Текст книги "Заледенел дом (СИ)"
Автор книги: Александра Лосева
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
– Ясно, – Стив отвернулся.
– Да, и мой тебе совет – если ты собираешься обратиться с той же просьбой к Зулину, брось эту затею. Она изначально обречена на провал.
Стив мрачно кивнул и поднялся на ноги.
– И как мы только живы до сих пор, – пробормотал он.
– С трудом, – усмехнулся эльф. – У тебя еще вино из дварфского схрона осталось?
– Осталось. Ты хочешь выпить?
– Я хочу его согреть. Иефа в озере перемерзла – кашляет.
Кашель терновыми лапами драл измученное горло. Нельзя столько кричать. Им слишком нравится, как она кричит, им нравится, поэтому нельзя столько кричать. Нужно собраться и терпеть. Первые дни допросов еще получалось. Потом стало безразлично, кто что подумает, кто как посмотрит. Хотелось только, чтобы боль прекратилась. Хотелось провыть распяленным ртом все, что они хотят услышать, лишь бы... Но они не говорили, что именно хотят услышать. Они задавали все новые вопросы, и было так трудно угадывать, какой ответ им понравится, какой ответ заставит их удовлетворенно потереть руки и оставить ее в покое. Так трудно... И поэтому она ошибалась. Путалась в словах. Противоречила сама себе. Потому что так трудно удержать в памяти, что именно ты выла вчера распяленным ртом, чтобы провыть это сегодня, не изменив ни одной мелочи. И они терзали ее – снова и снова, и невозможно было вычленить в этом потоке оглушающей боли, какие ответы приносят облегчение. А потом она поняла – им все равно, что она ответит. Им просто нравится, как она кричит. Это не закончится, пока они слышат, как она кричит. Поэтому надо собраться. Надо отыскать жалкие крохи воли и не кричать больше. Может быть тогда, увидев, что она больше не годится быть развлечением, они найдут себе новую игрушку.
– Но тогда тебя убьют. И это не будет избавлением. Ты будешь умирать в муках, и эти муки будут последним, что ты испытаешь в жизни. А потом будет все тот же каменный мешок. И одиночество. И ненависть . И безумие. Покончи с этим сейчас.
Как? Она искала выход. Она придумала тысячи планов избавления. Один даже пыталась воплотить в жизнь. Нет сил, и нет магии. Ничего нет. Как покончить с этим?
– Перегрызи себе вены. Это не так больно, как костер. Оставь их в дураках. Они придут завтра, довольные, сытые, выспавшиеся, предвкушая, как ты будешь кричать. Придут, а тебя нет. Вот смеху-то. Придут, а тебя нет. А ты ушла. Вместо тебя груда костей в лохмотьях и лужа крови. И не нужно больше собирать крупицы воли, не нужно вслушиваться в их вопросы, не нужно угадывать, какой ответ им понравится. Перегрызи себе вены.
Остроухая дьяволица говорила устало и равнодушно. Разве дьявол может быть усталым? Дьявол всегда весел и полон сил. Это они. Это они придумали новую пытку, подсыпали какое-то снадобье в ее кувшин, чтобы видения терзали ее ночью, пока они спят на мягких перинах. Чтобы она му чилась даже во сне. Сколько боли может выдержать человеческое тело прежде, чем разум поглотит тьма? Именно этого они хотят, чтобы помутился рассудок, чтобы она помешалась от ужаса и беспомощности?
– Ты уже помешалась, Элена.
Нет. Она сохранит свой ум. Она соберет волю в кулак и не будет кричать. Она дождется, когда Себ...
Но кашель! Кашель терновыми лапами драл измученное горло...
– Иефа... Иефа, проснись.
– А? Кто напал?
– Никто не напал, – Норах ухмыльнулся, – бдительная ты моя. На, выпей.
– Это что?
– Вино. Осторожно, горячее. Ты кашляешь на весь лес, никакой конспирации.
– Откуда у тебя вино?
– Эльф ваш расщедрился. Пей, оно с травами, поможет.
– Спасибо.
Иефа глотнула вина и, разумеется, тут же обожглась. Из глаз брызнули слезы, на лбу выступили капли пота.
– Сказано, же – горячее, жадина, – тихо засмеялся орк. – Подуть?
– На что подуть?! – шепотом возмутилась полуэльфка. – На язык?!
