Текст книги "ТИК"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

33

Узнав, что дело об убийстве Смирнова ведет какой-то Кривцов, Знарок поспрашивал своих знакомых из числа питерских ментов и кое-что об этом следаке разузнал. Среди прочего ему рассказали, как тот вместе с другими прокурорами погулял в прошлом сентябре.

…В одиннадцатом часу вечера «девятка» с тонированными стеклами везла четырех девок из борделя («VIP-салона») на вызов в Купчино. На Будапештской ее подрезали и тормознули две тачки, джип и седан с синими номерами. Водителю «девятки» без особых разговоров дали в рыло, всех мочалок пересадили в джип и повезли на завод имени Шаумяна, в пустой ангар. Там за столом бухал десяток мужиков. С подвозом девок началась самая потеха. Их били, пороли во все дыры, били, поили водярой, пока не выворачивало, а когда выворачивало, поили снова. Били. Заставляли трахать друг друга. Били. Заставляли на зоновский манер докладывать «по уставу»: «Я, блядь такая-то, еблась сначала с таким-то, затем с таким-то…» – причем если запиналась, били и заставляли начинать по новой. Купали в яме с отработанным машинным маслом. Били. Пороли. Били, пороли – до самого утра, пока не поотрубались, бухие до нестояния во всех смыслах.

Одна из девок, очнувшись, когда все еще спали, стала шарить в чьей-то куртке в поисках мобилы – позвонить в милицию – и нашарила удостоверение старшего следователя Управления по расследованию особо важных дел питерской прокуратуры. Тут ее заметили и собрались совсем мочить, но ребят отвлекла другая девица. Тогда кто-то из мужиков, еще слегка соображающий, во избежание мокрого дела отвел втихаря первую за забор, велев валить и молчать. Девка позвонила в милицию. Когда группа захвата вошла в ангар, веселуха там уже вовсю шла по новой и ребят пришлось снимать с баб вполне буквально.

Впрочем, арестованных по делу об «изнасиловании, совершенном группой лиц по предварительному сговору», оказалось всего трое. Причем – ни одного прокурора. При этом, по словам питерского знакомого Знарока, улики и показания против нескольких следователей, включая Кривцова, у тамошних ментов были. А в свете вечных напрягов между ГУВД и прокуратурой становилось понятно, что дело в случае чего без труда возобновят – «в связи со вновь открывшимися обстоятельствами»…

Рассказанная история на Знарока, разумеется, особого впечатления не произвела. (С точки зрения «ментов» – собственно ли эмвэдэшников, прокуроров: вообще любых «силовиков» – бляди, неважно, «плечевые» или «элитные», никогда не были людьми. Собственно, людьми они не были ни для кого – ни для сутенеров, ни для клиентов, ни друг для друга, ни для самих себя. Отличие их от, например, бомжей состояло в том, что последние никому на хрен не были нужны, а проститутки предназначались для употребления. И употребляли их испокон веку так, как только хватало фантазии; а уж ребята с официальными полномочиями и вовсе отвязывались – и во все времена для блядей не было ничего хуже ментовского «субботника»…) Однако направление, которое расследование приняло под кривцовским руководством, представало теперь в новом свете.

Еще когда майору позвонил Гродников, Знарок специально спросил, не упоминал ли следователь сайта «Синефобия.ру» – но Гродников клялся, что нет…

Уроды рода

«Шесть убийств… в сущности почти нас не трогают, хотя, когда мы совершаем их, вызывают довольно приятное, щекочущее ощущение, объяснимое естественной порочностью людей, ибо, если хорошенько присмотреться, первым движением человеческой души всегда остается радость при виде чужого несчастья и горя». Так устами героя «Жюстины» игриво эпатировал современников некий маркиз – каковыми современниками и был упакован в сумасшедший дом, имя свое дав тому, что по сию пору принято считать психической и сексуальной патологией.

Кажется, Фромм писал о трех разновидностях стимулов, руководящих садистами. Это стремление к подчинению других, к власти над ними, к зависимости других от тебя. Стремление к безраздельному управлению другим, к эксплуатации другого, к использованию его. И стремление к физическому и психологическому унижению другого, удовольствие от его мучений. Обычно садист очень хорошо чувствует не только более слабого – но и более сильного. Подчиняется и унижается с той же готовностью и чуть ли не тем же удовольствием, с которым подчиняет и унижает. Недаром S & M по жизни ходят парой.

