Текст книги "Призрачно все..."

Автор книги: Алексей Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Каким-то образом про мечту Изместьева узнал психиатр Ворзонин. Как это произошло, – о том история умалчивает, но факт остается фактом: как-то узнал.

Абсолютно случайно данная информация совпала, «состыковалась» с его научными изысканиями. Так возник проект, не имеющий равных по дерзкости и масштабу. В медицине пока никто на подобное не решался, не замахивался.

Но, к сожалению, у Ворзонина сей научный эксперимент очень скоро перетек в совершенно иную плоскость. Будучи влюбленным в Ольгу, супругу Изместьева, которая наверняка поведала ему, как своему доктору, все проблемы. А он не нашел в себе силы дистанцироваться от всего личного. Сделать так, чтобы после эскперимента Аркадий либо вернулся со стертыми воспоминаниями, либо не вернулся вообще, для Павла – проще простого.

Теперь у Егора не было ни капли сомнения, что все обстоит именно так.

Встреча с юностью

Ни одно другое ожидание не отражалось на здоровье Изместьева так, как ожидание себя самого на заброшенной стройке восьмидесятых. Сердце колотилось во всех местах, грудь тянуло – наступило время кормления. Красноречие Акулины не пропало втуне, – Аркаша был нимало заинтригован услышанным, даже не стал заходить домой после школы, сразу же направился на стройку.

Видя, как парень перепрыгивает через ямы и всякий строительный мусор, Акулина разнервничалась так, что долго не могла начать разговор. Когда, наконец, совладала с собой и изложила основные причины своего пребывания в таком виде, Аркадий не поверил. Пришлось посвятить парня в кое-какие нюансы его глубоко «законспирированных» личных переживаний, от которых десятикласснику стало не по себе.

– И не каждый день вовсе, – обиженно уточнил он, когда незнакомая колхозница вдруг заикнулась про его мастурбацию. – Изредка, может, раз в месяц… Так это все… в моем возрасте.

– Я могу сказать гораздо больше… – горячо убеждала его Акулина. – Но не для этого я здесь. Пойми, я хочу тебя предостеречь от скоропалительных решений. Через много лет Жанна Аленевская станет крупным банкиром. Она будет ворочать миллионами. Не упусти эту возможность! Через пару лет начнется перестройка, потом заварится такая катавасия, что мало не покажется. Про коммунистические идеалы забудь, даже не отвлекайся на них. Поступишь в мединститут, распределяйся на хирургический поток. Потом специализируйся на косметологии. Такие бабки засеребрятся в перспективе – пальчики оближешь. Не упусти Аленевскую, умоляю! Это очень важно…

– Хватит меня разыгрывать. – твердо заявил Изместьев-84 Изместьеву-08 в женском обличье. – Вы, кажись, сами себе не верите. Настолько сумасбродно все выглядит.

Сзади неожиданно послышался хруст снега, оба Изместьева оглянулись. Тот, что был постарше, едва не свалился в сугроб. К ним быстро приближалась Жанна Аленевская. Она была настолько обворожительна, что доктор зажмурился. Даже в простеньком пальто точеная фигурка смотрелась потрясающе.

Ничего женская внешность не смогла сделать с нормальной мужской сутью: хоть сейчас он готов был сграбастать девушку и нести на край света. Отдал бы все на свете, чтобы поменяться в этот миг внешностью со своим молодым предшественником. Но реальность была настолько неумолима, что Жанна, окинув Акулину презрительным взглядом с ног до головы, прыснула в кулачок:

– Здрасьте! К тебе приехала родственница с Камчатки?

– Ну, что-то вроде того… – замялся десятиклассник. – Жанет, это совсем не то, что ты подумала. Выбрось из головы… Ну, подумай! Посуди сама.

– Да уж вижу… – раздумчиво протянула девушка. – А я было Сережке Чикиреву поверила. И что, больше вам, неприкаянным грешникам, встретиться-то негде? Ты ее прячешь от всех? Я тебя понимаю… Я-то думала… соперница появилась. Теперь вижу, что не права, извини.

Что произошло дальше, Акулина поняла не сразу. Кажется, Аркадий притянул ее к себе за рукав:

– Откуда ты все знаешь? Быстро говори и проваливай отсюда. Видишь, какие дела? Мне эти сложности ни к чему.

