Текст книги "Приключения бывшего мичмана(СИ)"

Автор книги: Алексей Ловкачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

В бомбочке мы исследовали все помещения, за исключением вентиляционной секции, которую кроме меня никто не смог найти. Выгородка состояла из пары небольших помещений, куда можно было проникнуть через два лаза. Один представлял собой низкосводчатую дверь, поэтому из–за льда туда можно было попасть только ползком на брюхе. Именно так я и оказался там впервые. Потом уровень воды в бомбоубежище поднялся, и лаз стал непроходимым даже для моего щуплого тела. Другой лаз был круглого сечения, через который можно было пробраться без посторонней помощи, используя своеобразную сноровку. Я просовывал голову вместе с руками и отталкивался вперед. Даже в зимней одежде, я свободно входил в проем, проталкивал себя вперед, руками упираясь в стену, а ногами отталкиваясь от воздуха. Во время игры в прятки, я сразу же использовал только что обнаруженное потаенное место. Меня долго искали ребята, замучились бедные, но заглянуть в мою нору почему–то так никто и не догадался. Зато я издевался над ними как хотел. Если я слышал кого–нибудь, пробегающего мимо, плюющегося и чертыхающегося, я затаивался. Когда же мои товарищи уходили в другой конец бомбочки, я криком привлекал их внимание. Однако мои поддавки были тщетными. Своей тайной я решил поделиться лишь с Юриком Пентюховым. Однажды он залез в выгородку и от моей укромной находки пришел в неописуемый восторг.

Учеба ни радости, ни удовлетворения мне не доставляла. В школе я просто отбывал учебную повинность, высиживая на уроках положенное время. Самым удивительным было то, что без уважительной причины я не прогулял ни одного урока, не считая черчения. Но на то была уважительная причина, так как это был коллективный прогул всего класса.

Сначала я сидел за одной партой с хорошисткой Олей Пашевич – прямо перед учительским столом, а потом пересел к Саше Захарову, с которым мы дружили до самого окончания школы. По сравнению со мной Саша считался сильным троечником, так как он гораздо чаще меня получал четверки. За нами сидели девчонки Лена Корзун и Таня Дрозд. Когда мы начали взрослеть, то обратили внимание на классную фигуру Тани. Не зря даже физрук школы клал на нее свой глаз, а иногда и руку для поддержки, когда она выполняла сложные упражнения на брусьях. С Леной мы однажды повздорили, и она от души треснула меня по голове учебником. Чтобы помешать ей избивать меня, я попытался отнять книжку, но промахнулся и нечаянно ухватил ее за грудь. К своей нежданной радости я ощутил выпуклость заметной величины. В размерах груди я не разбирался, но мальчишеское воображение тогда поразило другое – ее приятная и невероятная упругость. Мы на мгновение замерли. Больше оторопел, конечно, я, а Лена посмотрела на меня с удивлением и укоризной. Чтобы выучить, допустим, закон Бойля – Мариотта, мне не хватило всей школьной поры. Зато мой мозг с огромным наслаждением и удивительной быстротой усвоил первый нечаянный опыт по части женской анатомии.

Из скучного и неинтересного перечня школьных предметов мне действительно нравились астрономия, география, история. Я с неподдельным любопытством слушал про таинственные звезды, планеты, созвездия, галактики, туманности.

Я с увлечением ползал по географической или политической карте мира в поисках малопонятных и экзотических названий не только на уроках, но и на переменках. Тогда у нас была модной игра «загадывание городов», которую поощряла учитель географии. Знанию карты она уделяла серьезное внимание, поэтому каждый урок гоняла нас, предлагая найти и показать материки и континенты, горы и низменности, реки и пустыни, государства и столицы. Но мои познания в географии начали накапливаться задолго до 5‑го класса и не в школе, а в спальне 45‑й квартиры, соседской, где стены были оклеены политическими картами, более подробными тех, что вывешивали на наших уроках.