Строго говоря, ничего противоестественного, то есть противоречащего природе, во всем этом нет. Ведь принцип, лежащий в основе биологического механизма выживания любой популяции – принцип естественного отбора. Силовое доказательство собственной жизнеспособности и, соответственно, роли в иерархии и репродуктивной ценности. Утверждение биологической значимости через подавление более слабого.

Целиком на этом базируется понятие власти – да и все, так или иначе, вертикальные человеческие отношения. Всякая иерархия сапиенсов, восходящая в итоге к иерархии стаи приматов.

История государства (не только каждого конкретного, а вообще государственной власти) – это история жестокости. Столь повсеместной и безальтернативной, что почти не поддается квалификации как «нормальная» или «патологическая». Садистская практика великих исторических личностей – в какой мере она является симптомом психической болезни (если это и впрямь болезнь), а в какой – максимальной реализацией биологического инстинкта лидерства на государственном уровне?

Чем абсолютнее власть, тем интенсивнее реализация. «И, на ночь глядя, таблетки богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного…» Набоков в одном из самых элегических эпизодов «Дара» промежду прочим поминает тирана Шеусина, «который вскрывал из любопытства беременных, а однажды, увидев, как в холодное утро носильщики переходят вброд ручей, приказал отрезать им голени, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится мозг в костях».

Римскому императору Тиберию приписывают личное авторство такой пытки: жертву угощали мочегонным вином – и перетягивали веревкой пенис, перекрывая мочеиспускательный канал. О другом императоре, Калигуле, Гай Светоний Транквилл писал: «Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом… бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетки, или перепилил пополам пилой… Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей… Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга… Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен; он вернул его, отсек ему язык и снова погнал на арену…»

Он же – об императоре Домициане: «Чтобы выпытывать у противников имена скрывающихся сообщников, он придумал новую пытку: прижигал им срамные члены, а некоторым отрубал руки».

Валашского господаря Влада Цепеша румыны за успехи в борьбе с турками почитают национальным героем – при том, что этот знаменитейший и кровавейший исторический садист, прозванный «Протыкателем» за любовь к посажению оппонентов на кол, вдохновлял авторов литературных ужасников еще за четыреста лет до Брэма Стокера. В 1490 г. Ефросин, иеромонах Кирилло-Белозерского монастыря, переписал первый список древнерусского «Сказания о Дракуле воеводе»: «Бысть в Мунтьянскои земли греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим диавол. Толико зломудр, якоже по имени его, тако и житие его. Приидоша к нему некогда от турьскаго поклисарие (послы), и егда внидоша к нему и поклонишася по своему обычаю, а кап (головных уборов) своих з глав не сняша. Он же вопроси их: „Что ради тако учинисте ко государю велику приидосте и такову срамоту ми учинисте?“ Они же отвещаша: „Таков обычай наш, государь, и земля наша имат“. Он же глагола им: „И аз хощу вашего закона потвердити, да крепко стоите“, и повеле им гвоздем малым железным ко главам прибити капы».

Впрочем, что нам та румынская Гекуба – одним из главных вкладов России (со всей ее лелеемой почвенниками уникальной «духовностию») в мировую историю стала роскошная галерея властительных садистов. Карамзин описывал резню в Новгороде, устроенную Иваном Грозным: «Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно поставляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части… Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро».

О казни 25 июля 1570 г. обвиненных в измене, в том числе печатника Ивана Висковатого: «Заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу. Второю жертвою был казначей Фуников-Карцов… Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою: он умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иоанн, сидя на коне, пронзил копием одного старца. Умертвили в четыре часа около двухсот человек…»

Касательно Грозного у Карамзина есть очень характерный пассаж: «Иоанн не изменял своему ПРАВИЛУ СМЕШЕНИЯ в губительстве: довершая истребление вельмож старых, осужденных его политикою, беспристрастно губил и новых; карая добродетельных, карал и злых». Казнь, государственное убийство не как наказание, не по какому-либо принципу, но – принципиально без системы, только и исключительно как осуществление власти, перед которой правых нет по определению.

