Текст книги "Наркоза не будет!"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
Рита с вниманием выслушала конструкцию и кивнула в знак согласия.
– Я так и сделала. – сказала Коша. – Я решила стать нормальной. Я собрала вещи и уехала к Евгению. Потому что он – глухонемой. С ним не надо разговаривать. Он был очень рад. До самой зимы, я никого не встречала. Никого из старых знакомых. Я просто сидела у Евгения и рисовала. Рисовала и рисовала.
В кухню вошел Роня.
– Привет! – помахала ему Рита.
Дальнейшее повествование скорее всего относилось к гораздо более поздним срокам. Судя по погоде, была уже зима.
ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА
Часть вторая. Зима
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
(Коша)
Была уже почти совсем – серая, мучимая ветрами и промозглыми оттепелями – питерская зима. Когда весь город словно погружается в наркотический бред. Слишком реальный сон, слишком нереальная жизнь.
В Коше снова началась война.
Ветер громыхнул кровельной жестью далекой крыши. Коша лежала на кровати лицом к окну и созерцала. Девочка во дворе остервенело раскачивала скрипучую качель. Подшипник пронзительно взвизгивал, проворачиваясь в нижней точке, и красная мохеровая шапка на миг победно взлетала над подоконником, замирала, роняла помпон и снова скрывалась. Кошу совершенно заворожило неподвижно сосредоточенное лицо и красный цвет шапки. Когда шапка в ответ на скрип внезапно не показалась, Коша затосковала и заметила, что в глазах еще осталось мельтешить темное пятнышко. Куда она делась? Коша встала, подошла к окну и увидела, что девочка стоит впереди качелей на четвереньках в мокром снегу и думает, подняться или постоять еще так.
Взгляд упал на флейту. Коша машинально протянула руку и, вспомнив летние деньки, грустно дунула в мундштук. Бархатное «фа» неторопливо потекло в открытую форточку. Налетел порыв ветра. Громыхнули крыши. Где-то посыпалось разбитое стекло. Внутри проснулась непонятная маята. Коша отшвырнула на кровать деревянное тельце и поплелась на кухню.
Закурила, думая, что это спасет, но вкус табака сделался гадок. Выбросила сигарету в помойку.
Она вспоминала вчерашний день. Это был день расплаты.
Но и Евгения можно понять! Она разводила его всю осень и всю зиму. В конце концов. Плевать хотел он на ее состояния, на мудаков галерейщиков. Он-то пустил ее к себе не из сочувствия, а из вожделения. И ничего тут нет такого, за что его нужно ненавидеть. Итак глухонемой был терпелив.
Это она – никчемная гадкая разводчица. Даже обыкновенной бабой она быть не может. Ей бы в монашенки, но и там она бы чего-то не смогла бы.
Тьфу!
Коша морщилась и решала – напиться и затереть ощущение гадливости оставшееся от вчера или не напиться, а продолжать мазохировать и уничтожать себя дальше?
Она вспоминала снова и снова каждую непереносимую подробность.
Как чувствовала себя пластиковым влагалищем из магазина, как пряча глаза в отражении зеркала, долго отмывалась от овсяного киселя Евгения.
Коша спустилась вниз, поймала машину и отвезла работы в галерею на Староневском, в которую случайно зашла несколько дней назад. Хозяин тогда произвел обнадеживающее впечатление – даже не глянув на Кошу, посмотрел слайды и сказал приносить. В совершенно равнодушном состоянии она выгрузила из машины работы и втащила их в узкую дверь галереи. Из подсобки появился хозяин. Присел на корточки и долго рассматривал Кошины холсты. Потом встал и сразу попросил одну для себя:
– Я не могу дать больших денег, но зато стразу. Полторы сотни Вас устроят?
Деньги были нужны.
– Да… – Коша кивнула.
Галерейщик, не мешкая, вытащил из мешковатых штанов бумажник и протянул ей две зеленые банкноты.
Пряча от себя зыбкую радость, Коша сунула деньги в карман и попрощалась. До вечера бродила одна, наслаждаясь покинутостью. Полторы сотни заметно улучшили ее состояние. До боли в сердце хотелось увидеть всех своих. Дошла до дома Рината и долго смотрела на горящее окно.
