Текст книги "Наркоза не будет!"

Автор книги: Александра Сашнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

БЫТЬ ЖЕНЩИНОЙ

(Коша)

Девять дней она не выползала из кровати, изредка блюя в алюминиевую кастрюлю, которую приволокла с кухни и поставила под кровать. На десятый день, обливаясь ручьями пота, и шатаясь от пустоты в голове и отпустившего гриппа, Коша добрела до ванной и содрала пропитанную потом одежду. Посмотрела в зеркало – лицо отекло, под глазами набухли отчетливые мешки.

Внезапный голод.

Было ощущение, что хочется кусок мяса. Но это не было правдой, потому что хотелось лежать в постели и не шевелиться, не поднимая тяжелых, словно надимедроленных, век. Однако голос внутри усилился. Императив «хочу» грызанул стенку желудка.

Пожаловаться кому-то. Некому.

«Возьмите меня на колени и погладьте по голове, я ни в чем не виновата.» – проплакала молча Коша.

Нашла на кухне пыльный сухарь. Сжевала с остервенением. Тошнотная слюна брызнула под язык. Еле добежала до унитаза. Сухарь в одно мгновение вернулся наружу. Внутри поселилась слабость. Димедрол. Съесть кусок мяса! Мясо. Оно висело перед глазами огромным виртуальным образованием, затмевая действительность. Оделась кое-как. Почти плача от бессилия, спустилась по лестнице вниз.

У порога была наледь. Естественно, поскользнулась и грохнулась во весь рост. Вот почему старухи цепляются за руки случайных прохожих.

В забегаловке воняло сгоревшей рыбой. Коша не могла сказать даже «мяу», поэтому буфетчица злобно переспросила раза три, чего девушка хочет. Коша ткнула пальцем в черный кусок на витрине.

– А, бифштекс… – наконец-то догадалась буфетчица и швырнула тарелку с куском.

Коша заплакала и, под позорным принуждением, пошла к столику жевать свой, желанный кем-то другим, кусок мяса. Тупо смотрела в мутное загаженное сальными пальцами окно и пыталась проглотить хотя бы кусочек, передвигая его между всхлипами с челюсти на челюсть. Она не могла понять, что с ней происходит. Было полное ощущение, что в нее кто-то вселился и диктует, что делать, при помощи желаний. Коша взбунтовалась и отодвинула тарелку. Внезапно желудок выбросил наружу лужицу горькой вонючей желчи. Прямо в сраный бифштекс.

Брезгливо провела рукой по губам – салфеток тут не водилось – и обтерла ее об нижнюю поверхность стола. Уборщица заорала, но Коша даже не обернулась, потому что следующий спазм уже ворочался в кишках. На улице она еще раз блеванула, вцепившись рукой в дверную ручку и вдохнула влажный воздух. Он спасал. Сумерки в мозгу светлели пятнами вдохов. Коша, как Будда, выдыхала вселенную, оставаясь в момент выдоха в темноте черепа, как Джинн в бутылке.

Побрела в сторону Василеостровской, размышляя, что же это с ней случилось. Может червь какой завелся, а может во сне в нее вселился инопланетянин?

У метро встретила Зыскина. Тот покупал пиво. Как всегда любимую «трешечку». Увидел Кошу из очереди.

– Привет! – издали окликнул он.

Та вяло махнула лапкой и подбрела ближе.

– Привет! Ты что? Болеешь? – спросил он.

– Да нет. Уже все. Был грипп, а теперь просто тошнит, – сомневаясь, сказала Коша. – Но у меня бывает так, что меня тошнит. Меня вообще от жизни чаще всего тошнит. Гастрит.

– А муравьи?

– Перестали. Евгений меня вылечил от муравьев, но довел до гастрита.

– Чем?

– Любовью…

– Вылечил?

– Довел!

– А ты что, ушла?

– Да.

– Значит ты не знаешь? – Зыскин засмурел.

