать. Стряхните его с тюфячка-то. Он, наверное, его насквозь просидел. Работа у него ходовая.

Мастер задумался, потом лицо его прояснилось. Он подмигнул Ольге и, щелкнув пальцами, направился решительно к Судину.

Ольга издали наблюдала, как он говорил что-то Судину, показывая на беловский станок. Судин отрицательно мотал головой и показывал на свой станок. Видя, что дело может кончиться неудачей, Ольга, запустив новую стружку, пошла к ним.

– Отказывается?..– спросила она.

– Не хочет.

– Нет, нет, я хочу, Митрий Семеныч,– поспешно проговорил Судин,– только видишь, какое дело, как я свой-то станок оставлю?

– Ничего, товарищ Судин,– сказала Ольга.– Станок у тебя на ходу – стружка идет, я присмотрю за ним.

– Это ты выдумываешь все, ты и настраивай.

– Я настроила бы, да работа у меня, видишь ли, сегодня неходовая.

– Ишь ты!..

– Ничего, ничего, Василий Ерофеич,– ласково говорила Ольга,– ты вот сегодня на строгальном у Шляпникова накатался, время было, и тут время будет.

– У тебя уж больно глаза-то острые, во всякую щель таращатся.

– Что поделаешь. Ну-ка пойдем,– Ольга взяла Судина под руку и повела к беловскому станку.– Чего, Дмитрий Семеныч, вставлять велите?

– Да вот шестерню бы надо эту,– подходя к огромной шестерне, сказал мастер,– размечена она.

– Ну, вот. Давай-ка, Василий Ерофеич, настрой, голубчик.

– Так я право...– ежась подошел Судин к шестерне.

– Шестерню настроить надо,– сказал мастер строго.

– Ладно, Дмитрий Семеныч, идите, мы управимся здесь без вас,– сказала Ольга.– Ну, давай, Василий Ерофеич, а я за всем присмотрю.

Она махнула рукой крановщику и отошла к своему станку. Судин постоял возле шестерни, потом посмотрел в сторону своего станка и стал подцеплять шестерню цепями крана.

Работая на своем станке, Ольга время от времени подходила к станку Судина и следила за работой резца. Вал медленно вращался, иногда вздрагивал, но стружка шла хорошо. А Судин, настраивая шестерню в патрон беловского станка, ворчал, но ворчал так, чтобы его слышала Ольга:

– Моду нашла. Тоже, туда же. Умники! Сдергивать с работы людей. Нет, раз ты сама придумала, так сама и делай. А на людях-то не выезжай. Эк-то всяк может.

– Вы все ругаетесь, Василий Ерофеич,– подходя к Судину, сказала Ольга.

– Да как на вас не ругаться.

– Не по-старому надо работать, а по-новому.

– По новой методе?.. Знаем мы эти ваши методы. Только какой от них прок нашему брату будет? Советска власть, а на деле выходит хуже старого режиму.

– Ну-у?..

– А вот тебе и ну-у. Прежде этого не было.

Судин, должно быть, рассердился не на шутку.

– Скоро так наладим, что не дыхнешь. Покурить некогда будет, даже в нужное место не сходишь.

– На все хватит времени, Василий Ерофеич. Ты только не волнуйся.

– Да как не волноваться, ядрена гуща, прости ты меня, милостивый господи.

Наконец, Судин кончил настройку и с ехидцей сказал:

– Идите, мадам, принимайте, господин ударник.

– Готово?! Ну, вот. А сколько шуму было... Сейчас, Василий Ерофеич, приду принимать.

Ольга перекатила суппорт, уверенно, привычной рукой придвинула резец к вращающейся медной болванке и подошла к беловскому станку.

– Проверять, пожалуй, я не буду, Василий Ерофеич. Я надеюсь, что вы настроили хорошо.

– Нет, проверяй, уж коли на то пошло.

– Хорошо, только, пожалуйста, не бунтуйте. Давайте резец приготовьте.

– Резец?

– Ну...

– И это я?.. Оказия ты, а не баба,– проворчал Судин и, подойдя к ящику Белова, загремел резцами.

