Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Дмитрий Емельянович задумался. В голове крутилось лишь «Диночка-льдиночка» да еще хуже – «Диночка-грудиночка». Наконец он с трудом вымучил:

– Ты моя Диночка, моя лучшая годиночка.

– Что еще за годиночка? – не поняла Динамисса.

– Ну, есть худая година, а есть нехудая, – стал объяснять Видьядхар. Вулканической лавы нежнейших имен явно не получалось.

– Это я-то нехудая? – засмеялась девушка.

– Ты худенькая, изящная, самая стройная в мире камышиночка, – заюлил Дмитрий Емельянович.

– Ты хотел бы, чтоб я была полнее?

– Никогда в жизни. Я мечтал о тебе, как о такой.

– А твоя жена была толстая?

– Да нет, не толстая. Но, как бы сказать, упитанная, что ли… В общем, не худенькая.

– Фу! Упитанная! Какое мерзкое определение для женщины. Она, конечно, ни о каких постах не заботилась.

– Нет, конечно, – вздохнул Выкрутасов, понимая, что в этом отсутствии заботы о постах иной бы нашел плюс, а не минус.

– А ведь это страшнейший грех, так неряшливо относиться к питанию организма, – сказала Динамисса.

Видьядхар снова тяжело вздохнул и тотчас подвергся очередному порыву футбольной тоски:

– Любовь моя! Как бы мне все-таки телевизорчик сегодня посмотреть, а? Футбольный чемпионатик мира, а?

– Не думай об этом сейчас, ладно? – нежно ответила Дина. – Вечером ты забудешь о футболе, уверяю тебя.

Глава двадцать вторая

СЕАНС НЕПОРОЧНОГО СОИТИЯ

И вот, ноль-ноль в матче ФРГ – Тунис! Тунисцы радовались как дети. А для нас эти два нуля означали победу – мы победили в матче, в котором не участвовали! Гжегош Лято

Эти слова, сказанные Диной на реке, сильно утихомирили футбольную тоску Дмитрия Емельяновича. Не то чтобы он совсем забыл о футболе, но его распирало странное любопытство, каким образом она сможет заставить его напрочь забыть о любимой игре и проходящем чемпионате.

Так ни разу не поцеловавшись, они во второй раз в жизни откатались на лодочке по Камышинке, и когда солнце готово уж было нырнуть за горизонт, Выкрутасов сдал лодку дежурному лодочнику, расплатился и отправился со своей невестой на улицу Егорова.

– Если ты захочешь, – говорила она, – мы можем даже не подавать документы в загс. В отличие от псевдоцеркви, именующей себя Русской православной, в ЦСХА не требуют печати в паспорте. Если захочешь, отец Георгий Свами может хоть завтра обвенчать нас по истинному обряду Христа Абсолюта.

Видьядхар Выкрутасов аж подпрыгнул от гнева, представив себе, на сколько долларов раскрутит его лохотронщик-барабашка, только согласись он и впрямь венчаться с Диной в спорткомплексе ЦСХА. Точно, что никаких гориллычевых баксов не хватит. Но утро вечера мудренее, и он лживо согласился:

– Что ж, можно и завтра.

Придя в квартиру на улице Егорова, Дмитрий Емельянович воспользовался тем, что Динамисса отправилась принимать холодный душ, и слопал на кухне огромный кусок ветчины. Судя по тому, как приуменьшились купленные им вчера припасы провизии, Ирина Викторовна даром время тоже не теряла.

Выйдя из ванной в синем махровом халате, Дина как-то по-особенному похорошела, щеки ее рдели румянцем, как бывает, когда дева предвкушает любовь. Что говорить, Дмитрий Емельянович почувствовал, как у него дух захватило – в сей поздний час его невеста была очень хороша собой.

– Иди тоже прими душ, – приказала она ему. – Мало ли какая дрянь водится в нашей Камышинке. А я уложу маму, и жди меня в полночь. Я приду к тебе.

То, что вытекало из душевого зонтика, трудно было назвать душем – так, слабая струйка, но Выкрутасов с удовольствием подставлял свое тело, загоревшее во время вечернего катания по реке, под эту струйку и стоял так долго-долго, предвкушая ночь любви. «Посмотрим-посмотрим, что это за штука – непорочный секс!» – весело приговаривал он, нисколько не сомневаясь в невозможности непорочного соития. Оно представлялось ему столь же бессмысленным, как шампунь от перхоти для отрубленной головы.

И, выключив воду, он не спешил вылезать, стоял и обсыхал, глядя, как капли воды стекают по животу и ногам. Ему почудился отдаленный рев трибун, он более чутко прислушался, приложил ухо к стене. Там, в соседней квартире, кто-то наслаждался великим зрелищем. Ему припомнилось, как Дина вчера пыталась угадать, кто в каких трусах и футболках играет. Промахнулась, милочка, обмишулилась! Вчера ни в том, ни в другом матче не могло быть, чтобы обе команды играли в красно-белом. Даже дико представить себе, чтобы бразильцы или аргентинцы вышли на поле в красных майках и белых трусах или наоборот!

Посмеявшись над наивностью Динамиссы, он наконец укутался в огромное махровое полотенце и вышел из ванной. Он вступил в комнату, увешанную иконами, и сегодня вся эта иконотека показалась ему куда более приветливой, чем вчера. Вот если бы еще телевизор работал!