– Не знаю… А что я не знаю?

– Муся разбилась. Вчера девять дней было, – тихо, глядя куда-то в сторону сказал Зыскин. – Они с Черепом чего-то обдолбились. И она решила полетать.

Коша задумалась – как это Муси может не быть? Чушь полная. А с кем же тогда куролесить и все такое?

Она покачала головой:

– Ты гонишь!

Зыскин серьезно вздохнул:

– Такими вещами не гонят! Это была моя любимая женщина. Я вот этими руками землю кидал. Мы звонили твоему, вернее посылали мыло1. Он же глухой. Но он же не передал тебе. А больше никто не знает, где ты теперь.

## 1 Мыло (здесь от e-mail) – распространенное название электронной почты.

Стало горько и пусто.

– А вы что, знали все, что я – у него?

– Не сразу. Он скрывал. Глухонемому удобно скрывать. Вообще, странно. Он же друг Рината. Валек разбился, но «Второе пришествие» выставляется. Кстати! Ты была права! Смерть Валька оказалась ужасна. Он гнил заживо и орал несколько дней подряд, пока сердце не остановилось

Коша махнула рукой. Только с Зыскиным еще не обсуждала она судьбу Валька.

– Зыскин! Пойдем напьемся, – предложила она. Она как-то сразу все поняла и про «Второе пришествие» и про Рината, и про Рыжина и про все… Только никак не могла понять почему же она знает про лысого мужика, и Череп знает, а Муся не знала. И Зыскин, наверное, не знает.

– Пойдем… – грустно сказал Зыскин.

Пошли в бар. Коша все пыталась осознать известие. Взяли по пятьдесят и оливки. Молча выпили.

– Ну подожди, – Коша вдруг поняла, что ей сказали правду. – Как все было?

– Никто не знает. Череп молчит. С ним плохо последнее время. Наверно, в дурку попадет. Духи какие-то у него. Призраки.

– Ну и что? Я видела этого призрака. А в дурку-то зачем?

– А… – Зыскин поиграл пустым стаканом. – И ты видела. Сколько вы марок съели перед этим?

– Нисколько… И не пили ничего. Просто зашли в подъезд. А ты что, никогда не видел? Их тут полно! Пленки вообще на каждом углу. Они особенно скапливаются, когда грязная групповуха. Одни на скатов похожи, другие на амеб. Даже здесь есть.

Она посмотрела на потолок:

– Вон!

Зыскин посмотрел туда, куда Коша ткнула пальцем, но ничего особого не заметил. Правда там колыхалось смутное пятно, но это мог быть оптический эффект. Он потряс головой, пятно пропало.

Зыскин, прикалываясь, перекрестил угол:

– Сгинь сатана!

Коша мрачно хихикнула:

– Не поможет. Во-первых, креститься надо по-староверскому. А во-вторых, от пленок это не поможет. И вообще ни от чего. Видеть ты их не перестанешь. Они просто трогать тебя не будут.

– А я и не видел ничего… – пожал плечами Зыскин.

– Да?… Везет тебе. – Коша закинула оливку в рот и с наслаждением обгрызла ее. – Блин! Зыскин! С тобой приятно пить. – сказала Коша, вспомнив последний поход в общагу. – Вообще ты меня иногда радуешь, когда про психов рассказываешь. Вот скажи мне, почему мне все время на каких-то ужасных мужиков везет. Нормальные-то бывают?

– Бывают, – грустно сказал Зыскин. – Но они для нормальных теток. А ты сумасшедшая. Чем тебе Евгений не понравился? Мужик работящий. Денег есть. Немой – так в койке говорить-то необязательно. Даже хорошо. Доставать не будет.

– Замолчи! – Коша судорожно растопырила пальцы. – А то я блевану. Скажи лучше, ты помнишь, тут бывал такой Чижик, и мужик рыже-лысый. На «блондина в черном ботинке» похож?

– Смутно. А что?

– Не знаешь, где их найти?

