Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава девятая

«ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ»

Я забил бразильцам глупый гол? Пусть и впредь «скуадра адзура» забивает такие глупые голы, да побольше! Паоло Росси

Дмитрий Емельянович был взбешен. Ярославль давал ему отпор во всех отношениях. Мало того, что Нина строила из себя обцелованную недотрогу, но и футбольная общественность города встретила его холодом непонимания. В «Шиннике» с Выкрутасовым просто не захотели общаться. На заводе синтетического каучука руководство команды «Синкауч» согласилось выслушать манифест тычизма, но когда Дмитрий Емельянович вдохновенно прочел текст исторического воззвания, его напрямик спросили:

– Кого лучше вызывать – «скорую» или милицию?

Вечером он вернулся в гостиницу, бормоча:

– Ярославль – не единственный город в стране. Найдем более надежный оплот, найдем!

Чемпионат мира по футболу несколько утешил его. Марокканцы обыграли Шотландию с перевесом в три мяча, а бразильцы продули норвегам. Это свидетельствовало о том, что мировая система футболизма дает трещину и недалек тот час, когда и мы будем драконить бразильяшек.

Утром следующего дня, покидая гостиницу и направляясь на пристань, Выкрутасов мысленно прощался с Ниной, которая так и осталась неразгаданной тайной.

– Есть же такие женщины в русских селеньях! – одновременно и возмущался и восхищался он, чувствуя себя каким-нибудь тургеневским персонажем.

Но хотя с Ниной и не вышло, а свидание с Волгой продолжалось. Ступив на борт теплохода «Добрый молодец», Выкрутасов познакомился с Игорем Эммануиловичем и был с уважением вселен в пятнадцатую каюту. И никто не спросил его, вызывать «скорую» или милицию, а напротив того, пожелали приятного плавания. В Нижний Новгород теплоход приплывал завтра утром, поскольку в Плесе был запланирован какой-то «пикник бизнес-класса», на который приглашались все пассажиры теплохода, и Игорь Эммануилович с улыбкой посоветовал Дмитрию Емельяновичу до Плеса немного попоститься. Заодно он спросил:

– Можно узнать, вы в Москве где работаете?

– Фирма «Русский ураган», – ответил главный тычист России. – Слышали о такой?

– Слышали, – кивнул Игорь Эммануилович. – Сверхновые виды топлива. Очень приятно.

Каюта Выкрутасову досталась небольшая, но, как он с удовлетворением отметил:

– Весьма каютная. Умывальничек, толчочек, прелестно!

Расположившись в ней, он поспешил на палубу смотреть, как теплоход отчалит от ярославской пристани. Было пасмурно, но с появлением делегации милиционеров почему-то брызнуло солнце. Милиционеры были при автоматах и бронежилетах.

– Без этих, как без презерватива, – заметил вышедший тоже на палубу солидный гражданин весьма буржуйской наружности. Окружающая его свита разулыбалась, а Дмитрий Емельянович пошутил:

– ОМОН – ошмон.

– Точно, что ошмон, – отозвался на эту шутку буржуин. – Пока не обшмонают, не отплывем. Ардалион Иванович, – протянул он руку Выкрутасову. Тот назвал свое имя, и в следующий миг его охватил страх. «Береттка»-то нецелованная законно ли при нем едет? Как-то раньше и не приходило в голову.

Он мигом отправился в свою каюту, извлек из чемодана пистолет Тамары Ромодановской, а заодно и телефон Людвига, вышел снова на палубу, дошел до кормы, где никого не было, и поспешил отдать оружие волнам. Посверкав своими нецелованными боками, «береттка» легла на дно так, что и не видно. У Выкрутасова появилось чувство, будто он утопил невесту накануне свадьбы.

– Ну и ты – туда же, квакалка! – сказал он мобильному телефону и расстался с ним тем же способом. Смешно было представить себе, как он тирликает себе там, на дне речном, и какой-нибудь рак берет на себя переговоры с противным Людвигом.

Теперь Дмитрий Емельянович был свободен от лишних подарков. Он вернулся туда, где стоял буржуин Ардалион Иванович, и увидел с разочарованием, что ментура покидает корабль.

– Что это они? Не будут шмонать? – спросил Выкрутасов.

– С какой стати, – зевнул тот. – Мы их мзданули, и они ограничились пожеланием хорошей прогулки. Что-то мне, Мильяныч, лицо твое знакомо. Пошли коньяку хряпнем?