– Я из будущего, – незатейливо, по-колхозному, выразилась Акулина.

– Что??? – Протянул Аркадий, застыв напротив нее.

Летящий в парня жилистый кулак просвистел у нее над ухом подобно падающей бомбе. Клацнули молодые зубы. Закатив глаза, Изместьев – 84 медленно повалился на бок.

– Ах вы, суки! – хрипотца Федунка ворвалась в ее уши подобно расплавленному свинцу. – Че, мразь, на молодых потянуло? Я т-те покажу Леневскую… – Звездневскую! Корячина! В роддоме с этим голубенком спелась. Признавайся, тварь! Губчека, твою мать!

Кое-как вырвавшись из цепких рук невесть откуда взявшегося Федунка, Акулина склонилась над Аркадием. Парень был без сознания. Пульс на сонных артериях прощупывался слабо.

– За букварем она поехала! Гнида! – гудел сверху Федунок, периодически попинывая супругу. – За тетрадками… Я тебе дам учебники!

– Что ты наделал, олух? – шлепая Аркадия по щекам. – Сначала разобрался бы, а уж потом.

– Кто олух? – Федунок вроде бы и растерялся. Потом, по-видимому, не найдя ничего обидного в прозвище, согласился: – А, ну, может, я и олух. Только ты… – б…ь, самая что ни на есть настоящая.

– Идиот клинический! Маразматик, алкаш! Ты что с парнем сделал, нехристь?! Урод!

Решив, что здесь не Кормилицы, и терять ей особо нечего, Акулина разошлась не на шутку.

Федунок на какое-то время потерял дар речи, стоял, растерянно моргая. Внезапно на него посыпались удары Жанны. Девушка начала бегать вокруг, бить Федунка сумочкой и кричать что есть мочи:

– Помогите. Милиция! Милиция! Ради бога! Убива-а-ают! Колхозники вонючие! Понаехали.

Потом вдруг подскочила к Акулине, оттолкнула ее от лежащего Аркадия:

– Тебе какого черта здесь нужно, шмара деревенская? Из какой подворотни ты выползла? Откуда взялась? П-шла вон! Затычка суконная.

– Ничего не понимаю, – Федунок продолжал моргать, жуя лямку своей шапки-ушанки. – Дак ты… это… что… с кем, значит? Не с ним, че ли?

Жанна трясла лежавшего на снегу Аркадия, который не подавал никаких признаков жизни. Акулина ругала себя последними словами, озиралась по сторонам, пока, наконец, не решилась:

– Надо «скорую» вызвать. У тебя мобильник есть?

– Что?!!! – Жанна округлила глаза. – Мобильник? Ты о чем это? Автомат за углом, беги в темпе. Он без сознания.

Да, к хорошему быстро привыкаешь, – подумал Изместьев, одергивая себя, – что ни говори. Когда-то сотовых не было вообще. И люди как-то жили.

* * * *

Когда Аркадия увезла «скорая», Жанка поспешила домой, а Федор благополучно был препровожден в ближайший милицейский участок, на Акулину напал ступор.

Что будет, если с парнем что-то случится? Сама того не желая, она грубо вмешалась в свое прошлое. Можно сказать, грязными сапогами залезла на чистую простынь. Она должна была предвидеть, что ревнивец Федунок последует за ней. Слишком подозрительно он ее отпустил, легко согласившись с ее доводами. Но за то, что он сделал, он и поплатился: Акулина в отделении дала против него такие свидетельские показания, что его скоро оттуда не отпустят. И хотя дети дома одни, мать не жалела о содеянном: все равно толку от мужа никакого не было. А к вечеру она должна была вернуться домой.

«Потерял ты бдительность, Изместьев! А о чем нас всегда предупреждали на Истории КПСС? Правильно: будьте бдительны, враги не дремлют. Они, эти враги, готовы заплатить любые деньги, лишь бы завладеть информацией. А ты, говоря языком 21 века, облажался».