Ольга с улыбкой наблюдала за ним. Старик так забавно сердился. Замасленный картуз его съехал на бок, из-под него выбились спутанные густые пряди черных, тронутых сединой, волос. На кончике мясистого носа висела мутноватая капелька. И когда он говорил, во рту его, под голой верхней десной, мелькал красный язык.

– Ворчите вы, Василий Ерофеич, а мне даже смешно. Ей-богу.

– Ну, ясно. Вам, молодым, все хиханьки да хахоньки.

– Смешно потому, что не умеете вы по-настоящему сердиться, уж лучше не сердитесь.

– Да как на вас не сердиться,– вставляя резец в зажим суппорта, продолжал ворчать Судин.

– Подождите, чего вы вставляете?..– воскликнула Ольга.

– Резец.

– Но это не резец.

– А что?

– Пешня, а не резец. Я таким резцом работать не буду.

– Опять неладно, опять нехорош.– Судин сердито бросил резец и торопливо направился к инструментальной.

– Ну и ну... Баба, чорт ее дери,—ворчал он на ходу.

Когда заработал беловский станок, Ольга, довольная, следила за его работой, а Судин сидел у себя на чурбанчике мрачный, не глядя в ее сторону. Ольга подошла к нему.

– Василий Ерофеич, а где у вас листок наряда?

– Какой?..

– Ну, в который вы работы вписываете.

– А для чего он тебе понадобился?

– Стало быть, нужно.

– Ты скоро ко мне за душой моей придешь.

– Душу мне вашу не нужно, а листочек дайте. Я с ним схожу к мастеру и запишу вам настройку.

Судин как-то смешно прогнусавил:

– О-о-о! Так он тебе и запишет, подставляй карман, экая скряга.

– Давайте, давайте,– настаивала Ольга.

– На, возьми.– Судин порылся у себя в кармане штанов и подал ей свернутую вчетверо грязную бумажку.– На... Думаешь, налетишь с ковшом на брагу?.. Как бы не так.

– Как все-таки вы неряшливо относитесь к этим вещам,– сказала Ольга, взяв его листок наряда.– Это же денежный документ.

– Еще новое дело. Ты что, обучать меня взялась, что ли?! Стар я для обучения. Мне надо тебя учить, а не тебе меня.

– Я не учу.

– Ну... А в кармане у меня не контора, чтобы бумаги в чистоте хранить.

Ольга пошла к мастеру. Когда она возвратилась из конторы и подала Судину наряд, тот взглянул и не поверил своим глазам. Торопливо сдернул очки, протер их, снова надел и, смотря на запись, заулыбался.

– Вот это да,– с довольным видом проговорил он.– А я думал – на Агафона сработал... Да больно уж много записали-то – три часа. Я ровно меньше настраивал.

– Три, я считала.

– Экая ведь ты! Какой у тебя глазок-то вострый, везде ты его запускаешь. Давай иди работай к себе, а я присмотрю за беловским станком.

– А я?..

– Мне сподручнее, да и дела у меня меньше.

Весь остаток дня Судин уже не сидел на своем чурбаке, матрасик свой свернул и сунул в ящик. Он ходил от своего станка к станку Белова, подходил к Ольге и, улыбаясь, сообщал:

– Дело-то, ведь, валом валит: и у меня, и у Белова, и у тебя... А мне сегодня шесть целковых, как с неба свалились. Не пито, не едено. Просидел бы у себя и зря...

Постояв возле Ольги, он уходил, осматривал станки и снова подходил к ней и улыбался, обнажая беззубые десны.

– Дела идут,– закинув руки назад, говорил он,– контора пишет. Два станка на ходу и время есть походить, поболтать... Только я вот что думаю, товарищ Ермолаева. Вот увидит наше начальство эту штуку и всю нашу музыку перетряхнет. К примеру сказать, придут ко мне и скажут: ты, дескать, гражданин хороший, давай-ка принимайся работать на двух станках.

– А разве это плохо?

– Да я не говорю об этом, что плохо,– почесывая щеку, говорил Судин,– да кабы что тут не вышло, такое-этакое, сурьезное.

– Что же может быть?

