Текст книги "Призрачно все..."

Автор книги: Алексей Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Эффект присутствия

Наверное, каждая юная пара, мечтающая о долгой и красивой любви, должна вначале пройти какое-то испытание, проверку чувств. И если любовь окажется сильнее дрязг, измен и клеветы, если она сумеет выстоять, то можно быть спокойным за ее будущее. Пусть этот вариант достаточно жесток, но именно тогда в России будут крепкие семьи, и значительно уменьшится количество бездомных детей и детских домов.

Так рассуждал Егор Кедрач, сидя за столиком ресторана «Камские огни» напротив Кристины и Вениамина. Молодые не могли отвести блестевших глаз друг от друга.

В больнице с Вениамином произошло чудо: он излечился от диабета. Лечащие врачи схватились за голову, когда вынуждены были снижать дозу инсулина до минимума, а потом совсем его отменить, поскольку уровень сахара в крови оставался стабильным.

Сенсационный случай тотчас попал в медицинскую периодику, лечащий врач сел за диссертацию, а сам Поплевко буквально летал на крыльях, так как Кристина сообщила ему, что простила его и больше не сердится.

Видя, как молодежь любуется друг другом, Егор чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он был счастлив, что его ученик Поплевко выздоровел, что у него благополучно решился личный вопрос. Он, собственно, с этой целью и пригласил ребят в свой любимый ресторан, чтобы отметить радостное событие. Но теперь ощущал себя лишним и искал повод, чтобы исчезнуть. Поэтому, заметив появившуюся «на горизонте» знакомую физиономию, тотчас зашевелился:

– Вот что, голубки, я покину вас, – улыбнувшись одними глазами, он вышел из-за стола. – А вы поворкуйте пока в свое удовольствие.

Одноклассника в компании симпатичного молодого человека он застал как раз в тот момент, когда они усаживались за столик у самой эстрады. Надо отметить, что ему никто не обрадовался: ни Ворзонин, ни его собеседник. По лицу психотерапевта поползла не знакомая театралу гримаса, и тот не постеснялся «подкрепить» ее словесно:

– Привет, писака… Извини, у нас приватная беседа.

– Да, Кедр, мы, конечно, рады тебя видеть, но… – неожиданно похлопал театрала по плечу совершенно молодой незнакомец. – Мы с тобой потом поделимся новостями непременно. А сейчас, извини, вопросы просто архиважные.

– Мы разве знакомы? – отдернул Кедрач руку. – Я в первый раз тебя… вас вижу. Вы, собственно, кто такой?

– А я тебя в пятьсот первый, – мгновенно отреагировал молодой, в интонации которого промелькнули знакомые Кедрачу нотки. – Но все подробности в деталях потом, потом… Сейчас, извини, не до тебя. У нас крайне мало времени.

Едва возмущенный Кедрач «отчалил», за столом воцарилось недолгое молчание. Изместьев разглядывал свои ухоженные руки, чувствуя в теле странную легкость и прыгучесть. Ему хотелось вскочить на столик и громко захохотать на весь ресторан. Казалось, падение самолета странным образом изменило не только его внешность, но и темперамент.

Первым нарушил молчание мужчина с внешностью Павла Ворзонина. То и дело дергая себя за усы, он объявил:

– Вот что, Аркадий Ильич… Советую распрощаться с прежним именем раз и навсегда. Метаморфозу, произошедшую с тобой, затеял я. Конкретно – ведущий эрмикт-коатер Института Времени, научный руководитель проекта «Маркиз» Карл Клойтцер. Настало время назвать вещи своими именами. Час пробил.

– Погодите, что-то припоминаю… – наморщил Изместьев молодой лоб. – Кажется, появление на свет гения, рожденного проституткой. Или что-то в этом роде. Все, как в тумане, словно с большого бодуна. Но кое-что уже проступает!