Думала. И понимала, что будь на его месте – возможно – было бы все так же. Кому охота ставить под угрозу добытое поколениями имущество? Блат? Связи?
– Черт! – выругалась она вслух. – Я как-то не так поступила…
Вдруг она обнаружила, что стоит на том месте, где летом выбросила пистолет. Бесшабашная радость и беспредельная печаль одновременно переполнили ее сердце. Коша застонала от бессмысленной злости за свой непоправимо неправильный поступок. Слезы сами хлынули из глаз и молча текли по щекам. Переставший быть Чижик улыбался ей с Нарвского берега, и запах холодного моря теперь навсегда стал запахом Чижика.
* * *
Вечером.
Глухонемой, торжественно одетый, нервно ходил по комнате. На столе – огромный букет роз. Свежесть, источаемая нежно-розовыми бутонами, заполонила всю квартиру. Евгений протянул открытку.
На открытке был щенок с конфетой и надпись «С Днем рождения». На обратной стороне красивым почерком Евгений сообщал, что приглашает в ресторан.
Неизбежность.
Или сейчас кабак и ночь в тепле или прямо сейчас на улицу. Есть полторы сотни в кармане, но это как бы не квартира. Это как бы полквартиры. А еще надо есть и как-то надо забрать эти холсты. В конце концов она же может закрыться у себя в комнате и… или сказать, что у нее начались месячные.
Придется идти.
Кабак был не из последних. Но скука полированной латуни, зеркал, мельхиоровых приборов терзала невыносимо. Кто-то там даже пел, кто-то танцевал, но лица артистов несли на себе печать несчастья. Они тоже были несчастны! И те кто смотрел на них – тоже! Вот, что поражало Кошу.
Глухонемой не понимал, почему она не дает прикоснуться к себе и зыркает на него с терпеливой ненавистью.
А она теперь только думала, как бы снять квартиру. Вернуться в тусовку на Васильевский? А вдруг ее там ищут? Вдруг там уже ищут ее из-за истории на заводе? Надо бы узнать у Муси, у Черепа или у Рони какие-нибудь подробности. Что в конце концов случилось с Чижиком?
Когда они вернулись домой, Евгений протянул ей золотое кольцо, но она опустила глаза и отрицательно покачала головой. Опустила глаза, потому что ей было его все еще жалко.
Евгений наплевал на ее отказ. Он положил кольцо в хрустальную рюмку и написал:
«Я знаю девушки всегда отказывают сначала. Так надо. Но это ничего. Ты скоро выйдешь за меня замуж и мы родим деток».
– Член тебе в зад, а не деток! – выругалась Коша.
«Почему?» – не понял глухонемой.
Она стала безжалостной. Схватила ручку и написала в ответ.
«Мне противно! Ты высасываешь из меня все силы. Я так – не могу. Я уйду.»
«Ты фригидна? Я найду тебе сексопатолога!» – пообещал Евгений и широко по-доброму улыбнулся.
И тут с Коша перестала проявлять чудеса терпения и дальновидности. Она схватила настольную лампу и швырнула ее в стену. Осколки посыпались на кковер, но Евгений даже ухом не повел.
– Я не фригидна! – выкрикнула она и опять схватила бумагу.
«Ты не принимаешь в расчет ничего – ни мои желания, ни мои проблемы. Ты даже не даешь мне право совершить преступление! Ты не можешь даже разозлиться на меня! Потому что ты не считаешь меня человеком! Если бы ты считал меня человеком, ты меня уже выгнал бы! Ты думаешь обо мне только как о вещи, которая нужна для твоего члена! Но мне плевать! Мне плевать на твои бабки и на твой член! Обмотай его купюрами и дрочи!»
Она протянула бумагу Евгению, тот молча склонился над буквами.
– Лъ-уб-лъ-у! – сказал он мрачно и протянул руки к Коше.
И написал.
«Люблю. Хочу ребенка НЕ глухого. Как ты красивого. Буду заботиться!»
