Текст книги "Приключения бывшего мичмана(СИ)"

Автор книги: Алексей Ловкачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Руки положить на багажник машины, которая стоит сзади, – приказал он.

Эту команду я выполнил с чувством облегчения, что еще не все так плохо с нашей милицией. В общем, смиренно положил я руки на крышу минивэна. Однако моя поза у нашей доблестной милиции вызвала очередной ступор. Ведь их обучали производству досмотра задержанного на капоте милицейской машины, поэтому, посовещавшись друг с другом, они решили данное противоречие устранить. Путем завода моих рук за спину они подвели меня к своей машине, где я, смиренно упиравшийся рогом, простите, гипсом в их капот, был подвергнут унизительной процедуре личного досмотра. Кстати, и это мероприятие со стороны милиции вызвало затруднение. Обыскивая меня, они, все еще находясь в волнительном состоянии, никак не могли найти ни моего пистолета, ни награбленных денег. Так как я бывший милиционер, то решил коллегам из прошлой жизни малость подсобить.

– За пазухой, – прошипел я, искривляя рот набок, чтобы со стороны не видно было моей подсказки.

– Молчать! – сдуру закричали мне в ответ бывшие коллеги.

Я бы помолчал, если бы они хоть что–нибудь у меня нашли, кроме связки ключей от служебного кабинета.

– Да за пазухой ищи! – смелее сказал я.

Но нет! В состоянии аффекта молодые сотрудники милиции не смогли внять моей подсказке. И я, в нарушение предварительной установки стоять смирно, вынул из–за пазухи и выбросил на капот сначала муляж пистолета, а затем и две пачки банкнот. Обрадованные уловом, который им с барского плеча подбросил сам грабитель, они на меня даже не надели наручников. И только в машине все–таки навесили их на одну руку, так как к гипсу это оборудование категорически не подходило.

Ну тут началось! Меня сразу же повезли на место преступления. А там все сотрудницы рассчетно–кассового центра дружно указали на меня пальцем и хором подтвердили мою вину:

– Да, это он.

Я с элементами самокритики и самобичевания поднял руки вверх и пошел на сотрудничество с органами:

– Признаюсь. Я просто немного похулиганил.

За мою покладистость держиморды, чуть не прослезившись, сняли с меня наручники и со словами благодарности и с извинениями отпустили на все четыре стороны. А тут как раз подоспел и Ромуальд Станиславович со своей крышей. Правда, мой подельник как в воду канул и долго не выходил ни на связь, ни на горизонт. Было ясно, что он испугался милицейской расправы и не зафиксированного протоколом наказания в виде нюхания капота канареечного цвета машины. А в рассчетно–кассовом центре уже царили эйфория и всеобщее счастье, что обычно наступает после того, как удается избежать какой–нибудь крупной неприятности.

Примерно через час или два прибыла группа участников семинара. Ромуальд Станиславович был очень рад удавшемуся ограблению банка. Хотя и здесь были свои шероховатости. Например, кассиры должны были всевозможными уловками затянуть действо хотя бы на три минуты, чтобы меня повязали прямо на месте преступления. Однако мне удалось перевыполнить этот норматив и уложить свое ограбление менее чем в полторы минуты. При просмотре видеозаписи меня опознать было невозможно из–за надвинутой на глаза кепки и опущенной вниз головы. И даже не сработала моя главная примета – гипс. Его во время ограбления почему–то никто не заметил.

Я скромно принимал поздравления с успешной премьерой в роли грабителя банка, и все говорили, что я неплохо смотрелся в этом амплуа по телевизору. Как бы то ни было, но дело было сделано – банк взят, а все претензии следует адресовать к организатору сего мероприятия Ромуальду Станиславовичу и его крыше. На этот предмет много шутили, а я повысил себя в звании – стал «талантливый грабитель банка». Ромуальд Станиславович, впечатленный моей игрой на подмостках своего филиала, уже готов был сдавать меня в аренду другим банкам.