– Проститутка, кстати, должна родить не гения, а его отца. По вине человека, в облике которого я сейчас сижу рядом с тобою, реализация проекта едва не провалилась. Между тем моим визитом и сегодняшним днем в будущем «промелькнуло» почти 25 лет. Сам понимаешь, я стал значительно старше, и обладаю совершенно другой информацией. В облике этого Самоделкина мне будет проще подготовить его клинику к выполнению проекта. К тому же его методика нейро-лингвистического программирования, когда пациент находится в эрмикт-сфере… дает фантастические результаты. Наши ученые были вынуждены это признать. Методики случайно наложились одна на другую… Получилось нечто запредельное. Для обычной человеческой психики, я имею в виду.

– А при чем тут я?! – с недоумением и, как показалось Клойтцеру, с обидой воскликнул «гость из Москвы». – Кстати, я могу узнать, где пробыл все это время?

– Что ж, – устало усмехнулся «психотерапевт». – Ты заслужил это право – знать правду. Я догадывался, что с «багажом знаний» этот Самоделкин тебя обратно, в 2008-й, не пустит. Но после авиакатастрофы, когда матрицы перезагрузились, память должна восстановиться. Хотя и не сразу. Как ты, наверное, помнишь, вначале эти проекты никак не пересекались. Благополучно существуя порознь.

– Какие проекты? – недоуменно икнул «москвич».

– Я имею в виду наш «Маркиз» и коварный замысел Ворзонина имплантировать тебе в мозг реальность 1984 года. Им двигало, насколько я разобрался, два жгучих желания. Первое – чисто научное, амбициозное. Ты лежал в клинике под электродами и камерами, все твои показатели тщательно регистрировались, и прежде всего – энцефалограмма. Сам факт свершившегося, который ты бы впоследствии подтвердил, – сделал бы его гением на века. И второе – субъективное, понятное, человеческое, – дискредитировать в твоих глазах Жанну Аленевскую.

Услышав знакомое имя, уцелевший в катастрофе косметолог встрепенулся:

– Зачем это ему?

– Насколько я разобрался в ситуации, он давно и безнадежно влюблен в Ольгу, твою супругу. И первоначально им руководило огромное желание угодить ей. Очень благородный порыв, признаюсь. Твое увлечение Жанет ни для кого секретом не было. Как спровоцировать твое разочарование в ней? Вернее, в ее прошлом? Правильно: вложить тебе в подкорку преступление, характеризующее ее резко с отрицательной стороны. Но желаемого результата он так и не добился, несмотря на все ухищрения.

– Сволочь! – попытался изобразить злобу на чужом лице Изместьев. – Его уничтожить мало! Одноклассник, называется.

– Положа руку на сердце, признаемся, что он в данном желании не большая сволочь, чем… ты. Вспомни, на что ты подписался, прыгая якобы вниз головой? Ты фактически приговорил семью… свою, заметь, не чужую! Савелия ты этим поступком фактически стер из действительности. Нет, как раз в данном желании я Ворзонина понимаю. Он руководствовался высшими соображениями.

Клойтцер замолчал, видя направляющегося к ним официанта. Листая предложенное меню, он не переставал теребить усы.

– Не знаю, как ты, Аркадий Ильич, – бросил он короткий взгляд на притихшего «коллегу», – а лично я здорово проголодался. Что закажем?

– На что хватит денег, – Изместьев пошевелил чужими бровями.

– Ну и скряги же эти москвичи, – подмигнул безучастно застывшему официанту «психотерапевт». – Будьте добры, солянку по-испански, тушеное мясное ассорти, картофель не забудьте нафаршировать зеленым луком и… бутылку шампанского, пожалуйста.

Когда официант с поклоном удалился, заказчик продолжил:

– Проекты бы не пересеклись, если бы не твое горячее желание навсегда «улететь» в прошлое, если бы не творческий кризис Кедрача, если бы не диабет, который мы в будущем недооценили… Видишь, сколько «если бы»! Именно благодаря этим «если бы»… Именно!

– О каком еще «кризисе Кедрача» вы заикнулись? – замотал чужой головой Изместьев. – При чем здесь Егорка?

– Театрал с самого начала был в проекте. Все, что с тобой бы случилось в прошлом, должен был придумать Кедрач. Сценарий «имплантации» писал он. Но ничего вразумительного придумать не мог, как ни старался. Но об этом мы узнали слишком поздно. Непростительно поздно!

