Текст книги "Лицом на ветер (СИ)"
Автор книги: Александра Турлякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Часть 6
Это была только отговорка – уйти от него, ссылаясь на усталость, сон, болезнь. На самом деле, она долго не могла заснуть, лёжа на спине, смотрела в потолок, снова и снова переживала шаг за шагом всё, что случилось. Сердце стучало в груди, взволнованно дышали лёгкие, она ещё помнила его прикосновения к коже, к груди, его властный поцелуй. Рианн чуть-чуть напрягла мышцы, она ещё помнила его там, как он заполнял её, как двигался в ней… О, Фрейя… Как она могла позволить ему? Ведь отдалась добровольно!
Вздохнула. Правда, она не могла не признать, что и сама испытала сильные яркие эмоции. Как когда-то во сне… Сухо сглотнула.
Осторожно коснулась ладонью своей груди, какая нежная кожа, она сама никогда и не думала об этом, провела ладонью вниз, на живот. Нет, когда касаешься себя сама, это совсем не так, не так, как это делает он… Поджала губы. Римлянин… Чужак!
А если бы это всё делал мужчина, которого любишь? Наверное, от каждого прикосновения бы кружилась голова, и так-то… Но ведь мужчины не всегда только с теми, кого любят, да что там, чаще всего с теми, кого не любят! Как это? Неужели испытывают одно и то же? Всё равно, если любишь, наверное, должно быть всё иначе.
Вот он, например. Думает ли он о ней? Старается ли, чтобы ей было хорошо, чтобы не было больно? Старается ли учитывать её интересы? Конечно же, нет! Вспомнился его поцелуй с болью, его грубые толчки, причиняющие ей боль. Как он ей сказал тогда? «Терпи… Пройдёт…» Вот и всё. Интересно, своей жене он точно так же сказал бы? Конечно же, нет, если он ещё любит её, а если нет…
Рианн вздохнула, закрывая глаза. Вначале это было больно, очень больно, да и он бил её, связывал, держал за горло. Сейчас хоть что-нибудь изменилось ли, после всего? Да, сегодня он не бил её и не душил, не связывал, и было не так больно, как в первый раз… Да и она сама позволяла ему сегодня делать с собой, что он захочет. Он целовал её, сам раздевал, брал, как хотел… Она отдавалась ему без сопротивления.
Но станет ли он после этого мягче с ней? Перестанет ли бить её? Набрасываться как безумный? Не давать прохода?
После совершённой попытки самоубийства он не трогал её, она болела, а он даже ухаживал за ней. И только сегодня попытался пристать, а потом и вообще… Всё закончилось сейчас так бурно… И она сама ему это позволила.
И что, после случившегося он поймёт, что ему всё можно? Что он теперь будет делать? Опять не давать ей прохода?
Она сама виновата! Зачем надо было позволять ему?
Но он всё равно бы добился своего! И делал бы ей больно, а так, так она и сама получила хоть что-то… И не просто что-то. Это было очень, очень ярко…
Вспомнилась сегодняшняя драка в таверне, пристающие к ней легионеры. И потом, после драки этой, на улице… Она обняла его, а он кончил только от одних её прикосновений. Вспомнила его лицо, его беззащитную слабость, он тогда уткнулся ей в шею и даже укусил. Почти небольно, кстати…
И что же, после всего сегодня он завтра будет думать, что ему теперь всё позволено? Рианн упрямо стиснула зубы.
Утром она проснулась и слушала, как собирается центурион. Сама поднялась только тогда, когда он ушёл. Занялась делами по хозяйству, весь день просидела за станком. Вечером сходила в лавку за хлебом и молоком, принялась готовить ужин к приходу хозяина. А сама внутренне боялась его прихода, не знала, что ждать, как смотреть ему в глаза после всего, что было ночью. Разве может быть теперь всё по-старому? После всего-то?
Он пришёл, когда Рианн ещё собирала на стол, сразу же прошёл на кухню, только плащ сбросил. Свенка встретилась с ним глазами и опустила взгляд. Почувствовала, как само собой участилось дыхание. Он, как был в форме, так и зашёл, даже не переодеваясь.
– Господин, будете ужинать? – Она единственное, что нашлась спросить. Голос предательски дрожал, выдавая волнение.