В общем, премьера прошла на «ура», а мое перевоспитание из маньяка в грабители завершилось успешно. Я как перспективный актер повысил свой статус. Вот интересно. Что меня раньше остановит: пересыхание фонтана идей у нашего Ромуальда Станиславовича или моя милиция. Я же думал, что звездность и успех в любом случае греют душу, независимо от моральных качеств того, кого ты изображаешь. И сейчас я даже не знаю, хочу ли свое отнюдь не безупречное прошлое избавить от новых позорных пятен.

НА ВОЛНЕ МЕМУАРИСТИКИ

Встреча с вице–адмиралом Героем Советского Союза Р. А. Голосовым

12 марта 2011 года в Минск, точнее в Ждановичи, а если ещё точнее – в санаторий «Криница», приехал на отдых вице–адмирал Герой Советского Союза Рудольф Александрович Голосов. Рудольф Александрович – уникальный человек. Это советский флотоводец, который в свои 84 года сохранил активную рабочую форму и живой интерес к жизни. Свой жизненный путь он описал в книге «Продуть балласт», название которой имеет двойной смысл. Во–первых, этот чисто подводницкий термин обозначает процесс вытеснения воды из цистерн, чтобы подводная лодка могла всплыть, а значит, и наше общество тоже, а во–вторых, подразумевается избавление от всего лишнего, что мешает нам нормально жить. А под названием был весьма существенный по смыслу подзаголовок: «Полвека служения подводному флоту». Воспоминания – дело хорошее, но кроме них информацию о человеке разносят его друзья, сослуживцы. Так вот от многих флотских офицеров я слышал о Рудольфе Александровиче исключительно хорошие отзывы, и не только как об адмирале и флотоводце, но и о как замечательном человеке, отличающимся высоким интеллектом и удивительной интеллигентностью.

14 марта у Татьяны Николаевны, жены Рудольфа Александровича, был день рождения, что явилось дополнительным поводом для посещения супружеской четы в санатории. Наша небольшая группа в составе контр–адмирала Александра Геннадьевича Мочайкина, капитана 2‑го ранга Юрия Васильевича Кожечкина и меня – скромного мичмана запаса, приехали в санаторий, где нас уже встречал бывший командир атомной подводной лодки капитан 1‑го ранга Владимир Николаевич Ворошнин. После некоторых хлопот по накрытию стола в кафе санатория Владимир Николаевич явился в сопровождении героя дня и этого повествования – Героя Советского Союза Р. А. Голосова и его супруги. После взаимных приветствий мы сели за стол. Рудольф Александрович разместился в торце стола, напротив его супруга, по правую руку Мочайкин и Кожечкин, по левую – я и Ворошнин.

Первый тост был за встречу. Затем пили за 11‑ю дивизию. Ведь все присутствующие кроме меня были сослуживцами из 11‑й дивизии атомных подводных лодок, а Рудольф Александрович еще и командовал этим соединением. Хотя службу свою он начинал на Камчатке, а впоследствии был начальником штаба Тихоокеанского флота в те годы, когда я служил там на стратегической атомной подводной лодке.

С небольшим опозданием прибыл и присоединился к нам капитан 2‑го ранга Холодилин Валерий Иванович – главный механик одной из подводных лодок все той же 11‑й дивизии. Конечно, воспоминаниям и рассказам забавных случаев не было конца.

Как–то один командир подводной лодки купил новенькую «Волгу» и решил на ней подвезти домой своего начальника – командира дивизии. Сели в машину, комдив рядом с водителем, сзади лодочный или штабной механик, едут. Командир, чтобы показать свой «мастер–класс» езды, на сложном участке дороги лихо произвел сложный маневр, на что Рудольф Александрович предупредил:

– Больше этого не делай.

Однако командирский задор и азарт управления новой машиной на очередном сложном повороте с подъемом снова водителя подвели. В итоге машина, сделав кульбит, перевернулась на крышу. Рудольф Александрович вспоминал:

– Как мы кувыркались в машине, из моего сознания это выпало, а когда это закончилось, я себя ощупал – все нормально. У сидевшего сзади спрашиваю: «Ты живой?». Живой, сказал он.

