Текст книги "ТИК"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– В чем?

– Ну смотри: твой кореш, ничего не подозревая и ничего такого в виду не имея, рассказывает про это на своей болталке. И допустим, действительно есть человек, знающий об убийстве. Но он ничего не может доказать и вообще, естественно, боится светиться. И он – уж не знаю, насколько случайно, – читает эту телегу. Что он подумает?

– Что кто-то, кто хочет, но не может раскопать всю историю… тоже боится… таким вот образом ищет союзников… анонимно…

– Да нет, чушь, конечно, – сам себя решительно опроверг (Вадиму показалось, с облегчением) Яковлев. – Ну подумай: с какого бодуна он сунулся бы в таком случае на киноманский сайт? Он бы тогда на какой-нибудь форум ментов, адвокатов или судебных медиков полез бы…

– Ну, теоретически можно проверить, – хмыкнул Вадим. – Е-мейл его есть…

Там, у Дениски играла «House of the Rising Sun» в странной обработке.

– Е-мейл… – механически повторил Яковлев. – Е-мейл… А давай е-мейл.

Нижний Тагил

Он опять уставился в бумаги, словно не очень понимая, о чем там речь. Он не спешил – как и те, кто был расписан в его бланках.

Впрочем, здесь, в этой комнате, в этом здании, в этом городе, и до тебя самого доходило, что спешить вообще некуда, никому, – что нет в суете и спешке ни малейшего смысла, и вообще ни в чем нет смысла, и не было никогда. Отвесно оседает за окном снеговая пелена, зудит лампа дневного света, шелестят переворачиваемые листы, изнуряюще и бессмысленно, как всё, что происходит в жизни, от которой остается – спеши не спеши – только вот: нечеткие строчки на поганой бумаге, забитой в беспорядке в рассохшиеся шкафы.

– Да… – наконец подал доктор голос. – Двадцать восьмого марта. Год без малого назад. Причина смерти – сердечный приступ… А, ну так допился, наверное. У него же диагноз был – хронический алкоголизм…

– Это точно он? – Знарок попытался стряхнуть оцепенение.

– Каширин Владимир Георгиевич. Тыща девятьсот шестьдесят девятого года рождения… – Доктор поднял на майора глаза. Покрасневшие, словно с недосыпа, глаза на совершенно безразличном лице.

Оцепенение не проходило.

– Мне нужны какие-нибудь его родственники, – сказал Знарок.

Москва

На этот раз вместе со знакомым Ксении капитаном Валяевым в кабинете сидел еще один мужик, представленный ей как следователь прокуратуры из Питера. Ксении приходилось сочинять сценарии с участием следователей прокуратуры – она обычно представляла себе в этой роли утомленных мужиков в годах и костюмах. Этот же был молодой, коренастый, совсем не интеллигентной наружности, надутый специфическим (по крайней мере, ей так мельком показалось) фальшивым достоинством бодигардов, секьюрити и им подобных. Впрочем, особого настроения заниматься изучением типажей у Ксении не было – неожиданный вызов на повторную беседу ее сам по себе нервировал, а направление вопросов и вовсе не понравилось. Хотя при виде этого питерского следака она сразу сообразила, что будут спрашивать про Виталика.

Правда, первым вопросом был тот же самый (и столь же неожиданный), что в свое время задал ей Знарок: про Руслана Никонова. «Нет», – открестилась она, в очередной раз гадая, в каких отношениях с этими ребятами находится муровский майор. Потом ребята действительно принялись интересоваться, знала ли Ксения Смирнова, когда познакомилась и когда видела в последний раз. Но стоило ей произнести имя Игоря, как разговор целиком срулил уже на него и сделался совсем странен.

– Когда и как вы познакомились с Гординым?

– В две тысячи э-э… втором. Как и где, я точно не помню – в какой-то компании… у кого-то из общих знакомых, кажется. Мы около года потом еще виделись мельком. Я тогда еще в Питере жила, а он в Москве…

– А потом?

