355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Евдокимов » ТИК » Текст книги (страница 1)
ТИК
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:37

Текст книги "ТИК"


Автор книги: Алексей Евдокимов


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Алексей Евдокимов
ТИК
Тайная История Кино

Разгромлена тайная секта киноманов

Подземелья под Парижем – огромные и разветвленные, как, собственно, в любом другом городе, который возводился из известняка прямо поверх каменоломен, строил метро и бомбоубежища, подземные ходы, темницы и еще бог знает что. Разведанные подземные залы и галереи тянутся почти двести пятьдесят километров. Вход в них, разумеется, запрещен. С 1955 года из соображений безопасности можно посещать только катакомбы, в которые в семнадцатом веке перенесли покойников с переполненных парижских кладбищ, и только с экскурсоводом, который демонстрирует могилы, привидения и прочее.

За порядком в подземелье наблюдает специальный отряд «спортивной полиции». Однажды отряд тренировался в Трокадеро, неподалеку от парижского Музея кино. Спустившись в подземелье через канализационный люк, полицейские обнаружили надписи «Стройка». «Посторонним вход воспрещен». Тоннель был оборудован камерой, настроенной на запись любого, кто к ней приближался, а также магнитофонной кассетой с лаем собак, призванной отпугнуть излишне любопытных.

Полицейских она, разумеется, не отпугнула. За этим тоннелем на глубине 18 метров под мостовой Парижа обнаружился огромный зал площадью четыреста квадратных метров. Он был вырублен в форме амфитеатра, по краям шли естественные каменные скамьи. В зале висел огромный экран и стояло профессиональное проекционное оборудование, также имелось множество фильмов.

При этом ни одной запрещенной, или порнографической, или экстремальной картины в коллекции не было – только фильмы нуар пятидесятых годов и некоторое количество сравнительно свежих триллеров.

«Мы не представляем себе, кто это, – заявил представитель полиции. – Там были свастики на потолке, но также были и кельтские кресты и звезды Давида. Мы не думаем, что это экстремисты. Какое-нибудь тайное общество или секта, может быть». Три дня спустя, по сведениям газеты «Гардиан», полиция вернулась в пещеру со специалистами-электриками, чтобы выяснить, откуда подземные кинофилы воровали электричество (или не воровали – может быть, они платили за него?), и обнаружила, что оборудование исчезло, все провода перерезаны, а на полу лежит записка: «Не пытайтесь нас найти».

С. Кваша. Газета. Ru, 9.09.2004

Человек страшней, чем его скелет.

И. Бродский


Внимание!

На данном сайте имеются материалы, могущие негативно сказаться на вашем психическом здоровье или по меньшей мере испортить настроение и аппетит. Многие из них включают сцены насилия, патологической жестокости, преступлений и сексуальных перверсий. Идеи, обсуждаемые на форуме, зачастую отличаются неполиткорректностью, вступают в противоречие с УК РФ, а местами укладываются в клиническую картину некоторых душевных расстройств. Просмотр сайта разрешен лишь в том случае, если вам уже исполнилось 18 лет, вы не состоите на учете в психиатрической клинике и являетесь полностью дееспособным гражданином. Автор сайта уведомляет, что все материалы, помещенные здесь, взяты из открытых источников, и предупреждает, что не несет ответственности ни за поведение пользователей на форуме, ни за возможные последствия для вменяемости юзеров и их веры в человечество. Если вы лояльный налогоплательщик, полезный член социума и пропагандист здорового образа жизни, если вы религиозный фундаменталист и поборник нравственности, если вы излишне впечатлительны и склонны к острым ситуационным реакциям – вам лучше покинуть этот сайт. Но если вы не верите в простые ответы и желаете странного, если вам снятся сны, более яркие, чем реальность, если вам знакомо притяжение края крыши и темной комнаты, а самое главное, если вы любите кино так, как люблю его я, – вам сюда.


