Текст книги "Возвращение в Чарлстон"

Автор книги: Александра Рипли

29

Сара разбудила Ребу и Гарден до рассвета.

– Мамаша Пэнси. Она умирает. Она хочет увидеть Гарден – проститься.

Гарден отыскала дареное ожерелье, торопливо надела. При встрече с девочкой Пэнси всегда смотрела, на месте ли ее подарок. Этим летом старуха часто посылала за Гарден. Иногда к ее приходу Пэнси успевала совершенно погрузиться в далекое прошлое. В такие дни, услышав голос Гарден – а девочка теперь говорила, как белые, – Пэнси принимала ее за мисс Джулию Эшли и начинала толковать о давно умерших людях или о хозяйственных делах на плантации, и тут ее уже никто не мог понять – так сильно изменилась жизнь со времен ее молодости. И Гарден повторяла «да-да-да» в ответ на все, что говорила Пэнси, пока та не закрывала свои древние, морщинистые веки, погружаясь в сон.

Но порой Пэнси бывала вполне в здравом уме и по-прежнему командовала окружающими. В такие дни она обычно рассказывала свою любимую историю о том, как «этих янки прогнали с плантации», или просила Гарден спеть одну из своих любимых песен, а сама дирижировала пальцем, чтобы задать темп. Однажды Гарден обожгла руку о плиту, и девочке было велено бегом бежать к Пэнси. И Пэнси ей «сделала». Держа руку девочки у своего лица, она стала что-то нашептывать, приблизив губы к длинному красному пятну. Гарден низко наклонила голову, но не смогла расслышать, что говорит старуха. Пэнси на глазах теряла силы, ее бормотание становилось все тише, но она не умолкала, губы ее продолжали напряженно шевелиться, пока сначала боль, а потом и след ожога полностью не исчезли.

Эта древняя, худая, как мумия, старуха, полузатерянная в своей гигантской постели, обладала для Гарден огромной притягательной силой. Она любила слушать старую Пэнси, охотно для нее пела. Убежать от старухи ей хотелось, только когда Пэнси, крепко держа ее за руку, начинала произносить пугающие слова о проклятье, которое лежит на Барони, и упрашивала Гарден поскорее покинуть плантацию. А Гарден не знала, что говорить и что делать. Ей оставалось только дожидаться, когда Пэнси, обессилев от всплеска эмоций, впадет в беспамятство.

Хижина Пэнси была ярко освещена. К ней пришли все жители поселка. Люди по очереди входили и кланялись сначала своей старой правительнице, потом ее правнучке, Пэнси-младшей, которую вызвали к больной из дома возле церкви. Муж Пэнси-младшей, проповедник Эшли, стоял в углу, и по щекам у него катились слезы, так тяжело ему было навсегда прощаться со своей старинной противницей.

Гарден и Реба тоже поклонились в свой черед. Старая Пэнси прошептала что-то Пэнси-младшей.

– Она говорит, не надо уходить, – перевела та. – Она хочет, чтобы мисс Джулия с ней осталась.

Реба усадила девочку на стул возле огромного стола. Сама тоже села рядом и стала поглаживать по руке Гарден, которая почти не помнила себя от горя. Раскачиваясь и размеренно, успокаивающими движениями прикасаясь к запястью девочки, Реба запела: «Ждет меня отдых от всех трудов…»

И люди за окном подхватили рефрен: «…после смерти».

Реба вела, а они вторили.

 
Ждет меня отдых от всех трудов
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
 
 
К Гавриилу-архангелу я иду
После смерти.
С ним говорю и радуюсь я
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
 
 
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее
После смерти.
 
 
Вот со мной говорит Иисус
После смерти.
Вот я иду, беседую с ним
После смерти.
Преисполнилась, о Господь,
Ликованьем душа моя
Утром, Господи, после смерти.
 

– Она отходит, – сказала Сара, – уже утро. Лампа в хижине больше не казалась ярким пятном.

Небо в окне светилось бледным золотом новорожденного дня. В лучах низкого солнца четким силуэтом вырисовывалась фигурка сидевшей у окна Гарден, сияли ее разноцветные, рыже-золотые, растрепанные волосы.

Пэнси охватила дрожь, она дернулась и резко села в постели. Ее похожая на птичью лапу рука сжала плечо Пэнси-младшей. Прежний мощный торжествующий смех наполнил комнату. Пэнси указала на Гарден.

– Благодарю тебя, Господи, – звонким голосом произнесла она. – Свеча с реки Иордан.