И тут, горя от нетерпения, в разговор вмешался Владимир Николаевич:

– Я не знаю, может, и врут! Но командир подводной лодки, когда перевернулся на своей машине, подумал: «Убил комдива». Говорят, что в страхе от содеянного он притворился мертвым. Я не знаю, может, и врут! – повторил Ворошнин.

Рудольф Александрович пожал плечами и сказал:

– Я такого не помню.

Вот так рождаются легенды.

За столом царила весьма непринужденная обстановка, все чувствовали себя расковано и просто. Меня удивил Рудольф Александрович тем, что несмотря на свой возраст выпивал наравне с нами и, как мне кажется, оставался трезвей меня. Живо и энергично задавал ему вопросы Александр Геннадьевич Мочайкин, который был очень увлечен общением.

Краем глаза и уха я наблюдал, как мой друг Юрий Васильевич нашептывал о «прекрасной и замечательной» книге, которую написал некто Ловкачёв, на ушко Татьяны Николаевны.

Затем Рудольф Александрович перешел к торжественной части встречи – презентации своей книги. После короткого слова он принялся надписывать и вручать присутствующим по одному ее экземпляру. Начал по часовой стрелке – с меня. При этом он прямо–таки огорошил меня своим вопросом:

– А ваша книга где?

Я растерялся и только нашелся что сказать:

– К сожалению, она еще не издана. Но с меня причитается.

Затем книги получили главные механики атомных подводных лодок, капитаны 2‑го ранга Юрий Васильевич Кожечкин и Валерий Иванович Холодилин, а также начальник политотдела дивизии, контр–адмирал Александр Геннадьевич Мочайкин. При этом Рудольф Александрович был озабочен правильным написанием фамилии, имени и отчества каждого из нас. Ну, это понятно…

Воспользовавшись паузой, я передал Татьяне Николаевне две газеты, где были напечатаны отрывки из моей книги. Увидев, что газета банковская, Татьяна Николаевна обрадовано заметила:

– Мой сын тоже в банке работает. Я обязательно дам ему это почитать. Ему будет интересно и очень приятно.

Вопрос Рудольфа Александровича, заданный мне на презентации его книги, насчёт моих воспоминаний я воспринял как сигнал к действию и, созвонившись с Владимиром Николаевичем Ворошниным, предложил распечатать свою компьютерную рукопись, поместить ее в переплет и вручить нашему дорогому гостю. Владимир Николаевич с энтузиазмом отнесся к этой инициативе. Через пару дней он мне позвонили предложил вместе с ним и капитаном 2‑го ранга Валерием Егоровичем Ждановичем подъехать к Рудольфу Александровичу в санаторий для вручения распечатки. Я, конечно же, с радостью согласился.

После окончания работы 18.03.2011 я приехал в санаторий «Криница», в номер 107, где размещалась супружеская чета Голосовых.

Там уже находились Владимир Николаевич и Валерий Егорович, колдовавшие над частью тиража «Продуть балласт». Владимир Николаевич из баула вынимал очередную книгу, а Рудольф Александрович старательно надписывал: «Имярек, с уважением автор, подпись, дата». Весьма гордый своим трудом автор и в этот раз тщательно выписывал фамилии тех, кому дарил книгу, чтобы никого не обидеть невольно.

Татьяна Николаевна, наша гостеприимная хозяйка, тут же забеспокоилась, чтобы меня усадить. Она сказала, что прочитала газеты с отрывками из моей книги и ей очень понравилось, похвалила меня. Затем она рассказывала о своих детях и внуках. В ее повествовании чувствовалась гордость за них, но и беспокойство.

Наконец процесс авторизации лиц, предназначенных для награждения книгами, завершился. Тогда книгу, надписанную для Национальной библиотеки, Владимир Николаевич передал мне, чтобы я доставил ее по назначению.

Воспользовавшись паузой, я спросил у почтенного собрания:

– Извините.