– А вот Белова Андриана в отставку, и других так же. Народу-то меньше потребуется... Я понимаю, что работы всем хватит, что Белова не рассчитают. Не-ет. А вот и его так же... Скажут, дескать, ты, товарищ уважаемый, работай на двух станках. А это ему, я знаю, не по нутру будет. Ворогом будет смотреть на всех. Работничек мягонький, не сплеснет, лишний раз ногой не переступит. Истварился он на этом станке; он ведь уж сколько годов стоит возле него, дремлет. Да и все мы в этом углу разленились. Сидим век свой, как сычи, думаем, а ничего не придумали. Так и работали – в пень колоти, да день проводи. Недаром нас богадельщиками прозвали. Ты, ведь, наверно, не знаешь, что такое – богадельня.

– Ну, как не знаю.

Судин стал рассказывать ей о своей прошлой работе, а когда Ольга сама попробовала присмотреть за белов-ским станком, он обиженно сказал:

– Не доверяешь мне?.. Иди работай, у тебя работа неходовая сегодня, я присмотрю, уж коли взялся, так управлюсь.

И он управился. Ольга только издали следила, как он заботливо оберегал правильный ход обоих станков. Она была довольна, что переломила старика, что осуществляется ее мысль, но в то же время чувствовала к нему глухую досаду – Судин непрошенно взял себе все, что она хотела бы сама испытать, сама довести дело до конца.

К Судину подходили токари, с любопытством смотрели на его работу, расспрашивали, а он с достоинством объяснял им и размашисто показывал на свой и беловский станки.

***

Хоть в последнее время Ольга усиленно была занята производством, она не переставала думать о Добрушине. Теперь она раскаивалась, что послала ему письмо. «Он меня забыл,– думала она,– а я первая написала ему, да еще разболталась о своих чувствах».

Она уже не хотела от него письма и боялась думать о том, что он на простосердечные слова ее ответит сдержанно вежливо.

Но, когда вскоре пришло от него письмо, она просияла, вспыхнула и убежала в садик. Там, в полном уединении, она нетерпеливо разорвала конверт.

«Мой милый друг, здравствуй,– писал Добрушин.– Совсем неожиданно получил от тебя письмо. И неожиданное и радостное для меня было это событие. Очень рад, что ты здорова, а главное, живешь самостоятельно, независимо от других. Это самое дорогое в жизни женщины. Обидно и стыдно за себя, что до сих пор не написал тебе. Но знаешь, дорогая Оля, всему бывают причины, иной раз и досадные. С одной стороны, не писал потому, что закружился в делах. Ну, а с другой стороны – были такие причины, о которых сейчас пока что воздержусь говорить. Может быть, еще увидимся с тобой, тогда уж... Когда читал твое письмо, как-то по-особому забилось сердце. Вспомнились дни, которые я провел у тебя, а потом вспомнилась и такая ты, когда была еще маленькой девочкой. И вот кажется, что я прожил с тобой бок-о-бок всю жизнь. Вся ты встала передо мной – ясная и славная. Чувство благодарности возникло к тебе с новой силой за все услуги и заботы, которые я видел с твоей стороны. Особенно вспомнилось последнее расставание с тобой. Я немного тогда дал волю своим чувствам. Поругал себя потом, но что будешь делать. Во всех возрастах люди могут срываться. Вот и сейчас как-то вдруг все это с большой силой всплыло в памяти, будто видел тебя только вчера. Прости, может быть, я тебе лишнее пишу. Привет Лукерье Андреевне и тете твоей Степаниде. Очень жаль, что не стало в живых Стафея Ермилыча. Прекрасный был человек. Думаю, что скоро мы с тобой увидимся. Ожидаю с часа на час распоряжения о переброске меня на работу в наши края. Твой старый большой друг

П. Добрушин».

Прочитав письмо, Ольга положила его на столик и задумалась. Потом снова развернула его и прочитала несколько раз. И с каждым разом она находила в нем новое и новое.

«Он меня любит»,– промелькнуло у нее в голове.