В отсутствие родителей Толика мы шалили, бросались друг в друга подушками и бесились в шуточных потасовках, затем уставали и падали на чужие кровати. Тогда мой затуманенный взор вдруг останавливался на загадочном сочетании букв «Пномпень» или касался странного названия «Куала – Лумпур». Мое еще глупое, но уже пытливое сознание отгоняло обволакивающий меня сон и задавалось вопросами: что это за удивительные и экзотические названия, откуда они взялись и где находятся? Я толком еще не знал, что такое политическая или географическая карта, но глядя на соседскую стену, начинал интуитивно это понимать. У меня возникало желание найти мой родной Минск или Москву, где жили мои бабушка и дедушка. Но с этим мне не везло. Тетя Лида почти всю свою жизнь проработала на табачной фабрике, откуда и принесла упаковочную бумагу с картами зарубежных стран. Видимо, на упаковку шли отбракованные листы с типографии. Но все равно я на стене искал знакомые на слух названия. Не обнаружив их на одной карте, перебегал взглядом на другую, третью…. Друг мой спал, а я превращался в вещь в себе, словно оказывался внутри огромного глобуса, на котором висели карты мира. Нелепый квадратный глобус, бессистемно обклеенный цветными заплатками–странами, меня манил и привлекал. Вот так я начал раздвигать географические горизонты своего виртуального мира – карты мира.

Поэтому по знанию карты я оставил позади многих одноклассников даже из числа отличников. Не было случая, чтобы мы с Сашей Захаровым, с которым я сидел за одной партой, по заданию учителя не нашли столицу какого–нибудь Ватикана или даже Бутана. Впереди нас сидел главный отличник класса Аркаша Шендерович, который, испытывая затруднение, поворачивался к нам, как будто не мы, а он был двоечником. Зато, когда меня вызывали к доске, я без труда выполнял задание, и за знание карты получал пятерки.

Самым светлым воспоминанием, касающимся моей школьной учебы, была НВП – начальная военная подготовка. С большой охотой мы с Захаровым посещали уроки и факультатив по этому предмету, оставаясь после занятий в школе. В немалой степени это объяснялось тем, что там можно было сколько хочешь возиться с оружием, пусть и учебным: автоматом Калашникова (АК), ручным пулеметом Дегтярева (РПД), самозарядным карабином Симонова (СКС). И мы не отказывали себе в этом, выучив эту технику до винтика. На уроках и соревнованиях мы с легкостью перекрывали нормативы по разборке, сборке АК и даже наощупь с завязанными глазами.

Нам нравилось стрелять из мелкашек – малокалиберных винтовок ТОЗ‑8 и ТОЗ‑12[1]1
  ТОЗ – Тульский оружейный завод.


[Закрыть]. Под руководством военрука Михаила Яковлевича мы приходили в спортзал. Здесь в узком коридоре, у порога, расстилали спортивный мат, а к противоположной стене прислоняли металлическую конструкцию с деревянным щитом, к которому кнопками крепили мишени. И могли часами ждать, чтобы лишний разок стрельнуть из мелкашки. Бывало, что какая–нибудь девчонка мазала или, как говорил Михаил Яковлевич «отрывала». Тогда в стене появлялась вывалившаяся рытвина, и, военрук морщился и нервничал, будто от зубной боли, представляя последствия и понимая, что дыру в стене заделать придется ему, а не кому–то другому.

Стреляли мы и из пневматической винтовки, правда, у нее был большой разброс. И вот, помню, появилась у нас пневматическая винтовка производства ГДР. Как она нам нравилась! Мы сравнивали ее достоинства с нашим оружием и снова изучали и стреляли, стреляли и изучали…. Этот единственный в нашей школе экземпляр переходил из рук в руки, и все нам в нем нравилось – и технические характеристики, например кучность боя, и необычный дизайн. Благодаря ему мы на школьных районных соревнованиях однажды неплохо выступили. Саша Захаров выбил невероятное количество очков, что поразило других участников. После него выступал я и, вдохновленный его достижениями, влупил еще больше очков – то–то был успех! В итоге я оказался первым победителем, а Саша – вторым. Хранится в памяти теплое чувство благодарности военруку школы и ветерану Великой Отечественной войны Михаилу Яковлевичу Килейникову. Частенько я поминал его добрым словом, когда служил мичманом и мне приходилось на полигонах стрелять из АКМ.

