Текст книги "Наркоза не будет!"
Автор книги: Александра Сашнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
Коша посмотрела на друзей и увидела – они все идут в ногу мерным строевым шагом.
– Эй! – Коша усилием воли остановила себя. – Вы тоже слышите?
– Что?
Череп с Мусечкой переглянулись.
– Хм, да я слышу, – Череп покрутил головой. – А ты что, тоже слышишь? Прикол. Ну ладно. Пошли. Круто так идти под музыку.
– Черт! Мы точно стали роботами, – буркнула Коша. – У нас теперь магнитофон в голове.
В этот момент мимо безумной троицы проходила пожилая женщина с болонкой. Собака вытянулась с лихорадочным блеском в глазах, виляя хвостом и, похотливо облизываясь, заскулила. Она уже готова была бросить и коврик в спальне хозяйки и кухню с миской «Чаппи» ради тусовки с обдолбившимися бездельниками. Она почуяла Силу и не могла от нее отказаться.
– Прочь, сатана! – перекрестил Череп собаку староверческим крестом.
Женщина испуганно поволокла болонку прочь. На другой стороне улицы она остановилась и с любопытством наблюдала дальше, как странная троица пыталась сосредоточиться на выборе направления. Она не понимала, что время может расширяться.
Муся заканючила:
– Давайте, поедем на метро. Я не хочу пешком.
Она стояла, заслонив лицо рукой от солнца. Ветер медленно перебирал складки ее рубашки.
Что-то переменилось и стало легко.
Коша почувствовала, что стала невесомой. Жилы по-прежнему гудели, как перегруженные провода, но она старалась не замечать. Вдруг она увидела на несколько секунд город сверху. Внезапный порыв ветра взмахнул серебристой кроной тополя, покатил по асфальту пустую упаковку из-под чипсов.
– Конечно, мы поедем на метро, – сообщил Череп. – Но сначала нужно ехать на трамвае.
– Как хорошо… – сказала Муся, успокоившись.
Коша снова оказалась на земле.
Некоторое время они стояли посреди улицы, как три дебила, и редкие прохожие опасливо обходили их. Трамвай подошел и каким-то чудом они в него успели. Среди людей стало проще ориентироваться в пространстве.
«Да, но как доверять своим ощущениям? – думала Коша. – Если по мне бегают муравьи, которых я не вижу, если табачинки ползают, как тараканы, а часы стоят – как я могу доверять себе? Надо кого-то нормального, чтобы он сказал, как все на самом деле.»
Она немного подумала еще и в голове ее родился следующий вопрос:» Но кто знает, как на самом деле?»
– Знаете, мы должны позвать с собой одного человека, – сказала Коша. – Он нам расскажет потом, как все было на самом деле. Я буду чувствовать себя спокойно, если он будет с нами.
– Кто это? – спросил Череп. – О ком ты говоришь?
– Ну там, парень один. Роня! Он в театральном учится и сочиняет сценарии там всякие, пьесы. Писатель короче… Я вчера с ним познакомилась. Он классный.
– А что? – удивился Череп. – Там на писателя учат?!
– Да нет… Он на художественном. Только он говорит, что художник он фиговый, а любит придумывать истории и разные концепции!
– Давай, – воодушевленно кивнул Череп. – Прикольно. Я люблю концепции.
– Слушай, Череп! – вдруг очень серьезно спросила Муся. – А почему ты староверческим крестом крестился?
– Ну. Типа, он правильный! Я, короче, не знаю почему – но так надо! Люди все сильнее утрачивают магические умения. Поэтому чем древнее техника, тем она надежнее.
– Эй, мы приехали, – воскликнула Муся и кинулась к выходу из трамвая.
Короче было так, будто у них оставалось одно сознание на всех и оно переходило по очереди по кругу, как косяк.
Когда они заходили в метро, навстречу попалась пара точно таких же обдолбанных парней. Они поняли друг друга без слов.
* * *
Вечерело.
Зацепили Роню в общаге. Тот не проявил никакого удивления – как будто так и надо. Встал и пошел.
Добрели до залива.
Около огромной коряги на старом кострище развели огонь.
Муся побрела по пляжу. Изредка она наклонялась, что-то подбирая с песка.
– Череп… А где ты берешь эту штуку? – спросила Коша, вороша веточкой угольки.
