Текст книги "Призрачно все..."

Автор книги: Алексей Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Автобус – гроб

Вернее, так непременно бы произошло, будь он человеком. Сейчас же он оказался на заляпанном карамельками и фантиками полу, в уши ворвалась популярная в те годы песня:

 
Ребята, надо верить в чудеса:
Когда-нибудь весенним утром ранним
Над океаном алые взметнулся паруса,
И скрипка пропоет над океаном.
 

Своего подопечного Изместьев обнаружил сразу же. Парень, зажмурив глаза, сосал из полиэтиленового пакета желтоватую жидкость. Со всех сторон на него сыпались упреки: «Подпевай, Кохабер!», «А ты не обоссышься, приятель?!», «Ишь, присосался!».

– Как вам не стыдно! Дармоеды! – раздалось откуда-то сбоку. Призрак устремил свой взор на грубоватый гортанный голос. Как же он мог забыть про воспитателя! Дети не могут путешествовать одни.

Пусть это прозвучит кощунственно, но низкорослую, необъятную в поперечнике, рыхлую грудастую особу призраку было не жалко. Почему-то он ее сразу же обозвал ракетницей… Почему-то сразу вспомнил фильм с Денни де Вито «Сбрось маму с поезда». Эта была многократно сварливей, страшней и толще той экранной героини…

Разве можно таких… допускать к детям ближе, чем на длину экватора?! Ракетница тем временем продолжала воспитывать вверенное ей детское сообщество:

– Много не пейте, сосунки, остановок до Чинора не будет. Я вам не нянька! Мурод! Прекрати паясничать! Ты не телезвезда.

Сотрясая слоистыми подбородками, Ракетница не выпускала из рук вязки, проворно орудуя спицами в толстых пальцах.

Во всеобщем гоготе, пении, реве мотора и криках призрак отчетливо различал дыхание каждого, шорохи пионерских галстуков. И, как показалось ему в определенный момент, даже биение детских сердец. Возможно, это происходило оттого, что жить ребятишкам оставалось недолго… Как тяжело было знание того, что скоро должно было произойти!

Лица были в основном азиатские, но внезапно призрак заметил на заднем сидении знакомые глаза. Девочка славянской внешности кое-как сдерживала слезы, еще немного, – и она расплачется. Кого она Изместьеву напоминала? Даже не напоминала, она была ею, – Ниной Доскиной, его несостоявшейся дочерью в далеких отсюда Кормилицах.

Ему казалось, что она смотрела ему в глаза и надеялась на спасение. Но как Нина могла оказаться здесь, в таджикском автобусе? Нет, этого не могло быть. Как призрак не утешал себя, девичьи глаза смотрели прямо на него. Он не мог скрыться от этого взгляда.

– Будь готов, папай, – прозвучал откуда-то издалека голос Савелия. – Не отходи от Кохабера. В нем твое спасение. Немного ждать осталось. Совсем немного!

И тут в голове призрака словно зажегся второй экран. От горной вершины отделилась глыба гигантских размеров и покатилась по отвесному склону. Она приближается к краю обрыва и летит вниз. Изместьев слышит ее грохот, как она разлетается на части, одна из которых несется к ним. Он видит это и слышит, несмотря на детский гомон и рев двигателя. Он уже знает, что глыба настигнет автобус за поворотом. Он рассчитал. По-другому и быть не может.

В детских глазах застывает ужас, стекла выстреливают внутрь салона, испещряя кровью детские лица. Визг пронзает призрака, словно шампуры – куски баранины. От страшного удара салон деформируется, заваливается сперва на бок, а затем – вверх колесами. Окровавленные детские тела кувыркаются, как селедки в бочке: их метает то к окнам, то на пол, то на спинки сидений. Хруст детских позвоночников, брызги крови, исковерканные тела, – если на свете существует ад, то доктору однозначно посчастливилось там побывать.

Автобус катится с горы подобием пустотелого грецкого ореха. Призрак вынужден созерцать отнюдь не детские выражения лиц. Смерть, словно серпом, жнет один сноп жизни за другим. Как все таки это плохо – иметь плоть, как это ущербно!

Кувыркающийся автобус внезапно обрел равновесие, застыв на небольшой площадке, будучи зажат между камней. Прежде, чем его сплющило, водитель странным образом успел высунуться сквозь разбитое лобовое стекло. Хотел спастись, видимо. Покинуть вверенный ему транспорт, бросив всех на произвол судьбы.