– Отчего бы и не хряпнуть, – весело откликнулся Выкрутасов. Они отправились на верхнюю палубу, где находился теплоходный ресторанчик. Часть столиков – под открытым небом. Там и разместились. На столе появились разнообразные закуски и коньяк в хрустальной бутыли, армянский.

– Говорят, до Плеса можно попоститься, – улыбался Дмитрий Емельянович. – Какой-то хороший человек там пикник устраивает.

– Хороший человек – это я, – сообщил Ардалион Иванович. – За знакомство, Мильяныч.

Они выпили по рюмке коньяка в тот самый миг, когда теплоход тронулся, а из репродуктора застонало «Прощание славянки».

– Я сразу увидел, что ты тут человек случайный, – сказал Ардалион Иванович. – И лицо у тебя самое что ни на есть русское. Таких лиц теперь мало остается. И отчество милое. А фамилия?

– Выкрутасов.

– Превосходная фамилия! А я – Жаворонков. Бывший князь. А ты бывший кто?

– Политинформатор, – честно признался Дмитрий Емельянович, почуяв, что от этого человека нельзя ничего утаивать. – Всю жизнь с футбольной командой ездил и политинформировал. Но теперь я совсем другое, и если я открою вам один секрет, вы ахнете!

– Да ну! Чтобы я ахнул, надобно сильно постараться.

– Ясное дело, что вы и Крым и Рым повидали.

– Тебе сколько?

– Сорок. А вам?

– Шестьдесят три уж, брат. Хочешь, я тебе тоже открою секрет? Хотя вряд ли ты ахнешь. Я помру скоро. Мне недавно Черномырдин приснился и говорит: «Тебя в двадцать первый век не возьмем».

– Его бы самого хорошо бы в двадцать первый век не пускать, – покачал головой Выкрутасов, сочувствуя Ардалиону Ивановичу. – Мой секрет тоже со сновидением связан…

Но про тайну Льва Яшина он начать не успел, поскольку за столик к ним подсела интересная женщина лет сорока с небольшим, в руках у нее была распахнутая книга, которая, судя по всему, электризовала женщину восторгами.

– Нет, вы только послушайте, Ардалион, как наш Сашара по Моцарту шарахает! – восклицала женщина, не обращая никакого внимания на Выкрутасова и тотчас начиная зачитывать: – «Постепенно лучшие умы начинают, наконец, прозревать роль Амадеюшки в мировой музыке. Легкость, доведенная до распутства, эротический психологизм, дерзкая мегаломаническая эгофилия этого, безусловно, талантливого человечка вводят в слуховой гипноз не только заядлых либералишек, но и многих фундаменталов. С просачиванием в идеологию возвратных форм христианства становится модным воспринимать латентно-гомосексуальные исторжения «Реквиема» как выплеск его божественно-духовного начала. Беспечный тусовщик, срамной пьянчужка, масон и сифилитик, Амадеюшка вдруг предлагается нам в виде пророка в музыке. Вот только чей это пророк? Разумеется, не Вагнера, а Педра Ильича Чайковского. Тут профетическая прелиминарность Амадеюшки по отношению к Педруше бесспорна! Ладно еще, когда «моцартизм» содержится в дежурном меню всякого рода ахматочек Серебряного века, но даже и среди нынешней вагнеролюбивой публики, консервативно ностальгирующей по былым могуществам империй, встречаются поклонники этого якобы цауберфлюта. «Ах, Моцарт!» – закатывают они глазки, подобно тому, как нынешние, выбирающие безопасный секс, тусовщицы вздыхают о Киркорове или Пенкине. Попробуйте только заикнуться о том, что если Сальери и отравил Амадеюшку, то сделал тем самым наиблагороднейшее хилерское действо, исцелив человечество от этого СПИДа в музыке». А? Каково? Что за смелое, сметающее перо!

– Не робко написано, – согласился Выкрутасов, робко поглядывая на Ардалиона Ивановича, что скажет тот.

– Извините, Зоя, но у нас тут завязалась деловая беседа, – вежливо сказал тот. – Мы с Дмитрием Мильянычем…

– Вы с Дмитрием Мильонычем тут коньячок трескаете и более ничего, – рассмеялась Зоя жизнерадостно. – Как не стыдно начинать с самого утра, вместо того чтобы наслаждаться природой, читать какую-нибудь полезную книгу или просто петь что-нибудь. Хотите, я спою вам из «Тангейзера»? Арию Елизаветы?