Ссылаясь на «историка ливонского», Карамзин приводит такой эпизод: «Чиновник Иоаннов, князь Сугорский, посланный к императору Максимилиану, занемог в Курляндии. Герцог, из уважения к царю, несколько раз наведывался о больном через своего министра, который всегда слышал от него сии слова: „Жизнь моя ничто: лишь бы государь наш здравствовал!“ Министр изъявил ему удивление. „Как можете вы, – спросил он, – служить с такою ревностию тирану?“ Князь Сугорский ответствовал: „Мы, русские, преданы царям и милосердым, и жестоким“».

Дело, разумеется, не в особенностях национального характера, а в законе джунглей: «унижай слабого, подчиняйся сильному». Любая власть держится на обоюдной готовности подчиняющего унижать и подавляемого унижаться. «В другой раз, когда он сидел за обедом, – это снова Николай Михайлович и снова об Иоанне Васильевиче, – пришел к нему воевода старицкий Борис Титов, поклонился до земли и величал его как обыкновенно. Царь сказал: „Будь здрав, любимый мой воевода: ты достоин нашего жалованья“, – и ножом отрезал ему ухо. Титов, не изъявив ни малейшей чувствительности к боли, с лицом покойным благодарил Иоанна за милостивое наказание: желал ему царствовать счастливо!» В принципе, это и называется – лояльность.

О патологии и преступлении в отношении властной жестокости говорили лишь в тех случаях, когда она подвергалась суду и наказанию – тем охотнее, чем реже это происходило. «Жена ротмистра конной гвардии Глеба Салтыкова Дарья Николаева, овдовевши 25 лет, получила в управление населенные имения, толпу крепостных слуг, – пишет С. М. Соловьев, – и в этом управлении развила чудовищную жестокость: собственными руками она била без милости своих слуг и служанок чем попало, припекала им уши разожженными щипцами, обливала кипятком. По ее приказу били, секли дворовых мужчин и женщин, забивали и засекали до смерти, и все за маловажные вины по хозяйству. Злость Салтыковой, усиливаясь по мере терзания несчастных жертв, доходила до бешенства… Наконец в 1762 году дошла до Екатерины жалоба, что с 1756 года Салтыковой погублено уже душ сто. Жалоба переслана была в Юстиц-коллегию; началось следствие…»

В высочайшем указе Сенату от октября 1768-го, приговаривавшем Дарью Салтыкову к пожизненному заключению, говорится: «Рассмотрев поданный нам от Сената доклад о уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и того великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она особливо перед пред многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую». Формулировка, в высшей степени характерная для позитивно мыслящего XVIII столетия, давшего нам Просвещение и Энциклопедию, и столь склонного списывать в «уроды рода человеческого» всех, кто в теории или на практике достаточно убедительно опровергал предпочтительные представления об означенном роде, – включая некоего маркиза, увлекавшегося беллетристическими провокациями…

Питер

Перехватили Илью у самой редакции – мужичок с озабоченным лицом загородил дорогу, осведомился негромко: «Илья Ломия?» – «Да». – «Я из милиции, – сунул под нос какую-то ксиву, которую Илья разглядывать не стал (заметил только фотку и печать). – Нам надо поговорить с вами». – «Прямо сейчас?» – «Да, Пройдемте пожалуйста». Мужичок, слегка придерживая за локоть, отвел растерявшегося Илью к припаркованной у бордюра не самого нового вида «хонде» (кажется). Не отпуская локтя, открыл заднюю дверцу кивнул приглашающе, влез следом. На водительском сидел плечистый хряк – Илья встретился с его глазами в зеркальце: внимательными и безразличными. Щелкнула, втянув штырьки, блокировка дверей, хряк уверенно тронулся и погнал по Советской прямо.

Все молчали, на Илью никто не смотрел. Пересекли Суворовский и Дегтярную, свернули налево, на проспект Бакунина, направляясь куда-то в сторону Невы, в промзону. Все это Илье нравилось не слишком, а когда машина вильнула в неприметный переулок меж глухих заборов и остановилась, перестало нравиться совсем. Илья видел, что кончается переулок тупиком. Ни души нигде не просматривалось.

Секунд через десять водила, не без натуги ворочаясь в тесном пространстве, обернулся, обхватил локтем подголовник и уставился на Илью. Наверное, смотрелся Илья довольно неавантажно – какое-то пренебрежение, показалось ему, мелькнуло в выражении тяжелой равнодушной водительской ряхи.

– У нас к вам несколько вопросов, – произнес хряк.

Москва

Пристроившись на углу, выключив движок и вынув ключи, Денис еще некоторое время сидел в медленно остывающей машине, бездумно следя, как расплываются перед глазами недоломанная гопотой скамейка, песочница, забитая рыхлым снегом, ржавые гаражи – подсвеченная фонарем морось споро заполняла лобовуху наподобие паззла… Извлек из-за пазухи флягу, приложился несколько раз. Он словно дополнительно осаживал сам себя, не позволял пороть горячку.

После встреч последних дней и в особенности после телефонного разговора с Назаровой Денис прекрасно отдавал себе отчет, на какую опасную историю наткнулся. Уверенность, что теперь и ему известны и убитый, и убийца (сенсация, между прочим!), будила не столько самодовольство, сколько страх. И чем дольше он об этом думал, тем яснее понимал, что плодами своей догадливости воспользоваться ему, похоже, не светит – просто потому, что яйца дороже…

Наконец он поглядел на часы, спрятал флягу и вылез наружу. Морось на глазах превращалась в мокрый снег: крупный, смачный, липкий. Весна, на хрен… Булькнув сигнализацией и надвинув капюшон, он пошел через темный мокрый двор. Торопливое движение сзади услышал почти сразу – и почему-то мгновенно все понял: не успев ни оглянуться еще, ни подумать что-либо связное. Что было мочи Денис рванул к подъезду, оборачиваясь на ходу, видя – совсем рядом – крупную мужскую фигуру, тоже переходящую на спринт. Рассыпался визгливый лай, где-то на периферии замерла бабская фигура с поводком…

Метрах в пятнадцати от двери он вдруг сообразил, что надо же еще набирать код – и свернул налево, к помойке. Перепрыгнул брошенный возле мусорных баков матрас, какой-то хлам, помчался по лужам к гаражам – за которыми, метрах в восьмидесяти, был работающий допоздна магазин. Денис сам не подозревал, что способен так бегать.

Он был уже у самых гаражей, когда почувствовал рывок сзади за куртку. Попытался освободиться, не сумел – и тут же получил удар по черепу, куда-то над левым ухом. Как дубиной. Денис сумел удержаться на ногах, но максимум на секунду – его подсекли и принялись бешено молотить ботинками. Задохнувшись от боли, он успел только подумать: сгруппироваться, защитить ногами живот, а руками голову… – но в эту голову с хрустом въехало что-то твердое: хруст он еще различил, но больше не слышал и не видел ничего.

34

– Его страшно избили. Переломы ребер, костей черепа. От этого он и умер, от удара по голове. Кровоизлияние в мозг…

– Сразу?

– Нет, вроде в больнице уже. Его же нашли только через несколько часов – он в каком-то темном углу двора валялся, в луже, без сознания…

Ксения хотела задать очередной вопрос, но поняла вдруг, что не может произнести ни слова. Это было не то чтобы удушье, но некий спазм гортани. Потеря самоконтроля при парадоксальном ощущении абсолютной ясности рассудка. Она справилась с собой секунды за четыре.

– Ограбление?.. – переспросила.

– Да. Деньги все пропали, мобильный телефон…

Она что-то еще уточнила, попрощалась и отключилась, тщательно следя за собственными действиями. Голос звучал нормально, руки не тряслись. Все было вроде в порядке, но мысли метались и самой назойливой была мысль о пропавшем у Дениски мобильнике со списком исходящих звонков, где одним из последних должен был значиться звонок ей…

Теперь все окончательно встало на места.

…Смыться к черту. За границу. Какая на хрен работа… Какой на хрен Силецкий…

Ксения взяла себя в руки. Прижала пальцем правое веко и заставила себя думать.

День, конечно, пошел коту под хвост – Ксения плюнула на все, что не доделала сегодня, и поехала домой. Она пыталась думать по дороге, она пыталась думать дома, и ни хрена толком у нее из этого не выходило – пока она не «тормознула» и не зафиксировала в сознании одну странную, невесть откуда взявшуюся неоформленную идею… Вполне, на первый взгляд, бредовую…

Она все ходила по комнате, массировала глаз, садилась с ногами на диван, сжавшись, обхватив руками колени, снова вставала и принималась ходить – и наконец решительно села за компьютер. Ксения действовала бесчувственно, как автомат – но так же целенаправленно. Вошла в «Синефобию», на форум. Она плохо помнила, где это надо искать, когда это было (давно уже) – но нашла довольно быстро.

NICK:Так в чем все-таки смысл кино? Зачем оно было придумано? Это же наш главный вопрос, так?

О’кей, давайте по порядку. Здесь столько уже было сказано о его криминальной подноготной и о том, как оно снимает с реальности кровавые пенки… В таком случае простой вопрос: какой из реальных монстров наиболее любим кинематографом (и массовым искусством вообще)? И почему? Жду ответа.

В ночь на 6 августа 1888 года в Лондоне, в Уайтчепеле, нищем и криминализированном районе Ист-Энда, нашли тело дешевой проститутки Марты Тэбрем. Марте перерезали горло от уха до уха, после чего нанесли еще почти сорок ударов как минимум двумя лезвиями. Полиция склонялась к расправе местной «крыши» с неплательщицей дани – но среди аборигенов поползли слухи о сумасшедшем. Тем более что четырьмя месяцами раньше была жестоко избита и ограблена на улице другая проститутка, к тому же в районе промышлял некто по кличке «Красный Передник», опять же, грабивший проституток (их в то время в Уайтчепеле, насчитывавшем всего-то немногим более двухсот домов, еженощно бродило больше тысячи).

Ранним утром 31 августа все в том же районе обнаружили труп 42-летней алкоголички и проститутки Мэри Энн Николс по кличке «Полли». У нее также было перерезано горло, плюс огромная рана под задранной юбкой на животе. В обоих случаях отсутствовали следы побоев – что говорило о внезапности нападений.

Утром 8 сентября житель Уайтчепела наткнулся во дворе собственного дома на труп проститутки Энни Чепмен: ей перерезали горло, вскрыли брюшную полость, вырезали матку, часть влагалища и яичники. Органы эти убийца унес с собой. Характер разреза говорил о том, что преступник владеет навыками хирурга, к тому же использовал он не обычный нож, а инструмент с длинным и узким лезвием – наподобие предназначенных для ампутаций.

Делом занялся расследовавший убийство Николс старший инспектор Фредерик Абберлин, которого теперь подчинили старшему инспектору дивизиона «Н» лондонской полиции Джозефу Чандлеру (да еще все взял на контроль министр внутренних дел). Тщательнейший опрос свидетелей дал представление о внешности предполагаемого убийцы, подтверждавшееся в общих чертах после других нападений (около 165 см, около 40 лет, одет во все черное, возможно, иностранец или иммигрант). Уайтчепел перетряхнули и даже задержали того самого Красного Передника – им оказался некто Джон Пизер, но к убийствам (что было доказано) он отношения не имел.

В час ночи 30 сентября на улице Уайтчепела с перерезанным горлом (это было единственное повреждение) находят 45-летнюю Элизабет Стайд по кличке «Длинная Лиз», зарабатывавшую шитьем, уборкой, пенсионным мошенничеством – и проституцией.

Через сорок пять минут после обнаружения ее трупа в четырестах метрах от этого места прямо на маленькой площади патрульный констебль видит в луже крови еще один женский труп с раной на горле и задранной юбкой. У 46-летней пьяницы Кэтерин Эддоус, не профессиональной проститутки, но дамы свободных нравов, живот был вскрыт от грудной кости до подвздошины, удалены левая почка, почечная артерия и матка, а лицо (чего убийца раньше не делал) было хаотически рассечено: разрез от левой границы носовой кости до угла правой стороны челюсти, рассечения обоих нижних век, а правое ухо отвалилось при транспортировке тела в морг.

Принадлежавший Эддоус окровавленный фартук, которым воспользовался преступник, нашли еще спустя час с небольшим на тротуаре. На закопченной стене над ним мелом было написано: «Евреи – люди, которые не будут ни в чем обвинены». О том, что «убийца из Уайтчепела» – еврей (их жило много в Ист-Энде), и до этого часто говорили на улице и в прессе, так что срочно разбуженный глава полиции Метрополии сэр Чарльз Уоррен, опасаясь антисемитских эксцессов, велел скопированную Джозефом Чандлером надпись стереть, не дожидаясь рассвета.

За это распоряжение Уоррену потом многажды пеняли – а после бесконечных обвинений в беспомощности в связи с делом «убийцы из Уайтчепела» он даже вынужден был вскоре уйти на пенсию. Более того, самому премьер-министру пришлось выслушать инвективы по поводу плохой работы полиции лично от Ее Величества королевы Виктории. Скандал принял общенациональные масштабы.

Газеты и полиция оказались завалены анонимными корреспонденциями, написанными от имени убийцы, – за два месяца их было отправлено целых три сотни. Среди прочих 27 сентября и 1 октября в лондонский «Централ ньюс офис» пришли два письма от человека, признававшегося в совершении уайтчепелских убийств. Письма были подписаны «Джек-Потрошитель». Отправителя искали, но не нашли – и хотя содержание текста писем привело следователей к однозначному выводу о ложности сделанных в них признаний (позднее это многажды подтверждалось с помощью современных методик профилирования личности), безымянный прежде «убийца из Уайтчепела» обрел свой уже более чем столетний брэнд.

Но 18 октября Джордж Ласк, глаза одного из районных Комитетов Бдительности (что-то вроде народной дружины), получил конверт с половиной человеческой почки и письмом следующего содержания: «Из ада. Господин Ласк, сэр. Я посылаю вам половину почки. Я забрал у одной из женщин этот орган для Вас, я жарил и ел это, это было прелестно, я могу послать Вам кровавый нож, которым извлекал это, если только Вы ждете более длинного. Подписываюсь. Ловите меня. Вы можете, г-н Ласк». Орфографические ошибки в тексте были аналогичны допущенной в надписи на стене, законсервированный в вине орган имел следы заболевания подобного тому, каким страдала Эддоус, и большинство нынешних криминалистов полагают, что данное письмо – единственное – действительно принадлежало перу настоящего потрошителя. Но ни личности отправителя, ни причины, по которой адресатом был выбран именно Ласк, так и не установили.

Утром 9 ноября помощник уэйтчепелского домовладельца пришел в комнатку к одной из жиличек, 23-летней проститутке Мэри Келли, с требованием платы за жилплощадь. Комната на первом этаже была заперта, визитер заглянул в окно и увидел, что на кровати кто-то лежит. Он вернулся к хозяину, хозяин решил выломать дверь и позвал констебля. Тот, первым войдя в комнату, тут же послал за врачом и запретил посторонним пересекать порог.

«…Поверхность живота и бедер была удалена и брюшная впадина освобождена от кишечника. Груди были отрезаны, руки – искалечены несколькими зубчатыми ранами, лицо изрублено до нераспознавания особенностей, ткани шеи разрублены до позвоночника, – записал прибывший вскоре на место преступления полицейский медик. – Кишки были найдены в разных местах; матка, почка и одна грудь – под головой, другая грудь – под ногой, печень – между ногами… Лицо изрублено во всех направлениях… Губы были разорваны и разделены несколькими разрезами, выполненными наискось до подбородка…» Но все эти повреждения были уже посмертными: причина же смерти подобна тем, что и в предыдущих пяти случаях – «острая кровопотеря в результате разреза артерий горла». И знакомое оружие – с длинным узким лезвием.

Однако убийство Мэри Келли стало последним в данной серии. В последующие годы в Уайтчепеле сходным образом погибли еще две проститутки – но полиция установила, что в обоих этих случаях убийцы просто имитировали почерк «Джека». Дело последнего, официально считающегося убийцей шести женщин в период с августа по ноябрь 1888-го, было закрыто в 1892-м, расследование так и не принесло результата.