В обрушившийся на призрака зловещей тишине началось… Отделение детских душ. Не дай бог кому-то увидеть такое! Розовато-фиолетовые сгустки тумана подобно воздушным шарам поднимались вверх, кто-то выше, кто-то не очень. При этом они узнавали его, Изместьева, и начинали истошно кричать.

Доктор с ужасом обнаружил, что в этой смертельной суматохе потерял из виду Кохабера. Он начал метаться от тела к телу. Парня нигде не было, он словно вылетел в окно во время катастрофы. Доктор хотел обратиться за помощью к Клойтцеру или Савелию, но ни того, ни другого по близости не оказалось. Призрак запаниковал, – впервые за призрачную жизнь. Его бросили в этом аду! В этой преисподней!

Кое-как найдя труп паренька между сидений, доктор взглянул ему в глаза и обмер. Кохабер был жив! Его эрмикт и не думал отделяться, чего нельзя сказать об остальных. Автобус буквально заполонили сгустки тумана. И все они что-то кричали истошное в адрес Изместьева.

Они обвиняли его в катастрофе! Вот оно что!

Из-за криков невозможно было ничего разобрать. Над призраком в прямом смысле сгущались тучи. Рассудок отказывался подчиняться, ситуация казалась патовой: что бы доктор не предпринял, все оборачивалось против него.

Буквально за секунду до окончательного сумасшествия призрак уловил рефлекторный вздох Кохабера. По лицу мальчишки пробежала судорога, грудная клетка несколько раз дернулась.

Медленно, словно нехотя, от Кохабера стало отделяться розоватое облачко. Призрак мысленно торопил: «Скорее же, ну, давай, шевелись!» Он вдруг ощутил почти животное желание вернуться в забытый мир живой материи. Едва эрмикт поднялся кверху, доктор четко последовал совету Клойтцера: оборвав «пуповину», связывающую облачко с бренным телом, он буквально прильнул к трупу парня.

В этот момент огромный чемодан упал с верхней полки парню на живот. Призрак ощутил, как его резко стало засасывать, что-то его понесло вглубь мальчишеского хрупкого тела. В следующий миг он почувствовал резкую боль в животе, в нос ударил запах гари, пота, бензина.

«Надо как-то подниматься».

В разбитых окнах свистел горный ветер, по затылку что-то текло, во рту чувствовался металлический привкус, сердце в груди стучало с перебоями. Вот она, другая ипостась… До чего же хрупка грань, отделяющая от нее! Буквально один шаг и…

«Подняться! Во что бы то ни стало! Встать! Превозмочь! Через „не могу“!»

Но воплотить это в жизнь почему-то не получалось. Ноги и руки не слушались. Ну, еще бы: они были чужими, он их присвоил. Уже не в первый раз, следует признать!

Кое-как удалось встать. Лицо и уши горели, словно голову засунули в паровозную топку. Перешагивая через трупы ровесников, Изместьев в теле Кохабера, шатаясь, направился в сторону выбитого лобового стекла. Не было больше эрмиктов, он не слышал визга, его никто не атаковал, но шум ветра, шевелящий мертвые волосы и окровавленные рубашки, оказался еще невыносимей.

Скорей выкарабкаться из этого ада. На воздух, на простор и … бежать, бежать. Он поймал себя на том, что жалеет об утраченной возможности летать, сейчас бы это не помешало.

Савелий с Клойтцером, даже если они и были где-то поблизости, ничем не могли ему помочь. Почувствовав твердую почву под ногами, он вздохнул с облегчением. Земля была очень близко, лежащий на боку автобус высился необъятной громадой.

Итак, он – двенадцатилетний подросток. Каково? Ручонки с грязными ногтями, переднего зуба во рту не хватает, полный нос соплей, – не дышится… Шире шагнуть хочешь, да не выходит…

А чего ты хотел, Изместьев? У тебя было другое детство, другая юность. С какой целью тебя втиснули в эту оболочку, – тебе неизвестно. Утверждают, что для твоей же пользы… Может быть, может быть… Впереди у тебя появилась дорога… Длинная или короткая, широкая или узкая. Сколько тебе по ней идти? Кроме тебя это никого не интересует.

– Коха! – внезапно раздалось ему вслед настолько буднично, что по мальчишескому незнакомому телу пробежал озноб. – Коха, не бросай меня, помоги мне! У меня, кажется, перелом шейки бедра…

Голос принадлежал Ракетнице. Той самой, со слоистым подбородком. Как странно, что из всего автобуса живы остались лишь они двое! Он обернулся, но не увидел воспитательницы. Она его видела, а он ее – нет. Слышал только голос. Что он, щуплый подросток, мог сделать для страдавшей как минимум второй степенью ожирения женщины…

Он медленно продолжил свой путь.