– Потом… у нас начались отношения. Я переехала в Москву.

– А чем Гордин занимался до того, как вы познакомились, вы знаете?

– Критикой.

– А где жил?

– То есть?.. В Москве.

– Он вам говорил, что родился в Москве?

– Да… По-моему… – Она нахмурилась. – Во всяком случае, я была в этом уверена…

– А с родителями своими он вас не знакомил?

– Нет. Хотел, но все не выходило. Они же у него в Германии живут.

– Он так сказал?

– Да.

– Значит, он никогда вам не говорил, что родился в Риге?

– Нет… – Ксения растерялась. – А разве он там родился?

– Да. Он переехал в Россию в девяносто восьмом году. Женился на москвичке, получил гражданство и прописку. Потом развелся. И родители его живут в Латвии. Вы ничего обо всем этом не знаете?

Она откровенно хлопала глазами:

– Нет, я знала, что он был женат… Но про остальное – первый раз слышу.

31

Нижний Тагил

– …А он сам рассказывал. Проснулся типа с бодуна, никого уже нет, только Вовка один лежит. Он думал – спит. Пытается его будить – а Вовка, оказывается, не дышит. Вроде, врачи потом сказали, рано утром у него сердце остановилось… С давлением там чего-то, я не помню… Ему же давно еще запретили вообще алкоголь в рот брать.

– Кто, ты говоришь, рассказывал все это? – спросил Знарок.

– Ну, Игореха.

– А кто он?

– Вовкин друган.

– Ты его хорошо знал?

– Ну, видел много раз. Бухали вместе. Они с Вовкой оба квасили страшно.

– А чем он занимался, где жил?

– Он не местный, приезжий откуда-то. Не помню, откуда. И чем занимался – тоже, честно говоря, не помню…

– А где он сейчас?

– Не знаю. Я как-то с тех пор его больше и не видел ни разу. Уехал, наверное.

– А фамилию его не знаешь?

– Не… не помню.

– Игорь?

– Да.

– Не Гордин, случайно?

– Да, точно! Кажется, Гордин.

Москва, двумя днями раньше

– На самом деле никакой он не Руслан Никонов. – Юра подался вперед, опираясь предплечьями на стол, глядя на Валяева. – Он всем говорил, что так его зовут. Но никто из его знакомых в Питере не знает никого из знакомых с ним москвичей. Хотя приехал он к нам вроде бы отсюда. Понимаешь?.. Двое наших знали его хорошо – и обоих убили. А баба Смирнова, которая видела, как Гордин еще год назад приводил к Смирнову какого-то Ника, не видела того, кто сейчас жил в Питере под именем Никонова. Понимаешь? – повторил он. Валяев смотрел неподвижно: кажется, понимал, но недоверчиво ждал продолжения. – Дальше. Этот Никон, Никонов, который тут у вас участвовал в автоподставах, – он отвечал на звонки, изображал страхагента. Причем так изображал, что водилы ему верили. И его подельники что говорят? Что Никон образованный был, терминологией владел, и что косить у него хорошо получалось, актер хороший. А питерская шпана, приятели Ника, как один долдонят, что он алкаш убитый и с головой у него не в порядке. То есть это либо разные люди, назвавшиеся одним именем, – либо кто-то, тоже наверняка назвавшийся либо чужим, либо выдуманным именем, косил в Питере под дурака…

– Зачем?

– Не знаю. Но смотри: что есть у тебя? У тебя есть Гордин из Фонда, который пропал в конце года и которого знали многие: здесь, в Москве. И не знает никто из питерских, кто знает Никонова. И у тебя есть еще какой-то Лотарев, который получил нал в КБИ и которого вообще никто не знает. Причем Лотарев – гражданин Латвии, а Гордин – родился в Латвии…

– Знаешь, че еще с этим Гординым интересно, – хмыкнул Валяев как-то нехотя. – Он, оказывается, почти от всех своих знакомых всегда скрывал, что он не из Москвы.