И к Рудольфу Александровичу:

– А можно к Вам с ответным словом обратиться?

Рудольф Александрович спокойно и благосклонно ответил:

– А почему же нельзя? Пожалуйста.

И я вручил ему свой труд, который был больше похож на амбарную книгу, чем на какое–нибудь приличное издание, так как в ней было чуть более 600 страниц. Рудольф Александрович взвесив в руке мою «мысль», растянутую в полуторагодовалую составляющую, весом тяжелее пистолета Макарова с полной обоймой патрон и с доброй и ироничной улыбкой сказал:

– Да, с такой книгой можно в подворотне и от хулиганов отбиваться.

А Татьяна Николаевна, поддержав шутливую позицию мужа, добавила:

– Такую книгу лежа в постели не почитаешь. В руке не удержишь.

Она тут же вышла в соседнюю комнату, откуда принесла тонюсенькую «роман–газету» и сказала:

– Я вот сейчас, например, читаю вот это.

Здесь я понял, что в своей книге, наверное, сильно растекся мыслью по древу, да еще и переплет с полкило добавил веса для солидности.

Татьяна Николаевна, взяв к себе на колени моё амбарное творение, стала пролистывать и выборочно вычитывать отдельные места. Так как я, как и любой отец своего детища неравнодушен к своему труду, то исподтишка отслеживал реакцию Татьяны Николаевны. У нее на устах царила добрая и благодушная улыбка. Затем она подняла голову от моей книги и в мою сторону протянула кулак с оттопыренным большим пальцем:

– Вот такая книга!

Я же с чувством благодарности сказал:

– Спасибо!!!

Потом Рудольф Александрович сказал:

– Я тоже прочитал ваши отрывки из книги…

Вот так замечательно пообщавшись, мы не заметили, как прошел санаторный обед, который был пропущен четой Голосовых. Однако с хорошим настроением они проводили нас к выходу из корпуса.

А через несколько месяцев Владимир Николаевич Ворошнин, побывав в Москве, от Рудольфа Александровича Голосова и его жены Татьяны Николаевны передал мне привет. И добавил, что они оба помнят меня. Интересовались, издали ли мою книгу…

Вот такие они замечательные люди – чета Голосовых!

ПОЧТИ ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Поездка к крестной

Поздней осенью, а именно с 15 ноября по 2 декабря 2010 г., я догуливал свой неиспользованный отпуск, который составил около трех недель. Так у меня появилась возможность для решения некоторых общественных дел поехать в российскую столицу и находиться там с 17 по 25 ноября, с учетом дней приезда и отъезда. Остановился у крестной мамы – тети Клавы. Надо сказать, что тетя Клава – добрейшей души человек, как бывают благожелательными люди, познавшие много горя. Она безмерно любит все человечество в целом и конкретно каждого его представителя, в том числе и своих врагов, хотя подозреваю, что последних у нее просто нет.

Моя крестная рано потеряла мужа, дядю Сашу, который работал в одном из московских НИИ физиком. Легенда гласит, что там он получил несовместимую с жизнью дозу облучения, вследствие чего умер в расцвете жизненных лет. И тетя Клава осталась одна с дочкой Валей – больной и неполноценной девочкой. Жизнь Вали была недолгой, всего тридцать два года. Все по той же легенде короткая жизнь Вали связана с болезнью дяди Саши.

Тете Клаве повезло повторно выйти замуж за человека, который был гораздо старше ее, естественно, и эта радость оказалась короткой. После его смерти обстоятельства вынудили ее разменять свою двухкомнатную квартиру на однокомнатную хрущовку.

И при этом тетя Клава еще умудрялась помогать своей сестре справляться с неблагополучным сыном, пьющим человеком, который раньше времени ушел в иной мир.

