Текст книги "Возвращение в Чарлстон"

Автор книги: Александра Рипли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

69

У Шанель Гарден выбрала четыре платья, костюм и вечерний туалет.

– Знаете, Гарден, – призналась Конни, – иногда, пожалуй, трудно подавить неприязнь к вам.

Она оставалась с Гарден, пока с той снимали мерки для манекена, который создадут специально для предварительных примерок. Гарден скучала и сердилась. В Нью-Йорке не снимали и трети всех этих мерок. Зато Конни было очень интересно. Она еще никогда не попадала за кулисы дома мод.

Гарден попросила шампанского и получила его. Конни попросила и получила встречу с самой мадемуазель Шанель.

– Когда-нибудь я попрошу ее взять меня на работу, – сказала Конни, когда они снова оказались в машине. – Вот тогда-то я увижу мастерские и познакомлюсь со всем творческим процессом.

Домой Гарден вернулась совсем измученной. Как и вчера, она легла немного поспать, а проснувшись, почувствовала себя усталой и не в духе. «Интересно, – подумала она, – а сегодня Вики опять будет подавать кокаин?»

Когда они сели ужинать, крошечные чашечки уже стояли на столе. Гарден едва дождалась конца ужина, когда наконец Вики со смехом подняла свою золотую ложечку.

Гарден заранее сказала себе, что не следует ожидать того фантастического ощущения счастья, которое она испытала накануне. Это было бы слишком прекрасно.

Но это оказалось правдой. Она ощутила его появление, еще продолжая отбиваться от чувства ужаса, которое вызывал возникший в носу холод. Она глубоко вздохнула, оглядела всех сидящих за столом, улыбнулась и громко объявила:

– Я чувствую себя просто чудесно.

Прежде чем отправиться в ночной клуб на Елисейских Полях, Вики открыла сумочку Гарден и бросила туда маленький золотой флакон.

– Теперь ты все время можешь чувствовать себя чудесно. Но не забудь: пользоваться им можно только в дамской комнате.

Кокаин, как обнаружила Гарден, имел массу замечательных побочных эффектов. Теперь она никогда не испытывала голода, усталости, никогда не хотела спать. Ей нравились все ее знакомые, все, с кем она встречалась, незнакомцы на улицах – все решительно. И ничто не могло расстроить или огорчить ее. Пролила кофе на платье – ну и что? Слишком светлыми оказались покрашенные волосы – какая разница? Когда Скай исчезал из ночного клуба в обнимку с какой-нибудь женщиной, ей тоже было все равно.

Время тоже перестало иметь значение. Она отправлялась в дома мод и заказывала новые, яркие, радостные платья для новой, яркой и счастливой Гарден. Долгие примерки больше не утомляли ее, не сердило и ожидание, когда платья будут готовы. Не готово к среде новое платье? Ну и что, будет готово к следующей среде. Или к той, что будет потом.

Время растягивалось. Она так мало спала, что всегда хватало времени на что-то новое. А в Париже было так много интересного. Одних кинотеатров больше сотни. Зловещая красота Рамона Наварро в «Бен Гуре». Изящная красота Джона Гилберта в «Веселой вдове». Неотразимый Дуглас Фербенкс в «Знаке Зорро». Очаровательный Рональд Кольман в «Черном ангеле». Как всегда неотразимый Валентино в «Орле». Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке» заставил Гарден плакать. Она до слез смеялась над Гарольдом Ллойдом и Бастером Китоном, дрожала, смотря «Призрак оперы», и зевала в настоящей опере, куда они отправились через неделю после кино, потому что там не появлялся фантом в маске.

Она покраснела, впервые увидев обнаженные груди танцовщиц в «Фоли Бержер». После четырех-пяти походов туда ей стало скучно, но «Фоли» – именно то, что прежде всего хотят увидеть те, кто впервые попал в Париж, поэтому им со Скаем приходилось почти каждую неделю бывать там с приехавшими из Нью-Йорка. Сначала Гарден восхищалась высокими причудливыми шляпками танцовщиц, сравнивая искусство удерживать их на голове с умением носить на голове корзину белья. Но скоро ей и это наскучило.