– А вдруг в следующей книге Сашара и «Тангейзера» запретит? – улыбнулся бывший князь Жаворонков.

– Разлюблю Вагнера в ту же секунду, – не колеблясь, ответила Зоя. – Вы читали Вздугина, Дмитрий Мильоныч? Ничего, что я вас так называю? Надо обязательно читать Вздугина, и читать с карандашом, делая пометки. Сейчас это самый великий мыслитель России. Величие любого независимого мыслителя состоит в том, что для него нет непререкаемых авторитетов – ниль эст индиспутандум. Ни один человек не сравнится сейчас с Александром Вздугиным в имманентной революционности.

– Импотентной? – переспросил Ардалион Иванович насмешливо.

– Ты все на глупости сводишь, дурашка! – засмеялась без обиды Зоя.

– А как называется книга? – спросил Выкрутасов.

– Извольте, – Зоя показала обложку, на которой Дмитрий Емельянович прочел: «Александр Вздугин. Полет валькирий».

– Валькирии… Это что-то из немецких сказок? – спросил Выкрутасов.

– Валькирии – это недефлорированные духи-девы, они вихрем спускаются с небес и уносят с поля боя души павших воинов, – пояснила любительница самого независимого мыслителя. – С вами они вряд ли встретятся в ближайшем будущем.

– А к отстрелянным коммерсантам какие духи-девы спускаются? – поинтересовался бывший князь.

– Похожие на меня, благоухающие духами «Дали», – томно обвила шею еще не отстрелянного коммерсанта Зоя. – А пойдемте на нос корабля?

– Пойдите туда с Шуриком, – невежливо отказался Ардалион.

– С каким? – не поняла Зоя.

– Ну с Сашарой вашим, – пояснил он. Когда она, обидевшись, удалилась, богач налил еще по рюмке и поведал Выкрутасову о своем знакомстве с этой дамой: – В Париже прицепилась ко мне. Я развелся не так давно, бабы цепляются и, если красивые, я не сопротивляюсь. Главное, чтоб не скучные были. Эта поначалу развлекала. Вот сейчас плыву с ней в Нижний. Там у меня завязки, ну, заодно с ее Сашарой познакомиться. Любопытнейший экземпляр – смесь нигилизма с фашизмом. Он в Нижнем возглавляет белогвардейско-большевистскую партию.

– Какую-какую? – удивился Дмитрий Емельянович.

– Ты не ослышался. Белогвардейско-большевистскую. Так что сокращенно их можно называть – «белоболы». Смешно, правда? Хотелось бы спросить, сами они о таком сокращении подозревают? Скорее всего, да, поскольку этот Вздугин – явный шарлатан и насмешник. Лезет в политику со своим карманным жириновством. Интересно с ним познакомиться и побеседовать вечерок. Хотя наверняка быстро надоест. Вот от Зои меня уже тошнит. Хочешь, тебе подарю ее?

– Не знаю, – пожал плечами Выкрутасов. – Пряная женщина.

– Как-как? Пряная? Ну ты даешь! – засмеялся коммерсант. – Дура-дурой, но в любви, точнее, в кровати, по первости хороша. Забирай. У нее муж такой же, как я, жулик. Сейчас в Штатах. Когда вернется, неизвестно. Ну а ты что за птица? Выкладывай, только не вздумай врать, я людей наскрозь вижу.

– Я уж понял, – вздохнул Дмитрий Емельянович и принялся правдиво рассказывать о своей судьбе.

Когда он дошел до тайны Льва Яшина, глаза Ардалиона Ивановича разгорелись.

– Дуре обязательно про это лапшу навешай, она такое до смерти любит, в самую тютельку попадешь.

– Если вы считаете, что это лапша… – вспыхнул Выкрутасов.

– Прости, сорвалось, не лапша! – извинился Ардалион. – Но то, что она клюнет и станет тебе помогать – точно. Она ведь и Сашару этого, Взбздугина, спонсирует. Иначе кто б ему дал развитие?! Давай выпьем за твой успех.

– Нет, вы скажите сначала, что верите в мою миссию, – держал свою цену Дмитрий Емельянович.