Досталось моей крестной маме и в другом – она страдает частичной потерей памяти. На момент повествования тетя Клава жила в полном одиночестве, сражаясь с сахарным диабетом и прочими болезнями, а также с нищетой. Чтобы свести концы с концами, вынуждена была взять на постой жилицу из тех, что приезжают в Москву на заработки. Из всех вариантов попалась ей Нина Ивановна – женщина лет под пятьдесят, уроженка республики Мари Эл. И тоже с нескладной судьбой – она успела трижды побывать замужем, из них дважды официально, при этом один супруг нечаянно умер. В итоге нажила дочь, которой теперь исполнилось тридцать лет и которая с мужем и сыном проживала в северном Сыктывкаре.

О своем приезде в Москву я сообщил тете Клаве загодя, за две недели, позвонив по телефону. Правда, из–за плохого слуха она передала трубку Нине Ивановне, упоминаемой постоялице. Но информация моя к ней ушла, и это главное.

На мою просьбу уточнить адрес их проживания, квартирантка ответила, что сама встретит меня на вокзале. Действительно, с грехом пополам через сорок пять минут после прибытия поезда Минск – Москва Нина Ивановна появилась на Белорусском вокзале, и мы радостно встретились. Лично для меня то, что у тети Клавы живет квартирантка, оказалось сюрпризом. Сначала, когда договаривался о своем визите, я думал, что Нина Ивановна – это приходящая опекунша. Знай, что она живет с тетей в однокомнатной квартире, я бы не напрашивался в гости. Но теперь делать было нечего.

Временная жиличка оказалась низенького роста и весьма подержанного вида, ей можно было дать все шестьдесят. Зато она чувствовала себя гораздо моложе, чем выглядела – на все тридцать лет, а может, и того меньше: была порывиста и энергична, с нагло и безжалостно горящим глазом, как у нацеленного на добычу хищника.

Нину Ивановну я увидел издалека, как только она появилась на платформе, и узнал почти сразу. Сначала она метнулась к милиционерам, которые, встретив наш состав, отошли в сторонку покурить. Те в принципе правильно указали ей вектор движения. Когда она достаточно приблизилась, я махнул рукой, а через секунду–другую уже смог рассмотреть ее лицо и всю запыхавшуюся внешность, не сказать бы впечатляющую, а так – на любителя. Просверлив проницательным взглядом дырку в моем лбу и заодно оценив весь мой мужской потенциал в комплексе, она, будто генерал, удовлетворенный смотром войска, поприветствовала меня:

– Это вы Алексей? Здравствуйте!

По натуре эта персона оказалась то ли весьма компанейской, то ли бесцеремонной, короче, сразу или почти сразу взяла быка за рога – перешла со мной на «ты». А со временем вообще начала держаться запанибрата и называть меня Лешкой. Именно так меня называют домашние. А буквально вчера так меня начал величать и один из внуков, который в качестве временного постояльца занимал нашу жилплощадь. Получалось это фамильярничание у него очень забавно и приятно:

– Лёфка! – излишне говорить, что это меня умиляло.

Лично мне такое обращение вновь обретенной подружки не понравилось. К ее не очень привлекательной для меня внешности это малокультурное добавление оказалось категорически неприемлемым. К женскому комплексу, числящемуся под житейским артикулом «Нина Ивановна», я известного интереса не испытывал. Поэтому обращался к ней по имени–отчеству, а затем перешел на просто «Нина» и тыкать ей не собирался. Всегда лучше сохранять некоторую дистанцию с человеком, которого мало знаешь. И как показал дальнейший разворот событий, я оказался правым.

Домой к тете Клаве мы добрались без приключений. По ходу дела Нина Ивановна мне, деревенщине неотесанной, растолковала, как добираться и настояла, чтобы я купил букет цветов для крестной мамы.

А уж как обрадовалась моему приезду тетя Клава! Тут же был накрыт стол. Перед этим я выложил белорусские гостинцы, часть из которых украсила его. А венцом оказалась откупоренная бутылка белорусского коньяка. Посидели, поговорили.