Историю в нашем классе вел директор школы Евгений Климентьевич Чигринов. Эх, был однажды у меня успех и тут! Вызвал он меня к доске отвечать урок, а я взял да и ответил просто блестяще! Евгений Климентьевич даже воскликнул:

– Ну-у, ты прямо Конев! Нет, ты Конёв! Ставлю тебе пять! – а потом осекся. Наверное, подумал, что ставить высшую оценку именитому двоечнику, который даже по истории перебивался с двойки на тройку, не педагогично: – Нет, поставлю четыре, ведь ты же не Конев, а Конёв!

Мне нравились фильмы про войну и тогда же я начал проявлять интерес к военной истории. Я внимательно прочитал один из параграфов домашнего задания, где рассказывалось о Великой Отечественной войне, поэтому, вдвойне радовался хорошей оценке – как заслуженной. Наверное, не таким уж и безнадежным двоечником был я.

Прекрасный человек и замечательный учитель, преданный своей профессией и увлеченный ею был у нас и по математике, геометрии и алгебре, звали ее Вера Андреевна. Она настолько любила в свой предмет, что даже мне – отчаянно не воспринимавшему математику, не знавшему не только синусы и косинусы, но даже таблицу умножения, – пыталась привить если не знания, то хотя бы терпимое отношение к ним. Помнится ее рассказ о посещении какого–то научного городка. Ну что там можно было увидеть? Но Вера Андреевна почувствовала дух науки! И он ее покорил. Тамошние обитатели были ничуть не меньшими фанатами математических наук, чем она, оставшаяся после этого посещения под очень сильным впечатлением. Особенно ее покорил короткий разговор с одним из встречных, у которого она спросила, как пройти на нужную ей кафедру, – тот ее так красиво послал и настолько точно описал траекторию, что она рассказывала об этом все еще с прежним восторгом:

– Пройдете по прямой линии около 50-ти метров, дойдете до пересечения биссектрис скверика, в этой точке повернете налево и через 30 метров войдете в корпус. Двигаясь в этой условной системе ординат, по синусоиде одолеете лестничные марши до третьего этажа. Дальше повернете направо и по диагонали пересечете вестибюль, а в конце этого отрезка обнаружите искомую величину.

В десятом классе на уроке химии меня как–то вызвали к доске. Насколько я любил начальную военную подготовку, настолько же ненавидел химию. Ну не грели мою душу ее сложные и развесистые, как оленьи рога, формулы! По этой причине такого добра, как двойка в классном журнале, жирно выведенная напротив моей фамилии, было хоть завались. Я не знал, что делать у доски, так как Наталье Михайловне сказать мне было нечего и отнюдь не по принципиальным или деловым соображениям – просто ей и до меня было все известно, что касалось химии. Но выбирать не приходилось.

До окончания урока оставались считанные минуты с секундами, и тут я подумал, что неплохо бы затянуть свой ответ до спасительного звонка на перемену. Мой сосед по парте Саша Захаров очень гордился своими наручными часами, подаренными ему родители, на уроках он использовал их в качестве хронометра. Вот и тут незаметно для учителя начал показывать мне на пальцах оставшиеся мгновения.