Интро

1
Другое время, другое место.
Рига, май 1998-го

Поезд накатывал из глубины, быстро, тяжко, беззвучно: приближался, приближался, ПРИБЛИЖАЛСЯ – и почему-то никак не мог приблизиться, – в блеклом черно-палевом двуцветии древней пленки, в пыльном мельтешении каких-то крапинок-волосков, в шорохе и стрекотании допотопного проектора… Жуть, невыносимая, удушливая, была в этом движении – одновременно неостановимом и незавершенном: ничего не сделать, нигде не укрыться, но и невозможно дождаться неизбежного… – и я не выдерживаю, я ору и бьюсь – не выходит ни крика, ни рывка: я словно в какой-то вязкой среде, глотающей звуки, тягуче сковывающей движения, залепляющей все отверстия тела, – я дергаюсь сильнее и распахиваю глаза – чтобы разом ослепнуть, обо что-то чем-то пребольно удариться и куда-то провалиться: неглубоко, но ощутимо и гулко.

Замираю, зажмурившись. Осторожно прислушиваюсь к ощущениям. Ни черта не разобрать. Я лежу на спине, на чем-то твердом, шершавом и мокром… Полулежу, вернее: гудящий от боли затылок упирается в такое же твердое, плечам и локтям тесно (правый локоть, кажется, разбит)… ноги полусогнуты и распрямить их невозможно. Стрекот проекционного аппарата, жесткий шелест пленки по-прежнему слышны – и еще какое-то неровное шлепанье, плюханье, дребезг… Мокро. Как-то странно мокро – со всех сторон, но при этом я, кажется, не в воде… Брызги на лице. Холодно – меня даже трясет, кожа идет мурашками, – но при этом почему-то тепло. Точнее так: холод внутри меня, тепло снаружи. Через некоторое время ощущения теплого и мокрого соединяются, дополняясь звуковым рядом – это теплая жидкость льется на меня сверху, шелестя и шлепая по тому твердому, в чем я не могу распрямиться, затекая мне под спину и зад, но не накрывая.

Ничего не понятно еще и потому, что совершенно невозможно связно думать: черная непроглядная копоть висит внутри черепа, что-то в ней ворочается, ржавое, громоздкое, неподъемное, скребя, грубо тычась в виски острыми углами и наваливаясь изнутри на глазные яблоки.

Тихонько приоткрываю глаза: жесткий электрический свет. Далекий потолок. Несвежая, потемневшая побелка, набрякшая и сморщившаяся в углу от сырости. Раструб душа, мерцающий водяной конус. Это я в ванне валяюсь. Под работающим душем.

Ни-хре-на не помню.

Я не дома. А где? У Таньки? Нет. Да и как бы меня занесло к Таньке… Еложу обеими ладонями по бортикам. Справа вплотную – кафельная стена.

И сколько я так отдыхаю?.. Да порядком – судя по тому, как уже мерзну… И никого это не колышет, что характерно.

Шарю руками по себе. Ничего на мне нет. Ну, зато я не услышу, как Брюс Уиллис, что у меня вид человека, который спал в одежде…

Как башка-то болит, сука… А это что? Ага, мои трусы. В ванне. Мокрые, естественно. Н-да.

Рыба пила.

И ведь есть у меня страшное подозрение, что не только пила… Бережно обнимаю мокрыми руками влажную голову. Есть у меня страшное подозрение, что она же, д-дура, еще каких-нибудь… дубина… колес наелась… Хотя сколько уж было, на хрен, зароков себе дадено…

Нет, как пила – помню. Отчасти. Как у Петрухи на «пятке» начинали. Смотрели по видаку мой «Dark City». Причем уже начинали с «бодяги» – хотя обычно визиты «на точку» начинаются только после того, как все остальное выпито, а башлей ни на какой фабричный продукт не хватает…

Вода эта. Вырубить ее наконец. И вылезти. Хоть понять, где я все-таки…

Какое там – вылезти…

У кого-то же день рождения намечался. У кого-то полузнакомого. У Петькиного какого-то кореша. Этого самого дурака. Из ролевой тусовки. Как его, гоблина… хоббита… Башка-а-а…