И хотя последнее обстоятельство все современные комментаторы единодушно объясняют отнюдь не хитроумием маньяка, а исключительно несовершенством тогдашних следственных методик, непойманный Jack the Ripper вошел в историю криминалистики и массовой культуры не только как первый настоящий серийный убийца, но и как самый знаменитый из них: хотя бы в том смысле, что более ни одно одиночное или серийное преступление не породило такого количества книг (7 с лишним тысяч, посвященных только самому Потрошителю, не считая более или менее вольных беллетристических производных) – и, конечно же, фильмов.

Сайт IMDB только на запрос по словосочетанию «Джек-Потрошитель» дает 17 наименований. Хотя самое, например, последнее из претенциозных упражнений Голливуда на эту тему адресуется в названии не к приевшемуся псевдониму эпистолярного фальсификатора, а к первым строкам письма вероятного настоящего убийцы – фильм братьев Хьюзов 2001 года озаглавлен «Из ада». Джонни Депп сыграл в нем инспектора Абберлина, сюжет же в очередной раз пережевывает самую скандальную из десятков появившихся впоследствии версий по поводу личности «Джека», связывающую уайтчепелские убийства с именем внука королевы Виктории и сына будущего короля Эдуарда Седьмого принца Альберта Виктора.

В 1962-м Филип Джуллиен издал книгу «Эдуард Седьмой», где изложил историю тайного брака принца с его любовницей Энни Крук, для которой тот снимал квартирку в Уайтчепеле и от которой имел дочь. Жертвами же «Джека» стали, по версии Джуллиена, те, кто об этом знал. Кандидатура Альберта Виктора на роль потрошителя была быстро и бесповоротно отвергнута более-менее серьезными исследователями, но уже в 1970-м Томас Стоуэлл назначил на эту же роль якобы действовавшего в интересах принца придворного доктора Уильяма Гулла – что даже грозился подтвердить вроде как имевшимися у него, Стоуэлла, личными бумагами лейб-медика. И хотя фактам и документам эта фантазия противоречила ничуть не менее, интриги добавила скоропостижная смерть ее автора и гибель его архива. В итоге именно несчастный доктор Гулл неоднократно профигурировал на экране в качестве жуткого ripper’а – в том числе у Хьюзов.

Вообще бредоватый фильм этот интересен одной-единственной произносимой в нем фразой (никак, впрочем, концептуально не обыгрываемой). Убийца в исполнении Иена Хольма бросает не без пафоса: «Когда-нибудь люди скажут: двадцатый век начался с меня!» У Деппа-Абберлина не находится ответа умнее, чем: «Ты не доживешь до двадцатого века!» (под размахивание, разумеется, револьвером) – но Хьюзов Джек-Гулл оказался совершенно прав.

В самом деле, Потрошитель видится «абсолютным начинателем» не потому, что до того не были известны случаи патологически жестоких многократных убийств – и были, и стали легендами: от «Синей Бороды» Жиля де Рэ до Салтычихи. Но «Джек» оказался первым, чьи преступления попали на почву формирующегося нового массового сознания.

Соблазн хронологии: спустя десяток лет после ист-эндских убийств в США казнят первого тамошнего serial killer’а Хермана Маджета, он же Х. Х. Холмс (переплюнувшего, надо сказать, «Джека» и количеством жертв и «живописностью» своей криминальной истории: от знаменитого чикагского пыточного замка до заливания – якобы – гроба с телом преступника бетоном!); через семь лет после гибели уайтчепелских шлюх Люмьеры проведут на парижском бульваре Капуцинов первый в истории публичный киносеанс; а к тому моменту, когда неведомый свихнувшийся хирург возьмется в Лондоне за свой инструмент, молодой венец Фрейд уже начнет разрабатывать основные постулаты психоанализа.

Век кино, век фрейдистов, медиа, массовой культуры и маньяков-убийц – все эти вещи в недавно миновавшем столетии переплелись столь тесно, что леса за деревьями уже практически не разглядеть…