Ни он, ни кричавшая вслед ему Ракетница не могли знать, что случится в следующую секунду. Наверное, в этой безоглядности людского существования, в этой неподдельности и искренности заключается какой-то высший смысл однократности каждой отдельно взятой человеческой жизни. Изместьев вдруг остро почувствовал, что окружавшие его люди жили как бы всерьез, лишь у него был выбор, была возможность репетиций, прогонов…

Хотя об этом он подумал уже потом, когда сзади грохнуло так, что тельце таджикского мальчишки вспыхнуло подобно сухому хворосту, брошенному в костер. Автобус взорвался, поставив жирную точку в судьбе Кохабера и «необъятной» воспитательницы.

Ты украл моего мужа!

«Все следы замету. Все люки задраю. Задрапирую так, что комар носа не подточит! Все в моих руках! Этот шанс надо использовать. Никто ничего не вспомнит. Как будто так и было, всегда… И так будет! Как обрадовалась мама Марины Гачеговой! Она уже не чаяла увидеть свою дочь живой. А тут – доктор за руку привел. Девочка совершенно здорова, улыбается. Маме – как бальзам на душу. А подробности лечебного процесса помнить совершенно не обязательно. Короче, сию неблаговидную страницу жизни можно перевернуть. Все, кажется, прошло без последствий. И – слава богу».

Спустя несколько минут после того, как буквально вручил заплаканной и сильно осунувшейся матери ее дочь, Ворзонин понял, что в изматывающей череде неудач, кажется, намечается некое подобие просвета. Дальше путь его лежал через клинику, в которой он с трепетом узрел лежавшего под электродами коллегу. Боже правый!

Кинувшись к мониторам, через несколько секунд зарычал от злости: он сам их вырубил неделю назад за ненадобностью. Он разуверился в успехе, и выключил всю запись. Из-за этого процесс появления Изместьева в палате реанимации прошел совершенно незамеченным. Не было ни медсестер, ни санитарок: все в отпусках за свой счет. А кое-кто и рассчитался после того, как в клинику зачастила милиция. Ничего не поделаешь: придется с этим смириться. Ну и дела!

Во что бы то ни стало следовало сконцентрироваться на главном. Этот волчара, этот урод-лапотник, хоть и заставил доктора пережить несколько отвратно-блевотных минут, но свое обещание выполнил. Ничего, он начнет сначала, но никто ничего помнить не будет. Никто. Ничего.

Начать следовало так же, как и месяц назад. Без посредника – женщины в таком деле обойтись было практически невозможно. Пусть Ворзонин понял это не сразу, но когда понял, сразу же купил бутылку коньяка: это было настоящее открытие.

В спальне Люси кроме чисто медицинской аппаратуры было установлено три видеокамеры. Последние были явно капризом Ворзонина, чтобы при случае предъявить отснятый материал Ольге, обманутой супруге Изместьева. Но с некоторых пор Павел начал понимать, что не сделает этого, каким бы провоцирующим ни получилось это видео. Он не интриган, чтобы шокировать любимую женщину подобными подробностями. У него достаточно работы и без этого, причем весьма сложной и ответственной.

Сам процесс перехода из одного состояния в другое – вещь достаточно тонкая, почти интимная. Когда месяц назад после пары неудачных попыток Люсинде все же удалось затащить Изместьева в постель, Ворзонин поначалу слегка растерялся, но вскоре быстро сориентировался: организовал вызов «скорой», аккуратную транспортировку коллеги к себе в клинику.

С этого момента за «трансляцию» в мозгу Изместьева отвечал исключительно его коллега Ворзонин. Его психотерапевтический талант и эрудиция сделали свое дело: подвоха Аркадий не заподозрил. А значит, расчет оказался точным: «включаться» в нервную систему необходимо на высоте сильных эмоций. В данном случае – на высоте экстаза.

От партнерши в данном сценарии зависело лишь одно: нажать в нужный момент на кнопку. Партнер, как и предполагал Павел Ворзонин, выключился качественно, со снижением рефлексов. Дальше было дело техники, которая не подвела.

Ворзонин надеялся, что не подведет и теперь, когда надо вернуть Изместьева обратно. Пусть вначале всей операции он не планировал, что придется заниматься возвращением. Он привык к сюрпризам, экспромты – его конек. Только бы Люсинда, давняя подружка Ворзонина, оказалась дома.