Но центурион не ответил, сразу же шагнул к ней, быстро сократил расстояние, и Рианн шарахнулась назад, прижимаясь спиной к стене. Римлянин набросился на неё, вдавил локти в стену и принялся целовать с жаром. Шептал, смешивая латинский и свенский:
– Я весь день о тебе думал… О, Юпитер… Еле-еле вечера дождался… Чуть с ума не сошёл… Знаю, что ты здесь… одна… Хочу безумно… прямо сейчас… прямо здесь… тут…
– Что? Нет! – Рианн замотала головой, пытаясь освободиться безуспешно. – Пустите! Что вы делаете? Нет! Оставьте меня…
– Почему? – Он чуть отстранился и посмотрел ей в лицо. – Разве ты сама не хочешь этого? Я же знаю, что хочешь. Тебе понравилось вчера. Я знаю…
– У меня всё тело болит после вчерашнего… – прошептала чуть слышно. – Не надо, прошу вас… Господин.
– Болит? Почему? – Он удивился. – Разве я делал тебе больно?
– Конечно!
– Совсем немного… Может быть, в начале, но потом…
– У меня болят ноги, спина… – перебила его Рианн.
Центурион усмехнулся в ответ. Конечно. Прошлая ночь была бурной, столько времени он потратил на то, чтобы довести её и самого себя до вершины блаженства, да и ей тоже пришлось потрудиться. А как она думала? Но это должна быть приятная боль, день-другой и она пройдёт. Это всего лишь мышцы, связки, стоит дать им немного нагрузки, и боль эта пройдёт ещё быстрее.
– Пустите меня… Не надо… Хватит. – Она попыталась выкрутить руки из его ладоней, освободиться. Но римлянин только сильнее вдавил её в стену, и сам прижался к ней всем телом, шепнул в ухо:
– У меня у самого всё болит… – подмигнул, и Рианн с хрипом выдохнула. Он не отпустит её, для него это всё игра и только.
– Не надо… Прошу вас…
Но он и не собирался её слушать, повернул лицом в стену. Чтобы не удариться, свенка успела выставить руку и упёрлась на неё ладонью, потом и вторую руку, теперь обе её ладони упирались в стену на уровне лица. Римлянин прижался к ней сзади. Она чувствовала спиной через платье его кирасу, жёсткие кожаные ремни и перевязи. Его ладони ласкали её, добрались и сжали груди.
– Не надо… – прошептала свенка. Но разве его могло сейчас что-то остановить? Он целый длинный день этого ждал.
Поднял подол её платья до пояса, открывая ноги, ягодицы. Довчонка качнулась, когда он протолкнул ладонь ей между ног, хрипло выдохнула, когда его пальцы коснулись её там.
– О, – он коротко засмеялся, – я же знал, что ты сама этого хочешь. Ты уже ждала меня, да? – шепнул ей на ухо. А она и не заметила, когда это случилось, когда она успела увлажниться, ведь всеми силами не хотела этого. Выходит, её тело само желало его? О, нет…
Рианн закрыла глаза и опустила голову. Что бы сейчас она ни говорила, получается, всё – ложь, он не поверит ей. Она ведь всё время боялась его, а что же теперь? Теперь, получается, хочет его сама, желает, как и он – её? Да нет же! Нет! О, Фрейя…
Она почувствовала, как он уже входит в неё, зажмурилась, стискивая зубы, чтобы не закричать от боли. После нескольких толчков боль прошла, хвала богам, она даже начала что-то чувствовать. От каждого толчка центуриона Рианн ощущала, как проскальзывают пальцы по стене, как вздрагивают под платьем груди, как напряжённые соски с болью касаются ткани одежды.
На этот раз римлянин не так глубоко проникал в неё, как вчера, да и входил и выходил легко, мягко. Она была готова принять его, была влажной и доступной. Он ждал от неё хоть звука, но она опять молчала.
Через момент центурион вышел из неё и снова развернул к себе лицом, вдавил в стену, притискивая с болью своей кирасой, ремнями. Рианн смотрела ему в лицо огромными глазами. Он подхватил её под правое колено, чуть поднял вверх спиной по стене, к себе повыше, вошёл снова и на этот раз глубоко и с силой. И вот тут свенка хрипло застонала, закрывая глаза.
– Обними меня… – приказал ей римлянин. Она подчинилась, закинула руки ему на спину, чувствуя под пальцами тёплую кожу кирасы. – Смотри на меня. Почему ты никогда не смотришь на меня? – спросил и встряхнул её глубоким толчком.