В Юрмале он, Петруха говорил, гулял: кабак какой-то снял на Йомас. И решили мы – правильно – ломануться к нему всей шоблой. Потому что все уже были хорошо датые. Ибо, как говаривал в свое время Горшок, «сто грамм – не стоп-кран: дернешь – не остановишься»…

И куда-то мы, значит, всей шоблой ломанулись. На взморье? Никакого, однако, взморья в памяти уже не осело… Не, надо все-таки вылезать, сколько можно мокнуть.

К тому же – Тихо Браге.

Легендарный астролог Тихо Браге помер, как известно, от разрыва мочевого пузыря. Его, беднягу, приперло на королевском балу в процессе беседы лично с Рудольфом Вторым – и он не посмел прервать императора и отлучиться… И если я не хочу повторить его судьбу…

С третьей попытки сажусь в ванне. Опершись рукой о левый бортик, пытаюсь через него перевалиться. Тошнота подергивается, хочет наружу. Еле сдерживаюсь.

Да. Нет. Незнакомая какая-то хата. Ванная, во всяком случае, незнакомая. Совмещенный санузел. Так, вижу джинсы…

Ладно, раз, два… Бьюсь о бортик коленкой. Ледяная плитка. Шлепаю, капаю. Осторожно пробую дверь – заперта. Никаких звуков снаружи. О’кей, куда-то ломанулись – а вот что было дальше? Дальше… Дальше мозговое усилие порождает очередной спазм – и уже не в силах терпеть, я с жалобным звуком, внезапно навернувшимися слезами и просаживающей до промежности мгновенной болью вываливаю в очко невнятную бледную дрянь, какие-то прогорклые остатки.

Стоп. Тьфу. Мы поперлись на электричку… Тьфу. И на станции, на «Золитудке», кого-то встретили. Тьфу, м-мерзость… Кого-то встретили и в Юрмалу не поехали. То есть не все поехали. Но кого именно мы там встретили – хоть убей… Во. Тут начинаются пробелы. Blackout. Про это, между прочим, Феррара и снял. Бухал чудила, бухал – сам не заметил, как девку какую-то кокнул… так, по-моему, там было. Киношник некий. Вот, дескать, кино до чего доводит… Вырубаю, наконец, воду. Сколько ж ее натечь-то успело? Кель ор этиль вообще?

Кино…

Сердце молотит – часто, гулко. Сморкаюсь в раковину. Провожу ладонью по запотевшему зеркалу. Все равно почти ничего не видать. Обхватив руками костлявое, пупырчатое, мелко вибрирующее тело, переступая босыми подошвами, щурюсь на что-то малознакомое, малопонятное, полурастворенное в тумане. Тоже, блин, – кадр… Пошлый.

Откручиваю холодную – опять плюется душ. Где оно перерубается?.. А. Кто это из пацанов рассказывал, как однажды с бодунища, замученный сушняком, встал раком посреди опрятного газончика на заправке «Статойл» и принялся ловить разинутым ртом струйки из бодро вертящегося фонтанчика автоматической поливалки?..

Закрываю кран и снова к толчку – нельзя все-таки обращаться так с мочевым пузырем. Уф-ф-ф… Через вентиляционную решетку слышно, как визгливая старуха выговаривает плаксивому младенцу. Потом там у них что-то громко падает. Болбочет где-то телик. Утро уже, наверное. Как любит уточнять в таких ситуациях Горшок, «утро делового человека»…

В глубине квартиры просыпается мобила. Раз за разом курлыкает одну и ту же коротенькую музыкальную фразу. Три… Четыре… Не берут. Шесть… Семь… Упорный кто-то… Нет, не взяли. Тишина.