– Верю, Мильяныч, гнидой буду! – стукнул себя в грудь кулаком богач. – Я тоже всю жизнь в какую-то миссию верил. Мне все время мерещилось – вот-вот, и я попаду в самую тютельку. Смысл жизни каждого человека – тютелька. Согласись!

– Пожалуй, – не мог не согласиться Выкрутасов, а про себя подумал: «Опять пью! Нехорошо».

И не прошло четырех часов, как он уже стоял рядом с Зоей, со значением обнимал ее за талию и говорил:

– Я сразу понял, что всю жизнь любил только тебя! Куда меня только ни мотало! Весь мир объездил. И только ради того, чтобы встретить тебя сегодня, плывя вниз по матушке, по Волге. Обожаю твой взгляд карих глаз! Помнишь – рассвет, пионерлагерь, мы стоим на берегу моря не в силах расстаться. Помнишь?

Пикник, затеянный богачом Ардалионом в Плесе, был в самом разгаре. Здесь явилось все, что может дать для разгулянья новый Вожеватов, – уха, сваренная в четырех водах, черная и красная икра в валованчиках, всякие рыбы и шашлыки, а также разнообразие напитков. Для начала все искупались и вот теперь занялись делом, к коему готовились с самого отплытия из Ярославля.

– Рассвет? Пионерлагерь? – смеялась Зоя. – Какой ты смешной, интересный! Неужели только меня всю жизнь?

– Сегодня – будто молнией меня шарахнуло, когда увидел тебя, – врал Выкрутасов, ибо никаких молний не было. – Ураган! Моя теория называется так – «Русский ураган».

– А ты знаешь, какой сегодня день?

– Знаю, среда.

– Среда… Дурашка! Сегодня солнцеворот, совпадающий с новолунием. Свастика переворачивается.

– Куда? – не понял Выкрутасов, при чем тут свастика.

– Справа налево, – сказала Зоя. – Сегодня всяческие чудеса происходят. И кто знает, может, мы и впрямь неспроста повстречались. Ты мне нравишься. Что у тебя за теория?

Дмитрий Емельянович стал раздумывать, с чего начать рассказ, но в эту минуту Ардалион Иванович потребовал внимания.

– Я собрал вас здесь, господа, – громко заговорил он, – чтобы почтить память о моей любви, вспыхнувшей почти ровно семь лет тому назад вот на этом самом месте. Это было самое страстное увлечение в моей жизни. Мало того, я до сих пор имею несчастье любить ту женщину, с которой расстался… Короче, с которой потом расстался. Я не имею в виду мою недавнюю супругу, нет! Я прошу вас, господа, выпить за здоровье Ларисы Чайкиной!

Зоя, услыхав эти слова, насторожилась.

– Чайкиной какой-то… – фыркнула она. – А знаешь, какая у меня фамилия, Мильяныч? Угадай.

– Как же я угадаю?!

– Лотарь.

– Вовсе я не лодырь, а просто – разве можно так взять и угадать?

– Да при чем тут лодырь! Фамилия у меня – Лотарь. Это старинная германская императорская фамилия. Я по происхождению – поволжская немка. Зоя Густавовна. Лотарь. Вот твоя, Мильяныч, как фамилия?

– Моя? Хм… Выкрутасов.

– Ничего себе! – Она от души расхохоталась.

– Ничего смешного, – гордо вздернул он нос. – Между прочим, выкрутасами в Древней Руси назывались сложнейшие орнаменты, в которые искусно вплетались свастики. Справа налево. И слева направо. Вот так-то!

– Представь себе, я уже об этом читала, – тотчас перестала смеяться Зоя Густавовна. – Ну конечно! В книге у Сашары. У него есть книга о значении фамилий. Называется – «Ангелы и демоны имен». Потрясающая работа! Не читал? Очень зря. Александра Вздугина надо читать и знать наизусть.

– Кстати, у него тоже фамилия…

– Что тоже! Что тоже! Вздута это знаешь что такое? В словари надо заглядывать. Вздута – это то, чем раздувают огонь. Такая специальная штуковина. И он неспроста носит подобную фамилию. Этот человек явился в наш мир, чтобы вновь раздуть огонь революций. А какова идея создания белогвардейско-большевистской партии! Пальчики оближешь! И именно в Нижнем Новгороде, откуда на Москву некогда устремилось ополчение Минина и Пожарского. У него размах, как у Ленина и Бонапарта вместе взятых. Он совершил простое и гениальное открытие, что только в соединении белой идеи с большевизмом – спасение России. Погодите, к двухтысячному году мы начнем крестовый поход на Москву!