Скука была самым большим врагом. К счастью, всегда находилось новое увлечение, чтобы отогнать ее прочь. Кроссворды проникали в Европу из Америки, и все тут же просто помешались на них. После завтрака они с Вики пили кофе и проверяли свои ответы на кроссворд в парижской «Геральд Трибьюн». Обе купили украшенные кроссвордами блузки и домашние туфли, которые продавались даже в самых фешенебельных магазинах. Потом Гарольд Вандербильдт изобрел новую разновидность игры в бридж, и все принялись играть в нее. Играли по-крупному. Скай и его партнер обычно выигрывали. Он объяснял, что причина такого успеха – большая практика с рулеткой и баккара.

Весной они отправились на международную выставку прикладного искусства и разделили восторг, охвативший Париж, а потом и весь мир. Для светских женщин единственным цветом стал черный, оттененный «оранжевым танго». Вики заново обтянула всю мебель черным атласом; Гарден бросилась на Рю де ла Пэ и заказала платья из черных блесток, черного шелка, черной органди и черного льна на лето. Она встретила Конни Уэзерфорд и заставила ее принять в подарок шаль – точно такую же, как купила себе, – шелковую фантазию с узором «павлиний глаз», только в зеленых, желтых, оранжевых и черных тонах, с двенадцатидюймовой бахромой цвета «оранжевое танго».

С наступлением лета никто и не подумал уезжать из Парижа – здесь было столько интересного. От Лувра до Сен-Клу и обратно ходили прогулочные пароходики. На них играла музыка, и медленно плывущие суденышки превращались в ночные клубы. Вики дала бал в саду Тюильри, они устроили танцы под оркестр на Вандомской площади, останавливали проходящий мимо транспорт, вытаскивали пассажиров и приглашали присоединиться к их компании.

Они считали себя отъявленными демократами. Просидев несколько часов в Кафе де ла Пэ или в одном из элегантных ночных клубов на Елисейских Полях, они заглядывали в какой-нибудь кабачок на Монпарнасе. Там не было оркестра, лишь скрипка и аккордеон на небольшом возвышении. Мужчинам каждый раз приходилось платить несколько су, приглашая партнерш. Скай, Марк и остальные платили и танцевали с девушками-работницами, с девушками, которые позировали художникам. Гарден и другие женщины из компании охотно принимали приглашения рабочих и художников. Это было совсем не похоже на Ривьеру. Никакого буйства, бесчинства, битой посуды. Гарден выучилась танцевать «яву» – танец, который был известен только в кабачках, и учила всех танцевать чарльстон. Мода на него еще не добралась до Франции. Она охотно рассказывала о Чарлстоне и расспрашивала художников, не слышали ли они о Трэдде Купере, сыне ее тетушки Элизабет. Но никто не слышал о нем.

Она спрашивала о нем и в кафе Монмартра, старого района, где художники собирались раньше, прежде чем перебрались на Монпарнас. Их компания часто бывала там в «Мулен Руж» или «Лидо». Ей не везло с Трэддом, но и это было не важно. Единственное, что действительно имело значение, – веселиться, всегда быть в движении, быть шикарной, светской, молодой и прекрасной. Лори Паттерсон сказала, что она сжигает себя, что она очень похудела и стала выглядеть вдвое старше. Гарден не обратила внимания на ее слова.

Она знала, что выглядит чудесно, потому что чудесно себя чувствовала. Где бы она ни была, все улыбались ей. В клубах все аплодировали, когда она танцевала чарльстон. Когда на площадке для танцев не было свободного места, кто-нибудь непременно находил для нее стол. Ей больше всего нравилось танцевать на столе, потому что на нее обязательно светил прожектор и она ощущала, что все ею восхищаются, слышала, как окружающие хлопают в ладоши, топают ногами и свистят, когда она танцует и словно растворяется в танце, сама становится его частичкой.

