Текст книги "Наркоза не будет!"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
ОТТЕПЕЛЬ
(Коша)
На следующий день Коша обнаружила, что арестована. Евгений закрыл ее.
Она высунулась в форточку. На улице все вздыхало и капало. Влажный ветер громыхал крышами. Коша оделась и собралась идти. Но ключа в кармане не нашла. Она подумала, что швырнула его где-то в комнате, раздеваясь. Она перерыла все возможные места. Безрезультатно. Кошу затрясло. Плача, она разнесла всю квартиру.
Распахнув окно, Коша вывесилась наружу. Под подоконником проходил довольно широкий карниз. До лестницы было метра полтора. Можно рискнуть. Коша перевалилась через подоконник и довольно легко нашла точку опоры. Осторожно прикрыв окно, беглянка распласталась на стене и начала рискованный путь. Этаж был-таки шестой. На некоторое время осталась наедине с кирпичной кладкой и своим прерывистым дыханием. Довольно быстро растопыренные пальцы правой руки ткнулись во влажный ржавый прут, Коша схватила его и почувствовала себя гораздо лучше. Скат подвальной крыши довольно ощутимо ткнулся в ступни – она чуть не прикусила язык.
– Вот и все! – усмехнулась она, глядя на приоткрытое окно.
Лужи всплескивались под ногами упругими блюдцами.
Коша бежала вприпрыжку и орала, как сумасшедшая, стараясь нарочно попадать в самые середины. Они встретились с Мусей, и Коша опять хотела прочистить мозги подруге, но та только покачала головой и вечером опять ушла к Черепу.
Коша тоскливо побродила по улицам и поймала себя на том, что дико хочет видеть Рината.
* * *
Звук испанских флейт, которые они слушали летом, пели над прямоугольником двора.
Коша побежала по лестнице бегом, чувствуя, что ее ждут. Ринат открыл дверь с кистью в руках. Тень пробежала по отрешенному лицу синеглазого «ангела». Кисть со стуком ткнулась в пол.
Они свивались в кольца, как змеи. Они стали ветром и огнем и сжигали друг друга. Они стали одним океаном и вздымались к небу огромными цунами.
Ночью оттепель достигла невероятной силы. С крыши лилось так, будто идет дождь. В открытое окно, покачивая штору, вваливалась охапками сырая улица.
В комнате горела только маленькая настольная лампочка и шкала магнитофона. Мягкие мандариновые отсветы выхватывали из темноты острые рога раковин, поблескивали на стеклянной поверхности баночек с краской.
– Странно, – прошептал Ринат. – Я сегодня вспоминал тебя. Нашел кассету и целый день слушаю. Я теперь только понял, что с тобой было совсем не так, как с другими. Жалко, что ты не питерская. Родители никогда не простят мне. Ты ближе, чем тело. Я не знаю, как ты это делаешь…
– А разве можно по-другому? – Коша скользнула ладонью по его спине.
Преграда между ее рукой и телом Рината тут же исчезла. Она чувствовала, как внутри него разгоняются потоки огня. Было легко. Она снова была собой. Она вспоминала лето, флейту и бесконечные шатания по городу. Только одно она не хотела вспоминать. И не вспоминала. И не вспоминала, как выбросила в воду пистолет.
– А давай вместе улетим куда-нибудь… Я тебя научу, – сказала Коша.
И глаза ее безумно блеснули.
– Надеюсь мы не будем прыгать в окно? – с беззлобной иронией выдохнул Ринат.
В конце концов, это была его неотъемлемая часть. Принять или не принять? Принять – значит присвоить другое, стать шире. Меняться. Другая жизнь. Возможности. Быть собой – значит уметь быть другим.
– Нет, – вздохнула она. – Ложись на спину и закрывай глаза.
Ринат послушно перевернулся. Ощущение власти над податливым телом любовника воспламенило Кошу еще больше.
Она зашептала:
– Почувствуй, что тебя нет. Как будто твое тело растворилось в темноте. Забудь, что у тебя есть мышцы. А теперь стань легким и всплывай на поверхность. А теперь смотри вперед, там появится голубой огонь. Снаружи голубой, а в центре белый. Главное не испугаться, когда он начнет приближаться. Видишь?