Рабыня теперь смотрела ему прямо в глаза и вдруг хрипло ответила вопросом:
– Может, вы ещё прикажете мне полюбить вас?
Он усмехнулся, вот бестия. Всегда всё по-своему…
– Не надо… строить из себя… жертву… – Он говорил ей, сотрясая её сильными толчками. – Ты сама этого… хотела… Я только вошёл… ты сразу же потекла… верно?
– Нет!
– Да кого ты… пытаешься… обмануть?
Каждым своим движением он доказывал ей, кто сильнее, кто господин, кто прав. Она продолжала смотреть ему в лицо, и он чувствовал, как с каждым его ударом через губы свенки вырывалось горячее, обжигающее кожу щеки дыхание. Это не стоны, не крики страсти, но это уже было что-то. Когда он особенно сильно и глубоко входил в неё, выдох её был коротким и более горячим, ему даже казалось, что к нему примешиваются какие-то звуки. Вот ведь варварка! Ведь чувствует что-то, но никогда не признается! Одна радость, что соседи не пожалуются…
Она в этот раз ни разу не сжалась, не стиснулась, чтобы остановить его, знала теперь, что ему это нравится. Но ничего, я и так смогу сделать тебе приятно. Или себе…
– Скажи ещё, что… тебе не нравится? – спросил её опять. Свенка в ответ дёрнула подбородком и устало сморгнула. – Ты же кончаешь, как и я… правда?
Рианн только молча выдержала его взгляд, раз за разом обжигая его лицо своим дыханием через чуть распахнутые губы. Вот тебе, вот… О, да, наконец-то, он услышал её долгожданный стон, тихий, правда, как от боли, а совсем не от удовольствия.
Центурион ускорил ритм, стал входить быстро и глубоко, ещё больше стараясь раскрыть её себе навстречу, ещё выше поднял её правую ногу под колено. Тут уже девчонка закрыла глаза, и он не стал ей ничего говорить, чувствовал, что осталось совсем чуть-чуть. Ещё… Ещё… Глубже… Быстрее… Вот тебе… Вот…
Сознание отключилось, волна нахлынувшего удовольствия поднимала его всё выше и выше в безоблачные высоты, к самому солнцу. Весь мир взорвался ярким светом, всё перевернулось вдруг, и его понесло вниз, с небес на землю.
Он хрипло дышал, уткнувшись лицом ей в грудь, в ткань её платья, стонал, переживая судороги оргазма. Уже по привычке он успел выйти из рабыни в последний момент, и теперь семя его толчками ударяло свенке во внутреннюю сторону бедра.
Немного придя в себя, Марк посмотрел девушке в лицо, спросил негромко:
– Ты успела? Я не понял…
Рианн, хрипло дыша от пережитого, дёрнула отрицательно подбородком.
– Почему?
Что за глупый вопрос? Она коротко усмехнулась. Что он хотел услышать? Что думает только о себе? Что ей больно от его кожаной сбруи? Что эта поза болезненна для неё? Ему хорошо, а ей больно…
– Пустите меня…
Он отпустил её, и опять поставил на ноги. Рианн покачнулась от слабости, но центурион не дал ей упасть, удержал за плечи.
– А сейчас можно и поужинать…
Ушёл переодеваться в домашнюю тунику, а свенка устало прислонилась к стене, переводя дыхание. Сейчас ему хочется пожрать… Потрудился, значит. А у неё всё тело болит, и голова закружилась. Перемазал её всю, а теперь подавай ему ужин. Чувствовала под платьем влажное бедро. Гад. Она никогда не сможет привыкнуть к нему. Что это было? Он накинулся прямо с порога! Он непредсказуем, как погода Германии. Что он может выкинуть? Что от него ждать?
Рианн стояла там же, когда он опять вошёл на кухню. Заметил, что она всё тут же, где он оставил её.
– Рианн? – позвал с тревогой. – Что случилось?
Хотел взять за плечи, развернуть к себе, глянуть в лицо, но свенка остановила его, выбросив ладонь:
– Не прикасайтесь ко мне!
Он впервые позвал её по имени.
– Что? Тебе плохо?
Она глянула на него исподлобья и ответила:
– Что это вдруг вы стали таким заботливым?
– Мне показалось, ты сейчас упадёшь.