– На Москву надо идти с четырех сторон, – мудро заметил Выкрутасов. – С востока, из Нижнего Новгорода, подобно Минину и Пожарскому, с запада, подобно Бонапарту, с севера, подобно Ленину, и с юга, подобно… М-нэм, мнэмм…

Он замялся, но Зоя Лотарь подсказала:

– Деникину.

– Вот именно, – обрадовался Дмитрий Емельянович.

– Гениально! – воскликнула Зоя Густавовна, прижимаясь к нему приятно-мягким боком. – Тебя надо срочно знакомить с Сашарой. Срочнейше! Говори, говори мне о том, что наша встреча не случайна.

– Я шел к тебе всю свою жизнь, Зоя… – тотчас заговорил Выкрутасов, ловя миг удачи. И когда к ним подошел Ардалион Иванович, передача Зои из рук в руки назрела.

– А вы знаете, что я уже десять минут любуюсь вами? – нежно заявил богач. – Вы идеально подходите друг другу. Вы просто созданы друг для друга. Выкрутасов! Я дарю ее тебе!

– Какой вы нахал, Ардалион Иванович! – вспыхнула Зоя, но видно было, что ей все это нравится. – Что значит «дарю»? Грубиян! Я вам не какая-нибудь персидская княжна.

– Ну я же и не швыряю тебя за борт! – отшучивался Ардалион.

– Я принимаю дар! – воскликнул Выкрутасов.

– Второй наглец выискался! – фыркнула Зоя Густавовна, но не отстранилась от Выкрутасова, а напротив того – прижалась еще крепче. Самое время было посвятить ее в тайны мирового футбольного заговора и революционной идеи тычизма.

– Зоя, – сказал он ей в самое ухо. – Я хочу ознакомить тебя с моим манифестом. Прямо сейчас. Он у меня в каюте.

– Я готова. Идем, – строго ответила госпожа Лотарь.

Они отправились на «Добрый молодец». Дмитрий Емельянович, надо сказать, и впрямь собирался прочесть свое позавчерашнее творение, но так уж устроены мужчины и женщины, что когда представители сильной половины человечества имеют в виду один манифест, представительницы прекрасной половины подразумевают совсем другой. Причем в большинстве случаев иносказанием пользуются мужчины, но только не в данном эпизоде из жизни Дмитрия Выкрутасова, когда Зоя Густавовна повела себя следующим образом: для начала она прихватила из своей каюты переносной музыкальный центр, который подключила в каюте Дмитрия Емельяновича и довольно громко поставила известную симфоническую картину, открывающую третье действие оперы Вагнера «Валькирия». Затем, предваряя слушанье выкрутасовского манифеста, она стала носиться по комнате, изображая всех одновременно дев-воительниц, летящих над горами и возглашающих: «Хо-йо-то-хо!» При этом девы зачем-то сбрасывали с себя одежды и быстро оказались нагими, дабы приступить к обработке поверженных воинов, коих, как нетрудно догадаться, олицетворял собой Дмитрий Емельянович. Словом, неожиданная увертюра к чтению манифеста изрядно затянулась. Но Дмитрий Емельянович вовсе не роптал на подобное завихрение. Ардалион Иванович не наврал по поводу Зои, и весь остаток дня каюта Выкрутасова на теплоходе «Добрый молодец» без устали предавалась Вагнеру. Симфонические картины сменяли одна другую, за «Полетом валькирий» последовал форшпиль из «Нюрнбергских мейстерзингеров», потом – увертюра к «Тангейзеру», оканчивающаяся оргией в гроте Венеры, потом – тема Священного Грааля из «Летучего голландца» и так далее. Выкрутасов не успевал удивляться выдумкам поволжской немки, а в минуты затиший предметом его изумлений было количество женщин, вброшенных в его жизнь ураганом за последние четверо суток.

В полночь они ходили купаться в нагревшихся за день водах Волги, было темно и безлунно, на берегу дотлевал костер и шатались чьи-то тени, потом появился Игорь Эммануилович и попросил вернуться на теплоход, ибо «Добрый молодец» наконец покидал тихую плесовскую пристань.