С поникшей головой и тоскливым взглядом, очень медленно передвигая ногами, я поплелся к чистой доске. Это был нехороший факт, так как он лишал меня серьезного козыря, которым при умелом пользовании можно было затянуть время на пол–урока. Коричневая доска метра два шириной висела за кафедрой преподавателя, водруженной на авансцене. При всеобщей относительности вещей это казалось высоким местом, словно меня вызвали на гору Тайгет, чтобы сбросить в пропасть аки маленького ущербного спартанца. В общем, шел я отвечать урок с низко опущенной головой и думал: как же затянуть свою агонию. Тусклыми, угасшими глазами я сканировал пространство впереди себя не дальше метра, ища спасения. И тут обратил внимание на водопроводную трубу, идущую к раковинам… Чтобы оттянуть хоть на десяток секунд час расплаты за отсутствие знаний по химии, я неловко споткнулся. Убыстрив таким образом продвижение вперед, я хотел бы лбом пробить учительскую кафедру, да и застрять там, если не навеки, то хотя бы до переменки. Но не долетел. Одна радость – одноклассники поржали с откровенным удовольствием. Да, с четверть минуты я своим трюком отвевал, пока одергивал якобы примятый пиджак и раскланивался направо и налево. Однако находчивые происки меня не спасли, и я по обыкновению получил заслуженную оценку. Безусловно, учитель прекрасно знала мои способности и четко рассчитала время, чтобы со мной расправиться.

У меня не было отца, и никто не занимался со мной ни физкультурой ни спортом, никто не прививал любовь к ним. Естественно, я рос хилым и слабым мальчиком, не имел развитой мускулатуры. Любая задиристая девчонка запросто могла обидеть меня. С некоторых пор я стал подозревать, что без спорта не обойтись. И вот в шестом классе Петя Калинин, мой друг детства, привел меня в секцию вольной борьбы, где и сам тренировался, к тренеру Кулешу. Я добросовестно занимался целый год, а потом настали каникулы и я из–за этого, а больше по своей лености бросил тренировки. Но тогда я еще не знал, что спорт проник в меня и пустил полезные ростки, только спустя время почувствовал, что мне его не хватает, что хочется опять ходить в спортзал. После следующих каникул я вдруг надумал заниматься более крутой и популярной борьбой, и записался в секцию самбо. Туда наблюдался такой наплыв мальчишек, желающих заниматься, что тренеры при отборе пошли на проведение конкурса, что–то вроде приемного смотра, который я, к своему удивлению, сдал с легкостью. Тогда–то я осознал, что если бы Петр не затащил меня на вольную борьбу и если бы я целый год не занимался ею, то вряд ли бы сдал этот спортивный экзамен. Но с самбо мне очень не повезло, потому что расписание тренировок совпало с занятиями в школе. Об этом я очень сожалел, но сделать ничего не мог, в такой ситуации оказался не я один, но и ровесники из моего двора.

Им тоже хотелось заниматься спортом, они искали выход из ситуации, и их стараниями я снова записался в секцию вольной борьбы. На этот раз к тренеру Ефиму Давыдовичу Кузнецу из спортивного общества «Буревестник», молодому и энергичному – ему было около тридцати лет. Среднего роста, коренастого телосложения, круглолицый, с поломанными ушами, он имел ноги как у кавалериста и был очень похож на борца. К детям относился с добротой и участливостью, насколько позволяли обстоятельства. Словом, как человек и как тренер он мне нравился.

Студенческое добровольное спортивное общество (СДСО) «Буревестник» в спортивном и физкультурном движении объединяло высшие учебные заведения страны. Мы с разными мальчишками, в том числе и из нашего двора, тренировались в Минском государственном педагогическом институте имени Максима Горького (ныне – Белорусский государственный педагогический университет им. Максима Танка). Потом нашу секцию перевели в Белорусский технологический институт им. С. М. Кирова (БТИ, теперь – Белорусский государственный технологический университет) на улице Свердлова. Спортивные сборы по вольной борьбе среди юношей обычно проводились в Белорусском политехническом институте (БПИ, теперь – Белорусский национальный технический университет) и в Республиканском доме физической культуры (РДФК). Кроме Ефима Давыдовича мы знали и других тренеров. Например, Олега Александровича, которого за глаза ребята называли Алёпой, что был ровесником нашего тренера. От самого старого и опытного тренера, с мнением которого считались все остальные, в памяти сохранилось отчество – Марьянович. Припоминается и самый молодой тренер, тренировавший группу подростков в институте народного хозяйства.