– Нет. Это друзья Черепа. Рыжий ему музыку заказывал. А Чижик. Не знаю. Никто ничего не говорил. А что?

– Да так. Вспомнила. Они тут летом все куролесили. Ой, Зыскин! Кажется, в меня вселилась нечистая сила. Надо пойти изгнать беса.

– Глупая ты, – сказал Зыскин. – Хочешь я тебе все про тебя расскажу?

– Прямо все? – Коша подняла брови. – Валяй!

Зыскин откинулся к спинке и начал:

– У тебя вместо личности свалка обрывочных образов. Доминантная мать, поэтому ты ненавидишь женскую роль. Ты всегда будешь сбегать от мужиков или находить такие беспонтовые варианты типа Рината. Будешь кидаться от Рината – потому что он беспонтовый к глухонемому и обратно. Ринат тебя устраивает потому что не подавляет, а глухонемой не устраивает – потому что подавляет.

– Ну насчет матери ты прав, – сощурилась Коша.

– Да. Ты агрессивна. В твоей сексуальности очень много агрессии. Нормальные мужики не дают тебе возможности реализовать ее. Они сами такие. Тебе нужен или гей или лесбиянка. Но беда в том, что при всем при том ты ждешь от того же Рината, чтобы он во всем остальном вел себя как мужик.

– Нет… Ты гонишь, – Коша с отвращением вспомнила глухонемого. – Меня бесят мужики. Глухонемой меня просто извел. Он вообще меня всерьез не воспринимал!

– Ну… Может он тебя любил? Просто как женщину?

– Чего? Тебе бы такую любовь! У меня из-за него сотрясение мозга было… Да пошел он! Зыскин, возьми еще водки. Что-то мне так хорошо от нее стало. Даже не тошнит больше.

Зыскин махнул бармену и тот принес еще две по пятьдесят.

Они впили. Коша долго мусолила оливку, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, утренняя напасть закончилась.

– Э… а ты не знаешь, бывают глисты, которые гипнозом действуют?

Зыскин отвесил челюсть от удивления:

– Это как?

– Ну ты чего-то не хочешь, а он хочет и заставляет тебя. У меня утром такое было. Как будто в голове кто-то говорит – иди съешь мясо! Ну я съела его и всю столовую обблевала потом. Может это глист?

– Ты беременна. Не надо тебе больше пить. В смысле выпивать. А то родишь уродика.

– Что?! Что ты гонишь? С какого? Я предохранялась! Это глист!

Коша задумалась, со страхом прислушиваясь к своим ощущениям. Может и вправду беременная? Блин! По коже побежали мурашки.

– Ну, – вздохнул Зыскин. – Тебе виднее. Ты бы сходила да проверилась.

– Спасибо за совет, – мрачно усмехнулась Коша.

Вдруг стало себя очень жалко, и она с трудом не заплакала. Вспомнила, что Муси больше нет и попыталась это ощутить. Она представила, как Муся лежит одна в деревянном ящике в черной сырой норе, сверху на нее падает мокрый снег и струйки мутноватой воды капают сквозь доски на лицо. И ветер шелестит бумажными цветами.

Из глаз потекло.

Она дернула Зыскина:

– Давай съездим на кладбище.

Он согласился:

– Давай. Только не сегодня…

Коша шмыгнула носом и поднялась:

– Пойду умоюсь. Что-то все так плохо. Всегда, когда работы продам – плохо. Деньги есть, а радости нет. И Муси нет. И Роня уехал. А ты духов не видишь. О чем с тобой говорить…

Она поплелась в туалет.

* * *

Зыскин задумчиво посмотрел в тот угол, куда показывала Коша, неожиданно увидел там нечто мутное, похожее на амебу и с ужасом отвел глаза. Кафе показалось ему чуждым и незнакомым. Мир пошатнулся, потянуло неприятным сквозняком. У Зыскина возникло стойкое ощущение, что ничего этого вокруг нет. Но самое странное, он чувствовал, что рассудка не потерял.