Флэшбек

– …Ну да! – не согласилась она. – Для начала ты сюжет придумай. И желательно более-менее свежий и изящный…

Он фыркнул пренебрежительно, в своей манере:

– Сюжет – фигня! Сюжетов я тебе с ходу десять штук придумаю…

– Ну-ну…

– Не веришь? – провокационно осклабился он.

– С ходу? – ухмыльнулась она в ответ – еще более провокационно.

– Давай, – он опрокинулся спиной на кровать, заложив руки за голову, глядя на нее поверх носа, – ты говори завязку, а я тебе сочиню сюжет… – продолжая ехидно скалиться, он щурил попеременно то один, то другой глаз.

– Из реки вылавливают труп с признаками насильственной смерти, – злорадно произнесла она, приваливаясь задом к подоконнику.

– …Девки! – подхватил он, хохотнув. – Завернутый в целлофан…

– Нет. Мужика. Средних лет без особых примет.

– О’кей… Ну что… Менты пытаются его идентифицировать. Труп без документов… – Он говорил медленно-задумчиво, корча в потолок неопределенные рожи. – Ну, они – как там у них это делается – пробивают его по базе данных на свежепропавших… – в голосе его проклюнулся азарт. – И данные покойника совпадают с данными нескольких людей. Причем совершенно разных! Баба, от которой недавно ушел муж – сбежал, ничего не сказав, – опознает его в убитом. Бизнесмен-кредитор, которого кинул должник, кинул и сбежал, – соответственно, его… О! – Он приподнялся на локтях, вдохновенно глядя на нее, громко щелкнув пальцами. – А рожа у трупа изуродована. Ну, специально, чтоб не узнали…

– Как же тогда они его опознают?

– Ну, по общим данным: рост, возраст, телосложение, цвет волос… А все эти данные действительно совпадают с данными мужа, должника там… Кого еще?.. Да! Тем временем из другого города приезжает следак, идущий по следу жжжжуткого маньяка-серийника. Он знает, что маньячище направился – где нашли наш трупак, в Москве? Значит, в Москву направился… Ну и, сама понимаешь, данные расчленителя тоже совпадают с данными покойника. В общем, менты беседуют с ними со всеми опознавшими – и все рассказывают про ну совершенно не похожих людей. Ни по характеру не похожих, ни по профессии, ни по социальному положению, ни по интеллектуальному уровню…

– …Ни по лицу…

– Да… – Он одним неуловимым движением оказался на ногах, заходил, продолжая прищелкивать пальцами, по комнате: туда-сюда мимо нее, широким упругим шагом. – То есть – вроде бы лица разные… но что-то общее у них есть. То есть сначала ни менты, ни зритель сходства не замечают… Но когда начинаются всякие там идентификационные экспертизы… отпечатки сличать принимаются, кровь брать на анализ, зубные карты – или как это называется – сравнивать…

– …Выясняется, что отпечатки совпадают с отпечатками на ноже маньяка, зубы – с пломбами и протезами, скажем, должника, а генетическая байда – с аналогичной байдой детей этой брошенной жены…

– Именно! И вот тот мент, или кто – следователь? – главный, короче, который ведет дело… всматривается в фотки «кандидатов» и обнаруживает какие-то общие черты! Он показывает фотки коллегам – но никто, кроме него, ничего такого не видит. Ну ладно, думает, может, это я брежу. Но он, разумеется, начинает сопоставлять: где все «кандидаты» были тогда-то и тогда-то – и оказывается, что чисто теоретически (опять-таки!) при допущении большой, очень большой, но все же не фатальной натяжки…

– …Что все это мог быть один и тот же человек… – Она смотрела на него, не в силах справиться с привычным восторгом.