Тихо и задумчиво было в садике, задумчиво было и августовское небо, умытое похолодевшими дождями. И на душе Ольги было тихо, безмолвно. В этой тишине было ясно и уловимо движение дум ее, так же ясны и уловимы для настороженного слуха робкие шорохи в зеленой листве. Приятно было сидеть и прислушиваться к своим думам. Казалось, чем больше живешь, тем дальше и дальше уходит все пережитое, точно идешь по дороге, оглядываешься, а начало пути отдаляется; сначала его видно, но потом оно сливается с далью и тонет в мутной дымке. Но сегодня как-то по-особому все так ярко всплыло, и письмо это всколыхнуло в глубине сознания ясное и определенное: она действительно любит Павла Лукояновича и теперь не сможет больше никого полюбить так сильно и крепко. Но рядом с этим вставала другая мысль – неумолимая, скорей жестокая: а можешь ли ты любить его. Ну, положим, он будет снова здесь, возле тебя, можешь ли ты?..

Робкий голос глубоко в душе подсказал:

– Можешь, но...

Перед ней встал смутный образ той, с которой он связал свою жизнь, и ей казалось, что эта женщина сурово, с упреком глядит на нее. «Какая она,– подумала Ольга,– старая, молодая, красивая или некрасивая, добрая или злая?» Ей захотелось вдруг посмотреть на нее и сравнить с собой. Никогда, ни разу он не рассказывал ей о своей жене.

В саду стало прохладно и сыро. Ольга зябко повела плечами.

– Лучше бы не приезжал ты, Павел Лукоянович,– сказала она вслух и медленно пошла домой.

ГЛАВА III

 Прошло полмесяца с того дня, когда Ольга предложила работать одновременно на двух станках. За это время еще три человека перешло на два станка.

Но все это были одиночные и слабые попытки изменить привычный ход производства. Люди обслуживали два станка до тех пор, пока сосед по какой-нибудь причине не вышел на работу.

Судин десять дней прекрасно справлялся с работой на двух станках, но, как только в цех вернулся Белов, он опять стал работать на одном станке.

Ольга не раз просила мастера дать ей второй станок, но он не мог удовлетворить ее желание. Нужно было совсем по-иному расставить все станки, образовать бригады, а это было сложное дело, на которое мастер не мог решиться без разрешения директора.

Ольга понимала его нерешительность и потому обратилась за содействием к секретарю партийного бюро Антипенко. Тот внимательно выслушал ее и сказал:

– Отстаивай, а мы зараз тебя поддержим.

Решено было в ближайшие дни созвать цеховое производственное совещание и поставить на нем этот вопрос. Ольга вышла от секретаря окрыленная. Ее немного беспокоило предстоящее выступление. Ни разу, нигде она не выступала на собраниях, а тут сразу чуть не доклад. Но это затруднение вскоре разрешилось благополучно. Мастер Сафронов согласился изложить предложение и рассказать, как Судин работал на двух станках.

Производственное совещание открылось в кабинете директора завода. Ольга пришла раньше всех. Богато обставленный кабинет подавил ее. Украдкой разглядывала она стены, выкрашенные масляной бирюзовой краской, потолок, пол. Вверху под строгими карнизами блестела золотая кайма, с лепного потолка свисала люстра, унизанная множеством электрических лампочек, а по потолку рельефно раскинулись гроздья винограда и букеты каких-то неведомых роскошных цветов. На подоконниках, на столе лежали куски пробного железа и меди, а среди них блестел массивный железный узел, завязанный из толстого шлифованного круглого железа.

Смущал ее и директор. Он сидел за большим письменным столом и, нахмурившись, перебирал бумаги. Директор почему-то напоминал ей управителя медного рудника, к которому они ходили с матерью за пособием после смерти Сидора. Такой же пухлый, чистенький и равнодушный.

В кабинет поодиночке входили люди, присаживались, и все старались убраться подальше – к задней стене. Пришел мастер Сафронов. Увидев Ольгу, он хотел пройти к ней, но, кивнув ей головой, сел в угол. Пришла Шурышкина. Она обвела присутствующих своим ястребиным взглядом и присела поближе к директорскому столу. Торопливо вошла Шурка Кудрявцева. Увидев Ольгу, она почти бегом подошла к ней, схватила ее руку и присела рядом.

– Ух! и торопилась же я... Думала, что опоздаю.

– Наверно торопилась и десять раз воротилась?..– пошутила Ольга.

– Ну, ясно. У меня разве так, как у людей. Что-нибудь да забуду. Я всю комсомольскую ячейку на ноги подняла.– Шурка обернулась и обвела взглядом присутствующих,– Пришли,– проговорила она удовлетворенно и поманила кого-то пальцем.

К ним подошел молодой токарь Миша Широков. Это был среднего роста паренек, с густой шапкой мягких русых волос, закинутых назад, и спокойными умными глазами.

– Миша, смотри, чтобы не подкачать,– шепнула ему Шурка.

– Постараемся как-нибудь,– спокойно отвечал Широков, поглядывая на директора.

– А ты что, Оля, как будто невеселая?

– Нет, я ничего...

– Переживает,– подмигнув, сказал Миша.

– Подумаешь... А ты будь сегодня на все сто.– Шурка подняла большой палец.

Вошел Судин, снял картуз, расчесал пятерней свою бороду, молча поклонился и, присутулившись, прошел в темный угол. Ольга его еще не видела без картуза. Голый череп его оброс венчиком черных густых волос.

– Ой!.. подь ты к чорту, скорее бы,– нетерпеливо шептала Шурка, ерзая на стуле.

– Шурша,– тихо сказал Широков, лукаво улыбаясь,– а ты будешь выступать?

– Потребуется – буду.

– Только чур, уговор.

– Какой?

– Не чертыхаться. Ладно?

– Экая беда, если и чертыхнусь одинова.

– Я думаю, мы, товарищи, начнем наше совещание?..– поднимаясь с кресла, проговорил директор.– Собралось порядочно.

– Конечно, начинать надо,– послышались голоса.

– Хорошо. Я думаю, мы не будем избирать президиум. Секретарь у меня есть,– проговорил директор, указав на присевшую к столу белокурую женщину в очках.

– Я, товарищи, думаю, что президиум нужен. Как же без президиума,– сказала Шурышкина и обвела всех строгим взглядом.

– Не надо, ближе к делу,– отозвался хор голосов.

– Выдумывает, сидит тут.

– Ей самой охота в президиум,– тихо сказала Шурка.

Совещание началось. Первым выступил, как и ожидала Ольга, мастер Сафронов. Ольге вдруг стало холодно, по телу пробежала дрожь. Шурка, заметив волнение подруги, погладила ласково ее руку и переложила к себе на коленку. Ольга как-то сразу успокоилась и стала внимательно слушать мастера. Сафронов неторопливо рассказал, как Ольга предложила работать на двух станках и как в течение десятидневки работал токарь Судин.

– Надо сказать, товарищи, что товарищ Ермолаева пришла с этим делом во-время. У меня зарез был. Работа спешная, а токарей не хватало. И мы вышли из положения. Потом еще несколько человек перешли на два станка. Теперь она предлагает большое дело – перестроить всю работу в цехе. Она предлагает сделать перестановку станков так, чтобы каждый токарь мог с успехом обслуживать два, три станка и даже больше.

– Не каждый,– поправила Ольга,—а большая часть.

– Ну, так... Извиняюсь. Вот... Этот вопрос мы передали сюда – в техническое бюро, потому как своими силами мы ничего сделать не сможем.

– А ты скажи, Митрий Семеныч, будет ли от этого польза рабочим и как на это смотрит дирекция? – спросил кто-то.

Сафронов пожал плечами, посмотрел на директора, который что-то писал и будто не слушал.

– Я потом скажу, Митрий Семеныч,—отозвался Судин.

– Ну вот,—оживился Сафронов, – товарищ Судин лучше моего скажет, потому как он на себе все это испытал. А насчет того, как на это дело смотрит дирекция, я пока что не знаю.

– Мы скажем,– сказал директор.

И опять Ольга почувствовала в директоре что-то чужое – и в улыбке и в голосе сквозил острый холодок.

– Есть какие вопросы? – спросил директор.

– У меня вопрос к товарищу Ермолаевой,– отозвался высокий токарь Боков.– Вот непонятно. У токаря не всегда свободное время, чтобы сходить к другому станку и присмотреть за ним. Как это она хочет время распределить?

– А вот у меня еще,– заговорил старый токарь Алыпов.– Вот, к примеру сказать, я на двух станках работаю, ладно. А вдруг такое дело: у меня нету ходовой работы, а на другом станке я настраиваться должен – другую штуку вставлять. У меня, значит, и этот и тот станки будут стоять.

Директор согласно кивал головой, улыбался.

– Товарищ Ермолаева, вы записываете вопросы? – спросил он.

– Записываем,– отозвалась Шурка.

– У меня вот такой вопрос,– заговорила Шурышкина.– Учла ли товарищ Ермолаева такое обстоятельство, которое касается не одних токарных станков, а всех – и строгальных, и других? Вот первое,– Шурышкина заглянула в свою памятную книжку.– Теперь. Как оценивает товарищ Ермолаева настроение масс? Какие соответствующие мероприятия она думает провести в цехе среди масс в смысле агитации и пропаганды по данному вопросу, чтобы получить надлежащую оценку этого мероприятия и соответствующий отклик на сегодняшний день?

– Все?..– спросил директор, бросив на нее доброжелательный взгляд.

– Да, я кончила.

– Слава богу,– вздохнула Шурка.

Ольга вышла к столу. Директор налил в стакан воды из графина и пододвинул к ней. Ольга машинально взяла стакан и отпила. Она мучительно вспоминала, с чего ей начать. Все, что она хотела сказать, вдруг вылетело из головы. Под ногами как будто колебался пол. Она взглянула на свой листок бумаги, но ничего не поняла в торопливо написанных строчках и растерянно посмотрела на передний ряд. Ей показалось, что люди насмешливо улыбаются.

– Ну, Ольга Савельевна, смелей, расскажи-ка, родная,– послышался голос Судина. Этот возглас немного ободрил ее. Взгляд ее скользнул по Шурке, та что-то беспокойно маячила рукой. В дверях показался Антипенко. Появление этого добродушного толстяка внезапно успокоило ее. Она почувствовала, что здесь не одна, что ее поддержат.

– Вот...– начала Ольга слегка дрожащим голосом,– здесь спрашивают, как я думаю сделать... Я думаю, что товарищам Бокову и Алыпову я сразу отвечу. Станки наши стоят не так, как нужно бы их расставлять. Я не говорю о тех станках, на которых токарь все время занят. Я говорю о таких станках, где крупные работы...

Чем больше говорила Ольга, тем легче чувствовала себя. Она не видела присутствующих, будто оторвалась от земли.

– Я думаю, товарищи, что вот, вы слушаете меня и вспоминаете, как мы бездельничаем, когда точим, ну, допустим, длинный вал. Тогда и покурить и к соседу дойти, перемолвиться словом – на все есть время.

– Правильно,– сказал чей-то голос.

– Да, правильно,– повторила Ольга тихо и продолжала более уверенно,– А по-моему, нужно каждую минуту истратить на дело. Время теперь наше, его мы тратим на самих себя. Нужно так сделать, чтобы мы все работали не порознь, всяк по себе, а все вместе, побригадно. И вы, товарищ Алыпов, не будете настраивать станок, если вы заняты, а настроит тот, кто свободен из вашей бригады.

– Вы поконкретней, товарищ Ермолаева,– сказал директор.

– Я думаю, все ясно. Я прошу и буду настаивать, чтобы мне дали два или три станка, и я докажу вам, товарищи, что я смогу на них работать одна. Есть у нас и строгальные станки, на которых тоже можно работать одному на двух. Вот взять бы хотя два станка: Шляпникова, который весь день катается на плоте станка, ногами побалтывает да сказки рассказывает, и второй станок товарища Шурышкиной. Правда, товарищ Шурышкина не катается, а стоит, как столб, у своего станка и смотрит, как резец откусывает чугун или железо по крупинке.

Взгляд Ольги упал на Шурышкину. Она сидела прямо, точно проглотила палку, и смотрела на Ольгу тяжелым неподвижным взглядом.

– Ну, насчет агитации и пропаганды,– уже более свободно говорила Ольга,– так за этим, товарищ Шурышкина, дело не станет. Каждый из нас будет агитировать и словом, а прежде всего делом. Лиха беда начать. Пора знать, что мы живем при советской власти, а советская власть – это мы!.. Все я сказала.

– Ну, теперь война начнется,– проговорила Шурка, когда Ольга вернулась на место.