Череп лежал прямо на булыжниках, еще не остывших после жаркого дня. Его голое безбровое лицо улыбнулось.
– Да. В Питере тут один профессор сочиняет. Один рыжий мужик с выколотым жуком на запястье мне их приносит, а я музыку к ним пишу. Потом для диджеев диски нарезаю. Мне профессор лавэ подгоняет нормально. И еще диджеи отваливают. Так что зашибись!
– А как это? За что ОН тебе лавэ дает?
– Ну, на дискотеках под мою музыку так эти бумажки отлетают! Горстями берут. Сегодня, если доползем, увидите. Типа музыка в комплекте с бумажками.
Коша посмотрела на море, в которое медленно погружалось красное слепящее солнце, Роня летел к нему точно огромная темная птица. Коша вытянула руки, и закрыла глаза. Заходящее солнце неожиданно сильно обожгло ладони. Она отодвинула руку в сторону – холодно. Провела рукой вдоль горизонта, как бы ощупывая пространство. Небо, берег, здание порта, мачта, дома, дама, дерево – она видела изображение в постороннем отдельно существующем пространстве. Здесь должно быть дерево.
Открыла глаза проверить – все совпало.
В светлом сумраке напротив нее тяжело покачивал ветками огромный тополь. Стало интересно, что будет, если протянуть руки к огню. Костер устремился навстречу, но, оставляя в ладонях тепло, не смел притронуться к коже. Пламя осторожно отклонялось, если Коша пересекала это уговоренное расстояние.
Роня вернулся с берега и навис над костром.
Череп снова достал «Беломор», выковырнул оттуда штакету и, зацепив зубами, выдернул картонную трубку. Не до конца. Почти наполовину. Потом он ткнул картонку пальцем и сделал так, что внутри папиросной трубки оказался уголок картонки. Череп погладил длинными узловатыми пальцами папиросную трубочку, вытащил пакет с зеленкой и, сыпанув на ладонь небольшую легкую кучку, стал ловко загребать коноплю.
Присев на корточки, он поджег косяк от угля.
Роня сидел у огня с задумчивой улыбкой и грел над ним свои продолговатые ладони.
– Будешь? – спросил его Череп, протягивая косяк.
– Давай, – Роня затянулся.
Следущей была Коша.
Облака в небе засеребрились, приобретя влажное свечение. Роня встал и, отойдя от костра, опять раскинул руки и закрыл глаза. Не ветер – само пространство летело сквозь его тело плотным потоком корпускул. И Коша тоже почувствовала этот поток. Он напоминал ей что-то давно забытое, что-то, о чем нельзя было думать.
Вернулась Муся с пригоршней гладких окатышей.
Она опустилась на корягу и принялась разглядывать добычу. Некоторые камешки тускло просвечивали. И Муся любовалась ими.
Вдруг она вскрикнула и вскочила:
– Крыса! Она смотрит на меня! Уходи! Фу! Какая гадость! Она читает мои мысли!
Крыса сидела в двух метрах от компании на границе очерченной отблесками огня. Череп подошел ближе – тварь встала на лапки и потянулась усатой мордочкой.
– Ха! Приколитесь! Она не боится! – Череп отломил кусок пряника, который лежал у него в кармане, и протянул крысе. Та осторожно взяла гостинец и, осев серой кучкой, принялась грызть.
Солнце уже совсем почти скрылось, и небо немного потускнело – словно через темные очки.
– Это что? Ручная? – недовольно спросила Муся.
Крыса доела пряник и вдруг направилась прямо к ней. Муся вспрыгнула на корягу, сняла с ноги туфель и запустив им в крысу, заорала:
– Уйди дрянь! Уйди! Уберите ее!
Крыса заметалась между ногами, потом юркнула в какую-то нору. Инцидент был забыт и исчерпан.
Череп достал из кармана часы и торжествующе заявил:
– Идут часики-то? Уже за полночь. Ха-ха! На дискотеку пора! Девчонки! Давайте еще косячок и на танцы!
– Блин! – рассмеялась Коша. – А я и забыла про часы-то…
– Да, – Муся с готовностью поднялась. – Пойдемте отсюда, я боюсь этой крысы. Мне тут вообще не нравится. Меня тут все пугает.
– Я не хочу на дискотеку, – сказала Коша.