Вернувшись в каюту, приступили к чтению манифеста, но уже в первоначальном значении. То есть тихо плыл теплоход, почти тихо лилась из магнитофона музыка «Золота Рейна», валькирия сидела в кровати, завернутая в простыню, а вождь тычизма сидел супротив нее на стуле и читал вслух. Он читал своим красивым и хорошо поставленным голосом, как некогда читал политинформации в зачарованной тишине, ибо не было в советском спорте более талантливого политинформатора, чем Выкрутасов. Зоя Густавовна слушала его внимательно, постепенно наполняясь благоговением и лишь изредка позволяя себе реплики: «Сашара называет их англо-сексами», «Дас ист фантастиш!», «Да-да, знаменитые элефантен-фридхоф», «Неужели человеческая голова?», «Ах, какое сочное слово – «тыч-ч-ч»!», «Пронзать пространство ворот…», «Да-да, ураганно». Когда на высокой ноте Дмитрий Емельянович закончил чтение, Зоя Густавовна приземлилась у него на коленях, обвила руками его шею и воскликнула:

– Ну почему мне так везет на гениев!

Она осыпала его лицо поцелуями. Выкрутасов ощущал себя воином, взятым в Валгаллу, освещенную сиянием мечей.

– Какой слог, какое одухотворение! – продолжала восторгаться госпожа Лотарь. – Я столько пережила, слушая тебя, мой викинг, что теперь падаю и засыпаю. Неси меня в постель.

Нести далеко не надо было – только переместиться вместе с нею со стула в кровать. Погасив лампу, Дмитрий Емельянович прятал лицо в груди у восторженной валькирии и бормотал счастливо:

– Только ты могла оценить меня, только ты!

А она, засыпая, ворошила его волосы и шептала:

– Кто же, кроме меня, мой Зигфрид, оценит тебя! Ты – мой тыч. Боже, какое слово! Тыч-ч-ч-ч!..

Глава десятая

БЕЛОБОЛИЗМ

Как я забил четыре гола в матче с датчанами? Сам не знаю. В меня вселился кто-то наглый и уверенный в себе. Он-то и забивал. Не я. Бутрагеньо

– Видела б ты меня, Рая! – счастливо шепнул Дмитрий Емельянович, потягиваясь утром в своей каюте на теплоходе. Он не очень давно проснулся, прослушал вместе с Зоей Густавовной пару симфонических картин из Вагнера и теперь внимал, как она плещется в душе, а сам лежал с книжкой Александра Вздугина в руках. Книга была открыта на статье с убийственным названием «Литература как явление онкологическое».

– Почитаем Сашару, – дал себе толчок к чтению Выкрутасов и стал углубляться в текст: «Поскольку в предыдущей статье мы рассмотрели Пушкина как опасную и заразную болезнь, сам Сварог велит нам теперь перейти к рассмотрению всей литературы в том же аспекте и поставить жесткий и точный диагноз. По аналогии с Пушкиным как с жертвой гангренозной метаморфозы языка можно рассмотреть творчество любого литератора. Издыхающий Чехов, захлебывающийся в сперме чахоточного маразма, осатанелый Толстой, люто ненавидящий человечество и при этом, словно назло себе, активно занимающийся детопроизводством. Да кто угодно! Это всегда болезненность, патогенный маладизм, альтерация, мортальность. Само рождение литературы есть акт незаконного перехода границы между сакральностью законов, царящих в этносе, и десакральностью законов, пользуемых в демосе, и далее – прямая дорога в беззаконие охлоса. Литература, подобно саркоме, поначалу заявляет о себе в виде легкого недомогания, затем – постоянной усталости, потом появляется опухоль, вызывающая боль (у Герцена: «Мы не врачи, мы – боль»), а когда по всему телу распространяются метастазы, лечить уже поздно. Назовите мне хоть одного писателя, принесшего пользу своему народу. Безобиднейший Гомер через множество веков выдал государственную тайну местонахождения Трои, а обрусевший немец Шлиман сумел воспользоваться этим предательством и раскопал то, что должно было до Страшного суда таиться в земле. Шизофреник Данте опозорил итальянцев, материализовав Инферно, выпустив наружу зловещие силы будущего инфернационала, гомосек Шекспир в своих тлетворных сонетах легализовал однополую любовь, а уж чего наломал и наворочал в своих, с позволения сказать, трагедиях, об этом не стоит и говорить – каждый здравомыслящий человек знает им истинную цену. Не станем ворошить экскрементальную кучу русской литературы, где что ни явление, то гоголь и магоголь. Забегая вперед, сразу заметим, что писатели должны дать ответ за свои злодеяния перед народом: в обществе будущего, крепускулы которого уже наступили и мы их наблюдаем уже сегодня, в этом обществе всеобщего белоболизма никаких писателей не предвидится. Их будут сажать в исправительные заведения, а особо злостных уничтожать физически, вырезать, как гангрену. Это будет общество нормативной парадигмы, и никаких так называемых «художественных произведений» оно не потерпит. Священный футурум, даже в его нынешнем, крепускулярном состоянии…»