– Ничего не понимаю. Нельзя ли поподробней?

– Можно, только надо все по порядку, – проглотил слюну Клойтцер. – Не торопи меня! Итак, я улетел из вашего времени в полной уверенности, что ты прыгнешь, эрмикт-бластеры тебя переместят куда надо… Только прыжка в реальности так и не состоялось. Хотя и не по твоей вине. Ворзонин тебя перехватил. С помощью своей подруги Люси он подкараулил момент, «выключил» тебя и поместил под электроды.

– Минуточку! С помощью Люси? – Изместьев схватил собеседника за рукав. – Как это – перехватил? Я отлично помню, как вышел на балкон, как прыгнул…

– Ты прыгнул виртуально, – психотерапевт прикрыл на секунду глаза. – Прыжок в подробностях был вмонтирован тебе в подсознание. Заслуга Ворзонина в том, что тобой все воспринималось как продолжение «одно – другого». Жизнь не остановилась, не споткнулась.

Не сказав ни слова, Изместьев уронил чужую голову на чужие руки. Клойтцер—Ворзонин с улыбкой похлопал его по плечу и продолжил:

– Прыгни ты в реальности, что бы досталось этому Самоделкину? Или промедли он пару дней… Но – не будем опережать события. Итак, сразу после моего возвращения в будущее он тебя перехватил. Вынул из реальности, как предохранитель из схемы. Ты в клинике благополучно уснул, не без его помощи. Тотчас началась имплантация.

– Вот гад! Кто ему разрешил? Кто позволил?!

– Для тебя все происходило реально. И однократно, подчеркиваю! Мы ничего не знали о замыслах Ворзонина, а он – не знал о наших. К тому же, вернувшись к себе в 2049-й год, я был практически арестован и отстранен от проекта, так как ничего не получилось: проститутка сделала аборт по наущению психотерапевта. Гений не родился! Слава богу, я успел ввести в память эрмикт-бластеров дату твоего отлета – то есть «on», а финиш – «off» – не успел.

– Если я все понял правильно, – «косметолог Фаревский» начал усиленно мозолить виски указательными пальцами. – Я с одинаковым успехом мог улететь как в эпоху Ренессанса, так и Возрождения. Мог умереть от сифилиса, туберкулеза или проказы? Вы меня выкинули на фиг!

– Откуда нам было знать точные даты клинических смертей в средние века?! Разве тогда были успешные реанимации? Что за глупости иногда приходится слышать из уст докторов со стажем! В память бластера введены относительно близкие даты. Введя дату «on», я был уверен, что бластер «привяжет» тебя все равно к какому-нибудь телу с удачной последующей реанимацией. Это – дело автоматики, он не выбросит тебя просто так в эрмикт-пространство. Я должен был тебя спасти, иначе бы ты просто разбился! Клиническую смерть Акулины Доскиной компьютер бластера выбрал автоматически!

– Спасибо, Карл Клойтцерович! – «Фаревский» встал и картинно поклонился чуть не до паркетного пола. – Я в вечном долгу перед вами и господином Ворзониным.

– К чему сия помпезность? В том, что Ворзонин нам напакостил, – не обращая никакого внимания на поклон, продолжил пришелец, – и ты виноват. Именно ты «пристегнул» психотерапевта к проекту. Ему, по сути, наплевать на будущее, ему важнее собственные успехи в настоящем. Без него проститутка не сделала бы аборт.

– Но и у нас без Павла ничего бы не получилось! – вставил Фаревский—Изместьев, присаживаясь обратно на стул.

– И так ничего не получилось, – отмахнулся от него Клойтцер. – Проститутка с Ворзониным обманули всех! Накололи! Обвели вокруг пальца. Как котят! Ты думаешь, он с ней психотерапевтически поработал? Он ей шепнул: убеди этих идиотов, что решила рожать, я тебе за это бабки отстегну, когда эти идиоты исчезнут, я тебе помогу сделать аборт. И помог, кстати! А это было дело всей моей жизни! Я готовился очень серьезно. Но смог вернуться к проекту лишь через двадцать пять лет. И то – вынужденно.