Зыскин мотнул головой. Пленка пропала. Его руки неуверенно вцепились в край стола. Стол был по-прежнему твердым.

Зыскин метнулся к барной стойке, взял две по сто, выпил все в одну харю и снова осторожно глянул в угол. Муаровая субстанция медленно ползала, описывая кривоватый круг. Зыскин поднялся к себе в кабинет, стараясь не смотреть по сторонам.

Оделся.

И ушел из кафе.

* * *

Коша подняла глаза на мутный квадратик туалетного зеркала. Домой. Забиться в нору и никого не видеть.

Поймала машину.

Добравшись до квартиры, сразу залегла в ванну. Стрекозьи глаза мыльной пены обступили по самый подбородок. Она долго вспоминала Мусю и смывала водой пьяные слезы. Бестолковая, податливая событиям и вожделениям Муся умерла. Коша вспомнила пальбу на мосту, веселые пьянки, бесконечные походы по улицам и проспектам…

Потом обдумывала слова Зыскина. Что-то в них было. Может правда – это и есть любовь, как с Евгением? Просто она не для нее? Может, все такую и хотят? Но она сбежала от Евгения не потому что он любил. А как раз наоборот. Разве любовь убивает?

Чижик…

Чижик не вызывал никакого желания обладать им в качестве физической единицы. Он был слишком нереален.

Она вздохнула. Пузырьки перед глазами с тихим треском лопались, пена проседала тающим снегом, и было грустно смотреть на ее хрустящую смерть. Опять свело судорогой весь желудок и в голове все сузилось в какие-то сумерки. Не понимая, что делает, она протянула руку к ножику, который торчал среди груды стаканов, сваленных в ванной неделю назад – на кухне уже некуда было складывать. Коша созерцала сверкающую решимость ножа и не знала, чего хочет. Возбуждала его опасная готовность расчленять плоть. Смесь стыда и вожделения заставили дыхание участиться. Под кожей мягкая, горячая фабрика, которая делала Кошу живой.

«Я ли – она, она ли – я.» – думала Коша, покачивая лезвием перед глазами и чувствуя боль несовершённых порезов. – «Почему она делает то, чего я не хочу? Где тот рубильник, который управляет этими пульсирующими пленочками и трубочками; кто заставляет сочиться меня соками и желаниями?»

Не умирать. Увидеть плоть изнутри, выпустить наружу содержимое трубочек. Не зависеть от эндорфина. К черту наркотики.

Коша аккуратно надавила на кожу просвечивающую веной и там осталась вмятинка, но до вены было не так просто. Кожа жалобно екнула болью. Коша разозлилась и полоснула наотмашь. Хлынула черная горячая струя. Ранка раздвинула желтоватые губки с пузырьками подкожного жира, втягивая опасливо внутрь белые ниточки жилок (или перерезанных нервов?). Кончик ножа завороженно ковырял внутренность руки, пытаясь понять из чего она сделана. Боль не мешала. Она была снаружи. Голова начала кружиться.

Коша вынула руку из воды.

Жидкая красная струйка потекла по предплечью.

Стало спокойно и скучно. В этом тоже ничего не было. Это было точно так же глупо, как и любое не это.

Неожиданно для себя Коша совершила следующее странное действие. Она поднялась. Вылезла из порозовевшей воды, и внимательно посмотрела в глаза своему отражению. Обмакнув указательный палец правой руки, начертила на стекле тот самый иероглиф, который видела на дверях в Рониной комнате. На воздухе кровь быстро свернулась черным студенистым комком. Коша прошла в комнату, перетянула рану куском простыни и легла в постель.

Спать.

«Странно быть и врачом и пациентом одновременно…» – промелькнуло уже за границей сна. Как будто кто-то сказал.

(Рита)

Рита все яснее представляла свои дальнейшие поступки.

Первый вариант.