Роня закашлялся.
– Я тоже не пойду.
– Нам не надо за это платить, – сказал Череп и, забрав косяк у Рони, передал его Мусе.
– Да нет. Не поэтому. Я не люблю, когда много людей, – сказал Роня. – И танцевать я не люблю. А тут хорошо. Ветер. Залив. Можно что-нибудь посмотреть такое. Природное.
Череп с сожалением пожал плечами.
– Ну типа, жаль и все такое!
– А вы идите с Мусей! – сказала Коша и забрала у нее косяк.
– Да ну! Пойдем вместе! – Муся обняла ее за плечи. – Мне без тебя грустно будет.
Коше не хотелось никуда уходить. Крыса не пугала. Пугал город. Стены, которые начнут сплющивать.
– Нет. Не могу, – отрезала она.
– Ну… – Череп развел руками.
Парочка направилась бодрым строевым шагом по пересеченной местности пляжа. В темноте, куда они шли, возникла светящаяся лимонными диагоналями сетка. Вибрируя, она висела над раскуроченной свалкой кусками рыболовной снасти. В голове снова заиграла музыка о сыне дьявола.
И Коша поймала себя на том, что идет вслед, только когда услышала Ронин вопль.
– Эй! Ты что? Решила с ними? – кричал ее новый друг.
Она застопорилась и тряхнула головой. Ничего себе! Она ведь не собиралась уходить с пляжа.
– Нет, я так, проводить немножко, – извиняясь, улыбнулась Коша.
Она почувствовала, что где-то есть тысячи людей, которые в этот момент слышат эту же музыку. И это немного испугало ее.
(Рита)
Почему бы не ставить даты, если это дневник. Плохо, когда нет никаких ремарок насчет времени. И оттого все путается. Было ли это на следующий день или через неделю? Остается следить за положением солнца на небосводе, хотя куда как проще было бы проставить даты.
ОТКРЫТИЕ
(Коша)
Пожилой человек (Коша его не знала, но лицо его было чем-то знакомо) дорого и со вкусом одетый, с неподвижным лицом и какими-то сосущими глазами. Он что-то говорил, и Коша, кажется, понимала. Потом он показал ей график с цифрами, которые в тот момент произвели на Кошу сильное впечатление.
Проснулась она от того, что рядом с ее кроватью кто-то стоял, потом раздались удаляющиеся, почему-то в сторону окна, шаги. Но когда она все-таки открыла глаза, то в комнате никого не было, и окно было закрыто на шпингалет.
Крыса сожрала весь хлеб на столе, и есть было нечего.
– Сука! – буркнула растрепанная Коша, погрозив кулаком крысиной норе.
Коша взяла обломки злополучной золотой ручки и попробовала соединить их. Ничего не вышло. Тогда она закинула их на шкаф. Туда же, где лежала флейта.
Чистя зубы, она вспомнила, что назначена встреча с галерейщиком. Упаковала пять работ и выругалась на тему того, что не дамское это дело таскать такие тяжести.
* * *
Галерейщика звали Валентином. Он сидел за столом, как порядочный человек, но его тупое выражение, сбитые костяшки и колбаски пальцев, которыми он барабанил по полированной поверхности, выдавали основное занятие. Минут пять сальные глазки тупо смотрели на холсты, потом Валентин вздохнул, скользнул взглядом по бесстыдным сиськам под рваной белой майкой посетительницы и сказал:
– Я в этом ничего не понимаю. Поговори с ней, – бросил он тощему прыщавому парню, скукожившемуся у окна. – Вот. Он у нас специалист… Он сейчас все объяснит.
На этом Валентин удалился из кабинета.
Прыщавый тут же расправился, сел на место хозяина. Он представился, и у Коши тут же вылетело, как его зовут. Прыщавый цинично сощурился и сказал, что живопись-то слабенькая. Учебная. Коша смотрела в окно и слушала, равнодушно размышляя, что делать дальше. Понятно было, что заря она сюда пришла.
– Мне кажется, Вам нужно еще работать над своим стилем, – говорил хлыщ. – Но я попробую что-нибудь для вас сделать… Возможно, можно что-то придумать. Вам ведь нужны деньги? Деньги, а не слава?
Он выдержал паузу, рассчитывая, что Коша поймет какой-то ее тайный смысл, но она уже погрузилась в переживание своей никчемности и беспомощности и плохо соображала, в чем дело, просто отметив для себя эту паузу.