Может, оно и к лучшему? Так ведь и подмывает срыть отсюда по-тихому, ни черта не выясняя и не объясняя… Вообще, если честно, не нравится мне все это. Почему память напрочь отшибло? Никогда, по-моему, еще такого не было. Словно клофелином угостили. Рогипнолом…

От с-сука – джинсы изгвазданы… Да здорово как… Между прочим, на блевотину похоже… Воняет мерзостно – но чем, непонятно. Кажется, все-таки не блевотина… Натя-ягиваю штаны на влажную кожу. Шарю по карманам. Билет на маршрутку. Куда это меня понесло на маршрутке?.. Короткое движение под поверхностью – бульк, и все… только круги пошли: неприятное какое-то, тревожное не то послевкусие, не то предчувствие… Ладно. Разберемся…

Так, одежды моей тут, в ванной, больше нет – придется выходить в большой мир босиком и топлесс. В большом мире полутемно – но не потому, что не рассвело, а потому, что коридор глухой и узкий. Старый, видимо, дом. Точно – первый раз я в этой квартире.

Майка моя валяется перед дверью в ванную – как тряпка, ноги вытирать. Собственно, тряпка и есть. Весь перед в той же самой бурой пакости, что и джинсы. Или все-таки это у меня вышло так удачно себя облевать?.. С отвращением надеваю – че еще делать. Налево – темная прихожая, направо – залитая солнцем кухня. Очень хочется податься налево и, пока никто не заметил… Но привычка заставляет прошлепать на кухню – там могло остаться.

Щурюсь от прямого солнца: широкого, горячего, отскакивающего от бутылок. Да, блин, погуляли… А-а, с-собака! Это еще что?.. Мать твою. Осколки. До крови, черт… Посуду какую-то раскокали… Окно невысоко: второй, видимо, этаж. Громадные кусты сирени, незнакомый двор, мусорные баки.

…На столе – стакан с окурками. И тут же всплывает – очень четко, но вне какой бы то ни было связи с предыдущим и последующим: этот стакан, высокий, узкий – и поднимающаяся из него тонкая, ровная, идеально вертикальная струйка белого дыма. Мне еще как обычно подумалось: кадр!..

Опять звонит труба. Я стою, жду, ответят ли. Опять не отвечают.

…Ага, вот и остатки. «Рыгалия». Совсем остатки, граммов сорок.

Пекло убивает. Разлагается недоеденная закусь. Ну, с богом! Зажмуриваюсь, задерживаю дыхание… Торопливо запиваю из крана мойки. В ведре под раковиной весело блестят расковыренной фольгой пластинки от таблеток. Колеса, говорите?.. Пока люди по-прежнему занимаются сексом безо всякого разбору со многими незнакомыми партнерами и без всякого предохранения, одновременно экспериментируя с расширяющими сознание наркотиками, не заботясь о последствиях, я буду счастлив. Подпись: Остин Пауэрс. Вдруг неприятное ощущение возвращается – оно, оказывается, и не делось никуда, просто сейчас резонирует сильнее. Остервенело плещу себе в рожу хлорированную воду. На мгновение что-то приоткрывается – нет, не ухватить…

На белом пластмассовом кране – бурые мазки. Ковыряю ногтем. Опускаю взгляд на себя. Погуляли…

Шипя себе под нос, хромаю по коридору к прихожей – на стертом линолеуме остаются расплывчатые кровавые запятые. Так-так-так… Полуоткрытая дверь в какую-то комнату – и на ее пороге щедрая, узнаваемая, желто-коричневая, с протяжными веерными отростками, с аппетитными комочками лужа…

Оглядываюсь на входную дверь. Смотрю на дверь в комнату.