В этом не было ничего дикого, но это и привело Кошу в окончательную ярость. За нее уже все решили! По какому праву он за нее все решил? Он хочет превратить ее в кухонно-постельную тетку. Но она – ни за что!
– Я не готова! Я еще не разобралась, – сказала Коша и, чтобы не сорваться опять, убежала к себе.
Но Евгений устремился за ней. Он упал на пол на четвереньки и написал на листе:
«А ты потом разберешься! Я сам во всем разберусь! Я, ты, ребенок – хорошо!»
– Не-е-е-ет! – заорала Коша. – Не-е-е-ет! Отстань!
– Ыа съышаы эбьа! – воскликнул он изумленно и счастливо. И написал:
«Я слышал твой голос телом! Хочу ребенка!»
«Я нужна тебе как матка для твоего семени?» – написала Коша нервным почерком и забегала по всей квартире, не находя места от ярости.
«Нет! Ты – вся! Ты – сладкая!» – написал Евгений и счастливо улыбался, глядя на Кошу с вожделением.
Она молча выхватила из вазы розы и принялась шлепать букетом по полу, по столу.
Евгений погрозил ей пальцем.
«Не надо так. Они – дорогие. Много денег я отдал! Я буду тебя бить! Перестань!»
Коша прочитала и вытаращила глаза:
– Что?! – От удивления и возмущения она похолодела. – Если ты подойдешь, я разобью стекло и выпрыгну.
Почему-то он правильно ее понял.
* * *
Трамвайчик весело покатился на Васильевский. Коша стояла, прильнув носом к вспотевшему стеклу и со сладострастием узнавала знакомые места. По никелированному поручню скользила кривая перспектива линий и проспектов.
Доехав до угла 16-ой линии и Малого, она не стала заходить в кафе, а пешком побрела на Опочинина. Вороны устроили на верхушках кладбищенских тополей гвалт.
Коша вбежала в здание общаги с радостью и надеждой. Будто взлетела вверх по лестнице.
Остановилась перед дверью со скрещенными костями отдышаться и услышала тихий мелодичный звон. Вошла и с огорчением увидела, что Роня укладывает чемодан.
Серая общажная кошка играла колокольчиком, привязанным к дюралевому шесту, обозначающему стену.
– Ты куда? – ходу спросила Коша.
– Привет! – искренне удивился ее появлению Роня. – Ты что, уезжала? Я думал ты уже все – навсегда!
– Да… – неопределенно махнула рукой Коша в полном расстройстве. – Типа того… Хотела – да не вышло навсегда. Ты-то куда? Я хотела как Мюнгхаузен, превратиться в Мюллера, но не получилось. Цветочной галереи для меня не нашлось.
– Да? Жаль, – вздохнул Роня. – А может и хорошо. Хотя цветы – это, конечно, прекрасно. А я решил вот домой, к родителям съездить. Хочу там подыскать себе место к выпуску. Учителем, наверное, устроюсь. Надоела мне вся эта окрошка гнилая. Все эти кислые, голубые, розовые, новые, старые. Буду деток учить. Есть в этом что-то благодарное.
– Да?!
– Ага… А по вечерам писать. Не хочется жизнь на помойку тратить. Съезжу. Договорюсь. И весной туда. Буду деток учить.
Коша воскликнула:
– Роня! Ты что – бросишь меня? Черт! Только я выкарабкалась!
– Да это ты всех бросила! – Роня поднял брови домиком. – Муся тут не знает, куда деваться без тебя…
– Так получилось… – вздохнула Коша. – Ну где она? Она в порядке?
– Не знаю. Была… – Роня сосредоточился. Чтобы припомнить. – Последний раз я ее видел месяц назад с Зыскиным. Она сетовала, что ты пропала. А потом она пропала сама. Но ты-то, действительно, пропала. Прихожу я к Кошеньке в гости – а там только куриные кости, которые крыса обгладывает. Кстати! Разбаловала ты ее. Я влез в окно – Манька сидит посреди комнаты и жрет.
– Блин! – Коша досадливо поморщилась. – Я возвращаюсь. Короче. Я жила у глухонемого, но я собираюсь свалить от него. Честно говоря, сейчас я не понимаю, зачем я это сделала.