– Вот Вам визитка, если надумаете, позвоните, – закончил прыщавый фразу и протянул кусочек картона.
Она вяло сунула ее в карман. Пора было уходить. Коша посмотрела на свои картинки чужими равнодушными глазами, и они показались ей какими-то… Короче, никакие они не классные, а так – дерьмо обычное, галерейное. Цена в дециметрах на килограмм.
Ей стало почему-то стыдно, и глаза наполнились слезами. Никчемность! Вот что ее мучило больше всего. Ни отсутствие денег, ни отсутствие славы, а сознание никчемности. Коша хотела снова упаковать холсты, чтобы нести домой, но прыщавый остановил ее жестом:
– Не надо. Пусть полежат. Может быть что-то… хе-хе…
– А-а… Хорошо.
– Позвони.
Теребя в руках веревку, которой были связаны работы, Коша попятилась к дверям. А, выходя, споткнулась, и от этого стало еще противнее.
Слезы молча текли, Коша их злобно вытирала, но они текли все равно. Так она шла по Невскому довольно долго, пока лицо не высохло само. На Дворцовой площади села зайцем в трамвай и поехала на Васильевский, собираясь зайти к Роне в общагу.
Ни Мусю, ни Черепа с его марками и каннабисом видеть не хотелось. Они были свидетелями ее никчемности.
Трамвай, сначала набитый битком, постепенно редел. Коша машинально водила пальцем по мутному запыленному стеклу и бессмысленно смотрела на проплывающий мимо город.
Какой-то человек стоял за спиной, когда Коша выходила из трамвая.
Она оглянулась и что-то в этом лице показалось знакомым. Наверно он был на кого-то похож. На улице Коша непроизвольно оглянулась – оказалось, что он идет в ту же сторону, что и она. Несмотря на жару, на прохожем был темный, застегнутый наглухо сюртук. Коша пожала плечами и пошла дальше. Заходя в двери общаги, оглянулась еще раз – человек стоял через дорогу на пустынном тротуаре.
Она стремглав побежала мимо вахтерши, которая кринула вслед что-то сердитое.
Дверь Рониной комнаты была наглухо закрыта. И ключа нигде не было, не было и записки. Коша нерешительно стала спускаться по лестнице, не зная, как поступить дальше. Очень не хотелось выходить на улицу, человек в сюртуке оставил непонятный страх.
На лестнице в вечном депресняке и скуке с раздолбанной гитарой сидели два парня с актерского. У них осталось еще пол бутылки водки. Коша выпила с ними. Стало легче. Потом пришел Ронин сосед по комнате и сказал, что Роня уехал к родителям в Красногорск. Водка кончилась, и они втроем пошли гулять. Когда выходили на улицу Коша испугалась, что снова увидит того человека, но его не было.
(Рита)
По полу пробежала мышка. Рита машинально проследила за ней взглядом. Из прочитанного Рита догадалась, что со времени похода с Черепом на пляж прошло достаточно времени. Достаточно для того, чтобы познакомить Е-Кош с соседом по комнате, с местом где лежит ключ. С общажными правилами.
ГОЛУБОГЛАЗЫЙ «АНГЕЛ»
(Коша)
Через несколько дней Коша опять пошла к Валентину.
Его не было.
Нарвалась на прыщавого. Тот начал что-то втирать на умняке. Вздыхал, крутил глазами, все время говорил, что надо что-то понять. Но Коша так хотела жрать, что слова воспринимала бессмысленным сочетанием звуков. Они кружились перед ее усталыми глазами то разноцветными стеклами, то небывалыми растениями. В результате, она ничего не поняла, а только догадалась, что денег пока не дадут, но холсты забирать не надо.
– Хорошо… – мрачно сказала Коша и направилась вон из кабинета.
В совершенно заторможенном состоянии остановилась посредине выставочного зала – там крутились какие-то парни, развешивавшие картины. Коша потерянно созерцала работы конкурентов, осознавая всю степень своей маргинальности.
Особенно ее внимание привлекли небольшие холстики, на которых убегали к горизонту розово-охристые горбатые улочки. С бледного неба косились забавные кудрявые облака – то в виде лошадок, то в виде корабликов. Коша приблизилась к ним, чтобы рассмотреть получше. Потерянностью и игрушечностью Питера веяло с холста, точно сквозняком. Но главное – цвет.