Делаю полтора осторожных шажка, стараясь не вляпаться. О-о, какой запашок… Еще шаг. Не знаю, что происходит сначала: я отдаю себе отчет, что пахнет не только рвотой, а чем-то еще – сильнее, как-то более сыро… душно… – или вижу… что вижу?.. Забрызганную стену, или лужу на полу комнаты – другую, гораздо больше, темнее… или то, что… кто… что на этом полу лежит – ничком… головой к двери…

Нет никакого шока. Точнее, никаких эмоций, тем более мыслей – я окостеневаю телом и сознанием. Стою на пороге, глядя на все это, мертво вцепившись левой рукой в деревянный косяк. Понятия не имею, как долго. Потом наконец отступаю обратно в коридор. Прислоняюсь спиной к стене, откидываю голову, стукнувшись затылком. Тела я не чувствую – только сердце корчится в вакууме. Чужая рука самостоятельно поднимается к животу, оттягивает майку, чужое лицо опускается, вглядываясь в засохшее бурое пятно на всю грудь и брюхо… и на джинсах спереди – то же самое… Кто-то уже прекрасно понял – что. Кто-то… Не я. Не я.


Часть первая

2
Она
Москва, январь 2006-го

– Короче! Буратино – это клон, – с ходу объявляет он не допускающим возражений тоном. – Клон Ленина!..

Это его первые (после «привет-проходи») слова. Ксения, готовая, вроде, к чему угодно – знакома с визави не первый день, – все равно моментально теряется и автоматически складывает на лице нечто вежливо-внимательно-ироническое, надеясь по дальнейшим репликам хотя бы определить: он все-таки стебется – или?.. Но продюсер Липченко говорит, говорит, говорит, избыточно интонируя, загребая руками воздух, непрерывно елозя всей подвижной востроносой рожей, то подаваясь вперед (едва не соскальзывая с табуретки), то откидываясь на холодильник, – минуту, две, пять, десять – и она чувствует, что все безнадежней вязнет в какой-то гипнотической заторможенности: до такой степени произносимое им вне любых категорий ее сознания.

…То есть Буратино – «их» Буратино, современный Буратино, – кажется, в буквальном смысле клон, генетический двойник… Ну да, Ульянова-Ленина Вэ И. Втайне от мира он воспитывался на секретной базе КГБ-ФСБ.

– Он ловит радиосигналы! – продюсер конвульсивно отмахивает одной рукой. – Он буквально сбивает взглядом самолеты! – другой. – Но… – тут Липченко вдруг осекается и затуманивается взглядом, – любви он не знает!..

На продюсере клетчатый сине-зеленый халат, распахивающийся на костлявой груди, где отсверкивают в буйных порослях сразу три золотые цепочки: с гимнастом, с чем-то еще и со здоровенным мутно-голубоватым камнем, похожим на самоцвет: четвертая цепь мерцает на мосластом запястье. Болезненный блеск светлых продюсерских глазок подозрительным образом гармонирует с гипертрофированной расхлябанной жестикуляцией – и каким-то задним планом сознания Ксения в который раз задается вопросом, на чем сидит ее заказчик, в который раз склоняясь к амфикам…

– …Мальвина – нимфоманка! – Липченко добрался тем временем до второстепенных персонажей. – Артемон – голубой! Пьеро – вообще импотент…

Это должно быть комедией. Молодежной комедией. Неким парафразом толстовской сказки в современных реалиях. Когда Липченко впервые вывалил на нее свою очередную идею, Ксения равнодушно отнесла ее на счет привычных продюсерских глюков (с ним это бывало: звонил ей в самое неожиданное время суток и ошарашивал чем-нибудь эдаким). Но чертов Буратино оказался на удивление цепким идефиксом.

Ксения не первый год варилась в этом, по-аксеновски говоря, «блядском бизнесе живых картинок», перезнакомилась со многими его деятелями и давно перестала удивляться чему бы то ни было. Но по-прежнему совершенно не способна была представить, как подобным персонажам удается выбивать под подобные проекты вполне серьезные суммы – у тех, кто это бабло заработал. И сколь бы условно последний глагол ни звучал применительно к российским реалиям, но ведь так или иначе наварил – САМ. Для СЕБЯ. А тут – вот это вот чмо. С Буратиной своим… (Вдруг всплывает какая-то древняя хохма: «Водка „Буратино“. Почувствуйте себя дровами!..»)