Роня защелкнул замок и выпрямился:
– Это с тобой часто бывает. Я наверно на пару недель укачу. А, может, больше. Пойдем на залив сходим?
– Пойдем… – Коша растерянно огляделась. – А что ты будешь преподавать-то? Живопись? Ты же рисовать не умеешь! Или драться будешь учить?
– Нет – драться не буду… Не хочу. Пустое это, как вы с Мусей говорите. Надо доброту проповедовать. Во-первых, для школы я вполне рисую. А во-вторых, первое образование у меня – филолог. Русский язык.
– Ааа… На кого ты только не учился. Когда только успел? А на фиг ты тут торчишь?
Роня вздохнул:
– Молодой был, глупый. Театр! Высокое искусство! Х…ня это все.
– Да?!
– Ну… Я так понял. – Роня развел руками.
Коша представила, как Роня преподает деткам красоты русского языка, а они подкладывают ему под задницу кнопки, мажут доску маслом, пишут дерьмовые сочинения. И правильно делают. Ведь они не просили их рожать!
(Рита)
Роня варил змеиный супчик. Коша резала черный кирпич хлеба.
– Ну что? Много тебе еще? – поинтересовался у нее Роня, помешивая столовской алюминиевой ложкой варево.
– Вы это есть будете? – Рита с ужасом заглянула в кастрюлю.
– Ну… Типа. А что. Нормальный супчик. Я уже ползимы такой ем.
– Черт побери! – Рита полезла в карман за деньгами. – Сходи-ка и купи-ка какой-нибудь пищи. А эту отраву кошке отдай. У нее жизнь короткая, она переживет.
– А у нас длиннее? – усмехнулась Коша.
– Никто не знает, какая она у нас, но организм расчитан лет на девяносто, как минимум, если фигней не страдать. Блин! Чего ты паникуешь? Тебе никто ничего не может предъявить, кроме несчастного фоторобота. Чуть-чуть сменить прическу и никто не узнает! Не грузись! Я что-нибудь придумаю! Может, в Голландию тебя отправлю!
– В Голландию?! – глаза Е-Кош загорелись.
– Ну да! Ты же хотела!
– Хотела.
– Ну вот, – усмехнулась Рита. – Вот и поедешь.
Она покровительственно потрепала художницу по затылку.
– Чего купить-то? – спросил Роня, забирая протянутые деньги. – Колбаски?
– Какой колбаски? Что за философия нищих?
– А мы и есть нищие! – усмехнулся Роня. – Чтоб быть богатыми, надо думать о деньгах все время и больше ни о чем. А мы – лохи. Мы все о работе. О литературе там, о живописи. А надо – о деньгах.
– Попрошу без намеков, – выразительно посмотрела Рита на школьного приятеля.
– Извини! – воскликнул тот. – О присутствующих – ни слова!
– Иди давай! Писатель! – усмехнулась Рита и опять уткнулась в тетрадку. Не поднимая головы она пообещала Коше. – Я потом кое-что у тебя спрошу. Про этого Чижика. И что там за Лера была в особняке. Вспомни все, что знаешь, пожалуйста.
– Зачем? – напряглась Коша.
– Ну ты хочешь в Голландию?
– Наверно, – вздохнула Е-Кош.
Рита перевернула страницу.
(Коша)
Костер в снегу ежился и жалобно выпрашивал пищи. Мокрые обломки досок и ветвей дымились и нехотя поддавались его маленьким слабым зубкам. Две заснеженные фигуры виднелись в серой снежной кутерьме подле искореженного остова баржи. Коша протерла рукой намокшее от снега лицо.
– Роня! Я сделала открытие, почему люди бухают…
Тот присел на корточки:
– От недостатка положительных эмоций. Нет?
– Не-а. – Коша помотала головой. – Я поняла! Они упрощают состояние.
– М-м-м, – Роня бросил прутик в костер.
Коша снова вытерла лицо.
– Я на днях маялась-маялась, сама не знала, чего ж хочу-то? А потом выпила полбутылочки и мне стало так – все параллельно!