– Да. Правда, засада в том еще, что все они – жена, кредитор, сыщик – описывают ну настолько несхожих типов, что здравый смысл никак не позволяет нашему герою допустить, что объект и впрямь был един в трех лицах. В общем, и герой, и зритель теряются в догадках… – Он остановился, глядя мимо нее в окно, что-то обдумывая. – Тут вот в чем должна быть фишка: беседуя с ними – женой, кредитором и так далее, – герой обращает внимание, что все они зациклены – каждый на своем пропавшем. Только о нем и говорят. Не просто подробнейшим образом про него рассказывают, но – как герою начинает казаться – еще и привирают. Как бы… преувеличивают масштаб. Сыщик, естественно, описывает абсолютно ненормального, нечеловечески жесткого садиста, выродка, монстра, рядом с которым Чикатило – безвредный пацан. Кредитор утверждает, что тот не просто кинул его на бабки – а кругом развел и подставил, что он вообще всю жизнь изображал из себя его лучшего друга, и всегда под это дело кидал, а тот всякий раз опять верил в его покаяние и заверения в дружбе, потому что он, кредитор, вообще как дурак исповедует какие-то принципы, ничего с собой поделать не может; ну а должник, сволочь хитрая, совершенно беспринципная, всю жизнь этим пользовался… Жена брошенная – понятно: с одной стороны идеальный мужик, верх обаяния, интеллектуальный блеск и сексуальная мощь, с другой – наглая, лживая, лицемерная сволочь, изменял ей всегда, паразитировал на ней, издевался над ней, уверял, что любит, а сам только использовал, она всю жизнь ему посвятила, а он ее поюзал и выкинул, вот и все мужики такие…

Она смотрела на него уже без улыбки – но он словно не замечал ничего, продолжал, жестикулируя:

– …И так они, значит, эмоциональны, что чуть не в истерику впадают, говоря о нем. Каждый о своем. И при этом вроде бы одном и том же. И что приходит в голову нашему герою?..

– …Что каждый из них имел мотив для его убийства.

– Вот! Он проверяет их алиби и выясняется – что?..

– …Что ни у кого нет алиби!

– …И тут они один за другим приходят и забирают заявления. Ну, типа муж вернулся, должник нашелся, а маньяк своим фирменным способом убил новую жертву. Как так – а экспертизы?.. Но вдруг оказывается, что документы об их результатах куда-то пропали! Он требует повторных – но в морге не оказывается трупа!..

– Так это будет мистический триллер?

– Погоди! Наш герой в силу профессии человек практического склада. Он предполагает, естественно, что кто-то из них – убийца – избавился от улик. Но о нахождении своих «интересантов» заявили все трое. Значит что? Значит, надо выяснить, кто из них соврал. Он пытается встретиться с должником, с мужем – но никак не может. Жена говорит, муж только что ушел, но вообще он живет дома – вот, смотрите, его грязная рубашка… Герой посылает запросы по поводу новой жертвы маньяка – жертва есть, маньяк по-прежнему неуловим… Он следит за ними за всеми (искавшими) – и начинает подозревать, что каждый из них изображает существование «своего». Жена покупает мужскую одежду – как бы ему, а на самом деле никому; кредитор тратит куда-то деньги – как бы снова вызволяет лучшего друга из неприятностей…