Рита меняет документы и сдает Кошу в дурку. С такой тетрадкой – легко.

Поскольку у нее явный бред, то с диагнозом «Шизофрения» девушка отдохнет в дурке на пару-тройку месяцев. Маме, своей маме, Рита как-нибудь объяснит, в чем дело. А черные парни поймут через пару месяцев, что ловить нечего. Ну дойдет до них, что она в дурке. И что они? В дурку полезут?

Второй вариант.

Рита меняет документы и отправляет сумасшедшую в Голландию вместо себя. Она художница! Познакомится с психами, покурит с ними травки.

А Рита здесь. Только больше никто не знает, что это – она. Роня – не в счет. Ладно! Посмотрим, что дальше…

ЧЕРЕП ХОЧЕТ ЗАВЯЗАТЬ

(Коша)

Утро началось глубоко за полдень.

Солнце, столь редкое для этого города в это время года, весело заглядывало в комнату. Неожиданно для себя Коша испытала глубокое удовольствие от тех мелочей, которые сопровождают пробуждение. Прошлась взглядом по предметам, с удовольствием осязая угловатые очертания старых стульев, свинцовых тюбиков, кистей и холстов.

Солнечная полоса наискось пересекала начатый холст. Из голубовато-лилового марева уже начали проявляться бледно-лимонные очертания крыш. Вдруг Коша поняла, что по тонкому проводу в центре картины должна идти Муся в красном платье. Резко вскочила и, выдавив каплю кадмия на палитру, набросала сомнамбулическую фигурку с закрытыми сладко глазами и смутной улыбкой на губах.

Взяла флейту и долго играла неопределенные, расположенные в различном порядке ноты. Оделась. Постояла минуту и взяла флейту с собой.

Ветер весело гнал над головой светлые перистые облака. Прохожие улыбались, как щенки. Коша шла и размахивала руками для удовольствия. Вспомнила как-то издалека про Мусю, снова стало жаль, что они не могут больше переглянуться, перекинуться словом или вдруг засмеяться вместе, но в то же время что-то внутри говорило, что у Муси было право поступить так, как ей хотелось.

Это была ее жизнь и ее смерть.

Жаль, что она выбрала так.

* * *

Призрак студента на Череповской лестнице маялся и кашлял. Коша дождалась, когда тот свалит с лестницы и добежала до дверей. Сверху спускалась пергаментная старуха. Коша отвернулась от нее и позвонила.

Череп открыл дверь сразу.

В квартире было странно тихо. Череп был необычного бледно-голубого цвета. Он не то, чтобы отводил глаза, но в них была еле уловимая готовность оправдываться. Коша простила его, потому что он чувствовал себя виноватым. Череп стал совсем прозрачным. На фоне окна он выглядел нарисованным охотником со стены африканской пещеры. Атмосфера жилища странно переменилась. Ощущение близкой перемены неуловимо окрашивало обстановку. Череп лег на звездное небо покрывала и свернулся грустной собачкой.

Коша легла рядом, головой на луну и попросила:

– Череп, дай ручку скорее…

– Возьми на подоконнике.

Коша взяла ручку, и слова сами потекли из нее одно за другим, складываясь в мрачноватую песенку:

 
Время было медленным
в час по чайной ложечке.
Вены свои девочка
ковыряла ножичком.
 

 
Нитка крови
почти что черной —
ей не больно
совсем не больно.
 

 
Трубка телефонная —
Пусть никто не ищет.
У корней оборвана —
не хотела лишних.
 

 
Где-то далеко лето —
Только там тебя нету.
На паркете
Полоска света.
Как нелепо,
как все нелепо.
 

 
Разложить по полочкам
Письма и конвертики.
Перемоют косточки
сплетницы и сплетники…
 

 
Вот как все просто!
Зря ты боялась!
Они – сумели,
а ты – сломалась.
 

 
Смотреть теперь не можешь
ты даже в зеркало —
Думаешь, что ножик
станет тебе лекарем!
Ахахахаха!*
 

– Что ты там корябаешь? – вдруг поднял голову Череп.