– Насчет упрощения я согласен. Алкоголь вообще все упрощает. Если пить помногу, то можно так упроститься…
Они помолчали, завороженные снежными спиралями. Коша заметила, что Роня пытается сделать какой-то выбор, но то ли не решается сказать, то ли не знает, какие найти слова.
– У тебя что-то случилось? – решила Коша ему помочь.
Роня решился:
– Знаешь… На самом деле я просто отсюда хочу уехать. Ко мне мужик вчера приходил из какой-то конторы. Откуда-то они знают про меня такое, чего я никому не говорил. Сказал, что я им подхожу. И что у меня есть пара недель подумать. Вот я и хочу уехать и подумать.
– А что они такое знают? – обеспокоилась Коша.
Роня рассеянно махнул рукой:
– Да… По-моему, это КГБ. Помнишь тебе Зыскин про институт Снов говорил?
– Ну…
– Мне кажется что это что-то типа того.
– Ну и что? – Коша оживилась. – Это же прикольно! Соглашайся!
Роня вздохнул:
– Глупая.
– Почему?
– Во-первых – это только предположение. – Роня поежился. – Во-вторых, даже если это так – тайна и ответственность. Тайна обременяет. Влезу – а назад не так просто… Я – широ. Я говорил тебе уже. Кстати! Как твои занятия с мечом?
Коша усмехнулась:
– С каким к черту мечом? Я из такой колбасы еле выпуталась… Если еще выпуталась.
– Из какой?
– Да… – Коша махнула рукой. – Не хочется вспоминать.
– Вот и поговорили… – усмехнулся Роня.
У Коши шевельнулась в голове неуверенная мысль. Известное лицо с неподвижным сосущим взглядом вспыхнуло перед мысленным взором. Внутри заскребло.
– Слушай! А этот человек. Какой он из себя?
– Ну такой…
Роня вдруг задумался, пытаясь вспомнить, а какой, собственно, был человек, и увидел перед собой лишь плоский серый силуэт. Силуэт был – а человека внутри не было.
– Никакой… – растерянно подвел он черту.
– Он не в черном? – забеспокоилась Коша. – Лысый?
– Да не знаю я! Ничего не помню. – пожал Роня плечами. – Даже знаешь, чувство такое, будто его и не было. Гипноз какой-то… Ладно. Наверно, я просто устал. Или тот парень действительно крут и стер свой образ. Я ничего не помню – ни облика, ни тембра голоса. Похоже – будто это я сам с собой разговаривал. Но это был не я… Это был другой человек.
Коша вдруг загрузилась на свои сны. И помрачнела.
– А он про меня ничего не спрашивал?
– Нет.
– А про Чижика?
– Нет. Речь шла только обо мне. Ну, так куда ты влипла? – снова вспомнил Роня.
– Да… – Коша никак не могла решить, оживить почти стертые воспоминания или не трогать. – Ронь. Пока не ворошишь – его как бы и нет. Воспоминания вызывают призраков из небытия… Роня! Я это… ну в общем – тусоваться, люди, весело, это… пить, курить, трахаться… Короче, я ухожу! Ты точно через две недели вернешься?
– Угу…
– Я тоже пару недель подумаю. Ладно! Пойду… Мне хочется увидеть Мусю… Может, она чего знает! Мне важно сейчас все выяснить!
– Ну хорошо, – вздохнул Роня. – Я еще посижу. Поразмышляю. Беги!
Коша ушла. У забора она оглянулась. За маятой метели Ронин силуэт принял очертания валуна и казалось будто на пляже никого нет, только костер.
* * *
У Зыскина в кафе была теплая человеческая толкотня и болтовня. Коша взяла стакан сока и села за столик ждать, когда придет кто-то знакомый. Ждать пришлось недолго. Едва она успела допить сок, открылась дверь и впустила запорошенных хлопьями снега Черепа и Мусю.
Стосковавшиеся подружки кинулись друг другу на шею.
– Муся!
– Коша!
– Куда пропала-то? – Муся обиженно посмотрела на подругу. – Ну нельзя же так! Раз – и исчезла!