Внимание и аплодисменты как-то заполняли ту пустоту, от которой она пыталась убежать. Пустоту, которую когда-то заполнял Скай, его любовь к ней и ее к нему. Конечно, она может заменить утраченную любовь одного человека любовью целых залов, наполненных людьми. И тем счастьем, которое дает маленький флакончик, постоянно наполняемый для нее Вики.

В августе Париж опустел. Французы разъехались в ежегодные отпуска. Компании Ская и Вики вместе уехали в Довиль. Ривьера переманила немало отдыхающих с этого курорта. По парижским меркам здесь было очень тихо. И все же в Довиле было элегантное казино, скачки и пляжные развлечения для мужчин, которые могли любоваться женщинами в плотно облегающих черных купальных костюмах – последняя революция в мире моды. Гарден бросалась в глаза в своей широкой шифоновой пижаме в больших оранжевых цветах и огромной белой соломенной шляпе с оранжевыми шелковыми маками.

Но солнце добиралось до нее даже под большим пляжным зонтом в оранжевую полоску, и через несколько дней Гарден перестала бывать на пляже. Она ходила по магазинам, разглядывала кроссворды, иногда играла в бридж с жившими в их отеле пожилыми дамами. Чтобы поддерживать хорошее настроение, ей все чаще и чаще приходилось отправляться с золотым флаконом в дамскую комнату.

Так продолжалось до того дня, когда она сидела за пасьянсом в маленькой гостиной. Она только что разложила карты и изучала их перед тем, как начать раскладывать пасьянс. И тут ее шеи коснулась сначала рука, а потом теплые губы. Губы скользнули к ее уху.

– Пора, – шепнул Марк.

Он любил ее с первой встречи. Марк сказал, что Скай просто глупец – так пренебрегать ею! Глупец и свинья – открыто демонстрировать перед ней своих женщин. Он не умел ценить своего счастья – такую милую, красивую, талантливую… любящую… волнующую… чувственную… нежную… душистую…

Любовь с Марком была совсем другой. Он оказался более жадным, чем Скай, более требовательным. После первого долгого и медленного раза он всегда был очень нетерпелив. Однажды, когда молния никак не хотела расстегиваться, он едва не сорвал с нее платье. Он все время хотел ее. Они встречались ежедневно, когда Скай ходил купаться перед обедом, но Марку этого было мало. Он шептал ей на ухо, когда они танцевали в казино, она выходила в дамскую комнату, а оттуда через боковой выход бежала на пляж, где он ждал ее в полосатой палатке с уже расстеленным на песке одеялом. Если Скай уходил с молодой англичанкой, своим последним увлечением, Марк немедленно уводил Гарден к себе в номер и держал там до рассвета. Опасность разоблачения возбуждала, волновало и ощущение вины, и то, что его поцелуи и его тело так отличались от поцелуев и тела мужа. Но для Гарден возбуждающее чувство опасности было не главным. Гораздо важнее было то, что успокаивалось ее изголодавшееся по любви сердце и страдающее тело.

Они вернулись в Париж в сентябре и как раз застали самое безумное из всех увлечений – увлечение всем негритянским.

Шоу в театре на Елисейских Полях называлось «Негритянское ревю». Его афиши были повсюду – яркие картинки, изображающие широкие белозубые улыбки на сияющих черных лицах. Ходили слухи, что это будет лучшее шоу сезона, поэтому они купили билеты на премьеру.