Гарден пела для мамаши Пэнси в последний раз. В белом, как все плакальщики, она стояла над могилой, пока яму не засыпали. Лицо у девочки было в пятнах и опухло от слез. Гарден трясло, но ее низкий, с богатыми модуляциями голос ни разу не дрогнул. Неверными руками она держала букет полевых цветов, один за другим роняя их на гроб, и пела любимый гимн старой женщины.

 
Я на запад смотрю, смотрю на восток,
И я вижу вдали колесницу.
Четверка седых коней, она унесет тебя
Через реку Иордан, на другой берег.
 
 
Я смотрю – Моисей в камышах уснул.
Он лежит, притаившись на дне корзины.
Каждая прядь его светится для тебя
Свечой с реки Иордан, с другого берега.
 

30

Маргарет и Пегги добрались до дома почти одновременно. Здесь, за закрытыми ставнями царила прохлада, после изнурительной уличной жары дом напоминал оазис в пустыне. «Гуммиарабик» – так называли чарлстонцы свою влажную августовскую погоду.

Пегги швырнула шляпу на стул и промокнула лицо и шею смятым носовым платком.

– У меня прекрасные новости! – еще не отдышавшись, воскликнула она.

А Маргарет уже успела усесться с ногами на диван и теперь обмахивалась пальмовым веером, сильно пахнущим одеколоном.

– У меня тоже. Сядь, Пегги, и успокойся.

Но Пегги была слишком взволнована, чтобы сидеть. Она лихорадочно мерила шагами маленькую гостиную, ее порывистые движения всерьез угрожали хрупкому, в стиле шератон столику в центре комнаты.

– Я только что из Чарлстонского колледжа, – заявила она. – Этим летом туда набирают женщин, и меня охотно примут.

Маргарет высоко подняла голову, помахала веером перед потной шеей.

– Пегги, не болтай глупостей. Ты кончишь учебу в этом году, и у тебя будет дебют. Я только что от Эдит Энсон. Она не хотела, но мне удалось ее уговорить, твой праздник назначен на очень удобный день. И я договорилась о зале, это будет в Саут-Каролина-холл. Мы устроим для тебя прием перед балом девиц Монтегю. Это лучший вечер сезона.

– Мама, ты меня никогда не слушаешь. Мне совершенно не нужен этот дурацкий старомодный дебют. И кроме того, ты же тысячу раз говорила, что у нас нет денег. А в колледже я смогу получить стипендию.

Маргарет отмахнулась от слов дочери веером.

Пегги подбоченилась и приготовилась к схватке. Но скандал не успел разразиться – вошел Стюарт. Он тоже принес новость, но она, в отличие от двух предыдущих, не сулила никому ничего хорошего.

– В городе испанка. В больницу Роупера сегодня попало чуть не сорок человек. И мистер Уолкер тоже там. Он просто рухнул на пол сегодня в банке.

Так что Пегги пришлось выдержать сражение с матерью еще через несколько дней и уже по другому поводу. Маргарет намеревалась бежать от чумы – так называли испанку в Чарлстоне. Пегги наотрез отказалась ехать с матерью в Барони. Красный Крест приглашал добровольцев любого возраста помочь в уходе за жертвами эпидемии.

– Мама, я же здорова, как буйвол. Мой долг находиться там, где я могу быть полезной.

Переубедить ее оказалось невозможно.

Стюарт не мог уехать из города. Банк продолжал работать по обычному расписанию. Как и большинство мужчин, Стюарт по дороге на работу и обратно защищал лицо марлевой маской и далеко обходил всех, кто кашлял или передвигался нетвердой походкой. Но прибегать к подобным маневрам приходилось редко. На улицах почти никого не было.

Маргарет, отправившись в Барони, тоже надела в дорогу марлевую маску. Сидя в машине, она прижимала к носу пахнущий апельсином ароматический шарик. Люди готовы были хвататься за что угодно, прибегали к любым средствам, чтобы как-то защититься от эпидемии, которая все набирала силу.

У поворота на Барони Стюарту и Маргарет бросилась в глаза пестрая и на редкость нелепая фигура. Это Гарден несла из поселка в главный дом выстиранное для нее Сарой постельное белье и одежду. Все это лежало в огромной корзине, которую Гарден уверенно держала на голове и с удовольствием шаркала босыми ногами по дорожной пыли. Именно так негритянки всегда переносят тяжести, и Гарден научилась сохранять равновесие с грузом на голове, еще когда ей было лет восемь, но ее домашние видели это впервые.