– Муся! Ну что ты городишь! – Коша горестно вздохнула. – Меня просто не было на свете!
Череп вытащил «Беломор»:
– Клево, что ты пришла. Я взял травы. Марки есть дома. Если хочешь, можно съездить.
Коша довольно напряженно замолчала. Череп по-прежнему был безбров и безволос. Но ведь люди такими не бывают.
– Нет. Марок не хочется, – поморщилась Муся. – Я от измены никак не отойду.
Коша секунду подумала и мотнула головой:
– Не… Не хочу. Марки – грузно. Думать, наблюдать, жилы, гореть. Не хочу. Лень. Вино. Трава. Курить. Колбаситься. Дискотека.
– Давай, – покладисто согласился Череп. – Пойдемте в дабл, покурим.
– Не… – протянула Коша. – Я так не хочу. Давайте вина сначала. Когда сначала трава – спать хочется. А я хочу оторваться!
Череп кивнул и направился с стойке бара.
– Как ты, Мусенька, без меня? – Коша погладила подругу по волосам. – Ты все с Черепом?
– Ой! Кош… – Муся тягостно вздохнула. – Я тут и с Черепом и без Черепа. Месяц меня Зыскин выгуливал. Потом мы с ним поцапались. Пока он меня просто развлекал и кормил, я, понятно, дружила с ним. А потом он давай меня замуж звать, с мамой знакомить – это уж слишком!
– Зыскин? Замуж? – Коша покачала головой.
– Ну… Его Котов сблатовал в мэрию работать. Он хочет теперь совсем взрослым быть. Чтоб семья, дети и все такое… Ну я напилась и наорала на него. Он со мной неделю не разговаривал, потом простил. Теперь опять яичницей угощает…
Коша не нашла ничего лучше, как многозначительно заметить:
– Да-а-а… И у меня такая же байда.
Вдруг ее голову осенила замечательная по своей банальности мысль, но именно банальность мысли убедила в ее правильности и гениальности. Коша как-то бессловесно осознала, что даже понарошку, для заполнения паузы, произнося «Да», она берет ответственность за соучастие в событиях, которые не имеют к ней никакого отношения. Да, но если не говорить время от времени совершенно бессмысленное «Да» или «Нет»– хотя, конечно, «Да» предпочтительнее, оно не так раздражает – можно остаться совсем без совести. В том смысле, что окружающие просто перестанут понимать тебя. Не каждый способен думать своей головой. Тем более, что своей головы-то и нету. Кому она нужна? Коша раздраженно оценила бессмысленность моральных предубеждений общества, которому собственно нет никакого дела до истинного смысла событий. А единственным корыстным интересом является регулярное сообщничество, иначе – подтверждение тождественности его модулей. Нетождественность – не прощается.
– Мусь! Я совершила открытие… – захотелось Коше поделиться с подругой. – Люди-то козлы!
– Да?! – усмехнулась Муся. – Это что-то новое. Что тебя подвело к этой гениальной простоте?
– Да я вот подумала – несправедливо. В армию человека берут в восемнадцать лет – это значит, что он уже может умереть. Вернее, его уже можно убить. А взрослым он признается с двадцати одного. Это же детоубийство получается?
– Что ты гонишь? – поморщилась Муся. – Какое детоубийство? Это же мужики! Они сами только и думают, как кого-нибудь убить.
– Ну не все же… И, потом, я вообще про людей.
– Вообще людей не бывает! – убежденно сказала Муся. – Бывают мужики, бабы, дети, старики и старухи. Мужики хотят убивать, поэтому они и убивают. Пусть лучше друг друга убивают. Иначе они будут убивать все, что слабее. Это у них от яиц.
– Муся! – Коша изумилась. – Откуда в тебе такая мрачность и мизантропическая безжалостность?
– А… Пустое, – утомленно произнесла та и уронила ворох волос на стол.
– Ну не все же хотят убивать! – снова возмутилась Коша. – А заставляют-то всех!