– Так? Сама не знаю, – Коша, стыдясь, торопливо сунула бумажку в карман. – А скажи, как называется это, про сына дьявола? Я хотела купить в киоске.

Он был благодарен за то, что разговор начался не с Муси.

– А ты не купишь ее, – тихо сказал Череп. – Это только у меня и еще у нескольких людей. Все права на нее у того человека, который делает марки. А он никому не дает распространять ее. Только диджеям на дикотеках. Там семплы какие-то особые. Высчитаны с учетом психилогии. В общем ноу-хау.

– А что это за человек? – Коша почувствовала, как по спине скользнул холодок.

Череп поморщился и, странно оглянулся и заговорил щепотом:

– Да… один профессор. Страшный… Очень страшный. Дико умный. Он открыл новую энергию. Торсионные поля. Он реально может пользоваться такими вещами, которые просто… Если не видеть самому – не поверишь. Он реально может завладеть миром. Ты даже представить себе не можешь, как он реально крут. Я даже не уверен, что он человек.

– А кто он?

Череп замолчал, воровато сжал губы. Некая борьба происходила внутри него, не приводя ни к какому результату снаружи.

– А ты что видел, что он может делать? – Коша заехала с другой стороны.

– Ну… я уверен, что наводнения – это его рук дело.

– Чего? Ты больной! – Коша покрутила пальцем у виска. – Наводнения бывают, когда ветер с залива!

– А почему ветер с залива? Ты думала?

– Погода такая! – резко сказала Коша и вспомнила, как они баловались с Роней и с Чижиком.

Но то были действия временного мелкого масштаба. Наводнения – это круто, но ведь возможно.

– Ни фига! Это он ветер нагоняет. Я видел. И потом, марки – это не просто кислота. Если бы это просто кислота была, то все одно и то же не слышали бы. Глюки разные были бы. А потом он как говорит, так и случается.

– Что говорит?

– Все. Он все знает. Вообще все. Я видел, как он посмотрел на парня, и тот пошел и в воду кинулся. Прямо с моста.

– А что остальные? Просто смотрели? – Коша пристально посмотрела на вялого, съежившегося Черепа.

– Ну… Типа…

Коша вдруг похолодела:

– И с Мусей так, да?

Череп замотал головой:

– Нет… С Мусей нет. Она сама!

Коша вскочила на ноги и заорала:

– Блин! Да он козел! Гипнотизер хренов! Блин! Сколько козлов на свете!

Череп поднял голову и попытался повысить голос:

– Он не козел… Он другой. У него другая мораль. Не человеческая.

– А какая?

– Не знаю, но мне кажется, что он имеет право на безжалостность.

Череп снова опустил голову. Коша долго смотрела на него, недоумевая. В конце концов, если Череп сошел с ума, можно ли от него что-то требовать и что-либо доказывать ему? Это глупо. Если он больной, к нему нельзя подходить с мерками нормального человека. А с другой стороны, может быть, он – прав, тогда Коша опять получается не имеет права ничего с него спрашивать.

Она вконец запуталась и требовательно дернула его за рукав:

– Расскажи мне про Мусю.

Череп молчал. Было слышно, как на кухне скребется мышь.

– Короче поехали к одной девушке. – начал он. – К Лере.

– В особняк на Каменный остров?

– Нет. Там клуб. Лера живет в высотке в новом районе. Она помощница этого профессора…

Коша усмехнулась. Череп докатился – даже не заметил, что она знает про особняк. Черт! Даже не подумал поинтересоваться – откуда.

– А зачем вы к ней поехали?

– Так по приколу. У нее был день рожденья. Э… Кстати! Откуда ты знаешь?

– Что? – Коша подняла брови. – А Лера – это кто?

– Лера – это… Короче, она довольно близко знакома с этим Легином.

– С кем?