Маргарет вскрикнула сдавленным от ужаса голосом.

– Ты только посмотри на нее! – почти завизжала она, обращаясь к Стюарту. – Какой позор! Останови машину, заставь ее сесть к нам.

Стюарт посигналил. Гарден обернулась, ухитрившись даже не покачнуть корзину, и, широко улыбаясь, помахала им рукой. Маргарет застонала. Гарден выросла, прежняя одежда ей не годилась, поэтому она щеголяла в новом самодельном наряде. На ней был балахон длиной до середины икры, сшитый из цветастых мешков, в которых перевозили муку. В толстые косы Гарден вместо ленточек были вплетены шнурки для ботинок. На ее босых ногах колючки куманики оставили множество царапин разной длины, и царапины эти были на разных стадиях заживления.

– Гарден? Что с тобой случилось? – спросила Маргарет.

– А что, очень заметно? С июня я выросла на четыре дюйма.

Стюарт больше не мог удержаться от смеха. Поэтому он сделал вид, что закашлялся, и Маргарет в ужасе отпрянула от сына. Она снова накинула марлевую маску и прижала к носу ароматический шарик. Гарден с ошарашенным видом смотрела то на мать, то на брата.

Эпидемия инфлюэнцы закончилась в ноябре – так же неожиданно, как началась. Она унесла жизни полумиллиона американцев. Но семьи Трэдд она не коснулась. Маргарет настолько боялась инфекции, что на главный дом, который и так отделяли от внешнего мира бессчетные мили возделанных и невозделанных земель, был наложен карантин. Никому не разрешалось входить в здание. Ребе и Гарден было запрещено выходить. В дом не доставляли ничего, кроме консервов из магазинчика, принадлежавшего Сэму Раггсу; их сваливали во дворе, возле кухонной двери, и, прежде чем внести в дом, долго кипятили.

Гарден Трэдд эти три месяца, проведенные в изоляции, показались самыми долгими за всю ее жизнь. И они же изменили ее жизнь окончательно и бесповоротно.

Главный дом был очень велик, но где бы Гарден ни оказывалась и во что бы ни играла, она неизменно мешала матери. В пустых комнатах, где не осталось ковров, эхо многократно усиливало каждый звук. Единственным убежищем для девочки был чердак. Заставленный сундуками, шкафами и коробками, он поглощал шум ее игр и звуки ее песен. Как для Пегги и Стюарта много лет назад, чердак служил для Гарден неиссякаемым источником развлечений, играл для нее роль волшебной страны «как будто».

Однажды днем ей посчастливилось найти ящик с книгами, до которого не успели добраться Пегги и Стюарт. Это оказалось собрание проповедей. Гарден вытащила книги и построила из них что-то вроде трона. Последние две, с самого дна ящика, она оставила, чтобы сделать из них скамеечку для ног. Но когда до этого дошел черед, одна из книг упала и раскрылась. Это оказалась не книга, а сделанная в виде книги в тяжелом переплете шкатулка-тайник.

Внутри, завернутый в кусок расшитого шелка, лежал блестящий медный ключик, сплошь покрытый гравировкой – узором из полумесяцев и звезд. К чему он подходит, что им удастся открыть?

– Куда запропастился этот ребенок? – сварливым голосом сетовала Маргарет, обращаясь к Ребе. – Достаточно с меня того, что приходится есть эту кошмарную пищу. С какой стати я должна есть ее холодной? – Она швырнула салфетку на стол. – Поставь мою тарелку в камин, чтобы она не остыла. Я пойду поищу Гарден, а когда задам ей как следует, вернусь ужинать. Тарелку Гарден не трогай, она будет есть холодное. И к тому же стоя.

Маргарет понадобилось десять минут, чтобы обойти все комнаты, сердито окликая дочь.

Когда Маргарет, стуча туфельками, поднялась на чердак и распахнула дверь, она уже не просто злилась – она была вне себя от ярости.

Ее взору предстало создание из другого века. В слабом предзакатном свете, струившемся из маленьких пыльных окон чердака, Маргарет показалось, что она видит привидение. Но оно заговорило голосом ее дочери.

– Не сердись, мама. Я просто играла в то, что я – дама с этого портрета. – И Гарден указала на миниатюру в инкрустированной перламутром рамке.

Маргарет заговорила очень медленно, с расстановкой, старательно выбирая слова.

– Я не сержусь. Стой спокойно, очень спокойно. Не двигайся. – Она, не веря своим глазам, смотрела на Гарден.