– А кто заставляет? Вот тебя почему-то никто не заставляет? Сами себя и заставляют. Ты пойми! Мужик в природе – существо бессмысленное! Он и создан, для того, чтобы его убивать. А из тех, что останутся в живых, можно выбрать парочку для размножения. Ну, нет у человека врагов! А естественный отбор-то должен быть! Это же природа! Она – дура!
– Ну! Я никогда не буду размножаться таким образом…
– А ты и не баба! А я про баб говорю! – Муся все больше раздражалась. – Черт! Никак я не могу устроиться… Упала вчера на задницу и копчиком ударилась. Ужас какой-то. Теперь сидеть не могу.
– А кто я? – Коша внимательно осмотрела свои вторичные половые признаки и подняла лицо к потолку. – Черт! Сколько тут этих муаровых гадин стало. Я даже начинаю бояться. Такое чувство, что они плодятся.
Вот соберутся кучей и накинутся на Зыскина. И съедят его!
– Его съешь… – Муся вздохнула снова. – К Роне я заходила, но он скучный какой-то. Пишет все время что-то… Потом я трипером заболела. Пришлось таблеток ведро сожрать – до сих пор печень болит. Если бы не Череп, я бы удавилась, наверно.
Коша в задумчивости начала рвать салфетку на клочочки. Оглянулась – Череп застрял в очереди.
– Триппером?! – спросила она Мусю, раздумывая, как сказать о том, что от Черепа исходит опасность.
– Ну… Так что я больше сексом не занимаюсь. Знаешь, пожалуй секс – это плохо. От него только зло и все такое.
– Ты чего? Черепа наслушалась? – Коша встревоженно заклянула в Мусины глаза.
– Ну и Черепа. Я же говорю, он меня спасал. Меня все бросили. А он – спасал. Во ты! Где пропала? – Муся с нежностью и обидой посмотрела на подругу. – Мы с ним ни-ни. Даже ни разу. Только в трипы вместе отправляемся.
– А деньги где берете?
– Череп за музыку хорошо получает. Я помогаю ему. Иногда отвожу куда-нибудь. Иногда что-то там напеваю или бормочу. А… Новость! Валек-то разбился! Представляешь?
– Как?! – удивилась Коша.
– Он ехал на своем «Мерседесе» и въехал с какого-то в столб. Говорят, там у него мешок должен был открыться, но почему-то не открылся. Он несколько дней лежал под капельницей, но все равно кинул кони! У него начался какой-то жуткий сепсис, и он весь почернел еще пока живой был.
– Я знала, – сказала Коша. – И что с галереей?
– Знала? Откуда?
– Нет. Не знала. Я просто подумала, что если его ненавидят так много людей, он все равно влетит. В этом замешана какая-то сила. Ну ладно. И что? Что с галереей? – Говорят, прыщавый там сейчас крутит.
– А-а… Плохо. Он тоже козел изрядный, – Коша снова озабоченно посмотрела на Черепа и решилась. – Мусь. Ты с Черепом осторожнее. Я тут кое-что узнала о его друзьях, для которых он музыку пишет. Они – плохие. Тебе не надо с ними дружить… Может быть все плохо.
– Да мне фиолетово, – лениво заметила Муся. – А чем они плохие? Нормальные прикольные люди. Мы как-то с Черепом на Каменный остров ездили к ним в гости в теннис играть. В августе.
– В теннис?! На Каменный остров?! – Коша даже привстала от возбуждения. – Муся! Там такой особняк, да? Там живет старая тетка, да?
Муся недовольно сморщилась:
– Нет. Никакой старой тетки там нет. И там вообще никто не живет – это клуб какой-то или музей… Я не поняла. Но там есть теннисная площадка, и мы клево играли в теннис. А иногда они к нам приезжают. Рыжий бывает, у которого ты ручку сперла. И Лера бывает. Но реже. Ты же пропала! А мы с Черепом стали тусоваться. Тетка меня так и не устроила никуда.
– Вот так люди и попадают, – мрачно констатировала Коша.