К характеристике Нины Ивановны добавлялись данные новых наблюдений: к названному выше прибавилась беспардонность – чтобы завладеть моим вниманием, она россказнями о себе забивала наш с тетей Клавой семейный разговор. Повествованиям о ее непростой женской доле, казалось, не было конца. К незнакомым людям я присматриваюсь, поэтому Нину Ивановну не перебивал и замечаний не делал.

Обо мне она многое уже знала, понятное дело, со слов крестной. И хотела знать еще больше. Только я не старался сотрясать воздух словесами и посвящать Нину Ивановну в подробности своей жизни. Поэтому оставался ее благодарным слушателем, что явилось основанием ей сказать в мой адрес:

– У меня такое впечатление, будто я тебя давно и хорошо знаю.

– Это потому, что я вас внимательно слушаю, – сказал я.

– Да, наверное, – согласилась Нина Ивановна.

Пришла пора укладываться спать. Тетя Клава со свойственной ей добротой и гостеприимством настаивала на том, чтобы я занял ее место хозяйки – за шкафом, отделенное занавеской. Однако активная квартирантка и здесь проявила волю и распорядительность – в категорической форме возразила и приказным тоном сказала, чтобы я ложился спать на полу, у ее ног – рядом с диваном, который ей принадлежал на правах квартирного поднайма. Так как мне было все равно, где и на чем спать, а тем более я не собирался стеснять тетю Клаву, то инициативу Нины Ивановны поддержал, не подозревая, что она имела свою подоплеку.

Наконец, улеглись. Крестная, едва коснувшись головой подушки, тут же захрапела. А я удобно улегся у ног Нины Ивановны, чем наверняка потрафил ее не очень взыскательному вкусу, а заодно и чувству превосходства над отдельно взятым мужчинкой, ну и прочим другим надеждам и фантазиям, и сладостно прикрыл веки. После поездки и суматохи на новом месте мне хотелось поспать. Но нет, это шло в разрез с настроениями Нины Ивановны.

Лежа в темноте, мы продолжили беседу. Вернее, она продолжила монолог о своей жизни с мужьями, дополнив его рассказом о маме, не избавив меня от таких подробностей, как поимка ее отца на любовных утехах. Тетя Клава монотонно храпела, красноречиво выдавая свое отношение к нашей с Ниной Ивановной беседе. А наш разговор продолжался примерно до трех часов ночи – или утра. Словоохотливая собеседница болтала без умолку, не заботясь тем, что в половине пятого ей нужно было вставать на работу. Полагаю, наше развлечение могло перейти в несколько иное русло, если бы я захотел. Венцом ее простецкой экстраординарности явилось предложение, наглядно продемонстрировавшее сокровенные устремления:

– Леша, сделай мне массаж.

Выпад был неожиданным. Но моя реакция оказалась отменной, так как я мгновенно, и даже не солгав, ответил:

– Я не умею!

Однако она не сдавалась. В продолжение темы тут же сделала контрпредложение:

– Тогда давай я тебя помассирую.

Видимо, не от той особы поступило предложение, поэтому я был дважды не приветлив, и даже зол на нее за неуместную настойчивость:

– Спасибо, не хочу.

Для меня осталось загадкой – Нина Ивановна или не заметила злости в моем голосе, или ее природная нахрапистость позволяла ей многое. Что? Об этом дальше.

Во всяком случае, после столь двусмысленных предложений мы пожелали друг другу спокойной ночи и уснули на разноуровневых плацкартах и на разнопостельных местах.

Утром, после бессонной ночи, Нина Ивановна принялась собираться на работу. Делать учет на то, что в доме находится приезжий, она не собиралась, поэтому привычно включила телевизор, чтобы слышать новости – очень тихо, как она полагала. При той тесноте телевизор, хоть и стоял на кухне, практически находился над моим ухом. Душевную квартирантку нисколько не смущало, что я от его звука нечаянно проснулся, правда, по–культурному постарался это не демонстрировать. А вообще–то, наверное, винить надо самого себя – нельзя было отказывать девушке в таком пустяшном одолжении, как погладить спинку. Хотя меня это особо не расстроило и даже не смутило. Тем более на следующий день она за все извинилась: за включенный телевизор, объяснив, что утром всегда смотрит новости, хотя ее политический кругозор этой интеллектуальной привычки не подтверждал, и за свое невинное предложение о массаже. При этом передала мне якобы состоявшийся разговор с тетей Клавой.