– …А сыщик сам мочит людей, работая «под маньяка»… Подожди, дай я! И тогда он начинает догадываться, что никого из них – ни мужа, ни должника, ни маньяка вообще никогда не существовало!.. О’кей, это будет такая кульминационная паранойя. Но – только подозрение, равноправное с предыдущими и точно так же не доказанное… Герой выкапывает из своих бумаг фотографии – те самые, которые они ему приносили: совсем разные, но чем-то похожие – и видит (вместе со зрителем), что это не фотки, а повторяющийся в разном формате одинаковый, абсолютно лишенный индивидуальности грубый фоторобот… Титры. Ибо мораль в чем? В том, что вообще неизвестно – что такое человек САМ ПО СЕБЕ. Не сумма представлений ДРУГИХ о человеке, не равнодействующая чужих комплексов, фантазий, идефиксов, маний… И существует ли он вообще – этот человек-сам-по-себе – изолированно? Не обретаем ли мы реальность лишь в контексте социальных связей?.. Посильная ли это задача – восстановить чью-то индивидуальность по воспоминаниям и мнениям других?.. Нуждаемся ли мы друг в друге как в полноценных индивидуальностях – или мы друг друга интересуем только в качестве отражения и точки приложения наших собственных комплексов и фантазий?..

Она вопросительно поднимает брови. Ее отражение в стекле, кажется, делает то же самое – но точно не понять: слишком оно расплывчатое, через него проступают ветки, грязный двор, фары машины, горящие окна напротив. Она приоткрывает рот и выдыхает на стекло. Отражение затуманивается и пропадает. Она отворачивается от окна. Комната пуста. Она была здесь одна с самого начала.

Ксения зажмурилась, потерла веки. Перечитала несколько последних предложений. Рассеянно положила правую руку на мышку. Навела стрелку курсора на «Послать». Помедлила, потом быстро нажала одновременно Ctrl и А – и ткнула Del.

32

Cinephobia.ru

Форум

Тема: Уголовный архив

NICK:Дело Пьера Паоло Пазолини (1922–1975)

…Легендарными смертями становятся те, которые покойные так или иначе себе накликали. Давно перешедший из пугал в классики Пьер Паоло Пазолини, итальянский поэт, прозаик, сценарист и кинорежиссер, всю жизнь писал про маргиналов, снимал про маргиналов (фильмы «Аккаттоне!», «Мама Рома» и пр.), снимал самих маргиналов (непрофессиональных актеров, по крайней мере), практиковал маргинальный (гомосексуальный) секс с маргиналами (вплоть до чуть ли не бродяг) – и сам был стопроцентно последовательным интеллектуальным, политическим и эстетическим маргиналом. Власти терпеть его не могли за агрессивное левачество, коммунисты выперли из партии за педерастию, влиятельнейшая в Италии церковь ненавидела за все вместе плюс декларативный атеизм и провокационные трактовки евангельских сюжетов (фильм «Евангелие от Матфея» с Христом-бунтарем); его без конца таскали по судам, а фильмы бесперечь мурыжила цензура; его поведение воспринималось столь же недопустимо непристойным, сколь его творчество.

Так вот, и умер Пазолини максимально маргинальным образом от рук своего постоянного персонажа – маргинала, естественно. 2 ноября 1975-го изуродованное тело режиссера нашли на грязном пустыре в портовом пригороде Рима Остии. Его забили (буквально – множественные переломы) до смерти, а по трупу еще и проехались на машине – его собственной «альфа-ромео», как выяснилось. За рулем каковой в тот же день задержали убийцу – некоего 17-летнего Пино Пелози (который потом практически всю жизнь проведет в тюрьмах по разным обвинениям). Задержанный пытался оправдаться тем, что Пазолини намеревался его изнасиловать. Предположили, что Пелози занимался проституцией, а убийство совершил ради кражи машины.

Сразу, однако, появился слух, что убийца был не один. Во-первых, Пазолини был крепким мужиком – непонятно, как он дал себя измолотить, не причинив довольно хилому Пелози ни единого телесного повреждения. Во-вторых, его настолько откровенно всегда третировали власти, а он настолько откровенно их провоцировал, что не заговорить о политическом заказе не могли.