Но ведь удается же, блин, – и когда чмо предложило ей за сценарий двадцать штук баксов, причем треть авансом, Ксения, даже уже перед собой почти не комплексуя (более того – не без мазохистского удовольствия), деловито прикинула: две недели, «не приходя в сознание». Ну, три. К тому же ушлый Липченко намеревался воспользоваться ноу-хау авторов другой доморощенной молодежной га-га-медии, придумавших поместить действие в Гоа – и замечательно оттянувшихся там за спонсорский счет (экранный результат Игорь оценил так: «Это даже не детский лепет – это детская неожиданность»; Ксении из всего фильма запомнился только штабель североамериканских долларов размером 3x3x3 м). Липченко же нацелился на Ибицу – и Ксения всерьез надеялась вырваться «для освоения натуры» к испанским пидорам и торчкам хоть на неделю.

…И, естественно, получилось все ровно наоборот. Выяснилось, что ни три года сериальной практики, ни многократное кидалово со стороны деятелей полного метра так ничему ее и не научили: Ксения сама не заметила, как двинулась путем наибольшего сопротивления и сделала то, от чего давно старалась беречь себя пуще всего, – стала ДУМАТЬ. После беспрерывного двухмесячного мучения (так что и на Ибицу Липченко со своей кодлой полетел без нее) на свет родился результат противоестественного и невероятного сочетания совершенно маразматической идеи с качественным, вопреки всему, исполнением. Самое дикое, что у нее вышел приличный сценарий!.. Злобный, почти чернушный, смешной, замешанный на актуальных реалиях.

Разумеется, она, пуганая и ученая, скрупулезно согласовывала его с заказчиком не только на этапе заявки и синопсиса – но и слала Липченко по мере написания каждые пятнадцать-двадцать сцен. И неизменно получала добро. И чем дальше, тем больше тревожилась. Потому что выходило по меньшей мере пристойно – а ни на что пристойное в этой стране давно уже не было спроса (тем более в кино!). Потому что выходило неглупо – а Липченко был стопроцентный, хотя местами и милый, дурачище. Под конец она стала надеяться, что именно в силу дурости и амфетаминного энтузиазма он таки примет работу и, чем черт не шутит, даже остатние тринадцать штук заплатит… Поставила точку, «замылила» продюсеру готовый черновой вариант и получила бодрое приглашение к нему домой на проспект Мира.

И по прибытии – слова не успев сказать – выяснила, что два месяца парилась абсолютно впустую, что всеми липченковскими «добро» она (разумеется!) вольна распорядиться согласно народной идиоме, что присылаемый ею материал никто, видимо, даже не читал. Что как раз к окончанию ее работы продюсер, мыслитель, на хрен, наконец-то решил, о чем будет фильм. Родил. И к ее сценарию его сюжет не имеет никакого отношения. Совсем никакого. Ибо фильм будет о том, что Буратино – это клон. Клон Ленина.

…Когда мышцы лица, так и застывшего в любезной полуулыбке, отчетливо заболели, когда задергалось проклятое веко, она покосилась на часы: липченковский монолог длился уже без малого сорок минут. За все это время Ксения не издала ни звука – но никакой реакции от нее и не требовалось. Продюсер продолжал фонтанировать, перебивая сам себя, всхохатывая, вдохновенно домысливая на ходу, – Ксения давно перестала вникать в содержание «полива», лишь механически регистрировала, что все у него затевается, кажется, ради обладания золотом партии и в сюжете уже объявился Дзержинский. В принципе, делать тут давно нечего – можно вставать и уходить вместе с заботливо притараненной распечаткой. По крайней мере, с тринадцатью штуками она распрощалась еще на первой минуте липченковского выступления. Впрочем, с этого урода чего доброго станется потребовать назад аванс – ему, по всей видимости, пока в голову не приходит, что Ксения откажется воплощать всю эту «клонированную» ахинею. Причем воплощать – это она тоже уловила – уже не за тринадцать штук, а за шесть: половину Липченко решил оставить себе как автору идеи…

Она стряхивает, наконец, скисшую идиотскую лыбу и прихлопывает веко пальцем. Продюсер, однако, ничего не замечает – он как раз добрался до кульминации, разгоряченный, восторженно придыхающий, явно готовящий под конец какой-то сногсшибательный поворот. Она смотрит на него участливо.