На соревнованиях среди юношей я боролся в самых ходовых весовых категориях до 60, а среди взрослых – до 62 килограммов. Там всегда существовала такая толчея, что пробиться в финал было непросто. Чтобы протолкнуться хотя бы в полуфинал, потеть приходилось по–настоящему, не то что некоторым мухачам и тяжам. Даже в нашей секции был мухач Леня, мой ровесник, весивший всего около 40 кг. Обычно на соревнования он приходил два раза: сначала чтобы встать на весы, а потом чтобы подняться на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Соревнования он покидал с почетной грамотой, не оставив на ковре ни капли пота. Другой, тоже по имени Леня, был на два года моложе меня, но и тяжелее на несколько килограммов. Он был и покрепче и, что важней, талантливей. Сначала борьбой он занимался всерьез, и у него все получалось очень даже неплохо. Потом с ним или с его отношением к спорту что–то произошло, и он стал работать без желания, с ленцой. Примерно через год, работая с ним в паре на отработке приемов или в схватках, я стал замечать, что Леня отдается вполсилы. Бывали моменты, когда его обуревала злость, но надолго его не хватало.

Судя по одному, как мне тогда казалось, незначительному поступку, я со временем понял, что дело не только в отношении к спорту. Как–то мы возвращались с тренировки домой в переполненном троллейбусе. По ходу движения нас трясло и мотало из стороны в сторону, особенно, когда водитель резко набирал скорость или тормозил. После очередного резкого торможения наши тела по инерции подались вперед, точнее, Леня стал на меня наваливаться. Я же держался уверенно, поэтому инерции движения поддаваться не стал, вот тут мой единоборец мне по–хорошему и посоветовал:

– Леша, ты не напрягайся, а следуй инерции движения.

Мне такая позиция не понравилась, и я ответил:

– А зачем прогибаться?

Мне с грамотами не везло, за любую из них приходилось потеть реально, поэтому по вольной борьбе я их заработал лишь две за третье место. Одна мне была вручена на областном совете СДСО «Буревестник» в Минске, а вторая – на всесоюзном турнире памяти Героя Советского Союза А. П. Корякова в городе Калуш, на западной Украине. Тогда моя последняя схватка в финале вызвала острый интерес у зрителей. За два периода я растерял около 20 баллов, а в третьем после нагоняя от тренеров, рубился как черт и преимущество противника из Одессы свел к минимуму. Мои товарищи, наблюдавшие поединок, рассказывали, что все зрители столпились у нашего ковра, где мой соперник в последнем периоде откровенно от меня бегал. Но схватку я проиграл, а Ефим Давыдович потом на вокзале, пока мы ждали поезд, сетовал:

– Если бы ты эту схватку выиграл, то кроме второго места домой увез бы еще и личный кубок – за мужество и волю к победе.

Где я действительно отрывался, так это в пионерском лагере «Энергетик» во время летних каникул. Чтобы со станции «Зеленое» туда попасть, надо было потратить около десяти минут ходьбы. Деревянные домики лагеря уютно прятались под покровом высоких сосен. Здесь медсестрой работала мама Пети Калинина, а моя мама была прачкой. После окончания пятого класса я ночевал не как все в отряде, а в мамином вагончике рядом с прачечной и душем. Как–то ночью я долго не мог заснуть – в душе лилась вода и не давала покоя. Я встал с постели, чтобы закрутить кран. В раздевалке я ничьей одежды не увидел, поэтому смело вошел в душевую и остолбенел! Под струйками воды, рассеянными дуршлагом душа, в классической позе с классной фигурой стояла старшая пионервожатая лагеря. Поднятыми к чуть склоненной голове, согнутыми в локтях руками она мыла волосы.