– Да…
Когда вспышка приблизилась, огромная непосильная энергия ворвалась в их тела, выгнула позвоночники дугой и сотрясая в судороге заставила потерять сознание. Они пропали в белом неподвижном огне.
* * *
Утро наступило внезапно. Без снов, без воспоминаний, словно перевернули лист в тетради. До обеда валялись в кровати. Коша была спокойна и равнодушна. Она думала о предстоящем прощании с любовником как о простом обыденном факте. Ночное путешествие вылечило ее. Не было больше летней муки и страха потерять. Коша поняла, что это не вне, что это – в ней.
Она отошла к окну, вспоминая в кратце все жертвы лета. Чернуху, Рыжина, Чижика. И последнюю жертву настигнутую кем-то, кто там наверху, Валька. И поняла, что не знает, чем считать смерть Чижика – утратой или освобождением. Возможно то, что он предлагал была жизнь. А возможно – смерть.
Ринат поднялся задумчивый и погруженный в себя.
Дневная обыденность заставила его снова надеть привычную личину.
Он боится перемен – поняла Коша.
Ринат совсем не Чижик. Абсолютно не Чижик. В мозгу снова укором мелькнул его образ, но был настолько нереален, что испытывать угрызения совести было так же глупо, как мучиться виной за измену открытке любимого киноактера.
Что делать? Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.
Ринат ждал, когда она уйдет, и она не стала его напрягать.
– Прощай, «ангел», – сказала она, чувствуя, что смотрит сверху вниз.
Ушла, прохладно попрощавшись. Она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.
Ринат неожиданно долго задержал ее руку, проводив, что было еще более странно, до самого трамвая. И долго стоял, глядя ей вслед.
Но она боялась себе признаться, что согласна только на Чижика.
* * *
Вернулась к Евгению. Полезла по пожарной лестнице. Окно было закрыто. Плохо.
В окне свет. Подъезд. Томительный подъем гремучего лифта. Звонок. Скрип ключа.
Открылась дверь – Евгений угрюмо посмотрел исподлобья. Легкое чувство вины шевельнулось в ней. Жаль Евгения! Жаль!
Он отступил. Она вошла. Он ударил ее по лицу так, что из носа хлынула кровь. Падая, Коша ударилась затылком, и в глазах сразу же запрыгали зайцы.
– Ты что? – заорала и тут же замолкла от нестерпимой боли.
Стошнило. Чувство вины прошло мгновенно. Глухонемой снова замахнулся.
– Не-е-ет! Не надо! – зашептал Коша, прикрывая голову руками и вытирая мокрые губы. Заплакала от боли и беспомощности.
Евгений замычал, стиснул зубы и, ища взглядом жертву, оглянулся. Подошел к дверям и пробил доску кулаком. Видимо, он выбил костяшку. Потому что тут же схватившись за кисть, упал на пол и прижал руку к животу. Плача, Коша подошла к нему и потянула руку. Точно. Вокруг среднего пальца была синяя блямба. Она взяла его за палец и дернула. Палец встал на место. Глухонемой вскрикнул. Он больше не мог ненавидеть ее, но не в силах был вынести. Заплакал.
Она погладила Евгения по голове и ушла в ванну отмываться.
У Коши была очень густая кровь. Как смола. Коша с трудом отмыла лицо. Черные комки долго не хотели проходить сквозь решетчатый фильтр. Повозила пальцем, потом выдернула решетку. Мельком глянула в зеркало. Хороша!
Вернулась в комнату.
А куда еще? Зима! Вся российская независимость и гордость и чувство собственного достоинства вечно разбиваются об эту жуткую непереносимую зиму.
Евгений все сидел на полу и тупо смотрел вниз, переполненный непривычными чувствами. Коша прошла мимо и легла в кровать. Дико болела голова. Она накрыла голову подушкой и стала ждать, когда пропадет сознание. Сквозь щель она увидела, что зажегся свет. Глухонемой пришел в комнату и горестно вздохнув, уселся прямо на пол возле кровати.
– Никогда не буду! – сказала Коша.
– Лъублъу. Хочу гъоъоорит. Не-е могу все пи-ис-ать!
Евгений застонал и треснул ладонью об пол. Замер на секунду. Протянул руку и жалобно, переполнено нежностью и обидой, погладил одеяло. По его впалым щекам скупо прокатилась стыдливая слеза. Коша не шелохнулась. Она давила в себе просыпающуюся жалость. Нельзя. Лучше сразу.