Он там был!
Бывает, что музыкант хорошо играет ноты, но без музыки, так и художник бывает мажет красками, но без цвета, а как это – никто не знает. Коша тихо засмеялась. Много ли ей надо для счастья?
Она оглянулась и увидела, что два парня развешивают работы. Один из них, с какими-то необыкновенно светящимися глазами, похожий на ангела, стоял на стремянке и привязывал к трубам шнуры. Он замер и осторожно глянул через плечо. Коша вспыхнула. Она загадала, что это он нарисовал горбатые улочки.
Приятель того, кто стоял на лестнице, заметив, как они переглянулись, что-то тихо сказал, и светлоглазый «ангел» снова посмотрел на Кошу. Коша улыбнулась от смущения.
Ангел слез со стремянки. И парни все вместе подошли к девушке.
– Простите, это Ваши холсты у Валентина в кабинете? – без тени неловкости спросил тот, кто слез со стремянки.
Приятель его похотливо осклабился.
Коша кивнула. Она старалась не обращать внимания на второго.
– Мне очень понравилось, – мягко произнес голубоглазый «ангел».
У него была интонация и произношение питерского интеллигента в сто тридцать третьем поколении и очень приятный бархатный голос.
– Поверьте, – продолжал он. – Я редко говорю такие вещи, но у Вас, действительно, очень хорошие работы. У Вас большой талант, и мне приятно с Вами познакомиться, потому что Вы еще и красивая девушка.
Веснушчатый приятель «ангела» улыбался.
Коша глупо засмеялась и вздохнула:
– Если бы еще этот Валентин так думал…
– А что он сказал? – вдруг озабоченно спросил второй.
– Сказал, что ничего не понимает и послал к… этому… ну второму. Прыщавый такой.
– Да. Очень неприятная личность. Вы курите? – светлая улыбка легко тронула губы «ангела» и вспыхнула искрами в голубых глазах.
– Да… – Коша растерялась от обилия внимания и застеснялась своих неказистых шмоток.
– Давайте выйдем на свежий воздух. Вы не против? Мне очень интересно с Вами поговорить. Рыжин, ты идешь с нами? – обернулся «ангел» к приятелю.
Веснушчатый, но совсем не рыжий Рыжин покачал головой:
– Нет. Я пойду хабазины вещать. А ты иди. Мы без тебя справимся. Сейчас сюда придет куча народу.
– Я скоро… – пообещал «ангел» и, притронувшись к Кошиному локтю, подтолкнул ее к выходу.
Коша начала таять, словно шоколадка в горячей руке, в глубине души догадываясь о настоящей стоимости вышесказанного, но так уж устроены провинциалки – ерепенятся и огрызаются, а стоит провести пару раз по шерстке – и она Ваша.
Смущение Коши достигло пограничных пределов. Она что-то лепетала, но слова путались, мысли перескакивали с одного на другое. Коша попробовала сказать так же гладко и непринужденно, как новый знакомый, но отсутствие привычки выражаться подобным образом неизбежно подвело.
– Мне тоже… А… а-а. – протянула она спасительный звук. – И мне очень понравились Ваши работы… Правда… Я сразу заметила и потому остановилась. Это ведь Ваши улочки?
– Да! – кивнул он с достоинством. – Я обожаю старый Петербург. Он кажется мне одушевленным и сочувствующим.
Коше стало стыдно, что она не может так красиво выражаться.
На выходе она споткнулась о дверной косяк и еще больше застеснялась. Синеглазый «ангел» мягко поддержал за локоть. Она была благодарна, что тот не замечает ее неловкости.
Выйдя на проспект, молодые люди разговорились о том, о сем, и Коша постепенно перестала смущаться. Забыла, что хочет есть. Сразу все стало легко, будто внутри раскрылись какие-то крылья. Что бы они не говорили, им нравилось просто говорить и слышать. Смеялись, стараясь нечаянно коснуться друг друга.
– Ах, да! – спохватился «ангел». – Меня зовут Ринат.
Как-то так само решилось, что не стали возвращаться в галерею, а пошли по улице, продолжая разговаривать.
Ринат рассказал Коше кое-то, чего она не знала, о том, как продавать живопись.