– К тебе Алексей ночью не приставал? – якобы спросила моя крестная.

На что Нина Ивановна, как она подчеркнула, с воодушевлением ответила:

– Нет! Что вы!

После этого любительница ночного массажа попросила меня не рассказывать тете Клаве о ее почти пристойном предложении. Ведь речь шла не о пресловутом эротическом массаже, а просто так… Так бы оно, наверное, и произошло, если бы Нина Ивановна не принялась форсировать события и наращивать дальше эскалацию своих вожделений. Она посчитала себя обязанной продолжать надо мной шефство, ей оно очень понравилось с момента встречи на железнодорожном вокзале, покупки букета цветов и препровождении меня к тете Клаве, против чего я тогда не возражал.

Дальше с ее стороны была сделана попытка научить меня правильному обращению к своей крестной. Так как мое обращение к крестной сложилось с младенчества и почти в таком виде просуществовало до сего дня, то я не счел нужным его менять по прихоти случайного человека. Кстати, моя крестная с умилением рассказывала, как я в детстве ее называл – тетя Каваля.

И сколько себя помню, я к ней обращался почти так же – тетя Клава.

Так что, как видите, даже с тех пор мало что изменилось в моем обращении к ней. Да и с ее стороны каких–либо встречных предложений не поступало.

В день 19 ноября я был в гостях у своего командира, адмирала Чефонова Олега Герасимовича – по его приглашению. После многих лет разлуки мы с ним, его супругой и их миловидной гостьей из Майкопа замечательно провели время за столом, в интересных беседах и воспоминаниях. Из гостей я вернулся днем следующих суток. И в этот же день Нина Ивановна повезла меня культурно проводить время в гипермаркет «Ашан». Времени для общения у нас было предостаточно, однако она торопилась и допустила одну плохо подготовленную провокацию:

– Я на работе рассказала, что ты был в гостях у своего командира. И у меня спросили: «А почему Алексей не взял тебя с собой в гости?».

У меня даже дух перехватило от такой наглости, и я не сразу нашелся с ответом!

– Как же я поведу в гости к своему командиру незнакомую женщину? – сказал я, придя в себя.

От одной только мысли, что эта страдалица, попав в приличное общество, заслонит собой все наши с командиром темы для разговора своими больными вещаниями, меня чуть не стошнило.

Видимо, этот выпад Нины Ивановны послужил основанием для того, чтобы через пару дней довольно настойчиво пригласить меня в гости к своим друзьям, якобы для примера хорошего тона. Но я категорически отказался, использовав все тот же аргумент:

– Как же я пойду в гости к людям, которых совершенно не знаю…

Потом Нина Ивановна в мой адрес высказала абсолютно незаслуженный комплимент, что я, дескать, культурный. Видимо, она не знала, что двадцатипятилетний стаж работы в милиции интеллигентности не добавляет. Или издевалась надо мной. Правда, культура моего поведения на той работе не всегда была на том уровне, какой я демонстрировал у тети Клавы. Наверное, я своей культурностью и долей соглашательства по некоторым вопросам заронил в душу искательницы приключений толику надежды, и это позволило ей разоткровенничаться перед тетей Клавой о том, что она в меня влюблена, а значит, вправе добиваться взаимности. А жена моя при этом – как стена, которую можно подвинуть. Не скрою, поведение Нины Ивановны меня забавляло – говорить о чувствах после пары дней знакомства, по меньшей мере, неприлично. С другой стороны, у меня это вызвало раздражение, нанеся серьезный удар по моей и так хромающей на обе ноги интеллигентности. Да, мне не понравилось, что некая особа, с которой я знаком всего лишь неделю, пытается влиять на меня. Ее вызывающе глупая затея просто действовала на нервы. Я понимал, что тетя Клава успела до моего приезда что–то рассказать Нине Ивановне обо мне. Однако про то, чтобы проверенного годами человека променять на то, что мне никоим боком не подходило, ни по одному навскидку взятому параметру, я не собирался.