– Можно и на язык, – фыркнул Норах. – Опять меня совратить пытаешься, а?
– Больно надо, – Иефа отдышалась, глотнула еще вина, зажмурилась, чувствуя, как блаженное тепло разливается по всему телу. – Мы, барды, не падки на безнадежные предприятия.
– Барды, барды... Слыхал я, как ты в озере голосила – то еще пение, скажу я тебе, – Норах крутанулся и улегся поудобнее, пристроив голову полуэльфке на колени. – Если ты бард, спой чего-нибудь такое... ну...
– Колыбельную? – ехидно поинтересовалась Иефа и снова приложилась к фляге.
– Пьяница, – укоризненно глянул на нее орк. – Смотри, захмелеешь.
– Ну и захмелею, тебе-то что? – полуэльфка с удивлением прислушалась к легкому шуму в голове и подумала, что только похмелья ей для полного счастья не хватало. – Или боишься, что приставать по пьяни начну?
– Спой, хватит дурака валять.
– Поразительно... – Иефа недоуменно покачала головой. – Ни разу, за все время похода, никто из них не просил меня спеть. То есть я пела... чтобы лечить, чтобы... все время это "чтобы". Никогда бы не подумала, что в итоге буду петь колыбельные орку-шантажисту. Да еще такому, который спаивает меня вином в зарослях и нагло использует мои колени в качестве подушки.
Норах закрыл глаза и сделал вид, что последнюю фразу не услышал. Иефа поерзала, устраиваясь поудобнее, побулькала содержимым фляги. Песня зрела в голове, в сердце, тянулась откуда-то изнутри, из сна, как будто ее уже давно написали и спели, нет, как будто это и не песня даже, а просто история, которая случилась с кем-то знакомым когда-то очень давно, история, которую рассказали уже много раз, так много, что позабыли, была ли она на самом деле...
– Это кажется мне или снится,
Это правда или случайно –
Остроухая дьяволица
Заглянула ко мне на чай... – прошептала-пропела Иефа. Мир поплыл перед глазами, стирались линии, шумело в ушах, и большой барабан гулко бухал под лобной костью, размеренно, в такт.
– Очертила изящно губы
Карандашно-пепельной линией
И сказала: "Сейчас я буду
Вышибать
Эти чертовы клинья ... "
Норах вздрогнул, открыл глаза. От заморенной и явно захмелевшей полукровки катилась волна жара. Воздух подрагивал, трогал пшеничную прядь у виска, шевелились бледные губы, глаза смотрели куда-то в пустоту и видели – орк готов был поклясться, чем угодно – видели в пустоте что-то очень настоящее.
Бах молоточком – удары точные,
Вдребезги вазы, хана цветочкам...
От полуспетых слов воздух становился таким густым, что едва проталкивался в легкие. Норах отполз от барда на пару шагов, толкнул придремавшего совомедведя...
Вот твои кактусы, вот твои фикусы –
Накося, выкуси – девичьи грезы...
Когда Элена де Виль лунной каплей вытекла из безвольных рук полуэльфки, Норах даже не удивился. Юная ведьма лежала, скорчившись на траве, и темные иглы травинок прошивали ее полупрозрачное тело, протыкали его насквозь и терялись в белесом мареве.
Бах молоточком – прямо по почкам,
Все дьяволицы под это заточены...
Ааронн, сонно клевавший носом у костра, встрепенулся, напружинился. Иефа пела, обратив бледное лицо к ночному небу, и слова песни становились живыми, осязаемыми, становились Словами, творящими реальность.
Больше ни ноты, ни строчки,
Больше ни сына, ни дочки,
Только поющие молоточки...
Ведьма, нанизанная на осеннюю траву, дернулась, словно ее пнули кованым сапогом в живот, открыла рот в беззвучном вскрике. Эльф смотрел на нее, смотрел во все глаза, и понимал, что она – отдельно. Что это не ее магия, и не ее воля. Что Слова, клубящиеся в темном воздухе, причиняют ей боль.
Серебрятся, звякают спицы,
Вяло пляшут сны на помочах,
Остроухая дьяволица
Убивает небрежно ночь...
Элена вскинулась, протянула к барду руку. Тонкие пальцы дрожали. Рядом с Ааронном возник орк, толкнул его легонько в плечо, вскинул тревожно брови. Проводник с сомнением покачал головой. То, что происходило, было ему непонятно. Иефа пела. Голос набирал силу, терял шерстяное шуршание шепота, становился звучным, глянцевым, гладким.