Голову девочки украшал высокий седой парик, на макушке тугие белые завитки были схвачены заколкой в виде яркой, сине-серебряной стеклярусной бабочки. Лицо Гарден было набелено до меловой бледности. На щеки и губы она толстым слоем наложила румяна, глаза обвела широкой голубой линией, на круглый, мягких очертаний подбородок наклеила бархатную мушку в форме полумесяца. Другую мушку – звезду – она прикрепила себе на грудь, тоже поверх толстого слоя белил. Гарден была в платье цвета летнего неба, с глубоким декольте и рукавами по локоть, и то и другое по краю было щедро отделано пышными оборками из серебристых кружев. Юбка с узором из серебряных бабочек падала красивыми глубокими складками. Из-под нее виднелись серебряные кружева нижней юбки. Гарден была ошеломляюще прекрасна. В ее высокой шее и ничем не стянутой молодой груди угадывались хрупкость и беззащитность, от которых сжималось сердце, но Гарден высоко вскинула голову, чтобы удержать парик, и ее горделивая посадка и прямая линия молодой спины были женственными, царственными и бессмертными, как тайны праматери Евы.

– Откуда ты взяла эти вещи, Гарден? Выведенная из неподвижности вопросом матери, Гарден подняла книгу в заплесневевшем кожаном переплете.

– Ох, мама, так интересно получилось! Это не книга, а тайник-шкатулка, я нашла в ней ключ и долго искала, к какому сундуку он подходит. – Она наклонилась, чтобы указать на крышку сундука, и платье соскользнуло у нее с плеч. Она торопливо придержала его, прижимая корсаж к телу. – Оно мне маловато. Я не смогла застегнуть крючки. – Она повернулась к Маргарет спиной, на которой не сходилась застежка. – Наверное, эта леди была совсем крошечная.

– Не огорчайся, – ответила Маргарет. – Тут нужно только правильно подобрать корсет. – Она говорила странным, каким-то отрешенным голосом. Она все еще не могла прийти в себя. Гарден – красавица. А она, Маргарет, и никаких признаков этого не замечала. Как она могла быть такой слепой? И не просто красавица. Красавица из красавиц. Это дар свыше, при такой красоте для Гарден не будет ничего невозможного.

– О Господи, уже темнеет! Я, наверное, опоздала к ужину. Мама, извини меня. Мне было здесь так интересно.

– Все в порядке, Гарден. Снимай парик и платье. Только осторожнее. Они, наверное, очень древние. А потом спускайся. Я скажу, чтобы Реба подогрела твою тарелку.

– Мама, а можно я возьму портрет этой дамы с собой?

– Конечно. Возьми его в столовую. Я хочу рассмотреть ее при ярком свете.

31

Стюарт приехал за ними в середине ноября.

– Эпидемия кончилась, – сказал он. – Можете возвращаться домой.

Его очень удивило, что Маргарет, столько времени отрезанная от города, была в прекрасном настроении. И его просто поразило то, сколько внимания она уделяла Гарден. Она стала преданной и ласковой матерью, она шутила, смотрела на дочь с интересом и с восхищением. Гарден была на седьмом небе от счастья. Она не спускала с матери глаз, в которых светились любовь и восторженная благодарность.

Стюарт был рад вывезти своих дам из Барони. Ему следовало возвращаться к своему подпольному бизнесу.

– Реба, Реба, мне тебя будет так не хватать! – Гарден отчаянно цеплялась за Ребу и все не могла ее отпустить.

Реба тоже обнимала ее крепко и долго.

– Милочка, мамаша Пэнси тебе синие бусы оставила, они у тебя?

– Да, конечно. И веревочка с амулетом тоже. А что?

– Ничего. Просто береги их как следует, и все. А за другими твоими вещами я присмотрю.

Старая Пэнси выбрала себе душеприказчиком не кого иного, как проповедника Эшли. Мебель, доставшаяся Пэнси от мисс Джулии Эшли, должна была по ее завещанию перейти к Гарден, и всемогущее ожерелье из синих бусин – тоже.

– Стюарт не хочет ждать, пока я схожу в поселок и со всеми попрощаюсь. Передашь им всем от меня привет?

– Конечно, милочка.

– Реба, я тебя очень люблю.

– Я знаю. И Реба любит свою девочку.

Гарден, сидя в машине, махала рукой, пока Реба не исчезла из вида. И снова махала, когда они проезжали мимо поселка. А в это время в главном доме Реба всхлипывала, давая Колумбии грудь:

– Ушла от меня моя белая девочка, моя малышка! Она выросла и от меня ушла.