Спустя полчаса они прохаживались по Парку Горького, глубоко затягиваясь ментоловыми сигаретами. Люсинда взахлеб рассказывала об Изместьеве, а Ворзонин ловил себя на невольной диагностике: влюбилась девка. Причем безнадежно. Здесь не надо быть психотерапевтом, все видно невооруженным глазом. А он ничем утешить не может. Разве что позволить еще пережить несколько неповторимых мгновений.

– Если что-то не так, Паш, – тараторила она, выдыхая порциями дым. – Я могу повторить, у меня вдохновения хватит. Да и Жанка подыграет… Ей же банкиршей быть скучно, хлебом не корми, дай разыграть кого-нибудь. А меня ты знаешь как облупленную, я выносливая. И находчивая.

– Не сомневаюсь, один случай с водителем «скорой» чего стоит! Это ж чистой воды импровиз. Как в джаз-банде на саксе. А теперича вспомни, пожалуйста, – смущенно, в не свойственной для себя манере вдруг промямлил Ворзонин. – О чем вы говорили во время этого самого.

– Не знаю, как ты, Паш, а я во время близости только мычу, как корова на сносях. И ничего не слышу. Хоть что мне говори в это время, я все равно мимо кассы.

– Главное, чтобы не мимо жизни, – почти по-детски рассмеялся Ворзонин, подходя к своему «Опелю Вектра». – Иного ответа я и не ожидал.

– Паш, а тот доктор, с которым меня Жанка свела… – она вдруг схватила его за рукав, словно чувствуя, что от Ворзонина зависит судьба ее любовника. Он уже достал ключи от машины. – Он куда делся? Вернее, ты куда его дел? Что с ним произошло в ту ночь? Я прочитала гору литературы, в Интернете несколько ночей просидела. Такие инфаркты бывают… Ну, тромбозы там всякие. Только я не виноватая, Паш.

– Тебя никто не винит, глупышка, – он взял ее за плечи. – Я постараюсь, чтобы тебя он вспомнил. Хотя это будет непросто.

– Он что, потерял память? – в карих глазах девушки мелькнул нешуточный испуг. – Ничего не помнит? Даже меня?

– Есть немного, – поправляя косынку на ее шее, произнес он. – Мы сейчас как раз за него боремся. И за его память тоже.

– Ну, меня-то он не должен был забыть, – подмигнула она ему. – Это было бы слишком.

– Не забудет. Это я тебе обещаю. К тому же… я должен тебе кое что сообщить. Тебе не привыкать работать со «скорой»? Я имею в виду, в тесном контакте.

– Не привыкать, – насторожилась девушка, не представляя, куда клонит Ворзонин. Она нервно стала рассматривать маникюр на левой руке. – Что ты придумал на этот раз? Раскалывайся сразу.

– Сейчас твой контакт со «скорой» будет скорее виртуальный, – ему доставляло определенное удовольствие интриговать ни о чем не подозревающую девушку. – Я введу тебя в труппу, в актерский состав.

– Там, небось, все «народные» да «заслуженные», а я – лапоть лаптем, – изо всех сил пыталась «соответствовать» Люсинда, но в редком, сдерживаемом дыхании угадывалась фальшь.

– Тебе ничего делать не надо, – буднично заверил ее Павел, снимая с сигнализации машину. – Если что, то потом, ретроспективно, так сказать. Если вдруг Изместьев о чем-то спросит, ты уж подыграй.

Включив в машине зажигание, CD-ресивер и кондиционер, он подумал, что Люсинду действительно стоит оставить в памяти Изместьева. С Ольгой у Аркадия уже вряд ли что-то получится. Ее романа с Савелием никто не мог предвидеть. Так пусть хоть с Люси утешится…

А вот надо ли привлекать Кедрача к завершающему этапу, – это вряд ли. Интуиция подсказывала, что можно обойтись без эпатажного театрала. Кедрач непредсказуем, кто знает, что сварится под его нестриженной шевелюрой на этот раз. Нет уж! Больше делиться секретами с одноклассником Павел не намерен.

«Сам справлюсь!» – с этой мыслью он выжал сцепление и начал выруливать на набережную. В руках чувствовалась дрожь: так всегда случалось, когда ему предстояло сделать что-то ответственное. Он был уверен, что одним махом решит все проблемы.