– Зря ты. Знаешь, мне плевать, что они там с кем не поделили. И где они берут бабки. Говорят, что наркотики – говно, но я думаю, что наркотики лучше, чем ничего. Без марок и травы совсем было бы бессмысленно. Вот ты хоть картины рисуешь, а я? Меня никуда не берут! А эти люди, они такие милые. Обходительные. Лера такая красивая. И где-то работает, по-моему, моделью. Или консультантом каким-то. У нее такой классный «Шевроле». Серебристый…
– Муся! – Кошу начала охватывать паника. – Я там тоже была. Я там такое видела! Какой-то сатанинский обряд! Ты что, не веришь мне? Спроси у Черепа. Прикинь! Был ливень, и вдруг над этим особняком облака разошлись и вышла луна. Приехала черная машина. Из нее вышел профессор – тот мужик, который у Черепа музыку заказывает. Из дома вышло тринадцать каких-то дебилов в черной одежде. Потом две тетки вывели девку голую с рыжими волосами. И эти все! Все! Они ее все оттрахали! Потом прикинь – эти мудаки на колени грохнулись, прямо в грязюку. Главный их уехал. Он, зараза, конечно, красивый. Я б сама ему отдалась при других обстоятельствах… Потом все свалили, а девку всю в кровище в дом увели. Я чуть с дерева не свалилась!
Коша все это выговорила торопливым шепотом, стараясь успеть, пока не вернулся Череп.
– Коша! – Муся внимательно посмотрела на подругу. – Ты с ума сошла! Ты наверно, напилась и тебе все это приснилось. Замолчи! Не порти вечер!
– Нет! Ну ты видела профессора-то? – не могла уняться Коша.
– Да нет никакого профессора. Там была Лера, Череп, я и еще двое парней. И все. И мы пили чай и играли в теннис. И беседовали об искусстве. Все! Коша! Замолчи! У меня голова начинает болеть!
Коша пожала плечами. А кто знает, кто врет?
Наконец-то появился Череп с вином. Они куролесили полночи, но Коша все равно чувствовала, что она не с ними. И в конце концов отстала.
* * *
Ночью – домой.
Тихонько скользнула в дверь. Прошла мимо комнаты Евгения на носочках. Вошла в свою, выдохнула. Включила маленькую настольную лампочку. Свет сразу выхватил белый квадрат письма:
«Ты – падшая женщина. Ты со мной – не хочешь, а со своими гадкими подругами собираете по помойкам всяких козлов. Нам лучше расстаться.»
– Блин! Конечно, нам лучше расстаться! – пробормотала Коша раздраженно и швырнула бумажку. – Блин! И Роня, как всегда, не вовремя уехал!
Рухнула в постель и провалилась в черную яму сна. Может к Черепу с Мусей? И чего она не спросила у них… А-а. Да, конечно! Понятно, почему не спросила. А от кого она скрывалась, если не от друзей Черепа?
В восемь утра Евгений вошел в комнату мерзкой разводчицы и встал над ней с решительным видом. Издал нечленораздельный, но выразительный вопль и потряс в воздухе кулаками. Открыв глаза, Коша наткнулась все на ту же записку. Отодвинулась, с удивлением подняла на него глаза и сладко потянулась, полагая, что это обычная мужская истерика:
– Ну подожди хоть до конца недели. Куда я уйду?
Он взял карандаш и решительно начеркал: «Я тебя прощу, но ты больше не будешь ходить по ночам, я не хочу, чтобы ты ела наркотики и трахалась с уродами.»
– Хорошо, хорошо. Только не ори!
Она отвернулась к стене.
Он дернул ее за плечо и заставил снова повернуться.
– У-у…ма-ай… о-о-о веч…е-е…а.
– Хорошо! – Она снова отвернулась.
Он быстро накорябал что-то на бумаге и снова дернул ее.
«До вечера! Если нет, завтра уходи!»
– Ну хорошо! Хорошо! – крикнула Коша, раздраженно и вскочила на постели.
Евгений ушел. Громко хлопнула дверь.
Коша бессильно рухнула на спину:
– Наркотики… уроды. Сам-то! Кресло гинекологическое!
Внезапныйо припадок ярости поднял Кошу с кровати. Она колотила руками по стене, орала и не успокоилась, пока не выбила костяшку. Завыла от боли и с облегчением зарыдала.
– Сука! Сука! Сука!