Ноги сами ее принесли к своему дому, – тому самому, где Аркадий жил в восьмидесятые. Сердце колотилось, сосуды готовы были лопнуть в одночасье, когда она зашла в подъезд. Ее никто не знал. Пользуясь своей неузнаваемостью, она стала подниматься на свой этаж. Замерев на несколько секунд перед своей квартирой, Акулина закрыла глаза. За дверью были слышны голоса. Жанна с отцом Аркадия разговаривали на повышенных тонах. Обсуждали, естественно, только что произошедшее. Акулина прислушалась.

– Если бы ее кто-то знал! Мы бы с ней быстро разобрались. Ее муженек приревновал к Аркашке. Смех, да и только. Ну и схлопотал 15 суток, теперь есть время поразмыслить над жизнью.

– Куда его увезли? В какую больницу, – перебил отец словесный поток Жанет. – Как там его самочувствие? Что с ним?

В этот момент раздался телефонный звонок. Отец, по-видимому, схватил трубку.

– Да… Лида, как он? В какую больницу его отвезли?.. Ну, ну… Пункцию, говоришь? Когда?..

В этот момент послышались приближающиеся шаги.

Из глуюины квартиры раздавалось:

– Может, со Стефаном созвониться?.. Думаешь, обойдется?

Акулина стояла вся в поту и тряслась от холода. Нет, это выше ее сил. Она не может видеть отца. Испытание из разряда запредельных. Сердце, психика могут не выдержать. Нельзя, нет… Она не готова!

Шаги приближались.

Выстрел внутри

Дверь открылась, и Акулина оказалась с Жанной, что называется, «нос к носу». Доктору почему-то вспомнился эпизод из фильма «Любовь и голуби», когда героиня Людмилы Гурченко (Раиса Захаровна) явилась в семью своего любовника и попыталась найти с соперницей общий язык…

– Кто к нам пожаловал, – Жанна округлила зеленоватые глаза. – Та самая, которая… Сама пришла. Чтоб мы, значит, ей глазки повыцарапали. Что вам здесь надо, бабушка?

– Жанна, уйми свой пыл, – раздалось из глубины квартиры, и вскоре в проеме появился отец. Отца Изместьев не видел вечность: тот умер в девяносто пятом году. – Здравствуйте, думаю, вы расскажете нам, как все происходило на самом деле?

Вопрос отца повис подобно сигаретному дыму на лестничной площадке, потом площадка почему-то закружилась, сделалась лабиринтом и, подобно шлангу огромного пылесоса, жадно всосала Акулину.

– Доктора позовите, – донеслось сзади убывающим эхом. – Женщине плохо! Она в обмороке, помогите кто-нибудь!

Над ней плыли огни, ее потрясывало на неровностях. Вскоре она поняла, что едет на кушетке. Вернее, ее везут. Огни вверху – это лампы бесконечного больничного коридора. Что с ней? Кажется, она упала в обморок. Но обморок – не кома. Хотя, – смотря как упасть. Можно так шарахнуться, что угодить в глубокую кому.

– Давление шестьдесят… Что на кардиграмме?.. Что значит, не делали еще? Аллергия? Не знаю… Преднизолона шестьдесят, глюкозы четыреста… Шевелитесь, мать вашу!

Это про нее? Но что могло произойти? Она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И вообще, кто она в данный момент: Изместьев? Доскина? Или, может, кто-то третий? Она ничему не удивится.

Ей беспардонно задирают подбородок, заталкивают в гортань ларингоскоп, потом трубку. Искусственная вентиляция? Господи, это еще зачем? Ах, да, она действительно не может самостоятельно сделать вдох. У нее нет для этого сил.

Она чувствует каждое сокращение своего сердца. Как наполняются желудочки и предсердия кровью, как они выталкивается ее потом в сосуды. Качать с каждой минутой становится все труднее, капилляры забиты тромбами. Она знает, что сердце делает свои последние удары.

Какое оно, последнее сокращение моего сердца?

Оно похоже на хлопок далекого выстрела. Только сделанного внутри меня. Выстрел жизни, точка. Или – как последний вздох захлебывающегося пловца, скрученного судорогой. После которого – ничего.

Совершенно ничего: ни ветра, ни дождя, ни солнца. Ты их, конечно, еще увидишь. Но не почувствуешь. И это страшно.