На этом крепускулярном состоянии Дмитрий Емельянович и сломался, ему стало страшно. С парадигмами Вздугина его манифесту трудновато будет тягаться. Как бы этот Сашара не осрамил его, не выставил на всеобщее посмешище.

– Ну как? – спросила Зоя Густавовна, выходя из душа в одной из выкрутасовских сорочек и с головой, обмотанной полотенцем. Она тотчас прибавила звук в магнитофоне: – О, о! Обожаю этот марш Нибелунгов.

В каюте воцарилось нечто полунацистское. Вообще, этот Вагнер сильно попахивал баркашовцами и Русским национальным единством.

– Никогда в жизни не читывал ничего подобного по силе духа, – пощелкал ногтем по книге Вздугина Дмитрий Емельянович. – Какая независимость и натиск! Он – настоящий тычист. Мы с ним споемся.

– Да, Сашара – это пир духа, – мечтательно глядя в окно, вздохнула Зоя Густавовна. – Вы с ним – ровня. Ты изобрел великолепное слово «тычист». Ведь в нем одновременно звучит – «ты чист», гениально! Какое счастье, что мы встретились. А Ардалион-то хорош! «Дарю!» – говорит. Наглая морда!

В дверь каюты постучались, затем раздался голос Игоря Эммануиловича:

– Господин Выкрутасов! Можете мне открыть?

– Одну минуту!

Дмитрий Емельянович наспех оделся в шорты и чистую футболку, на сей раз бело-красную, спартаковскую, он уже заранее приготовил ее как наиболее подходящую для знакомства с вождями белогвардейско-большевистской партии. Осторожно открыв дверь, змеей выскользнул из каюты и встал нос к носу с Игорем Эммануиловичем:

– Что случилось?

– Во-первых, с добрым утром. Во-вторых, скоро подплываем к Нижнему. В-третьих, обнаружилась тревожная пропажа вчерашнего устроителя пикника и его подруги. Вы, кажется, вчера с ними крутились. Не знаете, где они?

– Где он, я не знаю, а она, – Дмитрий Емельянович сделал выразительные глаза и указательно боднул затылком дверь у себя за спиной.

– Понятно. Уже легче, – вздохнул Игорь Эммануилович. – Должно быть, вторая пропащая душа тоже где-то пригнездилась. Спасибо.

– Стойте! – окликнул его Выкрутасов, когда тот уже двинулся по коридору. – Вы вчера футбол смотрели?

– Смотрел.

– Ну как там испанцы с болгарцами сыграли?

– Мрак абсурда, – отвечал Игорь Эммануилович. – Испанцы бились, как львы, заколотили болгароидам шесть банок, и все напрасно. Одновременно шел матч Парагвай – Нигерия, в котором парагвайцы выигрывали три – один. То есть при любом счете здесь испанцы не проходят в одну восьмую финала. Зря забивали, и вот парадокс: матч окончен, испанцы, забившие шесть голов, плачут, а болгары, позорно продувшие, уходят с поля, нагло ухмыляясь.

Охваченный волной жалости к испанцам, Дмитрий Емельянович вернулся к Зое, бормоча:

– Да, подвел испашечек Субисаретта! Не надо было пропускать три гола в матче с нигерийцами.

– Ты что вернулся такой мрачный? – спросила Зоя.

– Я не мрачный, – ответил Выкрутасов, – я крепускулярный. Объясни мне, что означает это слово?

– Крепускулы по-латыни – сумерки, – сказала Зоя. Хотя бы одно слово из множества непонятных, прочитанных у Вздугина, разъяснилось.