– …И тут! – Липченко чуть подпрыгивает на табуретке и делает эффектную паузу… – И тут Дзержинский просыпается!!!

Московская зима, дотянувшая до середины. Перепачканные сугробы вдоль дорог, наледи на тротуарах; замызганные тачки, буксуя, швыряются грязными комьями, самоуверенные столичные тетки, по-куриному растопырясь, подхватывают полы дорогих шуб и несут их над черной слякотью. Яростно топочут входящие в подъезды, сбивая налипшую на обувь дрянь, чавкают размякшие в кашу упаковочные картонки у порогов киосков-стекляшек…

Смешно, думает Ксения, волочась через пробки на Новослободскую, к Ирке в «Собес», раздраженно дергая коробку передач. Вроде сколько уже было говорено себе, и понято, и принято к сведению… – и опять на те же грабли.

Чего тебе неймется? Что у тебя свербит? Что за мазохистская тяга заведомо бессмысленно напрягаться?..

(На самом деле все просто и почти физиологично. «Охота пуще неволи». Мозг – он по-своему тоже железа, и фантазия… творчество, на хрен… – вроде ее секрета. А против организма переть трудно. Ему ХОЧЕТСЯ!..

Ну и получается род интеллектуальной мастурбации. Бесплодной и унизительной.

Если продолжать аналогию – то я, наверное, извращенка. Странная моя натура желает не того, что принято и востребовано вокруг. И следование ей, натуре, – прямая дорога в маргиналы. Хочешь успеха в системе – преодолевай себя. Как бы ни было противно…)

…Желтые снегоуборочные ящеры. Вовсе уж нечеловечески раздувшиеся менты. Нервные гудки, толчея красных задних огней…

Да… Что да, то да – противно. Брезгливость одолевает. В чем себя ни убеждай, а уважать «все это», «всех их» – ну никак не выходит.

Когда Ксения только приступала к празднованию данного праздника жизни, пристроившись автором диалогов (одним из не то восьми, не то десяти; были еще несколько разработчиков сюжета и пара начальников всей сценарной бригады из двух десятков человек) на сто-с-лишним-серийное костюмное «мыло» про гусар и княжон, биг-босс «Художественного телеобъединения» – сериальной фабрики, где в разных павильонах со скоростью серия в день херачатся одновременно по нескольку «теленовелл», – знаменитый продюсер одного из главных каналов, маленький толстенький лысенький говорун, на полном серьезе втирал ей как-то, что возможностей для творчества и самовыражения (именно такими словами) в сериале ничуть не меньше, чем в кино. Причем в какой-то момент преданно заглядывающая ему в рот (она знала, как вести себя с Начальником Поучающим) Ксения поняла, что босс вовсе не канифолит мозги новой «зеленой» сотруднице, а совершенно искренне верит в то, что несет!..

Тогда до нее вдруг дошло, насколько начальник, работодатель, царь и бог ТУПЕЕ ее. Человек, учащий ее профессии, уверенный в своей власти над ее будущим, был самым обыкновенным, полновесным и очевидным дураком. Ничтожеством. И очевидность эта – вопреки неподдельному желанию Ксении перенять его систему ориентиров! – полностью систему оную нивелировала.

…Здорово подмораживает – внешняя мертвящая стылость воспринимается даже визуально, даже изнутри теплой машины. Густые белые хвосты мотаются за бамперами. Ранний закат раскрашивает заиндевевшие трамвайные стекла и протяжные султаны из повсеместных громадных труб…

В чем все-таки моя главная проблема? Почему я одна без конца напрягаюсь «на пустом месте»? Ведь почти никто совершенно искренне не понял бы моих заморочек!