Также говорили, что Пазолини убили неофашисты – за антифашизм. Говорили, что мафиози, – якобы он снял о них что-то разоблачительное. Одна из живучих легенд гласит, что это было фактически самоубийство – поклонник шокирующего антиэстетизма, режиссер якобы сам все спланировал…

Плюс чудовищный скандал с последним фильмом Пазолини «Сало, или 120 дней Содома» – одновременно антифашистским памфлетом и каталогом сексуальных извращений (за три первых года он стал в Италии предметом полудюжины судебных разбирательств, а кто-то из критиков написал, что лента способна шокировать даже маньяка-насильника)…

Костя слонялся по старым страницам «Синефобии», пытаясь разобраться с возникшими некоторое время назад странными ощущениями. Извилистая логика разоблачителей заговора словно бы накладывалась на какой-то другой сюжет, в другом измерении – и этот другой, кажется, имел к нему, Косте Гродникову, косвенное отношение…

«Сало», «Сало»… Костя когда-то смотрел это «Сало» – и его оно отнюдь не шокировало. Оно его запарило. В предельно неизобретательно зафиксированном (все больше статичной камерой) очень умеренно натуралистичном унылейшем видеоперечне издевательств, изнасилований, пыток и убийств он решительно не узрел ни какого-то особого экстрима, ни тем более политики. (Помнится, он пересказывал сюжет Юльке: «История простая. В Италии в конце войны бонзы тамошнего фашистского режима – аристократ, епископ, банкир и т. д. – свозят под конвоем в уединенный замок десятка полтора парней и девиц, где заставляют их ходить голыми на четвереньках, пить мочу и кушать какашки, имеют их всяко-разными неприродными способами, а в итоге зверски пытают и казнят». – «И что?» – «И все!» – «А смысл?» – «А никакого!») Между прочим, так же считали все «синефобы», кто откликнулся в свое время на это – одно из последних, кстати – сообщение Ника. Им в свою очередь ответил The Other:

По этому поводу – то есть конкретно по поводу «Salo» и вашего (да и моего) от него впечатления – очень правильно писал Лимонов: «Существует мнение, что фильм скучен и отвратителен. Я соглашусь с этим: да, власть скучна и отвратительна. Загляните в тюрьмы, и вы увидите, как она скучна и отвратительна». Лимонов написал это в Лефортово, что придает его словам вес.

Я процитировал его эссе о маркизе де Саде, основная мысль которого (не бог весть какая свежая, но, по-моему, абсолютно верная, и Пазолини тому подтверждение): в своих порнографических романах маркиз говорил не о сексе, а о власти. Потому они так невозбуждающи, тягомотны и жестоки. Как и пазолиниевское кино. Как власть – человека над человеком и государства над человеком.

Сами знаете, что Пьер Паоло экранизировал Садовы «120 дней Содома» и даже название сохранил. Только перенес действие в фашистскую Италию и к названию присовокупил слово «Сало» (в 1943-м Муссолини, свергнутый королем, выкраденный Скорцени и возвращенный в Италию оккупировавшими ее немцами, провозгласил в ломбардском городке Сало марионеточную республику).

В 2000-м Филип Кауфман снял фильм «Перо маркиза де Сада» («Quills») – с Джеффри Рашем в роли де Сада. Маркиз там трактуется как нонконформист и провокатор. Пазолини сам был нонконформистом и провокатором, к тому же агрессивным леваком: логично, что фашизм у него – наиболее последовательное проявление государственной власти во всей ее мерзости и патологичности.

Дело, понимаете, вообще не в сексуальных извращениях. Скажем так, извращение тут не причина, а следствие. Мент отбивает почки задержанному, а дембель – салабону не потому, что они сексуальные девианты, а потому, что им дана легитимная власть над жертвой. То есть в сексуального девианта де факто их превращает не сдвиг в сознании, а властные полномочия. В этом смысле патологична любая власть, а фашизм как апофеоз насильственной власти сплошь и рядом связывался с сексуальными отклонениями – в том числе в кино.