Она слушала, боясь пропустить хоть слово. Сказал, что попробует поговорить с Валентином, что возможно прямо в этой выставке следует выставить ее холсты, что, по крайней мере, он так хотел бы. Он говорил важно, уравновешенно, убедительно, и ему хотелось верить. Короче, он был настоящим Принцем. Из тех, кого рисуют на полях учебников и на промокашках. Коша подумала, что питерским девчонкам ужасно повезло – они учились в одном классе с такими красивыми парнями. Можно было не придумывать Принцев, а сидеть и рисовать их с натуры. Что еще надо школьнице для счастья?
Но тем более счастливой Коша чувствовала себя теперь.
Так они бродили, потеряв счет времени, не заметив, как перевалило глубоко за полдень.
* * *
У Адмиралтейства наткнулись на веселую компанию. Народ сидел верхом на лавочке, время от времени прикладываясь к горлышкам бутылок. Пили пиво. Шутили, смеялись.
И Коше тоже захотелось с кем-нибудь вместе так шутить и смеяться.
– Эй! – раздался пронзительный женский голос.
Коша присмотрелась – знакомый Мусин силуэт, подпрыгивая, размахивал руками.
– Это Муся! – в порыве чувств воскликнула Коша и сжала локоть Рината. – Пойдем подойдем? Мы с ней живем вместе! Иногда. Когда она не у тети. Я тебя познакомлю. Она такая классная! А там, наверное, еще Котов и Зыскин.
– Пойдем, – синеглазый «ангел» прищурился, разглядывая тех, кто был на лавочке. – Я знаком с Котовым и с Зыскиным. Ты тоже их знаешь?
– Ну да!
– Надо же! Как удивительно!
Они подошли.
– О! – воскликнуло сразу несколько человек.
Среди каких-то совсем незнакомых людей, которые знали Рината, были и Кошины приятели – Муся, Зыскин, Котов и некто Лох.
Рыжин усмехнулся:
– Ну вот! Я и не сомневался, что это ты! Зыскин говорит: «Нет, это не его плана девушка!» А я сразу понял, что это ты! Мы все повесили. Сегодня приезжал Арнольд. Похоже, Валек уже договорился насчет кое-каких работ.
Рыжин покосился на Кошу.
– А-а-а… – понимающе ответил Ринат.
Но она ничего тогда не поняла. Потому что была голодна, ослеплена и восторженна, как монахиня, увидевшая живого Иисуса.
Поехали в сауну, потом на какую-то дискотеку, потом на другую и где-то под утро поредевшей компанией – в мастерскую к Ринату.
Он показывал свои работы. Холсты, графику, слайды.
В раскрытое окно улетал сиплый голос флейты, записанный Ринатом в одной из поездок на одной из улочек маленького испанского городка. Он твердил, не переставая, что в восторге от Кошиной живописи, что обязательно решит все вопросы с Валентином и со своими товарищами, и они примут ее в свою группу «Второе пришествие».
Выпивали. В основном водку. В качестве закуски посреди стола возвышалась огромная гора чипсов, которую высыпали на поднос из нескольких пакетов. И было просто непереносимо прекрасно. Все были такие добрые, хорошие, любящие и понимающие. Не люди – святые! И так не хотелось, чтобы эта ночь закончилась. И Коша так понимала печаль, заставившую Борю Гребенщикова написать: «Я стрелки сжал часов, чтоб не кончалась эта ночь. И кровь бежит с руки». Она бы сжала стрелки. Только бы не кончалась эта ночь! Но где такие стрелки, которые могут остановить мгновение счастья и сделать его вечным? Вечным и ненаскучивающим?
Умничали, несли чушь, смеялись.
Через пару часов народ стал сдаваться.
Котов уснул в кресле первым. Потом Зыскин завалился на диван к стенке и через пару минут захрапел. Оставшиеся бодрствовали через силу.
Муся, сонно улыбаясь, перебирала пластинки. Ринат и Рыжин сосредоточенно обсуждали какую-то им одним известную сплетню из мира Союза Художников.