– Почему вынужденно? – нервно переспросил москвич – косметолог. – Почему не добровольно?

– Потому что начался планетарный коллапс. Человечество могло погибнуть из-за наших … легкомысленных авантюр… Из-за этой … идиотской цепочки недоразумений!

В этот момент официант принес заказ и принялся расставлять блюда на столике. Разведя руками, Изместьев заметил:

– Не думал, что в будущем станет традицией обжорство.

– Жизнь, кстати, в наше время, если коллапс пока не принимать во внимание, – не без гордости констатировал Клойтцер, – вообще приобрела иное качество. Ее ценность повысилась. Благодаря эрмикции продолжительность жизни у нас перестала быть актуальностью. Многие просто устают жить, а самых выдающихся просят пожить еще…

– Просят?! – замотал головой, словно пытаясь сбросить сонливость, «косметолог». – Или мне послышалось? А сколько вы живете?

– Пока не надоест, – бесхитростно ответил собеседник. – Теория относительности в том виде, в котором ее вам оставил Эйнштейн, нас уже не удовлетворяла. Она выведена исключительно для материальной составляющей. Эрмикт-перемещения имеют крайние точки – «on» и «off», которые безотносительны друг к другу. Они моделируются на компьютере. Но я отвлекся. Короче, когда я был восстановлен в должности руководителя проекта, все данные о тебе были утеряны. Напрочь! 25 лет я о тебе не вспоминал, усекаешь? А тут – забушевал коллапс, планетарная катастрофа набирала обороты. Почти все компьютеры планеты зависли… Я лишь помнил год, в который твой эрмикт должен был переместиться – 1984-й. Вернее, в новогоднюю ночь…

– Интересно, а что в это время происходило со мной? – заерзал Изместьев в костюме Фаревского. – Я улетел или нет? Кто руководил полетом?

– Сейчас я могу восстановить картину… Скажи, ты знал, что здание, с которого прыгал … вернее, должен был прыгнуть, примыкает почти вплотную к клинике Ворзонина? Почему нам не пришло в голову тогда столь очевидное?!

– Даже если это так, что меняет? – встрепенулся Фаревский.

– Как это что?! Все!!! Они фасадами на разных улицах, а задами – примыкают друг к другу. Это означает лишь одно: бластер мог вполне зацепить эрмикт как в районе клиники, так и в районе 16-этажки. Поэтому не важно, был ты под электродами в клинике или реально сорвался с шестнадцатого этажа вниз головой. Не важно, улавливаешь?! Твой эрмикт все равно, в любом случае у-ле-тел!

– Это мне в голову не приходило, – косметолог сперва почесал затылок, потом вдруг подскочил на стуле: – Но под электродами у Ворзонина я был живым, и мой эрмикт находился внутритела.

– Кто сейчас это проверит? Чуть глубже наркоз, чуть больше дозировка, – и клиническая смерть не за горами. Зачем я объясняю элементарные вещи тебе, врачу «скорой»? – Клойтцер начал было повышать голос, но, видя, что собеседник с ним соглашается, спокойно продолжил: – Наши технологии к 2074 году значительно продвинулись. Применительно к вашему времени сообщу, что для эрмикции теперь не требуется клиническая смерть. Мы можем «извлечь» эрмикт и во время глубокого сна. Благодаря открытиям наших ученых, появилась возможность предотвращать некоторые из смертей. Если «вклиниться в процесс» накануне.

– Почему бы не предотвратить все смерти? Это в вашей власти!

– Это полный абсурд, – опустив глаза, невозмутимо констатировал Клойтцер. – Если люди перестанут умирать в вашем времени, население планеты очень скоро превысит ее возможности, и так, заметь, находящиеся на пределе. Человечество себя не прокормит. К тому же увеличение средней продолжительности жизни даже на пять лет приведет к финансовому кризису, неконтролируемой инфляции, социальным эксцессам и так далее. Вы со всем этим и так справиться не можете. Извините, но вы не готовы к этому, Аркадий Ильич. Мы предотвращаем некоторые из смертей. Если гибнет, скажем, значимая для будущего фигура, или потенциально значимая…

– Что значит, потенциально значимая?