Тема оказалась богатой – некоторое время на форуме копились фильмы про извращенческую сущность нациков:

…Считать обычно начинают со знаменитой «Гибели богов» (1969) великого итальянца Лукино Висконти. В фильме о вырождении аристократического немецкого рода фон Эссенбеков на фоне утверждения нацистов у власти имеется почти полный комплект: трансвестизм, педофилия, инцест, садизм, убийства и самоубийства. Главный герой, наркоман и сексуальный комплексант Мартин, фон Эссенбек-младший, в исполнении Хельмута Бергера пляшет в женской одежде, растлевает малолетнюю еврейку, реализуя стремление к власти, насилует и доводит до суицида собственную мать, а в итоге сотрудничает с наци и обряжается в нацистскую форму. Во время «Ночи длинных ножей» штурмовики устраивают гомосексуальную оргию (говорят, Висконти снял длинную разнузданную сцену, которую почти целиком вырезал по велению продюсеров). В «Конформисте» (1971) Бернардо Бертолуччи тоже впрямую связывает фашизм с педерастией.

«Ночной портье» (1973) Лилианы Кавани – история садомазохистского романа офицера СС (Дирк Богарт) и еврейки (Шарлотта Рэмплинг) сначала в концлагере, где он ее насилует, а потом, 15 лет спустя, в 1957 году в Вене, где он работает гостиничным портье и куда она приезжает в качестве жены известного дирижера.

Примерно с того же времени, с середины семидесятых, начинают плодиться разнообразные «трэшовые» садомазохистские триллеры про нацистские концлагеря («Лагерь любви № 7», «Илза – волчица SS» etc.) с обильными, красочно воспроизведенными пытками…

…И тут наконец у Кости «сошлось». Ну конечно. Нацики. О нациках с ним и покойным Виталем говорил этот странненький, представленный как Ник. О нациках он же говорил с Ремарком. О нем, странненьком, с Костей говорил майор. Майор показал Косте «Синефобию» и конкретно – сообщения от имени «Ника». Сообщения – про связь истории кино с историей нацизма…

А неясные подозрения с туманными воспоминаниями и ассоциациями появились у Кости после того, как его помурыжили в прокуратуре – спрашивая о том же самом «странном Нике». Костя тогда поколебался, но все-таки позвонил майору. Майор очень просил сказать ему, если Костю будет еще кто-то спрашивать обо всем этом, – и Костя сказал, хотя и без особой охоты. Он отдавал себе отчет, что побаивается майора…

Они все считают, что Витальку убил «странненький»… Или им удобно так считать – такого-то легко объявить маньяком… Хотя что я о нем знаю – может, он и правда «того»… Просто меня провоцирует на конспирологию узнанное уже после убийства – что Виталь, оказывается, был повязан с ментами и скрывал это…

Вот уж про кого бы не подумал… Это Виталь-то, всегда культивировавший образ хакера-анархиста, гибсоновского «киберковбоя»!.. Крывший всех и вся без малейшего стеснения. Якшавшийся с отребьем, маргиналами, экстремистами…

Странные все-таки нынче времена какие-то. Времена тотальной лояльности. Летов поет советские песни. Дугин – опора режима. Того же Ремарка взять…

Это в девяностых Рэмыч был политический маргинал хоть куда – «красно-коричневый», как их тогда именовали. А нынче почти все они – бо́льшая часть правых, во всяком случае – благополучно прикормлены. Более или менее негласно. От лысобритых парантропов с «перьями» до таких вот барственных философов-традиционалистов. Костя знал, что Ремарк как активный сетевой публицист и маленький гуру на самом деле давно ходит под кем-то из околокремлевских политтехнологов. Что он может сколько угодно распинаться в свободное время о Традиции и Инициации – но когда сверху свистнут, принимается с наиболее продвинутыми своими «кохаями» исполнительно «мочить» в Сети (или на бумаге) кого надо. Сплошь и рядом – тех же самых мондиалистских агентов и поджидков из числа врагов Отечества, кого на других веб-ресурсах параллельно шматуют «щенки Павловского» и прочая пропагандистская фауна.