Рассматривая многочисленные раковины, статуэтки и причудливые бутылки, привезенные со всего света, Коша налегала на чипсы. Ей очень нравилась мастерская Рината. Она хотела бы иметь такую же. Насовсем. Завалить ее холстами, кистями, перьями, найденными у залива морскими подарками, а не держать шмотки в постоянной готовности съезжать на новую точку. Просыпаться утром и что-нибудь рисовать, зная, что скоро будет какая-нибудь выставка и она, естественно, выставит там свои работы. Потому что члены Союза Художников постоянно где-то выставляют свои работы.
И так же собирать у себя прекрасных приятных людей. Тонких, интеллигентных. Прекрасных.
– Ты член СХ? – спросила Коша повернувшись к Ринату.
– Да…
– Это твоя мастерская?
– Да… Раньше это была мастерская отца, но он получил новую – просторнее.
За окном в теплых ночных сумерках раздался пронзительный кошачий крик.
Все прислушались.
Ветер шелестел фольгой тополиных листьев. Хлопнула дверь подъезда, взбаламутив эхо. Торопливые каблуки достучали до арки и завершили движение взвизгом шин и коротким ударом автомобильной дверцы. Теплая волна ветра колыхнула тюлевую занавеску.
Котов вдруг подскочил, направился прямо в стену и начал ее скрести.
– Дверь тут была! Где дверь? – злобно крикнул он.
– Чего ты хочешь? – поинтересовался у него Ринат, поставив напряженной рукой стакан.
– В туалет. Здесь была дверь. Здесь где-то была дверь, – Котов раздраженно царапал стену.
– Да нет, дверь с другой стороны, – терпеливо объяснял ему хозяин пьянки.
И Коша подумала, что Ринат точно прекрасный Принц. Она бы уже давно отвесила Котову по голове, а у него ангельское терпение. Он уговаривает пьяное чудовище. Он не сердится на него. Как это восхитительно!
Но Котов продолжал орать, что дверь была здесь, и что он не даст ввести себя в заблуждение.
Муся оставила в покое пластинки и уселась к столу.
Рыжин со вздохом отставил свой стакан и поднялся.
– Котов! Ты достал! – сказал он раздраженно. – Здесь никогда не было двери. Если ты сейчас не перестанешь орать, я разобью об тебя бутылку.
Ринат поморщился:
– Не ори. Он еще больше разойдется. Возьми его за руку.
Наконец им удалось увести дебошира в сортир.
Зыскин вздохнул и, притронувшись к Коше мягкой теплой ладошкой, зевнул.
– Я пойду спать, сказал он и занял место на диване. – И тебе советую. Тут так. Кто где успел лечь – тот там и спит.
Муся зевнула и мудро легла рядом с Зыскиным на диван, заявив, что с нее хватит развлечений.
Коша кивнула и плеснула себе еще. Облегчившего мочевой пузырь Котова опять свалили в кресло.
В живых остались: Коша, Ринат, Рыжин.
Потом Рыжин лег третьим на диван к Мусе и Зыскину, и обалдевшая «нарядная» Коша осталась с Ринатом наедине.
Свет лампочки уже стал слабее света из зашторенного окна. Коша почувствовала телом, что произойдет дальше. Ринат протянул руку и сжал ее пальцы. Огонек стремительно побежал по бикфордову шнуру руки – она поняла – сейчас взорвется.
Ринат сильнее стиснул пальцы. И его голубые глаза полыхнули в отсвете настольной лампы.
– Пойдем… – шепотом сказал он. – Все равно тут спать негде.
Коша кивнула.
Они молча встали и тихонько вышли на лестницу.
Еще совершенно пьяных, их мотало из стороны в сторону. Утренний свет, лимонно-голубой, делал все похожим на сцену из кинофильма. Они кинулись друг на друга, как ошалевшие. И уже никаких ласк и поцелуев не требовалось – их просто колотило электрическим током.
Они свалились прямо на пол, на теплый лиловый квадрат утреннего света, стаскивая друг с друга одежду. Их бедра больно ударились, Коша с трудом сдержала звук, который рвался наружу.
Катались по пыльному полу, как два сцепившихся в драке зверя. Не было сил на нежность. Она подумала, что они что-нибудь повредят друг другу в этой битве, но когда все кончилось, оказалось, что никакого ущерба нет.
Курили, смеялись, смотрели друг другу в глаза. Стало нежно и легко.
– Сейчас, – осипшим голосом сказал Ринат и исчез в мастерской.