Теперь – Ольга… Та самая смущенная и застенчивая, доверчивая и обидчивая. Последние дни он непростительно много о ней думал. Фактически ее семья разрушена. Муж неизвестно где. Сын – в тяжелейшем состоянии в палате реанимации. Вряд ли выкарабкается. Она осталась совершенно одна…

Человек в ее положении катастрофически нуждается в поддержке, в понимании, в заботе. Душевная неприкаянность не может продолжаться сколь угодно долго. Это дорожка в невроз, если не в более серьезные диагнозы. И здесь на его плечи ложится колоссальная ответственность. Кто, если не он, оградит Ольгу от всего этого. Пусть оградить не получится, но максимально смягчить удар того, что на нее обрушилось…

Он гнал машину по улице Луначарского в сторону городского токсикологического отделения, поскольку знал, что Ольга находится сейчас возле своего сына. Бедная женщина! Где она еще может находиться в такие моменты?! Ворзонин был уверен, что встретит ее там.

Он нашел ее в узком больничном коридоре на стуле возле дверей с надписью «палата интенсивной терапии». По бледному лицу и кругам под глазами он понял, что Ольга давно не спала.

– Он на аппарате, – бесцветно сообщила она. – Не выходит из комы. Прогноз, как говорят врачи, неблагоприятный. Такие предупредительные… Я все понимаю, но откуда они могут знать? Они не боги!

– Понятно, не боги, – закивал Ворзонин, присаживаясь на стул рядом. – Ты-то как? Когда спала последний раз?

– Я? А что я? – словно спохватившись, Ольга начала озираться вокруг. – При чем здесь я? Не обо мне речь. Он всегда выходил из комы. Так долго еще не было. Что-то случилось, передоза, наверное… Хотя на него это непохоже. Он умный, все понимает…

– Он у тебя классный… Настоящий мужик.

Что он несет?! Она ж не дура, неприкрытую фальшь тотчас раскусит. Ольга не знает, что он в курсе всех ее с сыном отношений. Лучше помалкивал бы! Как там в рекламе: иногда лучше жевать, чем говорить.

По лицу пробежавшей медсестры, и вслед за ней – двух докторов Павел понял, что дело плохо. За годы работы в медицине он научился безошибочно определять подобные вещи. Скорее всего, у парня случилась остановка сердца. Ольга почувствовала неладное, рванулась вслед за докторами, но они словно ждали ее реакции. Последний развернулся и загородил ей дорогу:

– Извините, вам нельзя сюда. Никак нельзя!

– Я должна, понимаете, – захлебываясь словами, – он меня почувствует. Я… помогу ему… Он мой сын…

– Знаю, что сын, знаю, – твердил коллега Ворзонина. – Но никак нельзя. Особенно сейчас.

Павел почувствовал, что сейчас его выход. Обняв Ольгу за плечи, он развернул ее к себе и обнял. Она разрыдалась.

– Успокойся, родная, они без нас разберутся… Ты голодная?

Она посмотрела на него полными слез глазами:

– Как ты можешь про еду? Как ты можешь?!

– Могу… – уверенно произнес Павел. – Я твой друг и поэтому могу…

– Что? Ты мой друг? По-настоящему мне друг – мой сын. Пусть он младше вас. А, что вы понимаете, какой он… Он лучше вас, кобелей сорокалетних, все понимает и чувствует, – смотря в одну точку и не обращая на размывающуюся по щекам тушь, не по-женски твердо заговорила Ольга. – Я ему больше доверяла, чем мужу… Об этом смешно как-то говорить, но… Во всех вопросах, даже самых… таких. Для вас мы – гормональный объект, кажется, так? Или нет? Вы ж нас сразу раздеваете. Какие ягодицы, какие бедра. Одни любят плоские задницы, другие – наоборот, выпуклые… Что, разве не так?

– Ты что, Олюнь… Я никогда о тебе такого…

– Ой, да ладно! – она повернула к нему опухшее от слез лицо. – Разве ты лучше остальных? Разве я не догадываюсь, с какой целью ты украл моего мужа.

– Украсть мужа? Что ты говоришь! – он попытался повернуть ее к себе за плечи, но она неуклюже освободилась и продолжила с той же интонацией:

– Украл, украл… Не посоветовавшись со мной. Ты подумал, что мне нужна твоя психологическая поддержка? Теперь ты видишь, что затея провалилась, что ничего не выгорело. И хочешь изо всех сил… вернуть все на круги своя. Чтобы все было по-старому. Раз не по-твоему, так пусть по-старому. Тебе так легче жить. Господи, о чем мы говорим!

Она внезапно разрыдалась так, что упала в истерическом припадке на пол и выгнулась дугой. Павел, как мог, удерживал ее. Откуда-то появились медсестры со шприцами, кто-то прикатил «каталку».

«Неужели все из-за меня?!» – отпечаталось в его мозгу после того, как Ольгу увезли в психо-соматическое отделение.

Много раз потом он будет вспоминать эти ее крики, заплаканные глаза, дрожащие пальцы…