Она усмехнулась, шепнув:
– Не дождётесь…
– Вот как! Ничего себе! – Тоже усмехнулся на её слова. – Давай поужинаем, а?
– Ужинайте, – дёрнула подбородком в сторону стола, – всё уже готово.
– Я хочу с тобой. Без тебя я есть не буду.
Центурион уже снял кирасу, пояса и даже успел переодеться в другую тунику, а Рианн всё это время не могла придти в себя, настолько была ошеломлена произошедшим. Он же набросился на неё, как безумный. Если бы её тело само не предугадало его действий, он что, ворвался бы в неё, в сухую? Его может хоть что-то остановить?
– Интересно, со своей женой вы поступали точно так же? – Она медленно дошла до стола и села на узкую лавку. Римлянин тут же сел напротив неё через стол.
– Тебе что, не даёт покоя моя жена? Да, представь себе, после нашей свадьбы я вёл себя с ней примерно так же. Я женился рано и занимался любовью со своей женой каждый день. – У него было хорошее настроение, и свенка не могла его испортить.
Рианн какое-то время смотрела ему в лицо, потом спросила:
– Как вы сказали? «Занимался любовью»? Это так у вас называется? А со мной вы чем занимаетесь? Просто делаете, что хотите? Или как?
– Ну, ты же мне не жена, ты – просто моя рабыня. Вот и всё. Я вправе делать всё, что хочу. Моя Атия – римская гражданка, она из хорошей семьи, она мать моего сына. А ты, – он пожал плечами, – просто варварка, германка, свенка, ты даже не умеешь читать и писать.
Рианн помолчала, потом, проглотив обиду, прошептала:
– Атия, значит… Может быть, я не умею читать и писать, может быть, я и варварка, по-вашему, но именно я, а не она, готовлю вам есть, штопаю вашу одежду и покупаю вам хлеб… – Он перебил её:
– Да, и ещё развлекаешь меня по ночам, не забудь. Что поделаешь, как говорится, за неимением жены сойдёт и рабыня… Даже свенка…
Рианн прикрыла глаза, стискивая зубы. Сойдёт, значит?
– Если уж вы так страстно любите друг друга, чтож ваша супруга Атия не живёт здесь с вами? Ну и готовила бы вам и ублажала по ночам? Что ж она там, а вы тут? И приходится вам, бедному, успокаивать себя рабыней, варваркой, свенкой? – Вот это она ему выдала, сама от себя не ожидала. Она хорошо помнила тот раз, когда говорила о его жене, и хорошо помнила, чем всё закончилось, и тогда тоже всё было на кухне, на вот этом столе… Зачем она опять это делает?
Римлянин перестал вдруг при её словах намазывать паштет на кусок хлеба и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом. Рианн заметила, что глаза его опасно сузились, она уже знала, чем это грозит. Ну всё… Выпросила на свою голову… Держись теперь.
– А это не твоего ума дело! Занимайся тем, что должна, как рабыня, понятно?
Она поджала губы и сухо сглотнула.
– Ты поняла меня? Рианн? Я не слышу.
– Конечно, – она согласно кивнула.
Помолчали. Он ел, а она просто следила за ним со своего места. Он не тронул её, не ударил и сдержал свой гнев. Поэтому Рианн опять спросила:
– Почему вы не дали мне умереть?
Центурион перевёл глаза ей на лицо, помолчал, пожал плечами, отвечая:
– Не знаю…
– Зачем ухаживали, тратились на врача? Зачем?
Он и на этот раз так же пожал плечами, но не ответил, и так понятно, что не знал. И Рианн шепнула:
– Я пойду…
Он не стал её останавливать.
Часть 7
После этих событий несколько дней центурион дежурил по ночам, уходил вечером и приходил утром, завтракал, полдня отсыпался и уходил в город до вечера. В такие дни Рианн отдыхала от него, весь день старалась сама не попадаться ему на глаза, уходила и сама в город. Или пока её хозяин отсыпался, работала за станком. К тому времени, как центурион обычно поднимался, Рианн уже собиралась и уходила по лавкам, относила готовую ткань, брала нити на новую работу. Сама старалась вернуться тогда, когда римлянина уже не было. А ночью она была предоставлена сама себе. Уж тут она могла быть уверенна, что никто не тронет её. Она работала, вечерами штопала, ткала, стирала, спокойно могла помыться на кухне, и никого не боялась.