Колумбия принялась с жадностью сосать, и Реба, мерно покачивая ее, тихонько запела; слезы у Ребы на глазах высохли.

Маргарет забросала Стюарта вопросами о том, что случилось в городе в ее отсутствие. Кто умер, кто и за кого вышел замуж, привели ли в порядок мостовую на Трэдд-стрит?

– Мама, ты что же, не получала своей газеты? Я думал, ты без нее и дня не можешь прожить.

Маргарет негодующе вскинула подбородок:

– Не болтай глупостей, Стюарт. Как я могла пойти на такой риск? А вдруг бы газета была заразной?

– Боже правый, мама! Так ты не знаешь ничего насчет войны? Война кончилась. Перемирие было подписано на прошлой неделе. Люди танцевали на улицах.

– Вот и прекрасно. Может быть, теперь и сахар будут продавать без карточек.

Если на Маргарет конец Первой мировой войны не произвел особого впечатления, то ликования Пегги хватило бы на всю семью. Ей написал Боб Ферстон. Он сообщал, что вернется как только сможет, вероятно даже через месяц-другой.

От счастья Пегги стала великодушной. Ее уже всерьез не заботили ни поступление в колледж, ни предстоящий дебют. Она была готова сделать все, чего захочет от нее мать.

– На приеме в твою честь Гарден будет стоять в ряду встречающих. Это поможет ей набраться светского опыта. Ты, разумеется, будешь в белом, поэтому ей нужно будет надеть что-нибудь цветное… – Маргарет была счастлива с головой окунуться во все эти сумасшедшие хлопоты: покупки, списки гостей, меню, цветы, портнихи, расписание приемов. Праздник в честь Пегги должен был состояться двадцать третьего декабря.

Гарден показывала всем в школе то место на руке, где был ожог, и рассказывала, как Пэнси его заговорила. Еще она показывала свои амулеты-ожерелья и рассказывала про плоский глаз. Девочки слушали, сладко замирая от ужаса, и в результате Гарден приняли в ту компанию, которая в прошлом году ее отвергала. Гарден радовалась своим новым друзьям, была счастлива, что мать к ней наконец-то хорошо относится, и все это, вместе взятое, заслонило от нее ее главное огорчение – то, что она взрослела.

В этом году сезон был особенно пышным и праздничным: чарлстонцы отмечали конец войны и эпидемии. Что до Трэддов, то после первых суматошных недель в городе впервые все трое были довольны.

Стюарту теперь нравились балы и приемы. Он больше не мучился тем, что не служит в армии, а его тайная жизнь была сопряжена с таким риском, что он имел все основания чувствовать себя настоящим мужчиной. Вид у него стал лихой и франтоватый, это производило сильное впечатление на дебютанток и ослепляло девушек помладше. А «серебряный призрак» Стюарта вызывал зависть у всех мужчин, независимо от возраста. Так что теперь, завязывая узел на белом галстуке, Стюарт насвистывал. Когда же он сопровождал какую-нибудь даму в качестве официального кавалера, вид у него был весьма молодцеватый.

Пегги безучастно выдерживала череду приемов и вечеров, торопливые переодевания в промежутках между ними, вежливые разговоры с очередным ангажированным для нее на весь вечер кавалером и долгие часы, проведенные на стуле у стены во время танцев, – к тому, что ее место именно там, все уже привыкли.

А Гарден было безумно интересно заниматься взрослыми делами, ее восхищали стопки приглашений на подносе у Маргарет, множество букетов, ожидающие своего часа нарядные платья, коробка, полная длинных белых перчаток, туалетная вода, пудра и горячие щипцы для завивки у мамы на туалетном столике. А больше всего ее фантазию дразнило длинное платье, которое она должна была надеть на прием, устраиваемый в честь Пегги. И слова Маргарет, что через несколько лет она, Гарден, может рассчитывать на все то же самое. Все то же самое – и даже больше.

Что до Маргарет, она была в своей стихии и сама это знала. Она была очаровательна, со всеми любезна, и ей удалось расположить к себе многих из тех, кто прежде считал ее не слишком приятной особой.

Она читала, или думала, что читает, жалость в глазах других матерей. Пегги, безусловно, не имела успеха. Но Маргарет мысленно смеялась этим дамам в лицо. Ничего, через четыре года Маргарет им покажет, она им всем покажет! Гарден будет самой блистательной дебютанткой и выйдет замуж так, что весь Чарлстон ахнет. А пока Маргарет скромно сидела рядом с другими пожилыми дамами и разглядывала возможных будущих женихов. Кто из них достаточно хорош для Гарден? А может быть, ее суженый еще не вернулся с войны, из-за океана?