Нина Ивановна работала поваром в одном не то кафе, не то ресторане Москвы, и всечасно и назойливо старалась накормить меня. Есть из ее рук мне не хотелось, и каждый раз, пичкая меня своей стряпней, она жаловалась на мой аппетит. При этом у нее был такой тон, словно она собиралась оставленное на тарелках твердой рукой отправить мне за шиворот.

Не успев привыкнуть к московскому времени, которое на час опережает минское, я дольше обычного ворочался в постели перед тем, как заснуть. И тут бдительная Нина Ивановна, будто поймав меня на месте преступления, прокурорским тоном спросила:

– Алексей, ты не спишь?

Запираться не имело смысла, но все равно я недовольно, по–детски буркнул:

– Нет! Сплю!

В середине срока моего пребывания в Москве, когда все это мне просто осточертело, Нина Ивановна в очередной раз назвала меня Лешкой. Как я уже упоминал, так позволительно называть меня только близким людям, в круг которых эта случайная женщина не входила. Фамильярность, допущенная ею в очередной раз, меня взорвала, и я высказал Нине Ивановне пару–тройку фраз. Не зло, но принципиально – в острой и критической форме, с соответствующими оценками. Прикинувшись простушкой, она изрекла, что об этом ей надо было сразу сказать. На что я был вынужден ответить, что если бы мне это нравилось, то и я бы к ней обращался аналогично.

Казалось, Нина Ивановна все поняла. Но увы, ее дальнейшее поведение показало, что зря меня питали надежды.

Вечером накануне моего отъезда, Нина Ивановна уточнила время отхода поезда и выразила сожаление, что не может проводить меня из–за работы. А кому это нужно было? Вот только эмоционального расставания и прощальных слез на вокзале мне не хватало! Поэтому я провел с ней разъяснительную работу по поводу того, что не люблю, когда меня провожают.

Мой отъезд из Москвы должен был состояться в первой половине дня, в 10.30. В то утро я был разбужен раньше, чем планировал. Нет, не телевизором, а почти интимным шепотом Нины Ивановны мне на ушко. Предварительно, чтобы обратить мое внимание на серьезность ее слов, она включила в комнате свет. Так как начало конфиденциального монолога пришлось на момент моего пробуждения, то за точность слов не ручаюсь. Однако правильное изложение мыслей гарантирую.

Она шептала о том, что знает мой домашний телефон в Минске, вот только мой адрес она пока не знает. Но она узнает! И даже скоро прибудет в Минск с тетей Клавой. Я хоть и слушал Нину Ивановну с закрытыми глазами, но с открытыми ушами. Ее заявление я расценил как угрозу: во–первых, моей семье и, во–вторых, моей уже ставшей пресловутой культурности. Правда, поступившую информацию я осмыслил уже после ее ухода, когда окончательно проснулся.

Конечно, я рассказал тете Клава о поползновениях Нины Ивановны. Крестная тут же начала читать мне нравоучение о том, что приезд в Минск несостоявшейся пассии мне не нужен. Собственно, это мне и так было понятно, ведь я к тому и вел.

Потянувшись к стулу, на котором лежала одежда, я обнаружил там новогоднюю поздравительную открытку, на которой краем глаза заметил слова «… я и тетя Клава». Тонус моего настроения как красный столбик комнатного термометра, вынесенного на крутой мороз, начал неудержимо падать, превращаясь в ртутную горошину. Сильно разозлившись, не читая сего послания и не позволив сделать того же тете Клаве, я изорвал его в мелкие клочки и аккуратно сложил на столе горкой. Окончательно проснувшись, я понял, что Нина Ивановна мне пообещала что–то очень хорошее, типа новогоднего сюрприза. Перспектива встречи с нею в Минске меня совсем не обрадовала.