Такие ночные дежурства центуриона были для неё отдыхом.
По утрам центурион возвращался усталым и озабоченным своими делами, в сторону рабыни своей даже не глядел.
А потом его перевели на дневные дежурства, и в первые дни Рианн ждала, что хозяин придёт к ней в её угол, она боялась этого и не знала, как вести себя с ним. Но центурион всё так же возвращался усталым и подолгу просиживал один в раздумьях. Что-то там, на службе, тревожило его, что-то занимало все мысли.
Постепенно наступала осень, дни становились короче, задули холодные ветры, часто и подолгу шли промозглые дожди. От местных в городе Рианн знала, что урожай собрали маленький, ждали голодной зимы, а старший центурион крепости готовился к мятежам, усилил караулы, и жизнь у местных легионеров стала несладкой.
Рианн и сама замечала это. Хозяин стал оставлять на расходы всё меньше и меньше денег. Свенка и сама экономнее стала тратить их, но нужен был уголь для жаровни, ночи стали холодными, и приходилось тратить свои, заработанные ткачеством деньги.
Раз или два в декаду центурион сам приходил в её угол по ночам, упрямо сламывал сопротивление свенки, овладевал ею, получал своё и уходил. Он почти не разговаривал с ней, не бил, но если Рианн сильно уж сопротивлялась, тогда в руках римлянина просыпалась сила, которой молодая свенка противостоять уже не могла. Она сдавалась его напору, позволяла ему брать своё, но всеми силами выражала свою безучастность и немое несогласие.
Постепенно через прошедшее время Рианн даже понемногу начала привыкать к тому, что живёт с мужчиной, со временем стала и сама хоть что-то получать от близости с ним, научилась терпеть его чуть грубоватые ласки, угадывать по выражению лица, глаз, губ его настроение, его желания. Знала, когда с ним можно заговорить, когда лучше вообще молчать и не попадаться на глаза, когда нужно предложить вина, а когда холодного молока и кусок свежевыпеченного ещё тёплого хлеба из лавки пекаря.
Она была женщиной, она могла многому научиться, многое терпеть. Тем более, она была его женщиной и должна была научиться привыкнуть к центуриону. Другой жизни у неё не было и не могло быть в её положении.
Рианн пришла на кухню и встала спиной к стене, протянув ладони к горящей жаровне. Центурион в это время ужинал, вернувшись со смены, как всегда, усталый и замкнутый, как и в последние несколько дней. Как же ей не хотелось сейчас говорить об этом, видно же, что он не в настроении, но ждать другого дня можно ли?
– У меня задержка… – чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.
– Что? – он переспросил, нахмурившись.
– Вы меня слышали…
Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.
– Но я же всегда…
– Не всегда! – перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно – не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»
Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?
– Я, может быть, всего-то пару раз… – голос его был сиплым, выдавая его.
– Хватит и одного… – снова перебила Рианн.
И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.
– Проклятье! Проклятье! Проклятье!
Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.
– Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!
Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.
– Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?
Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?
Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.
Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.
Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.
Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.
Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему хотелось, когда ему нужна была женщина. А когда плодом всего этого стал ребёнок, виноватой оказалась Рианн, кто же ещё?
Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?
Стукнула дверь, кто-то зашёл.
– Иди сюда.
По голосу она узнала его, своего хозяина, но с места не сдвинулась, так и сидела на корточках у вороха битой посуды, плакала беззвучно. Свенка не выполнила его приказа, и через момент центурион влетел к ней, схватил за запястье и рывком поставил на ноги. Гневно глянул в залитые слезами глаза.
– Если я сказал, иди сюда, это значит, что ты всё бросаешь и идёшь сюда! Разве это не понятно? Не понятно? – Он грубо встряхнул её и перевёл взгляд на порезанный палец, заметив кровь. Скривился. – Что это?
– Порезалась… осколком, – выдохнула в ответ, разделяя слова.
От страха слёзы высохли на глазах, остались только сухие рыдания. Центурион оттолкнул её от себя и заложил ладони за пояс, глядя сверху. Рианн снова принялась собирать битую посуду, чтобы хоть чем-то занять себя, лишь бы не смотреть на центуриона. Руки дрожали от ожидания неприятностей.
– Сколько у тебя задержка?