– С профессором. Его фамилия Легион! Ну ты будешь слушать? – Череп покрылся испариной.

– Да! Прости!

– Я должен был приехать. Она приглашала меня. Там мы еще закинулись. У них классная квартира на последнем этаже. Мы все стояли на крыше. Красиво. Был ветер очень классный. Все девять лун взошли в тот день.

– Каких девять лун? – Коша уставилась на Черепа в упор. – Ты где? Окстись, зая! На Земле одна Луна…

– Да нет! Их девять! Просто обычно видно одну. Но на самом деле их девять! Так вот! Нас очень сильно разогнало. Никто не видел, как она прыгнула. Мы не успели ее схватить. Хотя знаешь, может она просто ушла…

Череп задумчиво погрузился в лабиринты прожженых мозгов.

Коша разозлилась, но убить было некого. Она вскочила, сделала несколько кругов по комнате. Долбанула по стене, заорала от боли, и запрыгала на одной ноге.

– Блин! Череп! Куда она ушла? Куда она могла уйти, ты долбанулся наверно от этого дерьма, которое жрешь тоннами! Это херовые марки, если люди от них с крыши кидаются.

Череп сел на стул и свесил плечи. Когда он поднял на Кошу жалобные загнанные глаза, она поняла, что злиться на него грех. Грех – обижать юродивого, он не в ответе, он – как ребенок.

Череп прошептал, косясь на окно:

– Я сам начинаю так думать. Но пока не могу решить. Мне самому кажется иногда, что я выгораю…

– Зачем это тебе?

Коша погладила его по лысой башке, почувствовав под кожей странную пустоту.

– Это не так просто. От него просто так не избавиться, когда хочешь от него отвязаться, он начинает сниться и устраивает такой кошмар, что просто мрак. По какому-то тоннелю часами водит. Потом у него способность ужасная есть – он страх включает или ужас или еще тошноту. Сидишь и тебя волнами колбасит. Хочу пойти в церковь. Мне кажется этот профессор – Дьявол.

Коше сразу стало не по себе, но злость была сильнее страха.

– Я не знаю, Дьявол он или просто козел, но это все хрень. Вот что я тебе скажу. И церковь тебе не поможет, если сам мудак.

Побледневший Череп покрылся испариной и, озираясь, пробормотал:

– Но он дико умный! Как он узнает, какая музыка будет в новой марке, я не представляю. И знаешь, он, по-моему, через эти марки к мозгам подключается. Каждый шаг видит и все слышит. Он даже сейчас нас подслушивает. Я тебе говорю и боюсь.

– А ты лично-то видел его?

Череп закивал:

– Конечно! Видел-видел!

– И руками трогал?

– Нет. Руками нет. Он говорил со мной. Он иногда прямо тут появляется.

– Лучше бы ты водку пил, если такой мудак! – плюнула Коша. – Так и я его видела. Это полная шняга. Вот если бы ты его потрогал! Тогда бы не гнал такую пургу.

Череп вытер лоб дрожащей рукой:

– Я хочу уехать в другой город.

Коша посмотрела на него далеким отстраненным взглядом и неожиданно для себя произнесла:

– Ты не уедешь… Ты умрешь…

Череп заслезился, уронил голову и сквозь всхлипы пробормотал:

– Да… наверно. Я чувствую, как у меня внутри все замерзает. Вот. Потрогай мои руки…

Он протянул Коше иссушенную слабую плеть. Едва рука коснулась Кошиных пальцев, под кожей пробежал судорожный холод.

– Да, Череп! Похоже тебе – звездец…

Коша затушила бычок и поднялась:

– Я не смогу тебе помочь. Если я возьмусь – ты утащишь меня за собой… К тому же у меня самой что-то не очень хорошо с чайником. Прощай! Если выкрутишься – увидимся.

Коша решительно захлопнула за собой дверь.

На лестнице вспомнила, что забыла флейту, но возвращаться не стала.

Чувствовала, что не надо.