Встреча пионера с пионервожатой оказалась настолько неожиданной, что мы друг на друга вытаращили глаза. Обнаженная вожатая была весьма привлекательной, будто сошла с картинки любовного романа или эротического журнала, и даже соблазнительной. Стройное тело окутывала сияющая дисперсная вода, которая при слабом освещении казалась исходящей из него, что создавало неповторимую ауру возбуждающей и недоступной эротики. Признаюсь, мальчишеское сердце от резкого выброса адреналина выстрелило до небес и зависло где–то под ночной луной. Короче, у меня сперло дыхание, и я молча уставился на открывшиеся прелести. Молодая женщина на мое появление отреагировала спокойнее, даже не пыталась прикрыться или отвернуться, и это меня поразило больше всего. Когда же у нее прошел первый столбняк, она, продолжая держать свои руки на голове и, нагло не прикрываясь, спросила:

– Тебе чего?

Ее голос меня пробудил и одновременно будто ужалил. Я подпрыгнул и через пересохшее горло виновато протолкнул:

– Ой! – а потом в свое оправдание попытался объяснить: – Тут вода лилась…

Не договорив, я стремглав бросился прочь и нырнул бесшумно в постель, чтобы не разбудить маму. Я испугался возможных разборок из–за того, что увидел. Но, слава Богу, ничего не последовало.

Это произошло в начале смены, поэтому я почти целый месяц втихомолку со стороны наблюдал за главной пионервожатой. Мое воображение невольно ее раздевало и представляло в том виде, в каком я увидел ее в душе. Как же лишний раз не полюбоваться стройным женским телом? При встрече молодая женщина меня не стеснялась, я ее почти тоже, если не считать моих застенчиво опускаемых при этом глаз. Последним штрихом к короткой новелле о пионерской эротике была торжественная линейка лагеря в конце смены. Тогда старшая пионервожатая при всех вручила мне детскую книжку о жизни великого русского ученого М. В. Ломоносова. Весь пунцовый и смущенный, я боялся посмотреть в ее глаза. Зато я понял, что книга – это лучший подарок, особенно за хорошее поведение пионера в присутствии обнаженной пионервожатой. Когда я в руки брал книгу, то читал ее с особым чувством. Державшийся в голове прекрасный образ молодой женщины каждый раз дополнялся новыми подробностями.

Пионерский лагерь «Энергетик» находился в лесу, где была лишь одна поляна, на которой проводились линейки. Там же было футбольное поле, на котором мы с Петром Калининым как–то занялись разучиванием приемов борьбы. Мой друг с детства увлечен единоборствами: вольной борьбой, самбо, дзюдо, джиу–джитсу, в конце концов, он посвятил свою жизнь каратэ–до. Так вот разучиванием приемов мы занимались на полянке не один день, прячась в дальнем углу, у забора. Чтобы у нас получалось, мы друг другу поддавались, поэтому со стороны получилось живописное зрелище, смахивающее на натуральную драку. Как–то в самый разгар тренировки к нам прибежали ребята, чтобы посмотреть, как мы друг другу чистим чайники. Они в это поверили, а мы только смеялись.

Здесь же за забором, через насыпь с дорогой, вьется узенькая речушка без названия, которая впадает в Вилейско – Минскую водную систему. Перед пионерлагерем эта водяная ниточка разливалась, превращаясь в естественную купальню для детворы. Относительно широкое русло, глубина по пояс взрослому человеку – для воспитателей и для нас было то, что надо – ни утонуть, ни далеко уплыть практически невозможно. Чтобы удобно сходить к воде, были устроены широкие деревянные ступеньки. Отсюда мальчишки нашего отряда прыгали в воду, долетая чуть ли не до середины купальни. Я тоже прыгал, но не с последней, а с девятой ступеньки. Сначала на это никто не обращал внимания, но потом народ с этим мириться не стал. У меня был безотчетный страх, который мешал сделать шаг выше. Бывает так, что на асфальте видна граница дождика, который там прошел, а здесь – нет. Вот и со мной была такая же ситуация – видимая граница страха. Ребята поставили мне ультиматум: если я не прыгну с десятой ступеньки, то они меня схватят за руки–ноги и швырнут в речку. Они оказались добрыми, дав мне по одной попытке на ступеньку. Даже в спорте дают не более трех подходов к снаряду, а тут целых десять попыток.