– Если сама по себе она никакой ценности не представляет, а ее сын или дочь, еще не зачатые, смогут продвинуть науку…

– Например, та самая проститутка? – догадался Изместьев.

– Точно. Есть еще потенциально критические фигуры. Например, ваш случай. Он грозил планетарным коллапсом. Уже начавшимся и устроенным, кстати, не без нашей помощи, чего уж там скрывать! Хотя главный виновник однозначно – Ворзонин. Но – обо всем по порядку. Цепная планетарная реакция распространялась, словно круги по воде. Три витка спирали времени начали терять кривизну… Исчезли ключевые политические фигуры, целые страны были стерты с лица земли, начались взрывы газо-проводов, прогремело несколько ядерных. Началось таяние льдов, наводнения, землетрясения и ураганы. Возникла угроза смещения земной орбиты.

– Апокалипсис? – округлил глаза Изместьев. – С ума сойти можно. Конец света!

– Кстати, некоторые верующие так и решили, – согласился «психотерапевт», не без удовольствия принюхиваясь к принесенному мясу. – Я имею в виду апокалипсис. Это проще всего: сказать, что боги прогневались, расплата за грехи. Но мы не для того совершали открытия, чтобы в критической ситуации прятать голову в песок. Нарушение пространственно-временного континуума диагностировать несложно, но понять конкретную причину, найти, выявить ее в недрах мироздания, когда все вокруг взрывается-рушится, немыслимо, фантастически трудно. Если к тому же принять во внимание, что про замыслы Ворзонина с Кедрачом мы тогда ни слухом, ни духом, – то станет понятно, насколько близко мы оказались к катастрофе.

– Нельзя ли расшифровать для убогих и недалеких, – краснея, промямлил Изместьев. – Что есть такое этот континуум? Вернее, его нарушение.

– Постараюсь быть предельно кратким. Из причины вытекает следствие, не так ли? Причина всегда ему предшествует, – улыбнувшись совсем не по-ворзонински, начал разжевывать пришелец. – Следствие становится причиной для другого следствия. Эта цепочка на уровне глобального развития никогда не прерывается. А теперь представь, что следствие свершилось, закрепилось в пространстве материально, то есть, наступили какие-то необратимые изменения. И вдруг причину, его вызвавшую, выбивают из цепи. Коллапс случается, если причинно-следственную связь оборвать на любом из этапов. Чем более ранний этап, тем опасней. Один человек, даже группа людей может исчезнуть бесследно. Но как быть с творением их рук? Например, с построенными домами, нефте и газо-проводами, ядерными реакторами? Ну, и так далее.

– Да, да, ты говорил, – закивал «косметолог», показывая, приступая к трапезе. – Химическую реакцию повернуть вспять невозможно. Из вареного яйца цыпленок не вылупится.

Клойтцер с улыбкой взялся было за принесенную бутылку, потом о чем-то задумался. Сдирая фольгу, поинтересовался у собеседника:

– Тебе это что-нибудь напоминает?

– Что? – «Фаревский» поднял брови, улыбнулся. – Бутылка, как бутылка, ничего особенного. Советское, полусладкое… Его обычно пьют под Новый год. За что будем пить мы?

– За новую жизнь и новые успехи, – продекламировал пришелец, разливая шипучую жидкость по фужерам. Они чокнулись, выпили, затем Клойтцер продолжил: – Дальнейшие нарушения множатся в геометрической прогрессии. Вспомни Бредбери: в прошлом даже бабочку нельзя убивать, а если сбросить в пропасть будущего студента мединститута, который впоследствии за годы работы на «скорой» спасет около сотни жизней. Реанимированные и вылеченные тобой больные потом жили и меняли мир, некоторые – производили потомство. Это потомство могло работать на ответственных должностях. Например, быть главнокомандующими, космонавтами, пилотами, руководителями проектов… А теперь представь, что в одночасье все они и результаты их предыдущей деятельности вдруг… все исчезнет! Только представь! Главное коварство катастрофы в том, что ты не знаешь – когда она тебя настигнет. Идет цепная реакция.