Звездой представления была Мод де Форест, и, когда она спела свой печальный блюз, публика дважды заставила ее повторить. Сидни Бетчету, исполнившему соло на саксофоне, аплодировали больше минуты. Потом началось второе отделение. Слева из-за кулис на сцену вышел огромный, обнаженный до пояса негр. Его крепкое, мускулистое тело блестело от масла. Он нес вниз головой молодую чернокожую девушку. Девушка растянулась в шпагате, одной ногой касаясь плеча партнера. Между ее ног лежало розовое перо фламинго. Выйдя на середину сцены, негр медленно перевернул ее и поставил на пол. Девушка опустила руки и замерла, словно статуя черной Венеры, поражая невероятным, нечеловеческим совершенством тела.

Зрители словно сошли с ума. Девушка оказалась никому ранее не известной девятнадцатилетней танцовщицей Жозефиной Бейкер. Уже через несколько недель весь Париж был без ума от нее и от всего негритянского. Стилизованные черные лица из эмали и черного дерева украшали усыпанные бриллиантами браслеты и броши. Манекены в витринах магазинов стали черными. В лучших ночных клубах веера из перьев розового фламинго соперничали с танго-оранжевыми веерами из страусиных перьев. Все оркестры обзавелись саксофонистами и исполняли мелодии, приплывшие через Атлантику с негритянским ревю. Наконец Франция открыла чарльстон.

Друзья Гарден самодовольно улыбались.

– Мы знаем его давным-давно, – говорили они, демонстрируя свое умение в клубах, где другие французы только осваивали первые па. – Танцуй, Гарден, танцуй! Покажи им. Чтобы уметь танцевать, не обязательно быть негром.

И Гарден танцевала. Это было единственное, что она умела.

Марк уехал в Америку, прихватив с собой французскую манекенщицу.

Скай попал в больницу со сломанной челюстью, он попытался отобрать темнокожую девушку у ее спутника в «Буль нуар», ночном клубе, где парижане могли потанцевать с чернокожими партнерами.

Дэвид Паттерсон встретился с Гарден в баре «Ритца» и сказал, что Лори прийти не смогла. Он пообедал с ней, посидел в баре отеля, а потом отвел к себе в номер и в постель.

Он снял квартирку в Латинском квартале, где они могли встречаться с пяти до семи, «на коктейль», как говорили французы. Гарден купила у Молино черное шифоновое платье, потому что оно называлось «с пяти до семи». Это показалось ей забавным. Теперь, когда у нее был постоянный запас кокаина, ей все казалось забавным. Но иногда у нее дрожали руки и она не могла справиться с крошечной ложечкой. Она научилась пользоваться короткими соломинками для содовой, которые коробками покупала в баре.

Однажды, танцуя на столе, она упала на руки испанскому другу английского друга Вики. Он приветствовал Гарден долгим поцелуем, вызвавшим общие аплодисменты, и весь вечер держал ее у себя на коленях, одной рукой подливая шампанское, а другой гладя ее ногу под юбкой. Гарден хихикала, уткнувшись ему в плечо. На следующий день, когда она встретилась с Дэвидом, все, что он делал и говорил, показалось ей невыносимо скучным.

Алекса приехала в Париж с Феликсом, загорелым белокурым швейцарцем, который был ее лыжным инструктором в Сент-Морице. Она сказала Гарден, что той необходимо обратиться к врачу. Гарден только расхохоталась. В этот же вечер она сделала вид, что оступилась, и упала в объятия швейцарца.

– Скай, – хихикнула она, – купи мне несколько уроков катания на лыжах.

Скай перегнулся через стол и дал ей пощечину. У Гарден пошла кровь из носа.

70

– Вы приобрели опасную привычку, миссис Харрис, – сказал врач. – Если не прекратите нюхать кокаин, умрете. – Он дал ей листок бумаги. – Здесь адрес прекрасной клиники и имя врача, который ею руководит. Я бы порекомендовал вам немедленно связаться с ним.

Гарден сунула листок в сумочку и нащупала там золотой флакончик. Ее трясло, нужно было срочно принять дозу.

– Спасибо, доктор, – поблагодарила она, – я займусь этим с утра.