Девять раз я разбегался и у края резко тормозил. Толпа наблюдателей, похожая на стаю стервятников, окружила меня и ждала, когда же я, как последний патрон, израсходую десятую попытку. Им очень не терпелось проявить свою «гуманность». И вот стою я на верхней ступеньке наедине с последней попыткой. Потом разбегаюсь, быстро–быстро перебирая ногами по земле, но у края лестницы опять как вкопанный замираю. С наивной надеждой во взгляде оборачиваюсь к милым и дорогим своим товарищам. Их лица за смену стали для меня родными и близкими… И вдруг эти «дорогие и близкие» превратились в перекошенные гримасы неподдельной радости и неописуемого восторга. С диким улюлюканьем и кошмарными воплями они бросились ко мне, чтобы швырнуть в речку. Когда же я увидел такое добросердечие, то оттолкнувшись от десятой ступеньки, головой вниз плюхнулся в воду. С тех пор я так и прыгал, а другие – с разбега, чтобы не зацепить ногами нижних ступенек.

В пионерлагере мы ходили и в походы, а когда в очередной раз собирались на Минское море, то обеспокоенная Петина мама меня инструктировала:

– Леша, смотри за Петей. Следи, чтобы он не лез в холодную воду, далеко не заплывал, чтобы кушал все, что будут давать, и вообще, смотри за ним, чтобы он вел себя прилично и не хулиганил…

Тогда я почувствовал, как расту в собственных глазах и, вроде, даже становлюсь старше Пети не на 19 дней, а на 19 лет. Такие чудеса совершает с людьми возложенная на них ответственность.

После окончания восьмого класса в нашем отряде образовалась троица друзей, как в популярном фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»: Бывалый – толстый Сережка Голубев, Балбес – в меру упитанный Петька Калинин, ну а роль Труса, как самому хилому и худому, досталась мне. Мы веселились и дурачились, подражая известным киногероям. Как–то в одну из ночей местные дачники организовали праздник Купалы в паре километров от нашего лагеря, на Лысой горе. Достоверных данных о возникновении культа лысых гор, как бы, нет, но по народным легендам ведьмы на свои шабаши слетаются именно туда. А тут еще по большому секрету шепнули, что начало слета назначено на полночь и участники должны быть голыми. У нас тут же взыграли фантазии, и наша троица приняла решение обязательно туда явиться, не для участия, а хоть одним глазком посмотреть.

Мы дождались, пока после отбоя все угомонились, в том числе пионервожатые, и с большими предосторожностями покинули свои уютные постельки. На цыпочках прокрались мимо закутка воспитателя, молодого крепкого мужика, который, попадись ему на глаза, одним движением пресек бы все наши похождения.

С другой стороны, мы побаивались, что это может быть замануха и нас там возьмут и оттырят. Поэтому, идя к Лысой горе, мы немного трусили, и Бывалый, часто отлучаясь за кусты, приговаривал:

– Лучше щас посцать, чтоб потом не пересцать!

Поднялись на гору. Смотрим: на поляне молодежь, как положено, все одеты, жгут костер, общаются и ничего особенного не происходит. Тут даже голых женщин не видно и, что самое обидное, – нас не ждут. Мы пришли хоть и с опозданием, но было видно, что ничего сколько–нибудь интересного не пропустили. Некоторое время потолкавшись, мы пошли обратно, но в лагерь возвращаться не хотелось, и мы присели к небольшому костру у речки. С поля раздавались непонятные женские стоны под неясное мужское бормотание. Молодой парень, смотрящий за костром, прокомментировал:

– А-а, это наши развлекаются.