– Ты слышал, что я говорю? Я больше никогда не буду этого с тобой делать.
Собралась с силами и отчетливо повторила:
– Я НИ-КО-ГДА НЕ БУ-ДУ С ТО-БОЙ Э-ТО!
Евгений поднял глаза с тем же выражением, которое было у него, когда Коша расквасила ему нос в троллейбусе. Она отвернулась, чтобы не видеть его беспомощности и не потерять твердости духа. Некоторое время глухонемой сидел на полу молча. Закурил.
Поискал бумагу, но не найдя ничего, написал фломастером прямо на полу: «Я люблю тебя!»
Коша прошептала, пряча покатившиеся слезы:
– Нет. Не хочу, чтобы ты бил меня. И… я никогда уже не смогу быть с тобой.
Он не понял, что она сказала, но понял, что она имела в виду. Евгений задавил бычок себе об руку, не издав при этом ни звука, и ушел к себе. Всю ночь бродил, писал, курил. Коша просыпалась, чувствуя его маяту и снова проваливалась. Утром ее разбудил звук разрываемой бумаги. Измученный бледный Евгений зашел к Коше, уже в пальто и ботинках и написал губной помадой на стекле: «Завтра. Ты уедешь завтра! Лучше бы я тебя совсем не знал.»
И вышел из квартиры.
Превозмогая тошноту и головную боль, она сидела и думала, что же делать дальше. Конечно, Коша понимала, что она – сука, а куда деваться-то?
БЕЗОБРАЗНАЯ РАЗВЯЗКА
(Коша)
Сырой скучный день. Коша долго лежала в постели в полной апатии. Страшась выбраться из-под одеяла. Услышала, как хлопнул дверью Евгений. Странно, не зашел к ней в комнату. Наверно, сильно зол. Коша с тоскливой равнодушностью провела пальцем по обоям. Желтые верблюдики куда-то брели по пустыне с золотистыми кустиками колючек. По два верблюдика, по три. Она вздохнула и скинула одеяло.
Жаль, что нельзя попроситься к Мусе с Черепом. Ну их к черту этих маленьких гаденышей, лысых профессоров, Лер, рыже-лысых мужиков. Она не готова сейчас с ними разбираться. Ей надо как-то разобраться с обустрой ством своего тела в этом мире. А потом уже с головой. Что там глюки, а что не глюки. Чижик много чего говорил интересного. Но он же умер! Он – призрак! У него все по-другому.
Собравшись с силами, Коша поехала в галерею на Староневском.
Какой-то мужик в серой куртке выносил свертки из галереи и складывал в «Круизер». Коша равнодушно проводила его взглядом и направилась внутрь. В дверях она напоролась на какого-то толстого иностранца – пришлось отскочить, чтобы не упасть. Тот прошел прямо сквозь нее и остановился смотреть, как грузят запакованные в крафт холсты.
Правда! Что художник? Лучше бы картины рисовали покойники. Им не надо платить ни половины, ни двадцати процентов.
Мужик в серой куртке очень старался. Коша с отвращением вошла в галерею. В выставочном зале не было ни одной ее работы. Она побледнела. Почему-то не пришло в голову, что они ушли. Заволновалась, что убрали из экспозиции, потому что они плохие. Сдерживая досаду, дождалась хозяина. Вскоре тот выбежал из кабинета и пробежал мимо нее на улицу, коротко махнув рукой. Лицо его изображало крайнюю степень деловитости. Коша присела на скамеечку возле окна. Галерейщик подобострастно тряс руку иностранцу. Иностранец сел в «Круизер» и уехал. На лицо галерейщика упала тень задумчивости. Он постоял, оглядывая вход и вернулся внутрь.
– Пойдем, – махнул он рукой Коше.
Коша послушно поплелась следом.
В кабинете галерейщик открыл сейф и честно выдал толстую ей пачку зеленых. Только в этот момент Коша догадалась, что это ушли ее работы, однако не испытала никакой радости. Опустошение и чувство утраты заполонили ее сознание. Взяла вожделенные баксы и с омерзением спрятала их в карман. Затошнило от всего сразу – от толстого мужика, его бабок и своей живописи.
* * *
Война.