Скай, Алекса и Феликс ждали ее в приемной. Гарден коснулась рукой кровавых пятен на платье.

– Придется переодеться, – сказала она. – А потом давайте поедем в «О Пье дю Кошон». Умираю, хочу лукового супа.

Она научилась промывать нос с помощью шприца, и он стал меньше болеть. Потом попыталась уменьшить дозы кокаина, но у нее начались такие головные боли, что невозможно было терпеть. А кроме того, начались приступы депрессии. Это было еще хуже, чем головные боли. Даже когда она принимала очередную дозу, что-то могло расстроить ее настолько, что она уходила в другую комнату и рыдала. Обычно это случалось в одном из ночных клубов, где выступали чернокожие певцы. Публика громко аплодировала, как бы плохо он или она ни пели. Часто зрители бросали на сцену деньги и цветы, свистели, требовали повторения.

Естественно, певцы были довольны, но Гарден было больно смотреть, как мужчина или женщина бегали по сцене, поднимали деньги, кланялись и улыбались. Это выглядело недостойно. Неужели они не понимают, что точно так же толпа бросала бы орехи обезьянке или печенье дающей представление собаке? Неужели не слышат обидных слов о дикарях и черномазых? Неужели все окружающие – ее муж, их друзья, – все они не понимают, что черные такие же люди, как они, а вовсе не какие-то экзотические животные?

Она попробовала заставить Ская прекратить это, но он заявил, что она вопит только потому, что считает, будто все негры должны по-прежнему оставаться рабами и принадлежать ее драгоценному чарлстонскому семейству. Он так ничего и не понял. Да и она, по правде говоря, не понимала, почему это все ее так расстраивало. Это же ее совсем не касается. Ей надо заниматься своими делами, веселиться, быть интересной, привлекательной, желанной.

Она покупала новые платья, пальто, белье. Старое уже не годилось. Все стало слишком велико. Она купила яркие румяна и стала красить ногти ярко-красным лаком, под цвет губной помады, которую накладывала щедрой рукой.

Однажды в начале февраля, когда она выходила из «Эрме», какой-то мужчина снял шляпу и поклонился ей. В его пальто с развевающейся на холодном ветру пелериной было что-то знакомое.

– Здравствуйте, – сказала Гарден. – Я знаю, что мы знакомы, но не могу вспомнить…

– Френсис Фабер, – сказал он. – Мы вместе плыли на «Франции».

– Ну конечно! – воскликнула Гарден. Она чувствовала себя в этот момент прекрасно. – Я помню вас. Скажите, доктор Фабер, вы все так же хорошо целуетесь?

Фабер поморщился:

– Я вас оскорбил. Я не хотел этого и надеялся, что вы забудете.

– Ни на минуту. Я с удовольствием храню это воспоминание. Но здесь так холодно, а моя машина стоит рядом. Вас подвезти?

– Я иду к себе в гостиницу. Здесь всего два шага.

– Садитесь. Сегодня слишком холодно для прогулок. В машине Гарден взяла Фабера под руку:

– Я так рада видеть вас, доктор. Вы как раз тот человек, который может объяснить, как следует поступить даме, когда ее муж заводит любовницу и приводит ее к себе в дом. Почему бы вам не предложить мне выпить и не объяснить, что это самая обыкновенная вещь на свете?

– Но, миссис Харрис, я не знаю, что и сказать. – Фабер был донельзя смущен.

– Но вы должны, доктор. Вы же врач! Почему бы вам не сказать мне, что жене не стоит волноваться, что ей лучше всего развлекаться таким же образом и что это тоже самая обыкновенная вещь на свете?

Фабер посмотрел на нее оценивающим взглядом. Его смущение прошло.

Машина остановилась перед его отелем.

– Не хотите ли зайти, миссис Харрис? Выпить чего-нибудь?

– Зовите меня просто Гарден. Я скажу шоферу, чтобы не ждал?