После окончания девятого класса я отдыхал в том же «Энергетике», только теперь он из старых домиков, что стояли под соснами, переехал в чистое поле – в отстроенные рядом двухэтажные корпуса. На новом месте и дышится и отдыхается иначе. Проснулся я как–то и после утренних моционов пошел к другу Пете в медпункт, который размещался в отдельном домике. Начало дня ничего не предвещало, а потому было заурядным и обычным. Хотя сигналы начали поступать сразу, как только я встал с постели, но на них я не обратил внимания. Сначала в палате мальчишки, а потом в коридоре и на улице девчонки приставали ко мне с идиотским вопросом:

– Что это у тебя на шее?

Я разок посмотрел на себя в зеркало, но ничего грязного или подозрительного не увидел, и на дурацкий вопрос перестал обращать внимания. Позже я вспомнил, что те, кто ко мне обращался, посматривал на меня как–то уж больно странно: кто с хитрецой, кто с недоумением, кто с ехидством, а кто и с откровенным любопытством. Только я всего этого по–детски не замечал, пока не явился в медпункт к другу Пете, где кроме него и его мамы были сестра и приходящие–уходящие пациенты. У кого–то из них болел живот, кому–то надо было йодом обработать ссадину, а третьи–десятые приходили узнать, что происходило с их весом. Здесь первой на меня обратила внимание тетя Света:

– Ой, Алеша! А что это у тебя на шее? – с материнским беспокойством спросила она, всматриваясь ниже моего подбородка.

– Где? – подошел я к зеркалу и опять ничего не увидел.

Тут уж не удержалась пионервожатая Наташа, старшая Петина сестра:

– Слу–ушай, Алексей, так у тебя же на шее засос!

От неожиданного навета я вспыхнул и, повернувшись к зеркалу, стал пристально себя разглядывать и снова ничего не увидел. Тогда Наташа подсказала:

– Ты голову подними повыше – поцелуйчик не на шее, а на подбородке.

Задрав голову и до невозможности скосив взгляд, я увидел то, чем меня с самого утра третировали ребята из отряда. На мой взгляд, это было самое обыкновенное покраснение, слегка овальной формы. Если бы мне не подсказали, что это такое, то сам бы я никогда не догадался. Ведь кроме мамы меня никто не целовал по незрелости моих лет. Не зная, как распорядиться такой «наградой», я растерялся, а тетя Света, Петина мама, будто сама только что прозрела от сказанного дочерью, сначала опешила, а потом пробормотала:

– Господи Иисусе! Да что же это вы такое говорите…

Петька, как положено, с шутками и прибаутками, поздравлял меня с «боевой наградой», а его сестра во весь объем своих легких хохотала. Дети–пациенты, замерев на месте, с затаенным интересом смотрели на меня. Девочки же, включив воображение, пытались обнаружить на мне и другие признаки героя–любовника. Весь день мне не давали проходу, все хотели увидеть таинственный знак любви на непорочном комсомольском теле. Получается, что пока я спал бесчувственным сном младенца, кто–то набрался наглости и поцеловал меня в шею. При всем желании, в том числе под пыткой, я ничего не смог объяснить даже задушевному другу Петьке. Этот таинственный поцелуй так и остался неразгаданным. Потом кто–то высказал предположение, что меня поцеловал кто–то из мальчишек, ради шутки. Но только вряд ли бы он лишил себя удовольствия признаться в своей шалости, чтобы посмеяться над жертвой розыгрыша.

После девятого класса в этом же пионерском лагере мне понравилась одна очень хорошенькая девочка по имени Таня. Описываю: фигурка худенькая и стройная, ножки длинные, личико милое и симпатичное, поведение скромное и характер добрый. Но самыми потрясающе красивыми у нее были волосы – волнистые и необычного пепельного цвета, таких я больше ни у кого не видел. Я чувствовал, что тоже нравлюсь Тане. У мужиков, даже малолетних, бывает, когда одна девушка у него как бы уже в кармане, но на горизонте вдруг замаячит другая, которая кажется более непостижимой и эффектной. Тогда возникает чувство пресыщения и самодовольства, неоправданное ощущение себя маленьким божеством.