Через минуту он появился снова. Принес вискаря, будильник и одеяло, и сказал хриплым от выпивки и секса голосом:
– По-моему, можно пойти на крышу, если не сделали замок.
Дверь на чердак, действительно, была открыта.
Они выбрались наверх через старое слуховое окно. Жесть уже успела нагреться под косыми утренними лучами. Она громыхала под ногами, и этот звук в тихом утреннем воздухе отскакивал от стен других домов оранжевым резиновым мячиком.
Они нашли такое место, с которого было видно только небо и скаты самых высоких крыш.
Ринат кинул одеяло. Они совсем разделись и легли рядом, медленно наблюдая, как снова вырастает желание. Уже теплый ветер и их руки, легкие как ветер, и их губы влажные, как морские моллюски, ползали по их телам, пробуждая в них искристые волны электричества.
Она была флейтой, а Ринат был ветром, он извлекал из нее звуки и огонь, в котором начинал гореть сам.
* * *
Когда они проснулись, был горячий полдень.
Кошин сон оборвался на неприятном незавершенном месте. Какой-то неприятный сон. Правдивый и беспощадный сон. Она уже догадывалась про что этот сон, но еще не могла поверить.
– Наверное, уже все ушли? – Еле слышно прошептал Ринат. – Мы можем пойти и чего-нибудь съесть. У меня кажется еще осталась какая-то пища. Если нет – сходим куда-нибудь… Да?
– Да… – кивнула Коша.
Холодной змейкой скользнула печаль, почему-то стало ясно, что они скоро расстанутся. Она не смотрела на «ангела», чтобы не убеждаться в этом лишний раз.
Они вернулись вниз.
Действительно, мастерская была почти пуста. Все окна были настежь, по комнатам гулял ветер. Рыжин одиноко восседал за столом и мрачно обрадовался, что перестал быть один:
– О! А вы куда пропали? А я тут пивком… балуюсь. Хотите?
– Нет, – помотала Коша головой. Она заметила на подоконнике баночку с кремом. Обычную баночку с каким-то обычным кремом для лица. А рядом она еще заметила потертый тюбик губной помады.
Ринат уже устроился с Рыжиным пить пиво.
– Если хочешь, – предложил он Коше. – Там должно быть мясо.
Коша возненавидела Рыжина и ушла на кухню.
В холодильнике на самом деле был кусок мяса.
Коша стала искать чистую сковородку, но нашла только заросшую лесом.
Откуда-то взялась драная клочковатая кошка. Она хрипло мяукнула и начала тереться о ноги чумазой щекой. Коша отрезала кусок мяса и кинула кошке.
Та лапой схватила кусок на лету, проглотила его, как собака, и снова хрипло мяукнула.
Помыв сковородку, Коша поставила ее на огонь и смотрела, как загипнотизированная на огонь. К ней постепенно возвращалось ощущение никчемности. И она стала думать, почему же на ее собственное ощущение «кчемности» или «никчемности» так действуют разные чужие и посторонние люди? Разве она – для них?
Коша чувствовала, что музыка ночной испанской флейты, раковины на полках, прекрасные картинки с волшебными домиками – не для нее.
Крем для лица и потертый тюбик помады. Возможно, это реквизит для натюрморта. Возможно…
Сковородка раскалилась, Коша швырнула туда два куска, над плитой с шипением взлетел фонтан масляных брызг. Коша прикрыла куски тарелочкой и придавила ее тяжелым чугунным утюгом, который скорее всего прислуживал хозяину моделью для натюрмортов. Это уж точно – реквизит!
Пока на сковородке шкворчало мясо, Коша занялась нарезкой салата. Она резала его вместо своей никчемности. Резала с остервенением и отчаянием, не зная, что выбрать – стать до конца никчемной, отверженной, падшей, бессовестной и презренной или все-таки найти способ стать для чего-то нужной. Она не знала, что лучше.
Нет. Не легче, а лучше.
Странно, думала Коша, что Зыскин, который учится на психолога, не делает ей никакого замечания, что она ненормальная. Ведь если у нее все правильно в голове, почему ей не везет? Почему ее картины никому не нужны? Почему она сама со своими фантазиями и открытиями (и даже телом!) – все равно никому не нужна? Ведь она даже готовить умеет! Она все умеет, но все равно те, кто ей нравится, пренебрегают ей рано или поздно.