В ней началась война. Она хотела крови. Бабки всегда, как бы она не презирала их, как бы ее не порадовала справедливая смерть Валька, но бабки, надо признать, приводили ее в состояние мрачной мстительности. Коше хотелось подходить к каждому прохожему и, тыча пачку купюр в нос, в безобразном торжестве орать:
– Ну что? Видели? Видели? А вы говорили, я – никчемная!!!
Но она сдерживала себя. Сейчас ей очень хотелось ткнуть в нос только Евгению. Вальку и так уже ткнули как следует.
Вернулась домой. Четкие короткие движения. Без эмоций. Позвонить Мусе, сказать ехать. Сходить в лавку за жратвой и выпивкой. Не прикасаться к Евгеньевому холодильнику. Сотку на полку за то. Не надо ему должать. Пусть подавится.
Села в кресло. Коньяк. Бокал. Курить. Покой. Муся. Ехать. Ждать. Собирать сумку. Кейт Джаррет.
Раздался звонок в дверь и замигали красные лампочки. Коша открыла дверь. Муся приехала не одна – некий бледный юноша с горящими глазами и всклокоченной головой нес следом сумку с апельсинами.
– Все! К черту! Все продала, съезжаю! Нажраться хочу! – сказала Коша мрачно.
Гости вошли в прихожую и стали раздеваться, оставляя на линолиуме черные отпечатки ботинок. Коша досадливо поморщилась и пошла за тряпкой.
– Идите в комнату! – не очень-то ласково проводила она гостей.
Вытерла следы и прошла следом.
– Продала работы… – сказала Коша еще мрачнее. – Не пойму, почему мне так херово. Все так, как я хотела. Башлей полный мешок. На самом деле этот мудила замучил меня в доску. Я уже сама себя ненавижу.
– Да уж! Тетя лучше, чем Евгений, – флегматично заметила Муся, усаживаясь в кресло.
Юноша присел на подлокотник.
Махнув рукой в его сторону, Муся добавила:
– Это Леша.
У юноши был отчетливый спермотоксикоз.
Коша поморщилась и вздохнула насчет тети:
– Тетя лучше. А то!
– Масик! – обратилась к юноше Муся. – Ты не помоешь фрукты?
Леша кивнул кудрявым чубом и отправился на кухню.
– Что у тебя с лицом? – спросила Муся, увидев синяк на носу Коши.
– Да вот… Поговорили… Это что за чудо? – Коша кивнула в сторону кухни.
Похоже Муся решила трахнуть весь Питер.
– Ну-у-у… Так. Человек слаб, – Муся пожала плечами и отхлебнула сок. – Не знаю. Прибился по дороге. Говорит поэт.
– А как же Череп? И доктрина о вреде траха?
– Отстань! – вздохнула Муся. – Ты уже нашла, куда?
– Не-а… – усмехнулась Коша. – Сегодня пойду искать. Надо до Евгения успеть. А то он мне точно что-нибудь сломает. Он вчера такое устроил. Песня! Давай выпьем, не могу понять, что со мной. Может лучше станет.
Они накатили по чуть-чуть и задумались, осязая горячую волну, разбежавшуюся по жилам. Коша вяло посмотрела в окно, соображая, как в остаток дня умудриться и найти жилье и съехать. Удивилась, что даже это ее не пугает. Хорошо, что работы продались. Нести все-то одну сумку.
Тут ее посетила не очень хорошая идея, но на всякий Коша спросила:
– Слышь, Муся! А нельзя к твоей тете?
Вдруг предметы перед ее глазами подернулись пленкой и дрогнули, словно отражение на поверхности воды.
– Не… Коша, – протянула Муся. – Не сердись. Но тетя даже меня терпит с трудом. Я ж теперь у Черепа. Ты же знаешь!
– А денег если дать? – Вдруг Коша увидела, как пол увеличился и двинулся ей навстречу. Она схватилась за подлокотник. – Ой! Кажется, я падаю в обморок, Муся… Пойду-ка я в ванну. Вы тут начинайте… Я вернусь. Только это… Поскромнее, если можно. Что-то мне так хреново.
Выключатель. Лампочка. Белый кафель. С трудом стащила с себя одежду. Неужели от коньяка?
Вода с шумом пробивала в пене дыру. Свалилась в горячую воду. И погрузилась по самые ноздри. Сначала стало легче. Тепло приятно охватило тело. Но внезапно в глазах потемнело, сердце подозрительно заколотилось и рвануло в глотку.