Загоняет под ногти иглы
Невозможно фальшивой терции
И смеется: "Готовься, милая,
Выжигать
Голой правдой по сердцу..."
– Задница Мораддинова! – раздался ошалелый рев дварфа. – Да мать же ж вашу за ногу и в штольню!
– Стив, за... – начал яростным шепотом Ааронн, но недоговорил.
– Живые перед дверью пляшут, – чужим бесцветным голосом произнесла Иефа. – Живые умирают.
– Что это? – прошептал Норах. – Это... ведьма?
– Нет, – качнул головой эльф. – То есть...
– Ты не знаешь.
– Не уверен.
– Иефа! – Стив досадливо дернул плечом в ответ на беззвучную жестикуляцию проводника и решительно протопал к полуэльфке, присел, тряхнул ее за плечи. – Иефа, хорош уже! В печенках твои выбрыки сидят! А ну, приди в себя!
– Она плясала перед дверью и умерла. Танец на горячих углях. Песня на ветру. Ноты на порванных связках. Кружево. Ничего не выйдет.
– Иефа, твою ж налево! Иефа!
– Живые перед дверью пляшут. Живые умирают, и приходят они. Они шагают по выжженной земле. Голодные. Равнодушные. Они утоляют голод безразличием к чужой боли. Они не жалеют никого, потому что жалеть уже некого...
– Если будет, как в прошлый раз, нам всем стоит переждать это в укрытии, – деловито заметил Зулин и принялся сворачивать плащ. – Стив, отойди от нее!
– А что было в прошлый раз? – ответа Норах не дождался.
– Ключ. Ключ потерялся. У ключника глубокий карман. Маленький камешек на весах.
– Иефа! – Стив еще раз тряхнул пигалицу за плечо. – Иефа, пожалуйста.
– Бах – уголек, и внезапно – колики,
Вдребезги мысли – не жаль нисколько... – пропела полуэльфка, и воздух вокруг нее начал потрескивать. Призрачная ведьма сжала руками голову и принялась качаться из стороны в сторону, как безумная. Стив вскочил, попятился.
– Иефа...
– Стив, назад!
– Вот твои фокусы, вот твои кризисы,
Накося, выкуси – девичьи грёзы...
Жухлая трава у ног барда задымилась.
– Бах – уголек, и горящие лёгкие,
Все дьяволицы слегка одиноки...
Призрачная ведьма выгнулась и вспыхнула белым беззвучным пламенем, заметалась на лунной привязи. Стива шатнуло в сторону, он споткнулся, едва не упал, пробежал несколько шагов, обернулся. Иефа сидела под деревом, корежа ночной воздух бесноватой песней, а перед ней корчилась, сгорая, Элена де Виль.
– Что ты ей подмешал в вино?! – Стив дернулся на яростный шепот орка, отыскал его глазами. Норах скалился, вцепившись в руку эльфа. В руку, сжимающую рукоять лука. – Ты что-то подмешал ей в вино!
– Пусти!
– Зачем? Руки чешутся – пострелять охота?! Что ты подмешал ей в вино, сука?!
Из песни ушли слова, остался только нутряной почти-вой, от которого шевелились волосы на затылке, горловой стон, музыкальный и от этого очень страшный. Иефа пела-стонала чужую смерть, и трава у ее ног тлела, и не было ничего живого в белом лице, запрокинутом вверх, в черное осеннее небо.
– Ааронн, стреляй... – пробормотал Зулин и прикусил язык, вжал голову в плечи, сообразив, что произнес это слух.
– Ничего не меняется, – чужим бесцветным голосом проговорила полуэльфка. – Всегда останется кто-то. Кто-то будет виноват. Они шагают по выжженной земле...
– Там не было ничего такого, – растерянно бормотал эльф, – немножко седативного, совсем чуть-чуть, чтобы успокоить... Я подумал – быстрее заснет... Она же если начинает страдать – всем вокруг не до смеху, она бы полночи еще болотные огни плодила, сидела бы, жалела себя... еще неизвестно...
– Как это прекратить?! – Норах ухватил Ааронна за плечо и как следует встряхнул. – Как?!