Эмоции выплеснутся, не оставив ничего. Да, тебя больше нет. Ты смотришь на то, что крутится – вертится после тебя. И – не можешь повлиять. Вершатся глупости, смешные и несуразные, тебя распирает, но… Поздно, господа офицеры.

– На пленке асистолия… Зрачки… Адреналин, соду, кальций, не спать, не спать!.. В подключичку!.. КПВ!

Как им не стыдно! Она – совсем раздетая, на ней ничего нет. Мужики столпились – налипли, как гвозди на магнит. Все лапают грудь, такую некрасивую… Такую невзрачную… Она сверху все видит.

Ах, это они непрямой массаж сердца делают. Во рту – трубка, какой-то щупленький паренек раздувает черный мячик… Это мешок Амбу. Это он так за нее дышит. Поскольку она ничего сделать уже не может сама. Разучилась за считанные секунды.

Кто-то ее тянет вверх. Сквозь потолок, сквозь все этажи. Странно: от ее пролета сквозь бетонные перекрытия ничто не сломалось, не разверзлось. Будто она из радиоволн состоит, а не из плоти и крови.

Она никогда не прыгала с парашютом, ощущение затяжного прыжка ей совершенно не знакомо. Тем более, когда несешься не вниз, а вверх. Наверху что-то трещало, затягивая ее ввысь. Внизу уже ничего не было видно из-за множества облаков.

– Дефибриллятор, быстро, – влетело в ее ухо. – Двести для начала. Всем отойти! Разряд!!!

Бабахнула молния, Акулина кувыркнулась через голову и помчалась вниз. Бабахнуло еще и еще. Снова потянуло куда-то вверх. Дергало в разные стороны, болтало, как дерьмо в проруби.

Наконец, она вынырнула из какой-то белой маслянистой жидкости. Даже не вынырнула, ее кто-то вытащил за шиворот. Вытащил и упорхнул в зеленую чащу неподалеку, она даже не успела заметить.

– Спасибо, Ханс, – прозвучало прямо перед ней. Зрение кое-как сфокусировалось и она вздрогнула: перед ней стояла… она сама. Акулина Доскина собственной персоной. Стояла, сверлила глазенками – кнопками и шипела: – Откуда ты взялась такая? Кто тебя вместо меня вставил? В мою постелю положил, бля? В мои трусы-рейтузы воткнул? Отвечай!

– Акули… Акуль… – начала сбивчиво шептать только что прилетевшая, но голос отказывался ей подчиняться: из горла вырывался непонятный хрип.

Акулина, стоявшая напротив, была одета в белое платье до пят. Ее русые волосы заплетены в косичку и тщательно уложены вокруг головы. В движениях чувствовалась уверенность, а в голосе сквозила обида и злость.

– Как ты умудрилась заместо меня дитя родить? Оно мое, кровинка моя, дитятко… Как Федро тебя не раскусил? Умеешь притворяться, сучка!

Неожиданно говорившая замолчала и стала пристально вглядываться в своего прилетевшего двойника. С двойником что-то происходило, и он сам чувствовал это.

– Так вот как ты мужа зовешь… Федро? Простенько и со вкусом. Акулина, я сейчас все объясню, – ответил двойник внезапно огрубевшим голосом. – Ты ни в чем не виновата. Это я по ошибке, не специально, вклинился в твое тело. Я прилетел из будущего…

– Что с тобой? Ты мужик, что ли? – запаниковала настоящая Акулина. – У тебя растет борода, господи! Ханс, кого ты принес? Я тебе разве этого заказывала? Посмотри!

Изместьев чувствовал, что меняется на глазах: с лица словно снимали многолетний гипс, кожа трескалась, волосы застилали лицо, лезли в рот, в нос и глаза. Пальцы рук и ног заныли: из фаланг полезли ногти, они крючились, загибались. Ощущения были совершенно незнакомые и не поддающиеся описанию.

– Так это ты меня сюда вытащила? – промычало жутковатое существо, в которое за считанные минуты превратился Изместьев. – Кто тебе позволил это сделать? Я понимаю, что поступил скверно, но ты не имела права. Как ты посмела?!

Боль и скрип во всех конечностях сделали свое дело: Аркадий разозлился на Акулину. Он медленно, насколько позволяло его теперешнее состояние, начал наступать на трясущуюся Доскину. Та в ужасе бросилась от него, но у нее ноги почему-то скользили по зеленой траве.