Одно точно – дело тут не в наличии мозгов. Что – у Игоря нету мозгов? Да побольше, чем у меня. Не говоря об эрудиции. Но Игорь ведь не парится. То есть парится и еще как – только совсем иначе и по другому поводу. Хотя нет… Ни черта он не парится. Это он изображает. Не только перед другими – перед собой в первую очередь. Дабы был повод себя пожалеть, по шерстке погладить, за ушком почесать…

Все. Хватит.

…Она цепляется взглядом – и привычно шизеет. Растяжка поперек улицы: «Насилие в семье? Участковый – от слова „участие“! Звоните 02!» Да. Блин. Менты наши себя рекламировать любят и умеют. Хотя и бизнес старается не отставать (свежее с Ленинградки: «Гробы на ваш вкус!»). Участие… Они сами-то поняли, что написали?!

Никогда мне не освоиться в этом городе по-настоящему. И пытаться бесполезно… Ксения много лет искренне стремилась стать стопроцентной, «до кости мозгов», москвичкой – но до сих пор ее регулярно отбрасывало к той завороженной оторопи, с которой у нее ассоциируется (кажется, навсегда) «милый город, сердце родины моей» (здравствуй, здравствуй… жопа новый год). С тех пор ассоциируется, как в былинные незапамятные времена она въезжала в Москву на междугородном автобусе. Первым, что она увидела в окно, проснувшись с некоторого похмелья, оказалась то ли строящаяся, то ли перестраиваемая высотка, затянутая по всему фасаду громадным багряным транспарантом, на котором могучими белыми буквами значилось: «ЭТО ДОМ ПОМИДОР ЭТО ДОМ». Без знаков препинания.

После «Собеседника» помчалась в Сбербанк – в отделение, что там неподалеку, на Сущевской. Выдравшись откуда, вдруг обнаружила, что проголодалась. Вообще-то аппетит у нее неважный, совсем, можно сказать, никакого, на кофе живет (зато килограммы с калориями… килокалории… считать не надо) – а тут на тебе. Ксения мысленно прикинула дальнейшую диспозицию, нахмурилась на часы… Стоит где-нибудь перехватить, неизвестно, когда еще получится.

Тут же, впрочем, через дорогу, сыскалась и кофейня, как бы итальянская: некая «Торт-а-рула». И насчет потрескать там был порядок – томатный суп с креветками, по крайней мере, оказался выше всяких похвал. Даже жалко было отвлекаться на телефон между каждыми тремя ложками. Хотя после очередного звонка – с номера, распознанного, но не узнанного определителем, – Ксения, поговорив и ткнув красную клавишу, на добрые полминуты застыла, бессмысленно пялясь в остывающие густые остатки… крутя мобилку на пластмассовой столешнице…

УБЭП, механически повторила она про себя, словно пробуя на вкус (было не то что невкусно – несъедобно, как гравийный голыш). УБЭП. Самое, говорят, коррумпированное из всех ментовских ведомств… Почему-то все ихние аббревиатуры – как демонологическая номенклатура. Оглавление какого-нибудь «Лемегетона». УБНОН, герцог ада… Впрочем, логично.

Она внимательно прислушалась к себе. Беспокойство было, конечно, – но нормального, дежурного градуса. Любому бы стало не по себе от предложения (пусть и безукоризненно вежливого) наведаться в Управление по борьбе с экономическими преступлениями. На Люсиновскую, 44. «Ответить на несколько вопросов»…

Помедлив еще чуть, невидяще глянув через высокое окно на закутанных торопливых прохожих, она осторожно, вдумчиво, то ли преодолевая себя, то ли боясь впопыхах оплошать, вновь взяла телефон, нашла в памяти номер, нажала зеленую кнопку, приложила трубку к уху. Один гудок и нетерпеливое «да».

– Это я, привет. – Она старалась, чтобы тон был совершенно нейтральным.

– Ну?

– Мне тут звонили только что…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю