Текст книги "С полемическим задором (СИ)"

Автор книги: Алексей Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

«Антиреклама – 2013». Множество фоток, и текст везде выделен полужирным шрифтом, но я нигде не засмеялся на их приколы: Herna по-чешски и по-русски, дед Пихто, Обама темное пиво. Я заметил: в России молодые люди острят либо с бодуна, либо перед выпивкой, – коллективное такое остроумие.

«Китаец отсудил у жены 120 тысяч за некрасивого ребенка». Где-то я эту сумму уже видел в вашей же газетине.

«Для роли Мэри Поппинс Наталья Андрейченко похудела на 15 килограмм». Поздравляю эту Андрейченко. Фамилии, упомянутые в этом материале под рубрикой «Народное кино»: Л. Квинихидзе, А. Вертинская, М. Дунаевский, Н. Андрейченко, Мэри Поппинс, Т. Воронина, В. Воронин, М. Шелл, Л. Ульфсак, мистер Эй, Павел Смеян, Филипп Рукавишников, А. Плисецкая мне ни о чем не говорят, но об Олеге Табакове я слышал: хорошо озвучивает кота Матроскина. А. Абдулов – это актер кино и театра, но сейчас не вспомнить, где снимался.

Реклама импазы, кагоцела и гепатрина, лекарств. Побоку ее!

«Легковушка Сталина». О Сталине мое сознание больше ничего не вмещает: перекормлен.

«Перед юбилеем Баталов едва не стал жертвой афериста». Об этом я уже читал на фейсбуке. Неплохой был артист, хорошо пожил. Недавно впервые смотрел фильм «Москва слезам не верит»: кроткая бизнес-вумен полюбила бомжеватого художника (вроде художник – или нет?). Хотя вся эта ситуация высосана из пальца, но можно и неправду сыграть хорошо. Баталов мне не очень интересен, но интервью с ним прочитал, честно. В фильме «Овод» не он снимался?

Стр. 59, Лолита Милявская о суррогатном материнстве. Это не та Лолита, которая уже здесь мелькала? Узнавать не стал. Много чести для Лолиты.

«Накачаться и не скончаться»: про всякие импланты, латексы, штанги, фитнесы, анаболики. Чего мне про чокнутых искусственников узнавать, если я люблю на речке с удочкой и в лесу со стрелами, как упомянутый П. Сапожников? Это же не люди, а дом лейтенанта Павлова после ремонта: зубы, волосы, суставы, глаза, мысли – всё чужое, всё заимствовано.

Три последующих страницы – о пользе 7 «вредных» продуктов, про и контра о табаке. Скучно, господа журналисты, мелочные вы, как и время, в котором живете.

«Характерная черта» – про мужество диких животных. В. Песков – чуть ли не единственный журналист, который не был идиотом-побегайчиком на посылках и действительно реализовался: интересно рассказал о любимом предмете.

На с.65 – гендерная проблема: инфантилизм нынешних мужчин, кто вреднее – свекровь или теща. Эти проблемы уже не раз разбирались, читать не стал, не интересно.

«В постели со Стасом Михайловым» – пускай он и читает, мне-то что. Я не знаю, кто такой Стас Михайлов, ни разу не слышал, и увидев, не отличу от сотен других.

«Сани и скелетон». «Это для детей», – серьезно сказал один знакомый пьяница, когда я налил ему молока.

«Ерошкина колонка»: детская страничка. А как же без детей? У нас комсомольцы всегда шефствовали над октябрятами, но ни читать, ни разгадывать ребусы не стал: примитивно.

«Хрюша и Степашка», – у них юбилей, готовятся в космос. Когда-то у меня тоже был телевизор, и теперь мне жаль времени, потерянного на этих двух обормотов.

Сканворд и анекдоты еженедельника «Комсомольская правда» отложил на потом, авось разгадаю и прочту от скуки. Климакс – не проблема, заверяет молодежная газета.

Итак, газета, рекламирующая медицинские препараты и голые сиськи, закончилась. Награждена пятью орденами, в т. ч. двумя орденами Трудового Красного знамени. Да уж! Журналисты потрудились на славу, любой мультипликации утрут нос: так пестры, рекламны. Внимательно осмотрев ладони, убедился: все пальцы черны от типографской краски. Придется отмывать с мылом. На титульной странице та самая Лолита. Похожа на цыганку, но подбородок и шея слегка ожирели. Оказалось, певица. Смотри-ка ты, подумать только, как много интересной информации принесла «Правда союза молодежи». Лейтмотив прост: мы красивые и молодые, а вы лечИтесь.

Не, господа журналисты «КП»: лечиться мы не будем, а руки сейчас отмоем. Но В. Пескова и про отшельника – материалы познавательные, спасибо. Впрочем, что это я: я ведь заплатил 20 рублей. За кипу крашеной бумаги, весьма грязной.

Алексей ИВИН

( )

–

©, ИВИН А.Н., автор, 2012 г.

ОЛГ 1/2012, ЛГ 1-2/2012, ДЛ 12/2011

Эта криптограмма означает «Общеписательскую литературную газету», «Литературную газету» и «День литературы». Эти информационные писательские издания попали мне в руки в начале января 2012 года, и я был поражен. Приятно, знаете ли, было побывать в СССР в 1976-1983 годов!

Как и в те годы, во всех газетах освещены исключительно положительные события, съезды, награждения по результатам конкурсов, хвалебные рецензии (Кузюкин хвалит Музюкина, оба никому не известны, зато употребляют слово «Родина», «Россия» через два стиха – в третьем), много откровенной похвальбы, здравиц, чествований, критических материалов – ни боже мой, интересных авторов – ноль.

Представляю, как после этой фразы возмутится В.Бондаренко, редактор «Дня литературы». А что, в №12 за прошлый год есть интересные авторы? В.Бондаренко, да будет вам известно, у нас Водолей, а Водолеи любят и интересуются придурковатыми людьми с пунктиками: Водолеям очень интересно за такими наблюдать; интерес чисто психиатрический, потому что такие люди не стандартны. Большая статья П. Винниковой идет по пункту «Кузюкин хвалит Музюкина», стихи М.Ахмедова, А.Вепрева и А.Савина – откровенно слабые. (У нас в городке, в районной газете публикуют такие же, а случается, прочувствованнее и искуснее). Сам В.Бондаренко тоже пропел хвалы Л.Григорьевой и Р. Бухараеву, двум поэтам, которых можно характеризовать двумя словами: «виртуозное пустоговорение». Вот есть такая категория сочинителей, которые считают, что поэзия – это красиво, витиевато говорить (см. курс «плетения словес» в истории древнерусской литературы). Но вы же знаете Бондаренку. Он же всерьез убежден, что кто написал «Дыр бур щил убещур», тот настоящий новатор. Вот он и дает прозу А.Бычкова, написанную этим стилем, дополнив ее совсем пустыми рассказами И. Тертычного и А. Гальцева. Из номера в номер в газете дается сочинения некоего Мастера Вэна о неком китайском Зайце (год Зайца ведь заканчивается) – отменнейшее пустословие, способное соревноваться с сочинения Пелевина на ту же восточную тему. Всё это, ребята, даже не научно и не поощряет любознательность, а просто некий форс: форс морозу не боится, форсит, ходит без шапки… Но и забавляться ведь надо уметь… Так что во всей восьмиполосной газете только пассаж покойного Л.И.Бородина против здравствующего В.Шендеровича и интересен. И это – тот самый Бондаренко, некогда властитель дум!

Ребята, мы имеем застой в чистом виде! Не верите?

Откройте «Общеписательскую литературную газету», орган МСПС и И. Переверзина: один к одному как в СССР, когда пеклись об интернациональной дружбе. Весь номер посвящен якутской литературе. Отличная задача, кто против? Часто ли тех же якутов представляют в Москве, несмотря на их сказочные богатства? Но ведь сколько опять знакомой брежневской велеречивости («брови черные, густые, речи длинные, пустые»), сколько стремления представить благостную картину и восторгаться героикой. Да вы знаете, например, г. редактор В.Федоров, что якутская интеллигенция, даже представленная в этом номере, и 60-ти лет в среднем не живет? Ведь в чем проблема их выбора, коренных народов? Как и у американских индейцев: если живут по обычаю предков, в его распорядке и верованиях, в природном окружении – ну, еще способны дотянуть до 70 лет. Но если у него высшее образование, если честолюбивые планы, если талант, хоть шамана, то якутский интеллигент вынужден преодолевать такие препятствия, столько бед, насмешек, ударов и превратностей судьбы, что иначе как бедолагой его не назовешь. Потому что он вынужден приспосабливаться к требованиям цивилизации, московской бюрократии, а также местнических якутских амбиций, – и вот на этом-то пути приспособления он теряет все свои силы и треть жизни! Жизнь того же Е. Неймохова – пример. В городской цивилизации природному якуту – труба (а не природный, горожанин-якут – не может быть талантлив, потому что нивелирован).

Отрывок из романа А.Борисовой прочел с удовольствием, потому что он сюжетен, а в остальном, в том числе и в стихах якутских классиков, навалом помпы и показухи, – помните эти слова из критических статей 70-х годов ХХ века? Помните? Ну вот, а говорите, что движемся вперед, что прогресс. Мобильники – это мобильники, а прогресс – это другое: это когда ходишь не по кругу, а вперед. Газета, написано, распространяется в 74 регионах, и это, конечно, первое условие, что в ее редакции помирают со страху от любого честного слова в публикуемых материалах. Отлично возрождаем застой, дорогие товарищи!

Вот и «Литературная газета» на первой же странице и далее по всем остальным творит свой крикливый праздник – чествует лауреатов. Сколько помню себя и знакомство с Ю.М.Поляковым, К.Ваншенкин, Е.Исаев и В.Соколов были для него пределом, его же не прейдеши. Это великие мастера, что вы! Образцы. (Еще Г.Горбовского забыл). Я, помню, думал, что Москва вместе с Хохловским переулком провалится скрозь землю, когда прочел в «Литературной газете» просто превосходную, выше всяких похвал, подборку стихов поэтов-дикороссов. «Что это, – думаю, – с Поляковым?» А оказалось, всё правильно: все авторы – уже покойники. Покойников мы любим, обязательно печатаем и хвалим, и даже прощаем им талант. Так что «Литературная газета» теперь один к одному как при А.Чаковском: та же серость, похвальба, информационная усредненность и отсутствие хорошей поэзии и прозы. Возможно, она и меньше политизирована, чем при нем, но «муки политкорректности», над которыми вроде бы потешается «ЛГ», в ней самой прямо-таки родовые: ах, как бы чего не вышло?

И не надо мне говорить, что газета обязана информировать, что прекрасные прозу и стихи пусть дают толстые журналы, а для газеты важно представить сведения о литературных событиях. Вот я и осведомлен теперь, прочитав три информационных вестника, и вижу, что зацепиться не за что. А еще пару лет назад хоть за один материал у В.Бондаренко и у Ю.Полякова да зацеплялся, а теперь и абзаца не найдешь. Почему бы это? Потому что заскучали вы, господа редакторы, представительствуя на многолюдных собраниях (так и воображается Рим периода упадка и возлежащие сенаторы, которые принимают похвалы). А литература – она формируется в других местах, и достоверная информация о ней – тоже.

Алексей ИВИН

–

©, ИВИН А.Н., автор, 2014 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО НИНЕ АБРАМОВИЧ

Нина! Я нашел причину многих наших бед. И я нашел им объяснение в «теории водоразделов». Нет, не только наших с тобой бед, а всеобщих, – потому что наши-то отношения идеальны, виртуальны, нереальны, и прочая, и прочая. (Да и то, Нина, поскольку ты обещала прибыть ко мне проездом из Санкт-Петербурга, но не захотела или не смогла, у меня от этой вынужденной задержки, как у Пушкина в карантине в Болдине (кажется, в Болдине?), маленькая «болдинская осень» началась. А ведь мы заочники, даже не знакомы, даже не прикасались еще друг к другу, как в ту пору Пушкин к Натали Гончаровой). Ну, так вот, слушай меня внимательно, Нина, следи за моими рассуждениями.

Чем отличаются творческие люди от остальных? Какой-то общей неприкаянностью, неустроенностью, скитальчеством, некой еврейскостью (раз есть термин «русскость», отчего не быть «еврейскости»?). Не пришей кобыле хвост, не пришей к одному месту рукав, не пришей-не пристегни – вот кто мы по основоположным признакам. Возьмем вначале Пушкина, потом меня, потом тебя, проиллюстрируем примерами, чтобы суть моего открытия прояснилась.

Нет, ну ведь это же с ума сойти, что такое Пушкин! По генеалогическим корням, от абиссинских царьков произошел; следовательно, Аденский залив, Сомалийский полуостров – его родина. Но он родился в Москве, а Москва стоит на притоке Оки, и все это мокрое дело впадает в Каспийское море. Следовательно, по рождению он с каспийского бассейна; ну, считай, иранец. Но что же происходит дальше? Царь на него разгневался и сослал куда? Сослал на Кавказ, в Батум, в Бахчисарай, в Одессу, а это всё уже черноморский водораздел. Он же больше года был кто, Пушкин-то? Он был кочевник сармат или даже, дико сказать, «неразумный хазар». Вот ты и понимаешь уже, Нина Абрамович, что этот несчастный человек родился в эфиопском горшке, поблизости от Нила и «африканского рога»; потом его пересадили в Москву, в русский горшок, где уже и тогда процветали почти что одни татары (а где им быть? – это же Каспий, их вотчина); потом его сослали в черноморский бассейн; потом царь опять рассердился и отправил его куда? – в Михайловское, а это, извини, озера Чудское, Псковское, и вообще, балтийский бассейн. Это уже четвертый горшок, куда Пушкина пересадили, – Санкт-Петербург и Михайловское. Чего делать африканцу с Каспия в Санкт-Петербурге и в Михайловском? Это же не его ареал; это как если бы пума жила в моем вологодском лесу рядом с рысью. А мы помним из биографии, что Пушкин еще ездил по пугачевским местам, в Болдино на Нижегородчину, – то есть, исследовал каспийский водораздел. И вот ты понимаешь, что, побывав в четырех структурно разных горшках (почва, питательные вещества, климат – всё в них различное), он был убит выходцем откуда? – с атлантического побережья (Сена впадает в Атлантику, а Дантес с ее берегов и для нас, следовательно, тоже пришлый, проходимец). Это что, счастливая жизнь, ты считаешь? Быть… ну ладно, если не проходимцем, то прохожим и от проходимца погибнуть – это как? Да это чистое наказанье божье – до такой степени быть неприспособленным, неуместным, чужим. И Гончарова с ее Полотняным Заводом, и писчебумажным производством, и четырьмя детьми не бог весть какое подспорье на таком жизненном пути.

Возьмем теперь меня, автора этой бредовой статьи. Я родился в беломорском бассейне, и очень даже комфортно и ладно там жил, пока не началось «обучение» («учить» и «наказывать» – слова-синонимы в России). Мы с сестрой как-то быстро разошлись, духовно, идейно и по местоположению: ее потянуло «на севера», там и денег побольше платили, а меня повело на юг. Нет, ладно бы, если бы я оставался в Вологде: Вологда целиком относится к беломорскому водоразделу, и, проживая там, я был у себя. Я не был выродком, бастардом, пришлым, чужим, прохожим; я нормально стекал, со всем местным народом, прямо в беломорскую губу и окал как все. Но ведь что ты станешь делать? Не нашел работы и подался в Шексну. Это поселок такой в Вологодской же области, но относится уже к волжской речной системе, – следовательно, я стал иранцем и татарином, как многие в Центральной России. Но дальше – больше. В те годы одна искательница приключений, которую с волжских притоков занесло в Вологду, сделала, можно сказать, мне предложение (ничего бы она не предложила, не сунься я сдуру в Шексну). Так вот, я женился и поступил в Литературный институт. Всё, Нина, полный отпад и кранты: я поселился в столице, можно сказать, каспийский татарин, женился на русской татарке (или татарской русской?), и ясно, что о родимом горшке позабыл основательно, хотя и наезжал домой. Моя экс-супруга вообще-то русская, там даже карелы где-то возле ее городка кучно проживают, но Молога – это ведь, как и Шексна, волжская речка.

Таким образом, из родного горшка меня пересадили в чужой, где всё иное. Тверь, Москва, Владимир – ты думаешь, Нина, почему здесь столько теперь татар, таджиков, узбеков? Да очень просто: эти народы, в основном мусульманские, обживают и заселяют свой собственный ареал. Это правильно, естественно, чему тут удивляться, на что злиться и сетовать? Это которые мусульмане в Англию подались – те, пожалуй, хватили лишку, а наши-то очень даже в своей тарелке, у себя дома. Монголы, положим, были не правы, что двинулись в Европу, но татары-то правы: они заселяют свой ареал, расселяются у себя, теснят других постояльцев: хоть тех же русских. (Тут на Ивина обрушился шквал критики).

Итак, Нина, я живу, и цвету, и благоухаю в чужом горшке, пускай и уехал из Москвы. В моем владимирском районном городке такое количество узбеков теперь проживает, что я даже предложил местному начальству юмористическое толкование этого явления. Лет 25 назад в городе работала шелкоткацкая фабрика, а жители Ферганской долины, как известно, издавна прядут шелк, выращивают хлопок и всё такое. И вот, хотя в начале перестройки шелковая фабрика гикнулась, у узбеков срабатывает родовая и профессиональная память, генетическая карма, – и они во множестве переехали в мой город, хотя здесь уже не ткут шелк, акклиматизировались, славно зажили, многие черноволосые смуглые детишки теперь играют и учатся с местными бледнокожими владимирцами. Так что я, Нина, считай узбек. (Впрочем, ко мне ведь придерутся из-за терминологической путаницы и заявят с апломбом, что я напрасно отнес узбеков к каспийскому бассейну, что ихняя главная река впадает вообще-то в Аральское море, значит, они с аральского водораздела, но я возражу, что тут близко до Мангышлака, что нет тут отдельной речной системы, а узбеков лучше чохом отнести к Каспию: тут близко, близехонько). Я узбек, Нина. А был русский лесной человек из Тотемского уезда: комары, медведи, хариусы, река Сухона, 60º северной широты.

Но я-то ладно, а ты? Нина, ты дура. Ведь у тебя, писательницы Нины Абрамович, те же проблемы. Ты родилась на Дальнем Востоке, ты с потрохами, со всею душой принадлежишь Амуру и стекаешь в Советскую Гавань, в Охотское море или куда-то там еще в бухту Провидения. А где ты ныне живешь, несчастная? Где ты живешь? Ты живешь в Киеве, на Возняках. Ты в чужом горшке пытаешься укорениться, ты теперь черноморочка, на мове говоришь, украинское гражданство имеешь. Но хоть ты и писательница, но совершенно бессознательная женщина. Ты считаешь, это уморительно смешно – назвать свою книгу «Записки филиппинки»? Ты по простоте считаешь, что это иносказание, что, дескать, филиппинки слывут образцовыми прислугами, домработницами, горничными. Но, Нина, ты же и в прямом смысле филиппинка, раз родилась, считай, на побережье Южно-Китайского моря. Ты по детству, по первому и наилучшему горшку проживания соскучилась и тоскуешь, назвав так свою книгу: «Записки филиппинки». Вот где правда, а не в том, что там в одном из рассказов героиня прислуживает нуворишу и миллиардеру, одновременно отбиваясь от его амуров (извини за невольный каламбур с твоей рекой)…

Понимаешь, Нина, в чем наши проблемы? Это оказались проблемы не только неугомонных и пройдошливых евреев, не только армян, которых также многих вытеснили с родины, но и наши, русские. Что-то у нас не сложилось, не устроилось. Мы стали блудные дети. Разумеется, тому могли быть объективные причины: родители недолюбливали свое чадо, фактически выгнали его из дому (как того же Пушкина, кстати); с братьями-сестрами не заладилось; «творить» стала и реализоваться не смогла на Дальнем Востоке. Да мало ли причин. Нас ведь изрядно таких болтается по свету, не пришей к одному месту рукав. Про твоего мужа, Абрамовича, я, естественно, ничего не знаю, но надеюсь – не бывший чукотский губернатор? Однофамилец? Ну вот. Но, видимо, тот еще бродяга и перекати-поле, раз умыкнул дальневосточную девушку и в Киев привез. Повторяю: ты не права, живешь как скиталец и прямой кочевник скиф. Ты обитаешь в черноморском водоразделе, а сама филиппинка. Вот чего ты на днях искала в Санкт-Петербурге, – места, уместности, надежной стабильности, а вовсе не книжку свою продать и не издателя найти. Места-то нет у тебя, выгнали, бедняжку, из дому (и в прямом смысле тоже – сын с невесткой).

И тот факт, что ты не приехала ко мне, хотя была звана и мы договаривались, свидетельствует о многом. Он свидетельствует, что после амурского, днепровского, невского (балтийского) горшков укорениться здесь, в волжском бассейне, в четвертом горшке, было бы для тебя смерти подобно. Вот почему ты у меня так и не появилась – испугалась четвертого-то или, может, пятого укоренения. Для тебя это был бы четвертый горшок, а для меня-то всего лишь второй, хе-хе. Твои-то родственники живут, очевидно, в дальневосточном и черноморском бассейнах, с востока на запад, а мои-то – в каспийском и беломорском, с севера на юг; так что я-то здесь все равно у себя живу (с частью своих московских родственников-выжиг), а ты-то оказалась бы вовсе без своих, если бы ко мне заехала. Вот так-то, филиппинка из Киева. Привет тебе от китайского лесоруба из Тотьмы, который живет теперь во Владимирской области на отдыхе в городе имени своей первой жены. (Узнавайте ее девичью фамилию и ищите на карте Владимирской области схожий по созвучию город, а я всю-то подноготную все-таки обнародовать не хочу, грязное белье перетряхивать совсем-то уж откровенно не стану: должна оставаться тайна).

Велика Россия, а отступать некуда: позади жизнь. Конечно, я бы хотел махнуть через континенты, прямо в Америку, но ведь я не еврей, как и ты: не хватит форсу. Меня и без того побросало по этим водоразделам, и в Москве, то есть на Каспии, жилось очень хреново. Спросишь, почему? А я вроде примака был: вошел в дом жены; жена-то жила у себя, всё тип-топ, она волжанка, а я пришлый, с севера, с Сухоны-Двины-Белого моря.

Делай выводы сама. Первый и главный: где родился, там и пригодился. Нечего пересаживаться без конца по разным многонациональным горшкам, как худой еврей. В свете этой моей теории сама проанализируешь жизнь и судьбу многих кумиров. Бродский: балтийско-беломорско-миссисипско-средиземноморский вариант. Рубцов: беломорско-алтайско-каспийско-беломорский вариант. Есенин: каспийско-беломорско-атлантически-миссисипско-балтийский вариант (ну, и до того дометался, что его и ухайдакали, как пишут о нем, уроженцы средиземноморья, те, что ближе к Леванту). Маяковский: черноморско-каспийско и т.д.

Худо быть писателями, Нина: опыт тяжелый. Личной жизни, опять же, нет никакой, а интриг много. Открытое письмо тебе в Киев я, конечно, написал, «болдинскую осень» справил, сексуальную энергию сублимировал, но тебя так и не повидал. А на ранних фотографиях, еще амурского периода, ты замечательно выглядишь: рыжая, заносчивая.

Алексей ИВИН

(, )

–

©, ИВИН А.Н., автор, 2011 г.

ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ НЕ ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ

Некоторым читателям известно о моей склонности злить литературных чинуш и разрушать стереотипы. Не потому что зоил и завистник, я критикую подчас авторитетных и уважаемых авторов, а потому, что необходимо восстанавливать справедливость. Даже в политике: вы говорите: «Демократия и предпринимательство», а я только и слышу, вижу и читаю пару-тройку имен с утра до вечера во всех газетах и телевизорах, – какая же в этом справедливость? Ведь божка можно мазать елеем и украшать, а можно на него рассердиться, побить, надавать оплеух – но это все равно будет обожествление и культ личности. Так что поете ли вы осанну, проклинаете ли вы двух-трех человек, вы одинаково заблуждаетесь и несправедливы. Демократия – это широкий ассортимент.

Вот и эта статья написана в защиту литературной демократии.

С утра до вечера мне внушают, особенно с середины 50-х годов Х1Х века, когда стало дозволено: «Достоевский, Достоевский! Великий гуманист, заступник униженных и оскорбленных, предтеча экзистенциализма, повлиял на формирование таких философов как Камю, Сартр, таких писателей, как Фолкнер, Маркес, Еврипид! Он обвинил капитализм в бесчеловечности, высветил городские углы, явил глубочайшие психологические бездны, пострадал за свои убеждения на каторге! Он… Он… Он…»

Господа-товарищи, я против вас сразу выдвину argumentum ad hominem: читая вашего разлюбезного Ф.М.Достоевского во всех собраниях сочинений, начиная с 10-томника 1956 года и кончая знаменитым 30-томником, за которым в годы застоя и дефицита народ ломился в очередях, – словом, перечитав всего Достоевского, я н и р а з у не прослезился. Ребята, он же не умеет писать! Истерика, словоерсы, утомительная тавтология на сотнях и сотнях страниц, публичное раздевание, неряшливость в стилистике, газетчина и публицистичность, сочинительство ради денег – да от одних этих недостатков можно прийти в отчаяние. А главное, он совершенно антиэстетичен, ваш Достоевский, не владеет приемами воздействия на читателей и плохо строит свои романы. (И это притом, что, уверен, написаны десятки статей и книг об эстетике Достоевского). Он элементарно не чувствует прекрасного, не понимает его и даже отворачивается от него. Во всех его творениях один только мужик Марей и прорывается чуть-чуть к народной подоснове и гармонии.

Сказать, почему так раздули этого писателя? Потому же, почему и А.С.Пушкина: он тоже родился в Москве. Он москвич, черт возьми! По тому же столичному зазнайству, по которому сейчас для тысяч читателей не существует иного писателя, кроме Пелевина. Почему Пелевин? Потому что москвич. Я вам назову десятки фамилий современных авторов, которые потому только и славны, что родились в Москве или занимают в ней руководящие должности. А вы не хуже меня знаете, что, если уж ссылаться на авторитет русской литературы за рубежом, то читают и любят там провинциала И.С.Тургенева. Почему? Потому что он эстетичен, умеет написать рассказ, роман по законам жанра и воздействует на читателя картинностью, а не душевными сумерками, как Достоевский.

Почему-то Москве нужно, чтобы безусловный авторитет был москвичом, и столица этого добивается: Пушкин уже безусловен, а вот Гоголь эх, жаль, что хохол. Окуджава с Высоцким уже безусловны, а Башлачев с Цоем эх, жаль, что провинциалы. Нобелевский лауреат Б.Л.Пастернак уже безусловен, а Шолохов с Михаилом Булгаковым эх, жаль, что с югов к нам понаехали. В Москве нет недостатка в литературоведах, москвичам ничего не стоит раздуть москвича или даже использовать талантливого приезжего, как случилось с Венедиктом Ерофеевым. Изменник же города Москвы, вроде этого несчастного Ю. Казакова, вообще не заслуживает снисхождения. Уж если москвичи так любят своих, и так к ним привязаны, и они все у них первостатейные художники, отчего бы не вспомнить, что москвичу А.Вознесенскому первую книжку удалось издать во Владимире: редакторы там оказались поумнее, подемократичнее, без стадных инстинктов и не столь нивелированные массовой пропагандой: издали Вознесенского, и хоть бы хны. Прав Л.Н.Толстой: когда людей в одном месте собрано много, здравого смысла, гармонии и правды искать бесполезно.

Мне обидно за Дмитрия Васильевича Григоровича, который, как известно, тоже учился в инженерном училище и дружил с Достоевским. Мне сейчас не важно, кто у кого перенимал опыт. Очень может быть, что как раз гармоничный, спокойный, барственный и умный Григорович повлиял на Достоевского, потому что, читая «Село Степанчиково» или «Дядюшкин сон», не можешь отделаться от убеждения, что эти произведения хорошо построены, взвешенно, точно и логично написаны, лексические средства в них отобраны, а сами эти повести созданы по канонам жанра: сюжетны, воздействуют, целостно впечатляют, имея завязку, развязку и кульминацию. И я убежден на все сто, что именно спокойный, ясный Дмитрий Васильевич так повлиял на Федора Михайловича, что, после расхристанных «Бедных людей» и «Неточки Незвановой», тот взял себя в руки и написал взвешенно.

Мне обидно за Дмитрия Васильевича, потому что его друга и товарища издают миллионными тиражами и собраниями сочинений, а у Григоровича как уставились печатать этого «Гуттаперчевого мальчика» в народной серии, так и остановиться не могут. Того самого Григоровича, у которого множество совершенно потрясающих романов и повестей, помимо и кроме бесподобного «Антона Горемыки». Вы читали хотя бы одно собрание сочинений прозаика и искусствоведа Дмитрия Васильевича Григоровича в советское и в новейшее демократическое время? Я – нет. По-моему, собраниями его издавали только до Октября 1917 года, а потом – ни-ни, как отрезало: барин, барин нам не нужен, нам нужен демократ и горожанин. А по мне, нам нужна хорошая литература, которая воздействует, которая просветляет, очищает через катарсис, рассказывает истории в простом, изначальном смысле, еще от «Дафниса и Хлои». Роман должен быть романом; романист должен так рассказать историю, так проследить судьбу героев, чтобы читатель заплакал, умилился, проникся трагедийностью и величественностью бытия и фатума; чтобы, омытый слезами и потрясенный мастерством рассказчика, читатель возвысился сам и полюбил жизнь, автора и его героев. Чтобы впечатление было мощным и светлым – как от романа Д.В.Григоровича «Рыбаки». Как от романа М. А.Шолохова «Тихий Дон». Как от романа негритянского автора Эрнеста Дж. Гейнса «И сошлись старики». Как от романа филиппинца Никомедеса Хоакина «The woman who had two navels». Потому что, когда тебе рассказывают историю и рассказывают талантливо, ты сперва входишь в положение фигур, въезжаешь в сюжет и в суть конфликта, разбираешься во взаимоотношениях героев, различаешь холмы, горы, реки, погоду и какие горят костры, – и вот, уже внутри всего этого, пробираешься к финишу и, потрясенный, как всё сошлось и разрешилось, перемогая навернувшиеся слезы, закрываешь книгу.

А что такое, например, роман «Подросток»? Это что, роман? Я не раз слышал от знатоков-литературоведов, что это самый выверенный, взвешенный и продуманный роман Достоевского, что Версилов… что Подросток… ну и т.д. Ребята: отродясь ничего скучнее не читал: одни какие-то невнятные, сумбурные разговоры, действие топчется на месте, этот «связной» герой без толку мечется между персонажами, обсуждая какие-то сплетни и слухи, фигуры картонные, пространство – комнатное, а может, помянуть того же Цоя, «за шкафом». Сразу ясно только одно: что Достоевский, как 99 процентов нынешних авторов, начал писать со случайной фразы и дальше как бог на душу положит и куда кривая вывезет. Деньги нужны, гонорар, а гонорар зависит от листажа, а листаж хорошо наматывается диалогами и разговором. Его не интересовало воздействовать на читателя, он спешил, он успешный автор и предполагал, что обскачет по всем статьям этого бесстрастного и словно бы неживого барича Митю, который, под его влиянием, обучился-таки писать физиологические очерки (да и в них-то одна барственность и брезгливая наблюдательность, одни французы, Бальзак, Сю и Гюго).

Вот насчет французов поляк Федор Михайлович Достоевский совершенно прав: были французы, мама Дмитрия Васильевича была француженкой. Если бы не эта наследственность, изящество, экспансивность и пылкость французская, разве бы Григорович строил так точно, просто, легко и твердо свои романы из простонародного быта? Да он бы, как Федор Михайлович Достоевский, набравшись шляхетской гордыни и благородной и авантюрной дерзости польской, в своих романах говорил бы, заговаривался, назад возвращался, в кабаках перед потрясенными слушателями легенды об великих инквизиторах бы излагал, не заботясь о правдоподобии места, времени и повода. Григорович был бы уже Достоевским, если б имел польскую родословную. (Не исключено, что именно из-за невольного отторжения и подчеркнутого дистанцирования фигуры польских персонажей в романах Достоевского столь карикатурны и антипатичны, хотя и колоритны). Если ты русский писатель, но в твоей родословной есть французы, ты уже не сможешь писать абы как, от фонаря, наобум по-вятски, а ты, как, например, Михаил Кузмин, пишешь ясно, прозрачно, с блеском и изяществом, занимательно, сюжетно, с большим словарным запасом и без всяких таких лизоблюдных «слушаю-с» и «извините-с». (Кузмина, кстати, тоже очень мало издают, а он тоже среди русских декадентов начала ХХ века самый «воздейственный»).