– Выходит, я вообще не имел права на такой поступок, – поежился Изместьев в костюме Фаревского. – Кто тогда спасет моих будущих больных?

– За будущих больных беспокоиться не стоит. Вот за тех, кого ты уже спас… за них предстояло поставить свечки. Ты прав, сейчас бы я тебя ни за какие коврижки в прошлое не отправил. Тогда же я недооценил последствий, стремясь выполнить миссию любой ценой и скорей улететь к себе. Но это не все, далеко не все! Вспомни, как развивалась цепочка: этот Самоделкин «вынул» тебя из реальности, поместил в клинику под электроды и начал имплантацию. Но дело в том, что он ее не завершил. Мы помешали. Прервали, сами того не ведая, процесс на полпути. Твой эрмикт, загруженный не до конца, подчеркиваю, отправился в прошлое и начал его менять. Завершения не было, Самоделкин не успел заложить твое «возвращение в реальность», и это – настоящая катастрофа.

– Стоп, машины! – чудом уцелевший в авиакатастрофе «косметолог» постучал вилкой по графину. – Даже если все так… Если я вдруг исчез… Скажем, не вышел на работу. Вместо меня больных спасать поедет другой доктор. Что-то не то вы бакланите, Карл Клойтцерович!

Пришелец сжал пальцами переносицу и зажмурился. Когда через минуту он вновь взглянул на доктора, в его глазах стояли слезы.

– Мне очень жаль, что тебя, такого неподготовленного, я отправил путешествовать во времени. Теперь вижу, как рисковал. То, что ты сейчас сказал, глупость сродни той, что пишут ваши фантасты. Я имею в виду прохождение материи сквозь время.

Клойтцер поднялся из-за столика, прошелся к эстраде, на которой в свете прожекторов прыгали девушки варьете. Вернувшись за столик, он взял графин с клюквенным морсом и начал рассматривать его на просвет.

– Вместо тебя на работу твой коллега может выйти лишь в одном случае. Если бы ты этот предстоящий отрезок времени еще не прожил. То есть, если речь идет о «предстоящем будущем», – пришелец звонко щелкнул пальцами перед самым носом доктора. – Постарайся понять! Ты уже, я подчеркиваю, реанимировал этих больных. А теперь представь, что тебя вдруг, как листок из дневника, где стоит жирная двойка, нагло выдирают из времени. А вместе с тобой и больных. Лекарство, тобой назначенное, вдруг исчезает из их крови. Слова, тобой сказанные, вдруг застревают в ушах. И ничего нельзя предотвратить. А в далеком 1984-м году одна реальность вдруг разрывает другую. Трещина проходит по времени, и ее не заштопать, не законопатить, так как механизм запущен из будущего. Остановить эту жуть можно только из будущего. Если бы мы тебя не отыскали на лыжной прогулке, человечество бы погибло. Но для этого прогулку надо было запрограммировать!!!

Понять в 2074-м, что планетарный коллапс вызван именно твоей пропажей, было … архи-сложно. Хотя исчезновение из реальности доктора-реаниматолога прописано в учебниках по эрмиктологии, но в критической ситуации до этого додуматься невыносимо.

– Неужели даже это прописано?! – вытаращил Изместьев чужие глаза. – За что такая честь? С трудом верится!

– Мы в Институте Времени провели несколько бессонных ночей, прежде чем сфокусировать причинно-временной промежуток до восьмидесятых годов прошлого столетия. Когда установили время, тогда и вспомнили про мою эрмикцию, и про твой случай. Но – с чего начать? Начавшийся коллапс уничтожил все следы.

– Понимаю, вам не позавидуешь в той ситуации, – сочувственно заметил доктор. – Самое время отчаяться.

– Были единичные случаи, я бы сказал, попытки… Люди накладывали на себя руки. Но, с другой стороны, не являлось ли обрушившееся на нас… своеобразным экзаменом на живучесть, непоколебимость системы. Грош цена всем нашим открытиям и достижениям, если бы они не помогли нам в критический момент! Я помнил, что ты хотел эрмицировать в себя самого в новогоднюю ночь с 1984-го на 1985 год. Туда я и направился. Тот самый Дед Мороз в очках, появившийся за пять минут до наступления Нового года… Я не учел, что у меня запотеют очки. Если бы я тебя увидел сразу, может, не случилось бы этого попадания.