По прибытии в Нижний Новгород богач Ардалион Иванович так и не обнаружился. Обыскали весь теплоход, вещи целы, а человека нет. Вероятно, остался в Плесе, но Дмитрий Емельянович высказал свою, весьма крепускулярную, точку зрения. Он сказал:

– Видимо, бедняга попал в свою тютельку…

– Найдется, – утешалась Зоя Густавовна. – Он ни в огне не горит, ни в воде не тонет, ни в соляной кислоте не растворяется.

Слуги бизнесмена оставались безутешными. В случае обнаружения живого тела Ардалиона в Плесе им грозила расправа – не углядели за барином.

Не хотелось думать, что тютелькой Ардалиона Ивановича стала какая-нибудь внезапная смерть, тем более что стояла великолепная солнечная погода, лето вольно разливалось по волжскому простору, щедро одаривая приезжих красотами нижегородской набережной, по-над которыми величественно восседали красные башни и стены Кремля, а еще выше распахивался ослепительно-лазурный купол безоблачного неба. И настолько совершенными, упоительными были открывающиеся повсюду виды, что трудно было поверить, будто в стране по-прежнему царит разруха и властвуют преступники.

Влюбленной парочкой Выкрутасов и Лотарь поднялись от набережной к ожидающему Зою Густавовну автомобилю. Легкий ветер дул им в спины, и лишь Дмитрий Емельянович знал, что это не просто ветерок, а продолжение того урагана, который нес его к новым похождениям. Нес вот уже пятые сутки без продыху.

На машине перебрались по мосту на другую сторону Оки при ее впадении в Волгу. Шофер все расспрашивал Зою про Париж и про ее мужа Анатолия Петровича. Выкрутасов был обозначен как деловой партнер. Квартира, в которую они приехали, нисколько не удивила Дмитрия Емельяновича – после Тамары Ромодановской он уже успел попривыкнуть к роскошным обстановкам. И картин тут тоже хватало на стенах, в основном на какие-то мрачно-скалистые сюжеты с орлами, снегами и соснами. Видно, их подбором занималась Зоя Густавовна. Первым делом она стала осматривать коробки багажа, прибывшие из Парижа отдельно от нее, самостоятельно.

– Обязательно проверь, нет ли там внутри какого жулика, – шутливо посоветовал Дмитрий Емельянович, располагаясь в мягком кресле и с содроганием припоминая, как он сидел вместо «Электролюкса». Самому теперь не верилось, что он был способен на такое.

Не прошло и часа, как появился легендарный Сашара, вызвоненный Зоей по телефону. Когда он пришел, Зоя Густавовна сидела за компьютером, заканчивая распечатку выкрутасовского манифеста. Она быстро и ловко набрала текст, подобрала шрифты, и вот теперь из принтера выползали красиво оформленные листы.

– Сашара! Вы не представляете, что за человека я привезла вам в подарок! – щебетала Зоя Густавовна, разобнимав и расцеловав этого холеного молодого человека лет тридцати пяти, не больше, лобастого, с длинными шелковистыми волосами, зачесанными за уши, с голубыми глазами, выражающими одновременно – вдохновение, насмешку, высокомерие и некоторую безуминку.

– Вы снова осыпаете меня дарами, – мурлыкал он, произнося букву «р» почти как «д».

– Я привезла почти все книги, которые вы мне заказали. Вон тот ящик – целиком ваш. И там не только книги. А это – Дмитрий Емельянович Выкрутасов, создатель антиглобалистической теории тычизма.

– Очень рад, – с важностью пожал руку Дмитрия Емельяновича глава большевиков-белогвардейцев. – Вздугин. Александр Иванович.

– Между прочим, Сашенька, – щебетала Лотарь, – выясняется, что в русских кружевных вышивках свастики назывались выкрутасами. Так что фамилия у нашего Дмитрия Емельяновича весьма значительная.

– Я знал это, – сказал Вздугин. – Еще бы мне не знать, если моя родная бабка была одной из лучших балахнинских кружевниц. И у меня дома есть хранящиеся бережно кружева с выкрутасами, изготовленные моей бабушкой, Поликсеной Петровной. Как там Париж, Зоя Густавовна? Да, кстати, я совершил открытие, которое напрочь перевернет представление о Лермонтове как о русском Вольфраме.