Она без слов показала три раза раскрытую ладонь. Пятнадцать дней. Это половина месяца…
– Тебя тошнит? Кружится голова? – Она в ответ отрицательно повела подбородком. – Я поговорил с нашим врачом, он придёт завтра или послезавтра. Я как раз должен буду быть дома…
– И? – Рианн замерла и посмотрела на хозяина снизу вверх от пола.
– Он рассчитает тебе дозу яда, ты выпьешь его и вытравишь своего ребёнка.
Рианн медленно поднялась, не сводя взгляда с его лица, смотрела снизу исподлобья, упрямая, повела головой от плеча к плечу.
– Нет… Я не буду ничего пить. Я не буду травить себя. Я не буду убивать своего ребёнка…
– Моего ребёнка! – резко перебил её римлянин.
– Нет. Ваш ребёнок там, – дёрнула головой за спину, – с вашей женой, а это мой ребёнок. Я не дам…
– Что ты несёшь? – Он скривился, будто слышал великую глупость. – Мне не нужна беременная рабыня и ублюдки твои не нужны.
– Это не ублюдок, это дар богов, это ребёнок, и он ни в чём не виноват.
– Ты знаешь, что его здесь ждёт, даже если он родится и вырастет? В лучшем случае служба в римских орлах, он станет легионером и будет убивать таких, как ты и насиловать ваших женщин. А если это будет девчонка, она станет гарнизонной шлюхой или рабыней. Такой же, как ты… Ты такого хочешь своему ребёнку? Что ты молчишь?
Рианн всё это время так же глядела снизу, потом устало прикрыла глаза и шепнула:
– Вы могли бы отправить его в Рим, к себе домой, он вырос бы слугой в вашем доме…
– Мне не нужны такие слуги в моём доме!
– Почему? – Она осмелилась глядеть ему прямо в глаза. – Когда вы пользовались мной, для вас это было хорошо, а когда я понесла от этого, вы даже не можете проявить жалости и понимания? Это же ваш ребёнок…
– Это твой ребёнок, ты сама так сказала, – перебил её.
– Если бы не вы, его никогда бы не было, я оставалась бы девушкой…
Центурион поднял ладонь, чтобы ударить её за эти слова, и рабыня зажмурилась, ожидая этого удара, но Марк не смог сделать этого.
Она права. Он купил её ещё девственной и сам сделал её своей наложницей, притом силой сделал, она умоляла его этого не делать. Сколько раз за эти месяцы он брал её, и сколько раз приходилось применять силу? Почти каждый! Она постоянно сопротивляется ему, всё время противостоит каждому движению! Ему приходится применять силу всё время! Как же должна она ненавидеть его за всё это! Его и этого ещё неродившегося ребёнка – его плоть и кровь! Римского ребёнка! А она? Она почему-то хочет, чтобы он родился. Зачем? Эти проклятые свены, их разве поймёшь?
Да сколько раз он видел всё это здесь! Всё именно так и будет, как он ей описал. Если мальчик, то станет легионером, если девочка – шлюхой, это ещё, если сам Марк не признает ребёнка своим рабом. Дать ей вольную? Тогда ребёнок родится свободным, понятно, что незаконнорождённым, но тогда ему точно будет открыта дорога в легионы, а так… Сын рабыни – сам раб.
Тут много таких служит во вспомогательных частях. Если ему повезёт, если будет толковым и умелым, то через двадцать-двадцать пять лет службы он даже получит гражданство. Если раньше его не убьют, конечно… Но сможет ли она одна вырастить ребёнка, если станет свободной? Как она без мужчины сможет это сделать? Сама станет проституткой, или кто-то из местных, хотя бы даже здесь, в крепости, женится на ней. Кто? Дикс? Вряд ли, даже если она и нравится ему. Он как-то говорил, что жениться – не в его планах на ближайшие несколько лет. Нагляделся на своих родителей и сыт этим по горло…
Она не сможет выжить одна, да ещё и с ребёнком на руках.
Он вдруг мысленно представил себе, что отпустит её и останется один. Он уже привык к ней, ему нравилась она, её сопротивление, её постоянное желание противостоять ему во всём. Нравилось сламывать её, видеть её глаза, когда она не хочет, а он всё же берёт её, овладевает её телом. Эта молодая свенка приносила ему такое удовольствие, какое не приносила ни законная жена, ни любая другая. Ему нравилась эта холодная германская красота, светлая кожа, серые глаза, нравилось, что она не была рождена рабыней, что в ней жив ещё дух свободы, в ней ещё не пропали её несломленность, её непокорность. Даже здесь, с этим ребёнком, она не желает мириться с ним.
Почему она вдруг стала так дорога ему? Может, потому, что она была свенкой, варваркой, германкой, со своим диким непредсказуемым характером. И тем более, до него она жила в лесу среди свободных германцев, а не в среде рабов.
Он никогда не отпустит её, потому что другой такой у него больше не будет. Это эгоизм. Ну и пусть.
А если дать ей вольную, но не отпускать её? Пусть живёт рядом. Но ребёнок? Что делать с ребёнком?
Он ушёл из кухни и сел на своё ложе, запустил ладонь в волосы на затылке, упёрся локтем в колено. Что-то надо придумать. Может, дать ей вольную хотя бы по завещанию? Если вдруг что-то случится с ним, пусть будет свободной, она и её ребёнок – тоже. А дальше пусть как хочет, так и выживает. Сможет вырастить этого ребёнка, значит сможет. Может быть, найдёт кого-нибудь из родственников, и её возьмут с этим ребёнком, или кто-то женится на ней.
Проклятье! Это будет его ребёнок…
Он вспомнил почему-то своего сына, маленького Марка. Не видел его уже два года. Хорошенький мальчик. Сейчас ему должно быть семь лет. Перед глазами вставало родное лицо ребёнка, его глаза, его улыбка. Его сын, его мальчик! Правда, он мало был похож на самого Марка, общего с отцом у него было ни на грошь. Глаза, цвет волос, черты лица. Больше угодывалось от Атии, чем от него…
Может быть, его папаша Авл, а совсем не он? Вспомнилось лицо Авла. Светлые волосы, карие с зелёным глаза, удлинённое лицо. Проклятье! Чем больше думал об этом, тем больше казалось, что его сын всё более и более похож на этого проклятого Авла. Неужели, в самом деле, Атия родила ему сына от этого хлыща? Они знали друг друга ещё до Марка. Это родители поженили их, а она, может быть, давно уже спала с этим козлом и от него родила мальчишку! Поглядеть бы на него сейчас, через два года. И её саму спросить в лоб, напрямик.
Конечно, неужели за эти два года она ни разу не изменила ему? Он же завёл себе рабыню, да и до неё всё ходил по местным шлюхам. Природа требует своё, а Атия разве другая?
Проклятье! Выходит, единственный ребёнок, в котором он может быть уверен, это ребёнок этой рабыни, будь она не ладна! Так, получается, что ли? Как там говорили предки? Отец всегда сомнителен. Выходит, так.
Надо будет весной отпроситься съездить в Рим, проведать семью и поговорить с женой. Да, нужно серьёзно поговорить с Атией. Что-то всё это нечисто. Надо вывести её на чистую воду, сколько можно лжи и вранья?
Из кухни вышла рабыня, заметив его, растерялась. Их взгляды скрестились. Опустила голову. Он глядел на неё со своего места, видел, как в бессилии свенка сжимает и разжимает кулаки. Мать его ребёнка, свенка, германка. Вздохнул. «Надо будет написать завещание, пусть порадуется моей смерти при случае…»
– Мне нужны деньга на хлеб.
Центурион поднялся, покопался в поясе и достал немного денег, подошёл и сам вложил их в ладонь рабыни. Мало, конечно, жалование понизили сильно, да ещё на всё выросли цены, но она никогда не жаловалась почему-то. Он приходил по утрам или вечерам, его всегда ждал стол, скромный, конечно, но она умудрялась как-то покупать не только хлеб, но и молоко, и сыр, и овощи, и уголь. Может быть, у свенов есть свои какие-то секреты или местные делали ей скидки, кто её знает, как ей это удавалось. Может, она и, в самом деле, сможет одна выжить.
– Я скоро приду.
Рианн засобиралась уходить, накидывала плащ.
– На улице дождь со снегом, – предупредил её центурион. – Возьми второй плащ… Холодно.
– Я быстро…
Ушла. Марк остался один, заглянул на кухню. Рабыня всё прибрала тут, на столе стояли глиняные тарелки с отколотыми краями, в них сыр и маринованные оливки; от жаровни тянуло теплом. Разве можно отпускать такую рабыню? Она нужна самому.