– Так это был ты? – как ни старался, доктор не смог удержать отвисшую чужую челюсть. – Это тебе очки разбили? Пробкой от шампанского! Случайно получилось.

– Именно! – заметно оживился Клойтцер. – Пробка попала не тебе в глаз, а мне в очки. Это означало, что реальность изменена, что сверхзадача, вложенная тебе в подкорку коварным Самоделкиным, меняет мир, деформирует его. Но тогда я об этом не догадывался. Все вышло глупо!

– Глупее некуда. Я тебя искал потом…

– Это я сейчас понимаю и могу объяснить все до мелочей. Жанна изменилась строго по сценарию Самоделкина. Можешь воспринимать ее в том времени как воплощение его замыслов: не дать тебе, чего бы ей не стоило, проникнуть в свое тело образца 1984 года. И твой травмированный палец, и полетевшая мне в очки пробка… Она стояла на страже целостности твоей семьи. А я был, если можно так выразиться, как котенок слепой, ничего не мог объяснить. Получалось, что прилетел зря. Бутылка выстрелила в лицо человеку, которого быть в тот момент там не должно… Я оказался случайно! Значит, целью ставилось – отвести выстрел от тебя… В смысле, от Аркадия образца 1984 года.

– У меня сейчас башка вспухнет, все так запутано.

– Так как мне разбили запотевшие очки, – продолжал Клойтцер, стараясь не потерять нить «повествования». – То тебя-призрака, витавшего над головами, я увидел лишь на мгновенье. И понял одно, что ошибся с временем. В смысле, не туда прилетел. Без очков я тебе был не помощник. Пришлось возвращаться назад.

– Не солоно хлебавши, – успел вставить Изместьев.

– Мне было не до шуток. Раз пробка пролетела мимо, значит, реальность изменена. Значит, все не так просто, кто-то вмешался. Задача многократно усложнялась. А коллапс в будущем бушевал… Казалось, планета начала сжиматься, чтобы потом окончательно взорваться. Больше ошибок быть не должно, – так мы решили. Надо было действовать наверняка. Следовало убедиться, а прыгнул ли ты, как обещал.

– Очень интересно, – Изместьев на несколько секунд перестал жевать. – И что же ты увидел?

– В кого мне было эрмицировать в 2008-м году, как не в Кристину? Только ее я знал более-менее. Матушка ее, наверное, до сих пор некоторые нюансы той ночи не может объяснить. Но для себя я усвоил многое: первое – прыжка не состоялось. Твоего прыжка. Второе – клиника Ворзонина и шестнадцатиэтажка, с которой мы когда-то планировали твой прыжок, стоят совсем рядом, наложение поля бластера вполне возможно. И – третье, что во время вспышки бластера у тебя под электродами была фактически клиническая смерть. Об этом мне рассказала медсестра, возвращавшаяся с дежурства под утро. Благодаря этой информации мы и перевели стрелки на Ворзонина. Он оказался всему виной. В его распоряжении были сутки, чтобы вложить в тебя то, что и стало причиной всех злоключений. Но вышла оплошность – ему показалось, что дозировка препарата недостаточна, и он чуть превысил допустимое… И сердце остановилось. Твое сердце, Аркадий! Остановка совпала с импульсом бластера. Так ты стал Акулиной Доскиной.

– Не пойму никак, почему реальность в 1984 году вдруг начала развиваться по-другому? В моей голове, на которой были электроды – еще можно понять. Он имплантировал, я все это пережил, – Изместьев ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Но коллапс не должен из-за этого пойти. Я был сторонним наблюдателем, не более того.