Дебют Пегги и вправду не был блистательным. Да на это и не рассчитывали. Прием был чинным и не требовал от дебютантки сверхусилий. Продержаться в центре внимания ни на большом балу, ни даже на чайном Пегги бы просто не смогла. Она не умела ни мило болтать о пустяках, ни кокетничать, и танцевала она плохо. Так что прием был приемом гостей в прямом смысле этого слова: они входили и медленно двигались вдоль ряда встречающих, то есть мимо Пегги и членов ее семьи, обмениваясь приветствиями и недолго разговаривая с каждым.

Вновь прибывшие присоединялись к гостям, которые ели, пили и беседовали за столом. А те через приличное время поднимались, чтобы освободить место для следующей партии гостей, и совершали движение в обратную сторону; они снова шли вдоль ряда встречающих, но теперь уже благодаря и прощаясь.

Стюарт, стоя между Пегги и Маргарет, наблюдал за происходящим. Он видел, как мужчины украдкой выскальзывают на веранду возле холла, и догадывался, что они добавляют себе в пунш кое-что покрепче. «Черт бы побрал этот запрет, – думал он. – У нас праздник. Нужно пить шампанское, а не эту отраву, да еще с оглядкой. К дьяволу, это дебют моей сестры. Все должны веселиться. Полиция в зале не появится. И шампанское будет».

Он выскользнул из ряда встречающих и сбежал по широким ступеням, кивками приветствуя гостей, которые чинно и тоже в ряд стояли на лестнице, ожидая своей очереди, чтобы войти.

«Серебряный призрак» взревел и на предельной скорости промчался по Митинг-стрит. Стюарт остановился у моста через реку Эшли, перед домом сборщика налогов. И вспомнил, что не взял с собой наличных.

– Я предлагаю сделку, – заявил он смотрителю. – Давайте, я заплачу вам порцией хорошего виски.

Он вытащил фляжку, такую же серебряную, как его ослепительная машина. Стюарт прекрасно выглядел, откинувшись на спинку мягкого кожаного сиденья в своем парадном костюме; в темноте светилась его белая рубашка, и, приоткрытые в уверенной улыбке, сверкали зубы.

Он протянул смотрителю фляжку и с удовольствием убедился, что того изумило превосходное качество виски.

– Все только самое лучшее, – ухмыльнулся Стюарт. – Сегодня у моей сестры праздник. За нее! – И тоже выпил. – Вот что я вам скажу, – рассмеялся Стюарт. – Когда я поеду обратно, мы это допьем. Я ненадолго.

«Роллс-ройс» пожирал расстояние. Стюарт вел его уверенно, наслаждаясь и скоростью, и мыслями о фуроре, который он непременно произведет, вернувшись с четырьмя ящиками шампанского. Такой подарок Пегги запомнит навсегда. Славная она, старушка Пегги!

В обычном месте он остановил машину и выключил передние фонари. Луна тут же исчезла за тучами, словно и на небе Стюарт повернул какой-то выключатель. Стюарт хмыкнул от удовольствия. Все шло как нельзя лучше. Он разогнался, с удовольствием переключил передачу и отпустил сцепление. Сердце у него нетерпеливо забилось, его охватила знакомая дрожь. «Быстрее, – говорил он себе, – быстрее, надо успеть, пока все не разошлись». «Серебряный призрак», сияющий сгусток энергии, летел вперед.

Машина протаранила решетку моста, в тумане несколько раз перевернулась, скатываясь с берега, и рухнула в глубокую быстрину. Стюарта выбросило на деревья, росшие по другую сторону реки. От удара у него сломалась шея.

– Где твой брат? – сквозь зубы шипела Маргарет. На лице у нее застыла улыбка. – Мы счастливы, что вы пришли. Благодарю вас, я рада, что вам понравилось… Я его выпорю, мне все равно, взрослый он или нет… Как мило, что вы это говорите. Я с вами согласна, это лучший на моей памяти сезон… Спасибо, Мэри. Увидимся на балу… Как он смел так сбежать? Это непростительно… Да, мистер Митчел, нам всем так не хватает судьи Трэдда. Он был бы счастлив увидеть свою взрослую внучку… Спасибо… Спасибо… Как приятно было вас видеть… Как мы рады, что вы к нам выбрались…