Шаги Изместьева были гораздо эффективней: он приближался к Акулине, злость на колхозницу клокотала в груди, он готов был ее разорвать. Хотя – за что? Даже если отбросить эмоции, они квиты: он вышиб ее из седла в родильном отделении, а она дотянулась до него на пороге его квартиры. Кви-ты! Но в тот момент волосато-бородатый вурдалак не хотел об этом думать. Он изо всех сил «гарабал» конечностями, догоняя несчастную женщину, лишившуюся детей, мужа и быта.

Акулина почувствовала его настрой, и не на шутку испугалась. Издавая пронзительные вопли, она пыталась ускользнуть от его крючковатых лап.

До Изместьева же время от времени доносилось неизвестно откуда:

– Разряд! Давай триста! Не бойся… Дышать, дышать! Как зрачки? Рефлексы? Продолжаем.

Акулина кричала достаточно громко. На травянистые поляны стали выходить тут и там люди в белом. Седовласые причесанные старцы были недовольны тем, что кто-то их побеспокоил в столь благостный час. К Акулине приблизилось странное существо, словно только что слетевшее с картин Ван Гога.

Они начали возбужденно шептаться о чем-то, на мгновенье потеряв при этом бдительность и темп передвижения. Изместьев не преминул воспользоваться замешательством и почти настиг беглецов, но в этот миг до него отчетливо донеслось откуда-то снизу:

– Все, последний раз, триста шестьдесят шарахнем и все. Разр-р-ряд!!!

Его звездануло так, что, показалось, вывернуло наизнанку. Именно изнанкой он полетел вниз, сквозь все мыслимые и немыслимые препятствия. Его вновь обступили шорохи и медицинская суета. Гортань вновь кто-то раздвинул чем-то холодным и острым. В легкие вдувалась смесь. Он жил.

– Есть синусовый ритм!

– Капаем, капаем, дышим! Активней, активней!

– Грудину с ребрами не сломали? А то она хрупкая такая…

– Если сломали, починим. Чай, оно не в первый раз!

– Вытащили, кажись…

Винчестер на грани

Какая странная, иллюзорная двойственность! Словно с Савелия в одну из ночей удачно сняли копию. И – вдохнули в нее жизнь, как гелий из баллона – в шарик. И она, эта копия, начала жить в другом месте, другом времени, под другим именем. По другому чувствовать, двигаться. У нее другой темперамент.

Но весь парадокс кроется в том, что на двоих им оставили один мозг. Вся информация стекается в один компьютер. У этого компьютера вот-вот сгорит винчестер от немыслимой перегрузки.

Его забыли об этом предупредить, когда снимали копию. Если вовремя не вдохнуть или не воткнуть чего-нибудь «вышибающего», то можно от увиденного и услышанного съехать с рельсов, и потом уже никогда на них не встать. Не рассчитан жесткий диск на такой объем информации.

Один из двух Савелиев продолжал крутить роман со своей матерью, погружаясь в него, углубляясь все больше. Получая неописуемый кайф от новых ощущений. Кажется, он поборол все комплексы, преодолел все барьеры, которые могли возникнуть на данном пути. Кажется…

Они просто были любовниками, и позволяли себе все, что хотели. Даже самое немыслимое. Не стесняясь. Он и его мать. Ольга, Оленька, Олюшка… Самым странным было то, что она не переставала при этом быть его матерью. Иногда ворчала, хлопотала по дому, наставляла на путь истинный.

Кстати, ради справедливости надо отметить, что после того, как он открыл для себя всю прелесть отношений с мамой как с женщиной, его перестали интересовать туалетные съемки. Он больше не мастурбировал перед экраном компьютера, без особого трепета просматривал отснятый материал.

Второй Савелий был жутко озабочен судьбой отца. Того самого, которого еще вчера люто ненавидел. Почему именно сын почувствовал перемены в родителе? Причем, единственным из окружающих. Ни друзья, ни жена… Может, между ними была установлена телепатическая связь? Связь какая-то должна быть, они же родственники.

Савелий был уверен, что причиной всему служила наркота. Благодаря ей он мог выходить из обычного трехмерного пространства и видеть, предсказывать то, что другим было неподвластно. И в этом заключалось его предначертание, миссия.

Вот и сейчас он каким-то восьмым своим чувством явственно ощущал, что отца нет среди живых, но и среди мертвых он также отсутствует. С родителем что-то случилось. И это что-то не поддавалось никакому объяснению. Из тех, что известны всем.

Для окончательного выяснения чего-то не хватало. Возможно, дозы. Передозировка могла стать критической: сердце не выдержит и все, он не выйдет из наркоза. Савелий знал такие случаи, даже сам был свидетелем одного. Повторять подобное не хотелось.

Но другого выхода не было: добраться до разгадки ему не хватало времени. Самочувствие последних двух дней было ни к черту: он то потел, то задыхался. Сердце иногда колотилось так, что приходилось становиться под абсолютно ледяной душ, рискуя простудиться.

Аппетита не было никакого, все время подташнивало.

Причина была очевидна: он уже почти неделю был без «подкачки». Топка требовала дров. Дрова хранились в яйце, яйцо было в утке, утка в зайце, косой сидел в ларце… Ну, и так далее, как в сказке про Кощея…

Его «дрова» не мог обнаружить никто. Никто не мог додуматься, где они находятся. Потому что их не было в реальности.

Давным-давно, когда он еще не сидел на игле, они с Урсулом брели по летнему городу и потягивали пивко из банок. Именно тогда Аркадию и пришла в голову простая, как копейка в мусорном баке, мысль. А что, если просто обменяться банками. Никто не знает, что они пусты, что в одной – товар, в другой – деньги. Кто-то будет проверять?

Так и происходило уже год. После условленного звонка по мобильнику Савелий выходил на проспект с пустой банкой пива и не спеша делал вид, что периодически к ней прикладывается. Вскоре к нему присоединялся Шота с точь-в-точь такой же банкой.

Они какое-то время шли рядом, беседуя о пустяках.

Нет, они не просто брели, – тщательно изучали обстановку. Имея в запасе по настоящей банке. Мало ли что, – «Отдел» не дремлет. Рисковать не стоило.

Затем Шота делал вид, что поправляет ботинок. Банка при этом ставилась на какую-нибудь поверхность. Этот же трюк повторял и Савелий.

Потом они брали не своибанки и вскоре расходились. Савелий находил в банке завернутые в стерильный бинт ампулу, пилку и одноразовый шприц. Любой туалет подходил для того, чтобы произвести манипуляцию. Оставалось, что называется, дело техники.

Сегодня он заказал две ампулы. Разумеется, за двойную плату. Шота лишних вопросов не задавал. Передача товара прошла как по маслу, без эксцессов. Матери дома не было, поэтому Савелий решил не «изобретать велосипед», а просто уколоться в комфортных условиях.

Он какое-то время размышлял над тем, сколько вкалывать: полтора или два кубика. С двух кубиков чистого промедола могла наступить остановка дыхания, он хорошо знал это как сын врача. Но, с другой стороны, меньшая доза могла оказаться недостаточной для того, чтобы понять главное: что случилось с тем самым врачом, то есть, с отцом…

Последние «заплывы» явно свидетельствовали: отец на что-то решился, на какую-то страшную авантюру. Его аура бледно мерцала на расстоянии, появлялась в проемах света, и Савелию недоставало сил и времени ее достичь.

Нет, надо вколоть два кубика! Он так решил.

В его комнате пахло ее духами. Ими же пахло постельное белье и накидка дивана. Савелий вдруг поймал себя на том, что опасается, как бы отец не унюхал ничего подобного. Ведь он отправляется к нему. В том, что это так, Савелий не сомневался.

Он боялся отцовской ревности! Какой пассаж!

И вот он в ночном городе. Плыть на этот раз пришлось дольше обычного. Город-аквариум не хотел его выпускать из своих объятий. Дома и скверы словно обладали магнетизмом и затягивали к себе. Савелий даже испугался, что заблудился, – так долго пришлось плутать по безлюдным темным улицам.

Наконец, он увидел впереди высотное здание, в одном из окон которого горел свет. Его тянуло туда сильнее, чем к другим. Намного сильнее. Вскоре он стал различать в окне силуэт. Кажется, это был силуэт его отца. Отец сидел, склонившись над столом и что-то писал.

До горевшего окна оставалось совсем немного, когда отец вдруг поднялся, посмотрел на часы и вышел из комнаты. Савелий приближался к окну, чувствуя, что силы покидают его. Неужто два кубика – недостаточная доза? Неужто он ошибся? Ему должно хватить!

Он обязательно дотянется до окна. Он уже различал рисунок на обоях. Еще немного усилий – и он влетел в окно, разбив стекло в дребезги. Отца в комнате не было. Лишь на столе лежал исписанный его почерком листок бумаги.

Савелий начал его читать. Строчки то двоились, то плясали перед глазами, он с трудом понимал смысл прочитанного. Отец просил у них с матерью прощения. За что?

Папа, родной, в чем ты перед нами провинился? Ну, почему ты здесь ничего не пишешь? Что ты задумал? Как это узнать?

Чувствуя, что сил совсем не остается, Савелий принялся ходить по комнатам, затем вышел на лестничную площадку. И в этот момент за окнами что-то упало, пролетело сверху вниз.

Почувствовав неладное, он поспешил к окну, кое-как раскрыл его, в узкий створ никак не получалось выглянуть, как он ни старался. Наконец, створка подалась, и он выглянул наружу.

Внизу, в кустах ничком лежал… отец. Савелий понял это по футболке и трико. Вернее, не лежал, а продолжал лететь. Савелию вдруг стало не по себе. Сердце словно сорвалось с цепи, виски сдавило, и он вывалился в окно. И полетел. Вниз, вслед за отцом.

В это невозможно было поверить, но они летели вглубь земли, не встречая никаких препятствий. Неведомая сила несла Савелия по извилистому подземному лабиринту, он все отчетливей видел впереди отцовскую футболку. Расстояние между ними сокращалось.

И вот, когда отец оказался совсем близко, когда можно было до него дотянуться рукой, на их пути встретилась развилка. Тоннель раздваивался. Отец скрылся направо, а Савелия утянуло в левый проем. Как он ни кричал, как ни сопротивлялся, отца впереди больше не было.

Вокруг ничего не было: кромешная темень и пустота. Савелий впервые в жизни ощутил полное отсутствие материи вокруг себя.

Но долго находиться в неизвестности не вышло: вскоре раздался скрип степенек, гром щеколды и над Савелием загрохотали шаги. Сквозь узкие щели он различил огромную фигуру с фонарем типа «летучая мышь» в руках. Через пару минут половина потолка отъехала с истошным скрипом в сторону, и парень смог разглядеть того, кто грохотал только что над ним, во всей красе. Грохотавший спускался к нему, освещая собственную опухшую физиономию фонарем.

Савелия неведомым образом занесло в подпол деревенской избы. В мерцающем свете фонаря можно было различить на полу огромный ларь с картошкой, подернутую плесенью морковь и свеклу на полках. Не сразу Савелий понял, что находится наполовину в стене, «выставляясь» из нее плечом прямо в бутыль, за которой, как оказалось позже, и спустилось опухщее от многодневных попоек чудовище.

– Как бухать, дак все, – хрипело чудовище, хватаясь за бутыль, в которой от «транспортировки» тотчас заплескался мутный самогон. – А как за первачом, дак Хаманю… Хаманя на побегушках, ля!

Вслед за чудовищем в подпол спустился пушистый кот с вдавленным носом. Увидев Савелия, он грозно зашипел на него.

– Ты ч-че, Гвен? – пропело чудовище басом. – На мышей разве так реагируют? Или, может, крысу увидал? Эта тварь побольше будет…

Через несколько секунд Савелий витал над дымным застольем, слушая не совсем внятную матерную речь. Ничего особенного и полезного для себя он не услышал, пока обнаженный по пояс бритоголовый главарь не грохнул кулаком по столу:

– Спать пора, портянки! Не забыли, надеюсь, куда завтра идем?

Все одобрительно загудели, задвигали табуретками. Бритоголовый отошел на минуту в сени, потом вернулся и бросил на усыпанный крошками стол мятую фотографию.

Со снимка на Савелия взглянул совсем юный Аркадий Изместьев, его отец.