– В этом и заключается ноу-хау Ворзонина, о котором он сам ни сном, ни духом. Одно дело, когда в прошлое попадает обыкновенная личность, и совсем другое – когда с имплантированной в подкорку сверх-задачей. Подобный результат никто не мог предвидеть, никто никогда в мировой истории таких опытов не проводил. Да и в нашем случае одно на другое наложилось случайно. Пойми ты: слу-чай-но! Гениальное из открытий! Кстати, именно за это на Самоделкина я обиды не держу. Он не мог предвидеть последствий, а хотел всего лишь тебя напугать, приструнить. Он думал, что все произойдет виртуально. Ты увидишь собственную смерть и поймешь, какая гадина эта Аленевская…

Клойтцер вдруг замолчал, загадочно прищурился и полез во внутренний карман пиджака. Через несколько секунд в его руках доктор увидел лакированный футляр, из которого пришелец вынул очки с толстыми линзами и водрузил себе на нос. Осмотревшись вокруг, он с ухмылкой констатировал:

– Кстати, твой одноклассник нас слышит, – он помахал кому-то невидимому рукой и внезамно рассмеялся. – Более того, он пытается меня ударить… Ух, ты! Он сейчас парит над тобой, сколько злости в юном взоре! Но для того, чтобы удачно эрмицировать, надо быть уверенным в успешности последующей реанимации. А это случается крайне редко, тебе, как врачу «скорой», это известно лучше меня.

– А можно мне взглянуть? – Изместьев указал Клойтцеру на очки, которые тот уже собирался спрятать обратно в футляр. – На минутку… Э – … ваши чудо—очки… можно?

– Соскучился по миру призраков? – Клойтцер в нерешительности начал постукивать очками по футляру. – Уверен, что готов в это вновь окунуться? Без подготовки? Это так называемые линзы Цафта…

– Уверен, – Изместьев выхватил очки из рук пришельца и дрожащими пальцами попытался надеть их себе на нос, но из-за сильного волнения не удержал, и через несколько секунд они с пришельцем молчаливо собирали осколки с натертого до блеска паркета.

– Извините, мастер, – потупившись, промямлил доктор, чувствуя, как наливается кровью его новое молодое лицо. – Но вы сами говорили, что материя сквозь время пройти не может. Тогда как же эти очки, линзы … Цафта, кажется?

– Я их с собой из будущего не брал, – невозмутимо продолжил Клойтцер после того, как драгоценное стекло, пусть и в раздробленном виде, с дужками и оправой вернулось в футляр. – Я приобрел их в вашей аптеке. Лишь обработал потом соответственным образом. Но это уже наши эксклюзивные технологии. Не зацикливайся. Кстати, как и со звонком в прошлое, если ты помнишь. Итак, я отомстил Самоделкину лишь за сорванный «Маркиз». Возвратившись тогда к себе, в 2074-й, я понял, что ничего не изменилось. Цепная реакция грозила стать неуправляемой, необратимой. У нас оставалось слишком мало времени. Самое страшное, я рисковал реально погибнуть в этом самом будущем.

– Каким это образом?

– Например, мог «прилететь» в место землетрясения, ядерного взрыва или в магнитное поле бластера могла попасть молния… Да мало ли что может случиться, когда счет идет на минуты!! И тогда – все! Реквием! Короче, я тотчас полетел обратно, на этот раз – непосредственно к самому Ворзонину. И что я обнаружил! Он занимался педофилией с девочкой-подростком. Первое мое желание было – уничтожить его, растереть в порошок. Представляешь: мир рушится, можно сказать, по его вине, а он развратничает! Но без него мы тебя не смогли бы адаптировать к реальности. Он являлся твоими воротами в 2008 год. Как это ни парадоксально звучит. Ты к тому времени исчез из-под электродов. Это означало, что в прошлом случилось необратимое… В прошлом ты фактически погиб.

– Можно поинтересоваться, – «москвич» лукаво взглянул в глаза пришельца. – В кого вы перевоплотились на этот раз?

– Не юродствуй. В саму Марину Гачегову. Я выжал из этого подонка максимум информации. Он изменил сценарий Кедрача, вот в чем все дело. Не зная этой подробности, мы бы тебя никогда не нашли. Сколько бы мы не летали в прошлое, ничего бы не добились. Надо было придумать что-то покруче… Теперь я знал главное: кто писал сценарий, и кто его воплощал в реальность… Остальное было делом техники.