– Да, пожалуйста.

Фабер пробыл в Париже три недели. Он вместе с группой американцев перебирался с места на место в поисках удовольствий и с горящими глазами смотрел, как танцует Гарден. В постели она оказалась еще лучше, чем он предполагал. Он едва удерживался, чтобы не схватить ее в объятия при всех. На вечеринке по случаю третьей годовщины их свадьбы он так ревновал к Скаю, небрежно обнявшему жену за талию, что выскочил из комнаты. Гарден бросилась за ним, отвела в бальный зал – студию и отдалась ему на возвышении, где обычно позировали натурщицы.

Когда Фабер уехал из Парижа, она продолжала использовать возвышение вместо дивана, но уже с одним из художников Вики.

Потом с другим.

Третьему она позировала обнаженной, в одних драгоценностях, а портрет послала Феликсу. Алекса ворвалась к Гарден, когда та завтракала.

– Черт побери, Гарден, что ты вытворяешь?

– Я делаю только то, что ты сделала мне, – холодно ответила Гарден. – Надеюсь, ты не обиделась?

– Ты больна. И к тому же глупа. Феликс никогда не бросит меня ради какой-то наркоманки вроде тебя.

В тот вечер Гарден одевалась с улыбкой на лице. В ванну, приготовленную Коринной, она добавила побольше ароматного масла, а потом натерла им руки и ноги.

– Никаких чулок, – сказала она горничной. Коринна надела на нее новое платье. Это был водопад серебряной бахромы, три сверкающих слоя – от груди до колен. Коринна прикрепила полоски бриллиантов, которые Гарден заказала вместо первоначальных лямок.

– Вы свободны, – сказала Гарден.

Как только Коринна ушла, она достала соломинку и коробочку с пудрой, которую Вики всегда держала для нее наполненной кокаином. Когда наркотик подействовал, она стащила платье через голову и сняла белье, освободив грудь. Потом снова надела платье.

Духи, пудра, помада, бриллиантовая диадема на голове, бриллиантовые браслеты и кольца и бриллиантовое ожерелье, завязанное на ноге выше колена. Она готова. Гарден надела серебряные туфельки, завернулась в накидку из серебряной парчи и взяла сумочку. Она была сделана из серебряного бисера и вся сверкала. Гарден поплотнее запахнула накидку, чтобы широкая полоса меха белой лисы обрамляла ее лицо и ласкала щеки.

– Желаю тебе хорошо повеселиться, Белоснежка, – сказала она своему отражению в зеркале. Отражение засмеялось вместе с ней. Жизнь была восхитительно забавна.

Она казалась серебряным вихрем. Все расступились, и она осталась одна в свете прожекторов, под вращающимся зеркальным шаром. Все взгляды были прикованы к ней. Гарден танцевала до тех пор, пока не покрылась капельками пота. Потом подбежала к тому месту, где сидели Феликс с Алексой. Она вскочила на стул, с него на стол и начала самозабвенно танцевать, сверкая, вздрагивая и извиваясь, вскидывая ноги в блестящих туфельках перед самым лицом Феликса, обволакивая его мускусным ароматом и давая возможность ему одному увидеть сверкающие у нее на бедре бриллианты.

После танца она стояла запыхавшись. Не стянутая корсетом грудь поднималась и опускалась, заставляя шевелиться серебряную бахрому. Феликс поднялся.

– Я провожу тебя домой, – хрипло произнес он. Гарден послала на прощание воздушный поцелуй Скаю и насмешливо помахала рукой Алексе. Потом взяла Феликса под руку и направилась к выходу, волоча накидку следом за собой, как это обычно делала Алекса – словно матадор после победы над быком.

Коринна была обеспокоена звуками, доносящимися из-за закрытых дверей спальни Гарден. Она отправилась на поиски мисс Трейджер.