…Совершенно, между прочим, нормальная эволюция для бывших свирепых антисистемщиков. Некоторое время назад Косте случайно попал в руки номер «Лимонки» от девяносто четвертого года с боевой статьей Ремарка, где он писал: «Мы живем в мире, который вот-вот рухнет. Вот-вот растворится…» Костя, помнится, хмыкнул и помрачнел. Он подумал, что тогда, в середине 90-х, у умного человека, наблюдающего столь стремительную и радикальную деградацию государства и общества «в процессе», естественным образом складывалось впечатление, что итогом процесса будет скорый и окончательный распад реальности вообще. По меньшей мере, социально-политической. Пошловатый Рэмыч сказал бы что-нибудь вроде «Апокалипсис обновления», «Смена зона» эт сетера. Ни-фи-га! Время шло, а Апокалипсис, как всегда, не наступал. Деградация системы вовсе не привела к ее самоуничтожению – реальность сделалась предельно серой и животной, но оказалась стабильной и живучей. И тогда ребята – жить-то надо! – стали потихоньку приспосабливаться. Тем более, что им-то и напрягаться особо не пришлось. Они ведь декларировали в свое время: «Нам нужна Партия Тотальной Вертикали. Российский аналог „Хезболлы“, партия Бога». Ну, поумерили пафос, вместо Господа Бога согласились на г-на президента и вместо Тотальной вертикали встроились во властную. Как сумели…

В силу возраста и интеллектуального радикализма Костю здорово занимал феномен лояльности – вчуже, разумеется. Он не совсем понимал, что это такое – во всяком случае, в данном месте в данное время. Как это: подавляющее большинство населения страны поддерживает власть – и большинство же не доверяет государству?.. Все любят президента, а боятся больше всего – милицию… Откуда в стране победившего конформизма такая вакханалия насильственно-прикладной ксенофобии?..

Вернувшись по ассоциации к нацистам, Костя тронул мышку и снова оказался на форуме.

…THE OTHER: Предлагаю подумать вот о чем. Все перечисленное иллюстрирует работу любопытных социально-культурных механизмов. Защитных, я бы сказал. Вот так вот, допустим, была создана новая мифология. Миф о фашистах как о маньяках, дегенератах, уродах – Иных (пардон). Когда зримо и явно голубой Хельмут Бергер, употребляемый режиссером Висконти, весь из себя такой декадент и «андрогин», в начале фильма объявляется в боа и шляпке, а в конце – в нацистском мундире, у зрителя вопросов не возникает. Конечно – ОНИ просто были какие-то совсем другие, они друг друга в попу трахали, потому и концлагеря затеяли строить. Они нелюди, не-люди ПО ПРИРОДЕ СВОЕЙ. Такая непонятно откуда взявшаяся и благополучно сгинувшая популяция. Зритель не дергается, поскольку ТАКОЕ он, нормальный мужик и приличный обыватель, с собой ни в жисть не заассоциирует.

И в итоге как-то уходит из поля зрения главное: те же наци пришли в Германии к власти, захватили всю Европу, травили душевнобольных и сенильных стариков, вязали из человеческих волос носки для подводников, «решали» еврейский и цыганский «вопросы», жгли белорусские деревни и т. д. – благодаря и силами тех самых нормальных немецких (и не только) обывателей. Главная-то жуть в том, что рядовые и нерядовые члены НСДАП, солдаты вермахта, патриоты рейха – на подавляющий процент – были вполне психически, сексуально и социально адекватные особи. Природа у них была – самая что ни на есть человеческая. И зверьми они становились – именно ПО природе своей, а не вопреки ей. А нацизм – это только повод. В истории таких поводов было… С одним и тем же результатом.

Прилагаю ссылку на одну байку по теме, хоть и не кино посвященную: «Уроды рода».