Надо вылезать.
Коша с трудом перекинула непослушный организм через край ванны. В голове – кадр из «Клуба путешественников» – пляж неповоротливых морских котиков. Охота. Стрелять. Погибать. Изрезанные клыками шеи котят.
Не было сил на себя накинуть даже полотенце. На четвереньках Коша вывалилась в коридор, чтобы глотнуть прохладного воздуха. Легче не стало. Ноги подогнулись, она не смогла встать и с ужасом увидела, что посреди кухни на табуретке сидит злобный Евгений и курит одну за одной. Черт! Всегда все одно к одному. Надо же ему было вернуться так невовремя.
Она равнодушно поползла в свою комнату, потеряв по дороге полотенце.
На диване бледный Леша исправно двигал крестцом в разгаре отправления оргастического культа, а Мусина улыбающаяся голова мерно качалась в такт. Коша с трудом натянула на голое тело брюки и свитер.
– Блин! Что за люди! На минуту оставить нельзя – уже бардак! – сказала она злобно. – Вы охренели! На кухне Евгений. Хоть каплю совести-то имейте! Что он вам-то плохого сделал?
– А что?! Он и сам не дурак! – удивленно подняла голову Муся. – Летом-то вспомни!
– Блин! – Коша резко дернула сумку из-под кровати. – Говорю вам!!!
Ярость привела ее в себя.
Евгений был уже не на кухне. Он стоял за спиной в состоянии крайнего возбуждения.
Коша крикнула Мусе:
– Уходим!
И рванула ее за руку.
Евгений ничего не предпринимал. Он стоял бледный и задумчивый. Бури, бущующие в нем, проявлялись в виде судорожно сжимаемых челюстей и кулаков. Муся, все еще не понимая, что происходит, неохотно начала выкарабкиваться из-под бледного юноши. Юноша понимал еще меньше. Он поднял с полу голубой комочек трусов и, с трудом удерживаясь на ногах, натянул их на тощий зад. Евгений сделал шаг и с низкой стойки влепил неудачному секстеррористу в челюсть. Почему-то он решил вылить в него всю вскипевшую в нем энергию.
Схватив пьяненькую полуодетую Мусю за руку, Коша рванула к выходу.
– Ты меня разобьешь! – крикнула Муся и шарахнулась от косяка.
Когда безобразницы уже выбегали из подъезда, наверху раздался дикий крик и грохот падающего тела.
– Блин! – вяло удивилась Муся. – А что это его так разобрало? Помнишь летом? Он типа не против всего такого был…
– Муся! – мрачно сказала Коша. – С тех пор все изменилось…
– Что будем делать-то? – Муся поежилась.
– Взрослеть… – мрачно сказала Коша. – А что нам остается?
Муся, не понимая, смотрела на разозленную подругу.
– Это как? – растерянно спросила она и встряхнула головой.
Из подъезда вывалился Леша с подбитым глазом.
– Пойдем отсюда! – Коша повернулась и двинула в сторону троллейбусной остановки.
– А куда? – Муся расстроено плелась следом.
– Да какая разница? Пойдем в общагу… – Коша пыталась разглядеть мир сквозь черные мурашки. – Может, там кто-то есть… Черт! И Роня уехал… А может этот есть. С четвертого который…
Они молча погрузились в троллейбус. Город двинулся, унося Евгения в безвозвратное прошлое.
– Что ты имела в виду? – поморщилась трезвеющая Муся.
– То, что когда становишься взрослым – тебя перестают прощать. И нечего на это рассчитывать… И вообще…
– А-а-а-а… Да-а! – раздумчиво согласилась Муся.
Улицы тускло поблескивали окнами.
– Какой-то картонный город? – раздраженно заметила Муся, отвернувшись от окна. – Все ненастоящее. Я иногда чувствую себя набором парадигм.
– Чего-чего? – Коша с интересом отметила красоту чуждого слова. – Пара…чего?
– Па…ра…дигм. – подчеркивая слоги повторила Муся.
– А чего это?
Муся пожала плечами:
– Не знаю… Слово красивое. Просто красивое слово. А разве хоть одно слово имеет смысл? Просто говоря слово, мы имеем в виду приблизительно одно… но кстати не всегда одно и то же… Какая разница, что я горо… говорю, если никто не знает, что я имею в виду. Не сомневаться можно только в числах. Вот если я скажу два яблока, то точно будет только два. А какие яблоки?
Коша одобрительно кивнула.
На четвертом была угрюмая пьянка.
В центре комнаты был ящик водки и трехлитровая банка с огурцами. Вокруг на стульях сидели трое парней и сосредоточенно бухали. Громко, стараясь перекрикнуть друг друга, травили анекдоты.
– О! Девчонки! Клево! Проходите! – воскликнули они, увидев подружек.
Коша сморщилась, но выбирать не приходилось.
Хозяин пьянки щедро плеснул водки в два граненых стакана и протянул вилку с огурцом.
– Вилка одна! – сказал он с философским выражением. – Мы бабки в галерее получили. Отмечаем.
Муся начала разглагольствовать про Дали и де Кирико.
Кошу охватила смертельная скука и присовокупилась к прелестям грипозного состояния. Пытаясь обмануть болезнь, Коша нажралась до совести. Потом отползла на чью-то кровать и свернулась калачиком, так и не сняв куртку, равнодушно продолжая наблюдать за другими. Присутствие людей утешало. Но хотелось смотреть на них, не прикасаясь. Вскоре смысл слов перестал различаться, остались только однообразные мелодические фразы. Кошины глаза начали сами собой слипаться, и она, было, уже уснула, но тут в комнату вошел еще один гость. Собутыльники встретили его дружным ревом. Коша открыла глаза – это оказался третьекурсник с актерского, большой любитель подрать глотку. Он скинул куртку и тут же потянулся к гитаре. Выпил полстакана водки и поправил колки.
– Мужики! Квартира пропадает дешевая. Никому не надо?
– Мне надо! – встрепенулась Коша.
– Держи! – он протянул ей бумажку с телефоном. – Я замуж вышел. У меня этот вопрос решился. Там хозяйка нормальная. Бабки берет и исчезает. Позвони ей скорее. А то она обломится.
– Ага, – сказала Коша и снова упала на койку.
Актер мощно долбанул по струнам и заголосил «Старика козлодоева». Собутыльники грянули хором.
Коша перестала чувствовать сознание, но начала задыхаться. Поднялась. Выползла в тусклый коридор, сжимая в руке клочок тетрадного листка. Дышать.
Она пробралась на черную лестницу и распахнула окно. Лежала на подоконнике общаги и блевала в холодную ноябрьскую тьму. Когда желудок опустошился, она так и осталась лежать, свесив голову вниз, и слушала, как чмокают поцелуи капели. Подумала, что хочет разбиться, но боится умереть, хочет умереть, но боится разбиться. Вдруг она почти физически увидела, как летит вниз и расплющивается подобно капле. Страх обдал лоб холодными пузырьками. Ноги ослабли.
Коша поморщилась от отвращения к себе и отвернулась от окна. Закрыв створку, она села на ступеньки лестницы. Придумала, что надо будет как-нибудь заставить себя прыгнуть вниз, чтобы больше не бояться этого. Только так, чтобы все подумали, будто это не она, а случай. Все-таки стыдно быть самоубийцей. Но как узнать смысл жизни, если не рискнуть ей?
Общага постепенно затихала.
Утром Коша проснулась от того, что какой-то тувинец тренировался в горловом пении.
Она с трудом подняла со ступенек тяжелую раскалывающуюся голову. Полезла в карман проверить деньги. На месте. Дико болела шея от неудобной ночи. Нашла в кармане клочок с телефоном. Долго смотрела на него, не понимая. Потом вспомнила – телефон квартирной хозяйки.
Надо звонить.
Покачиваясь, Коша поднялась на ноги и с большим трудом не свалилась. Лестница метнулась навстречу, но она успела схватиться за перила.
Тувинец понимающе улыбнулся.
Коша кисло поморщилась. Доползла до душа. Долго стояла, включая то холодную, то горячую воду. Немного отошла. Черт бы побрал этого Роню! Дернул черт его уехать, когда… Вышла на улицу – снова пасмурный день. Хорошо, что нет солнца.
Мрачные прохожие. Позвонила из автомата хозяйке. Повезло – та сразу согласилась. Приехала по адресу. Отдала деньги. Закрыла за хозяйкой дверь. Легла в куртке в постель и отрубилась.