– Стиван-Стиван, на часах скучает! – крикнула Иефа и залилась детским серебристым смехом. – Девять арбалетных болтов мама сварила на ужин, три нам достались! Улыбаться разорванным ртом – легко, думаешь?!
Элена выгнулась белой огненной дугой, взмахнула руками, скорчилась, начала оплывать, как огромная живая свечка, – страшно и медленно – и Стив, которого продрало холодом насквозь, от виска к виску и потом прямо в сердце, подумал, что не выдержит, если из этого воска вдруг вылепится что-то, выплывет что-то, если вдруг... А ведь казалось, что сгладилось, что уже легче, столько всего произошло за это время, и вроде не так остро, не так больно, и старейшины – старейшинам-то откуда было это знать, Мораддин всемогущий?! – старейшины уверяли, что все произошло быстро, что они ничего не почувствовали, что смерть милосердную обрели... прежде, чем... прежде, как... Девять арбалетных болтов!
Стив не выдержал – застонал, дернулся вперед, назад, не понимая сам, для чего и зачем, и что собирается делать, бросился к полуэльфке:
– Замолчи! Слышишь?! Замолчи! – но не добежал.
– Замолчи, слышишь? – повторила вслед за ним Иефа. – Замолчи.
Из бесформенной массы в столбе белого пламени вылепилась тонкая женская фигура в охотничьем костюме и с луком в руках.
– Замолчи! Мама... – неожиданно своим, девчачьим и жалобным, голосом сказала Иефа, отлепилась от дерева, неловко дернулась вперед, чуть не завалилась на бок, но удержалась, застыла, стоя на коленях. – Мама...
Эльфка ответила презрительным взглядом, проговорила что-то – Стив не услышал ни звука, но Иефа, кажется, всё поняла, потому что ее лицо некрасиво скривилось, руки сжались в кулаки, она вся подалась вперед и крикнула – отчаянно, почти с ненавистью:
– Я не уйду! Я не виновата!
Эльфка кивнула, подняла лук, натянула тетиву, прицелилась. "Выстрелит в лицо, – мелькнула у Стива изумленная мысль, – выстрелит же! Выстрелит?!"
Что случится с Иефой, когда призрачная стрела ее матери достигнет цели, Стив так и не узнал. Черной тенью метнулся Норах, сгреб барда в охапку, сгорбился, закрыв всем телом, подставив спину под выстрел. Язык белого пламени впился ему в спину, под левую лопатку, и орк зарычал, но рук не разжал, не разогнулся, и пламя загудело, взметнулось вверх, фигура эльфки расплылась, слепилась в неряшливого старика в потрепанном балахоне, снова обесформилась, вскипела, запузырилась и взорвалась со страшным треском, и пламя разметалось по поляне страшным нутряным толчком, опрокинув ошалевшую партию.
Стив открыл глаза, обнаружил, что лежит на спине, запрокинув голову в темное небо. Было тихо, только где-то на грани слуха, будто шепотом, полоскался в ночном воздухе горький плач.
– Ну, что ты, ну? Я в соплях уже весь – ну хватит, слышишь? Ну?
– Прости... Прости меня... Прости меня... Я не хотела...
– Не хотела, не хотела, ну – что ж за мать вашу такое... Не хотела. Всё, успокойся. Хорошо же всё – ну, смотри – все живы, все здоровы... Слышишь?
– Тебе больно?.. Больно, да?.. Я не могу тебя вылечить, я ничего не могу... Прости меня...
– Мне не больно, мне нормально. Да успокойся ты, мать твою! Иефа!
– Я не хотела... честное слово, не хотела...
Стив сел, охнул, схватился за голову – она основательно гудела. Возле него медленно и осторожно пошевелился Ааронн.
– Всё? – шепотом спросил эльф.
– Вроде да, – кивнул Стив.
– Что с орком?
– Живой.
– Странно.
Стив согласно хмыкнул – по всем правилам этого похода после такой магически-огненной хрени, что впаялась орку под левую лопатку, он обязан был лежать тихим трупиком, а не действовать на нервы, обнимаясь с пигалицей. Но проклятый шантажист был вполне себе жив и даже здоров, по крайней мере на первый взгляд... А там – кто знает? – философски хмыкнул Стив, – может, он теперь проклят как-то очень хитро и помрет не своей смертью денька через три?
– Ааронн! – Иефа наконец-то вынырнула из объятий мерзкого орка – зареванная, красная, но вполне вменяемая. – Ааронн, помоги ему! Пожалуйста, я прошу тебя!
– Да все со мной хорошо, что ты заладила! Отпусти меня, я здоров!
– Нет, нет! Ты не понимаешь... Ааронн! Помоги ему...
– Мне не надо помогать, я в порядке, слышишь?
– Ты так думаешь, но на самом деле – нет. Только не в этом походе, только не в этом отряде! Ааронн! Пожалуйста, я прошу тебя... Он смертельно ранен, он просто сам не понимает, но она никогда не промахивалась – никогда, слышишь? Она и теперь не промахнулась, просто стрела была не такая... не знаю... Он просто еще не понял, что умирает, он просто еще не заметил, не почувствовал, спаси его, пока еще что-то можно сделать, слышишь? Пожалуйста, Ааронн!
– Угомонись! – рявкнул "смертельно раненный" орк. – В печенках уже твои причитания сидят – ах, ранен, ах, умирает! У меня из всех неприятностей – только сопли твои на одёже, да и ту я тебе же и суну – отстираешь! Малахольная!
Шантажист рывком через голову содрал с себя рубаху, скомкал, швырнул опешившей пигалице в лицо, вскочил на ноги и ломанулся в ближайшие кусты, бранясь вполголоса. Иефа несколько раз растерянно моргнула, оглядела недоумевающе поляну, наткнулась взглядом на Стива. Тот, внутренне ликуя, пожал плечами – что с него возьмешь, мол, – орк, да еще и шантажист... Негодяй, одним словом. А не хрен было обниматься!.. Потом устыдился – очень уж несчастный был у козявки вид.
– Ну, сердится он, как здоровый, – невозмутимо заметил Ааронн.
Иефа жалобно хлюпнула носом, прерывисто вздохнула и принялась расправлять грязный ком орковской рубахи.
– Я не ошибаюсь, – тихо сказала она и глянула исподлобья – я знаю, что права. И я не паникую. Она никогда не промахивалась. Никогда.
– Это была твоя мать? – спросил эльф.
– Да.
– Она хотела тебя убить?
– Да.
– Почему?
– Потому что я была ей не нужна.
– Да это понятно, – нетерпеливо отмахнулся друид.
– Неужели причина так очевидна? – неприятно усмехнулась Иефа, повернулась к костру и, поколебавшись секунды две, с силой швырнула орковскую рубаху в огонь.
"Внезапно..." – слегка изумившись, подумал Стив.
– Не начинай! – сердито прикрикнул на барда Ааронн. – Пожалеешь себя чуть позже! Я не спрашиваю, почему она хотела тебя убить, я спрашиваю, почему ты жива до сих пор? И – да, это важно, Иефа! Если ты хоть на секунду отбросишь свои дурацкие подростковые эмоции и подумаешь головой, а не кобчиком, ты поймешь, что я задаю вопрос не из праздного любопытства! В конце концов, я тешу себя надеждой понять хоть что-нибудь! А поэтому будь так любезна – засунь свое неловкое ехидство себе...
– Стоп! – гаркнула пигалица и даже раскрытую ладонь вперед выставила, будто колдовать собралась. Эльф дернулся нервно, но тут же весь подался вперед:
– Вот! – он схватил бардовскую ладошку и как следует встряхнул. – Вот что ты делаешь, когда не можешь возразить или ответить ударом на удар! Когда не можешь заставить себя причинить вред, когда чувства настолько сильны, что почти невыносимы! Почему она не убила тебя? Эльфки не промахиваются, и ты была ей не нужна – боги всемогущие, конечно, ты была ей не нужна, иначе она не подбросила бы тебя людям! И ей не было тебя жалко, и рука бы у нее не дрогнула...
– Она... – с Иефы одуванчиковым пухом слетел весь боевой задор – опустились, плечи, задрожали губы, глаза стали, как у совомедведя, – большие и печальные. – Она...
– Она и не дрогнула, да? – тихо спросил Ааронн. Даже не спросил – сказал. Будто заранее знал, что да, прав. – Она не дрогнула. Что произошло тогда, Иефа? Почему ты жива?
– Она целилась прямо мне в лицо, – бесцветным голосом проговорила полуэльфка. – Прямо в лицо... вот сюда. Мы были так похожи, что казалось, будто в меня целится мое собственное отражение. Она... она сказала, что досчитает до десяти – и я должна быть благодарна за такую гигантскую фору – до десяти, а потом выстрелит. Я могла бежать. Но я понадеялась, что смогу уговорить ее... достучаться до нее... объяснить ей! Что она просто не знает, какая я, а когда узнает, не захочет меня убивать – ведь я же... я же ее ребёнок. И вот она считала до десяти, а я говорила, говорила, говорила... Я не помню, что и как, наверное, я говорила плохо, непонятно, неубедительно, потому что...
– Она выстрелила.
– Она сказала: "Десять". И сделала паузу, малюсенькую, секундную паузу, знаешь, как делают паузу, чтобы набрать в легкие воздуха, если нужно потом долго говорить. Но она сделала паузу не для того, чтобы вдохнуть. Она сделала паузу, чтобы выдохнуть. Выдохнуть и выстрелить. Я еще думала – как ей тяжело, наверное, стоять, натянув тетиву, и считать. И вот... Я поняла, что она выдыхает, и тогда что-то случилось. Как будто она остановила время своим выдохом, ну, может, не остановила, но замедлила – очень сильно замедлила. Я руку к ней протянула, ладонью вперед...
– Как сейчас?
– Как сейчас. Меня отец Арг научил – если хочешь убедить в своей искренности, покажи раскрытую ладонь. Люди не верят тому, чьи руки не видят. Он так проповеди читал...
– Не отвлекайся.
– Да. Я протянула ладонь, мне показалось, что у меня гортань склеилась... или нет... все вязкое, странное... я не знаю, как объяснить!
– Как выходит, так и объясняй, ищи слова, Иефа, это важно!
– Слова... Да. Я знала, что слово все решит. Я откуда-то знала, что слово, которое я сейчас скажу, решит всё: жить мне или нет, и что со мной будет дальше, и кем я стану, и буду ли сильной, и добьюсь ли чего-нибудь. Но я не могла не то что произнести, я даже подумать не могла это слово, как будто в языках, которые я знаю, закончились все слова, или как будто я просто забыла все языки, и это просто сочетания звуков, без смысла, без веса, как будто я произношу кашу или густой кисель... Хотя нет, не произношу, я думаю кашу или густой кисель, и все так медленно, вязко, странно, страшно, и я ищу, ищу, ищу смысл, вслепую, шарю мыслями в пустоте, и ничего не нахожу, потому что вокруг марево, туман, дым, пахнет гарью, птица в небе, сердитая нянька и пони... И я не успеваю. Я уже вижу, что не успеваю найти это слово, ее грудь опускается в нижнюю точку, я вижу, как вылетает воздух, последние пряди ее выдоха перед выстрелом, я даже вижу, как они задерживаются на нижней губе, и знаю, что в тот момент, когда они соскользнут, она отпустит тетиву... И я не успеваю, не успеваю, не успеваю... и я смиряюсь, я думаю о том, что нужно умереть раньше, чем стрела войдет мне в глаз, нужно обмануть ее и умереть, опередив ее на долю секунды, пока летит стрела – ей недолго лететь, всего шагов десять, все будет быстро, пряди выдоха на нижней губе, и я умираю, исчезаю, меня нет, я пряди выдоха на нижней губе, я сейчас соскользну и исчезну, растворюсь в лесном запахе, и когда она прилетит, меня уже не будет, а значит, она не убьет никого, значит... я победила, я выкрутилась, я перестаю быть, исчезаю, растворяюсь, таю...
Иефа закрыла глаза, ее речь замедлилась, превратилась в невнятное бормотание, которое становилось все тише и тише, пока совсем не смолкло. Стив услышал собственное сердце, услышал биение пульса и понял, что молчит не только поляна, молчит не только лес, молчит весь мир. Всё застыло и молчит, потому что происходит что-то такое, что может происходить только в полной тишине. И что нельзя дышать, вскакивать, хмыкать, вопрошать, что ж это такое творится, пожимать плечами. И что все это понимают так же ясно, как он, и потому тоже застыли, и молчат, и будут молчать, пока это пронзительное, что потрескивает в воздухе, не рассыплется искрами и не сойдет на нет.
– А потом она умерла, – спокойно и даже немного насмешливо произнесла Иефа, не открывая глаз, и Стив не удержался, вздрогнул, потому что интонации были ему до отвращения знакомы. – Не навсегда, на время. Но она умерла, потому что сама этого очень хотела. Она перестала мне мешать. И я сказала Ледяное Слово. И пока ее матушка пучила глаза, пытаясь отпустить тетиву, я ушла. Я шла по лесу и смеялась. Потому что это дьявольски забавно, насколько мы похожи – будто кто-то неумело срисовал нас друг с друга, – неумело, топорно, но сохраняя сходство. Бывают такие умельцы.
– Посмотри на меня, – попросил Ааронн. Иефа открыла глаза – синие, – глянула эльфу в лицо.
– Она так к тебе тянулась, дурочка, так старалась заслужить твое одобрение, произвести на тебя впечатление, доказать тебе что-то... Так переживала, что не оправдывает твоих ожиданий, так радовалась, когда ей удавалось дать мне чуть больше свободы, когда слова вдруг становились Словами... Я очень благодарна тебе, нелюдь, как бы смешно это ни звучало – я очень благодарна тебе, потому что это ты помог ей разбудить меня, возродить меня. Я бы спала еще долго... Кто знает, может, я проспала бы всю ее жалкую жизнь и в конце концов умерла бы вместе с ней от старости... Или от сифилиса. Или от ножа, воткнутого под ребро. Или от чего обычно умирают ублюдки-полукровки? Но ты требовал, ты насмешливо хмыкал, снисходительно фыркал, ты презрительно кривил губы, и она так старалась. Она так стремилась быть правильной... для тебя. Больше не стремится, кстати. Она тебя переросла. С моей помощью, разумеется. Пока она еще оживает после каждой своей смерти, пока ей еще не хватает сил умереть до конца, мне приходится возиться с ней, помогать ей сберечь эту милую шкурку, но это нестрашно, потому что мне с каждым разом всё легче жить, а ей – всё труднее оживать, и да, в конце концов, это даже занятно. Это как щенка воспитывать. Я еще научу ее, как презирать вас всех и не чувствовать себя при этом несчастной. Я еще научу ее, как держать вас при себе, чтобы было на кого наступить, когда придет время подняться повыше, и не испытывать при этом угрызений совести. Я не тороплюсь. Мы обе знаем, что в конце концов я надену ее, как перчатку, и мы срастемся, и она не выдержит моей силы, умрет окончательно, и я просто выдохну ее, грудь опустится в нижнюю точку, она станет просто воздухом, воздух вылетит, последние пряди моего выдоха, они задержатся на нижней губе, и пока они будут связаны со мной, она еще будет существовать, а потом, когда они соскользнут, она исчезнет, растает, растворится в лесном воздухе... – глаза барда снова закрылись, интонации неуловимо менялись, с нее будто каплями воска стекал лоск, обнажая подростковые веснушки на носу и синяки под глазами, и она, абсолютно не меняясь внешне, снова становилась собой... – все будет быстро, пряди выдоха на нижней губе, и я умираю, исчезаю, меня нет, я пряди выдоха на нижней губе, я сейчас соскользну и исчезну, растворюсь в лесном запахе, и когда она прилетит, меня уже не будет, а значит, она не убьет никого, значит... я победила, я выкрутилась, я перестаю быть, исчезаю, растворяюсь, таю...
– Иефа! – повысил голос Ааронн.
– А? – полуэльфка вздрогнула, распахнула глаза – серые. – Что-то не так? Ты сказал искать слова. Просто я именно так это чувствовала тогда. Я не знаю, как еще объяснить...
– Что это было только что?
– В каком смысле? – Иефа недоуменно вскинула брови. "Не помнит, – сообразил Стив. – Яйца Мораддиновы, это ж сколько раз бывало так, что эта призрачная гадина творила невесть что, а пигалица потом за ней завалы разгребала?!"
– Нет, все в порядке, я просто... Ты тогда впервые колдовала? Я правильно понял? До этого получалось сделать что-то... подобное?
– Откуда ты... – Иефа растерянно моргнула. – Я только собиралась сказать, что тогда у меня впервые получилось Ледяное Слово... Вернее, не то чтобы я до этого пыталась безуспешно, а тут вдруг вышло – нет, это как-то вообще произошло само собой – вдруг, понимаешь? Как будто я не помнила об этом долго-долго – всю жизнь – а тут вдруг вспомнила, понимаешь? Так откуда ты...
– Я просто догадался, – Ааронн успокаивающим жестом положил барду руку на плечо. – Просто догадался. Всё хорошо. Ты... Ты постарайся поспать. Ты устала, наверное.
– Да, очень. Я... лягу? – пигалица неуверенно огляделась по сторонам, как будто никогда раньше не была на этой поляне, не видела лагерь, не знала сопартийцев.
– Ложись. Конечно, ложись. Тебе нужно выспаться. Как следует выспаться, а то разболеешься, а нам болячки ни к чему, верно?
– А разве мы не... – подал голос Зулин, про существование которого Стив успешно забыл и наличию которого безмерно удивился.
– Нет. Мы не, – довольно жестко оборвал мага эльф. – Мы абсолютно точно – не. Мы сейчас все ляжем спать, а утром поговорим.
– Но разве...
– Нет. Не разве.
"Надо же, проняло остроухого, – с некоторым даже уважением подумал Стив, – ты смотри – в кои-то веки ведет себя, как живой, а не как сволочь бездушная... И Зула построил – любо-дорого!"
Иефа и дальше топталась бы бессмысленно на одном месте, но друид нетерпеливо шевельнул крылом и слегка подтолкнул ее в сторону спального места орка, который, как всегда, устроил себе лежанку поодаль, особняком. Пигалица благодарно кивнула и нетвердой походкой отправилась укладываться. "Постеречь бы ее, – сомневаясь, подумал Стив. – Хрен его знает, что еще ДеВилиха выкинет, пока козявка спит... Что за мода такая – в стороне лежбище устраивать? А всё этот орк треклятый, чтоб ему... И где бродит, кстати?"
В лагере затихала обычная предусыпательная суета. Бурчал о всеобщей неорганизованности и безалаберности Зулин, шуршал, в трехтысячный раз сортируя и перекладывая травы, Ааронн, зевал с подвыванием Зверь. Стив сплюнул, хмыкнул, решил, что к свиньям политесы, и спрашивать никого не будет – вот сейчас по нужде в кусты прогуляется, и будет сторожить строптивую пигалицу, хочет она того или нет. Приняв такое замечательное решение, Стив повеселел, воодушевился и тут же приступил к его исполнению, а именно: бурча под нос про сорок бочек, совершил небольшой променад в ближайшие буераки, вернулся, перехватил поудобнее топор – чтоб уж сразу, с первого взгляда было видать, что он не просто так, лясы точить, он сторожить, и никаких глупостей! – и сунулся было к пигалице, но споткнулся и сник. Барда не нужно было сторожить.
***
Иефа подкинула веточку в костер и зябко зарылась носом в орочий плащ – ночи становились все холоднее. Где-то в солнечном сплетении сидел маленький зубастый червячок и грыз. Что-то произошло. Был момент, когда будто кусочек жизни вырезали большими портновскими ножницами. И Зулин... Что-то произошло. И у Стива был такой взгляд... Случилось что-то такое, что многое объясняет, и разве впервые случилось? И Ааронн...
Черт. Черт, черт!
Не хочется. Ужасно не хочется. Показалось? Показалось ведь, да?
Пусть будет так, что показалось. Пусть.
Орк неслышно шагнул из темноты, остановился, подумал и официально пошуршал ветками, предупреждая: иду, мол, не дергайтесь, это я. Иефа в приступе вредности сделала вид, что ничего не замечает.
– Где моя рубаха?
– Я ее сожгла.
– О как...
– Ага.
– Сожгла... Зачем?
– От переизбытка чувств.
– О как...
– Ага.
– Больше ничего не сожгла?
– Нет, только твою рубаху.
– За что же такое особое внимание?
– Мечтаю сутками лицезреть твой обнаженный торс.
– О как...
– Ага.
– У меня, знаешь, запасная есть.
– Её я тоже сожгу как-нибудь при случае.
– Иефа!
– А?
– Твою ж мать! Мы что, ссоримся?
– Ага...
– О как.
Норах покопался в вещах, выудил запасную рубаху, демонстративно натянул на себя. Потоптался возле плаща, не зная, куда приткнуться. Иефе вдруг стало смешно.
– Норах... Сядь, пожалуйста, сюда, – она похлопала ладонью по плащу рядом с собой. – У меня шея уже затекла на тебя снизу-вверх смотреть.