– Мадемуазель, это продолжается всю ночь, а теперь звуки стали еще громче. Уже двенадцатый час. Боюсь, скоро вернется мистер Харрис. Даже не представляю, что тогда может случиться.

Послушав у дверей, мисс Трейджер побледнела.

– Я иду за принчипессой, – сказала она. – Это ее дом, она имеет право войти.

Вики распахнула дверь и вошла так, словно наносила обычный дружеский визит. Мисс Трейджер и Коринна выглядывали из-за дверей.

Гарден познакомила Феликса с кокаином. По всей кровати были рассыпаны соломинки, а их обнаженные вспотевшие тела были припудрены белым порошком. Оба были щедро украшены драгоценностями Гарден. Они переливались всеми цветами радуги, отражаясь в поставленном на стулья зеркале. Оба лежали бок о бок, сотрясаясь от приступов истерического смеха.

Гарден повернула голову и посмотрела на свекровь. Она захохотала еще сильнее, с трудом выдавливая из себя слова:

– Привет… Вики… это… Феликс… он… учит меня… кататься на лыжах.

Вики хохотала вместе с ними до слез. Потом, все еще смеясь, отправилась к себе в комнату. В ее смехе отчетливо звучали ноты триумфа.

Мисс Трейджер пошла следом за ней.

– Зачем? – спросила она, когда они остались вдвоем. – Принчипесса, я выполняла все ваши приказы и никогда не задавала вопросов. Но теперь мне необходимо знать, почему вы хотите погубить эту девушку. Меня все время мучает совесть.

Вики холодно взглянула на нее:

– Мучает вас совесть или нет, меня это не касается. Когда я вас нанимала, мисс Трейджер, то предупредила, что работа не для слабонервных. Если вы слишком брезгливы, можете убираться. Она все равно уже не понимает, кто находится рядом с ней. И станет еще хуже. Именно это я и планировала с того момента, как услышала ее имя. – Вики ходила взад-вперед по меховым коврам, разбросанным по полу ее гостиной. Она скрестила руки на груди и засунула ладони под мышки, словно стараясь сдержать звучавшую в голосе страсть. – Я буду наблюдать за каждым ее шагом, ведущим к гибели. Почему, вы думаете, я осталась на лето в Париже, позволила кому-то заканчивать перестройку виллы, заказывать отделку, нанимать слуг? Да потому, что не хочу пропустить ни одного мгновения ее падения, боли, страданий. Она в долгу передо мной. Она из рода Трэддов. Скоро она сойдет с ума, но я никуда не отправлю ее. Я буду держать ее здесь, поставлю решетки на окна и буду смотреть на нее каждый день, по десять раз в день, если захочу. Она будет молить дать ей кокаина, умолять о смерти. Она мне за все заплатит.

Мисс Трейджер была в ужасе.

– Но это же жена вашего сына, – прошептала она.

– Она ею и останется. Она даже не замечает, что происходит. Я об этом позаботилась. Он потерял к ней интерес, как только она стала обыкновенной, такой, как остальные его знакомые женщины, – стрижка и все прочее. Он считает ее просто пьяной маленькой шлюхой. Ему так удобнее, и он охотно верит всему, что я говорю. Когда он женится следующий раз, невесту буду выбирать я. К тому времени эта будет уже мертва. Здоровье ее, похоже, разрушено, она ничего не ест. Теперь очередь за разумом. А потом я отберу наркотики. Как жена моего сына, она останется у меня в доме, под моей опекой. – Она взглянула на мисс Трейджер: – Ну, так как же насчет вашей совести? Как дорого вы оцениваете ваши чувства? Хотите отказаться от тысячи в месяц и поискать другую работу? Я дам вам прекрасные рекомендации… Вы ничего не хотите мне сказать? В таком случае отправляйтесь обратно и понаблюдайте за нашими юными любовниками. Проследите, чтобы у них было все, что они пожелают. Я хочу, чтобы милая Гарден была счастлива. Она доставляет мне столько удовольствия!