Дмитрий Емельянович выключил свет, лег на кровать и блаженно закрыл глаза. В голове его все скакало, приседало, раскачивалось, хлюпало веслами и плыло. Он глубоко вздохнул и стал погружаться в сон. Неведомо, сколько длилось это погружение, но когда в комнату вошла Динамисса, Видьядхар тотчас пробудился и сел на кровати, спустив босые ноги на пол.

В руках она несла подсвечник с длинной зажженной свечой.

– Молчи, не пророни ни слова, – сказала она и поставила свечу в самом центре комнаты прямо на пол. – Это будет светоносное средоточие нашей любви. Сиди и слушай, а я буду говорить. Люди привыкли к заблуждению о том, что соединение их тел возможно только непосредственное, контактное. Они забыли, что некогда мир был населен бесплотным племенем гардиольдийцев, которые совершали соитие друг с другом и размножались бесконтактно и беспорочно. Бедные жители Земли знать не знают о том, что непорочное соитие вознаграждается оргазмами, в десятки раз превышающими по силе оргазмы обычные, получаемые при контактном сексе. Самые счастливые из них добиваются этих обычных оргазмов, хуже, когда многие женщины вообще их не испытывают никогда. У них развиваются болезни, главная из которых – рак. Но оставим несчастных людишек. Церковь Свами Христа Абсолюта учит своих чад заниматься сексом без полового акта, используя для этого биоэнергетические режимы. Если ты готов следовать за мной, ты познаешь уже сегодня такие оргазмы, какие тебе никогда не снились. Никакая упитанная не сможет дать тебе того, что дам я. Готов ли ты, мой любимый Видьядхар?

– Хм… – кашлянул Выкрутасов. – Готов.

– Благодарю тебя, – поклонилась она ему. Затем достала из шкафчика и подожгла в блюдечке какое-то индийское воскурение. – Итак, добро пожаловать в волшебный мир бесконтактного секса! Для начала нам все же придется раздеться. В будущем мы сможем предаваться наших утехам не только в одежде, но и находясь на значительном удалении друг от друга. Ты неплохо сложен, Видьядхар.

Она сбросила с себя халат, он – полотенце. Они предстали друг перед другом обнаженные. Это его радовало. Он жадно разглядывал озаренное пламенем свечи стройное тело Динамиссы, маленькие грудки, соблазнительно круглый животик и все, что ниже. Теперь уж особенно не хотелось верить, что все может окончиться бесконтактно.

– Теперь встань в тот угол, – продолжала она руководить процессом непорочного соития. – Там восток. Восток – это ты, мужчина. А я встану в противоположный угол, там запад. Запад – это я, женское начало. Полностью расслабился. Стряхни с себя все. Сделаем несколько глубоких вдохов и выдохов. Вдох – вы-ы-ыдох. Вдох – вы-ы-ыдох. Вдох – вы-ы-ы-ы-ыдох. Хорошо. Очень хорошо. Я уже вся чувствую тебя. Да и ты чувствуешь меня. Я очень хорошо чувствую, как ты чувствуешь меня.

Дмитрий Емельянович не чувствовал ее, он только видел ее соблазнительную наготу в противоположном углу комнаты, слабо озаренную пламенем свечи. Но он не спорил, молчал. А она продолжала:

– Еще раз: вдох – вы-ы-ы-ы-ыдох… А теперь все начинается с тебя. Представь себе, как сверху в твой позвоночник медленно начинает втекать космическая энергия. Медленно-медленно, как капля меда по оконному стеклу. А пока она медленно стекает вниз по твоему позвоночнику, ты мысленно нащупай чакру-свадхистана. Эта чакра расположена на лобке, непосредственно над половыми органами. Теперь жди, покуда поток меда космической энергии, спустившись по твоему позвоночнику до самого копчика, не придет в чакру-свадхистана. Вот она уже приближается, приближается к чакре-свадхистана. Она вошла в нее. И теперь ты направляешь сладостную, медовую струю космической жизни из своей чакры-свадхистана в мою чакру-свадхистана. Смотри! Пламя свечи дрогнуло! Это его коснулся поток! Этот поток уже становится нашим любовным потоком. Иди ко мне, иди, мой мед! Ах!

Она вся вздрогнула и вытянулась в струнку, словно и впрямь что-то вошло в нее через чакру-свадхистана. Дмитрий Емельянович бы и поверил, если бы наблюдал за происходящим со стороны, но он-то непосредственно во всем участвовал, а никакого потока космического меда не чувствовал и потому – не верил. Динамисса вся трепетала, пропуская по себе незримые струи. Наконец ее сильно тряхнуло, и она вновь заговорила:

– Наш любовный поток вышел из меня и теперь движется под потолком в твою сторону. Сейчас он снова войдет сверху в твой позвоночник, но уже с большей скоростью, не каплей меда, а каплей вишневого сиропа по стеклу. Вот он, вот он, вот он, уже втекает в тебя. Произошла закольцовка биоэнергетических потоков, полное соитие между мной и тобой. Теперь мы в кольце любви. Чувствуешь, как вишневый сироп стекает вниз по твоему позвоночнику? Сейчас ты снова пустишь из своей чакры-свадхистана в мою чакру-свадхистана поток сладости. Так… так… еще немного… выпускай!

Дмитрий Емельянович ничего не чувствовал и с некоторой обидой думал: «Вот затащить тебя сейчас в кровать, тогда бы ты узнала, что такое настоящая сладость – и медовая, и вишневая!» Но он не мог не признать, что пламя свечи вновь дрогнуло, когда, по словам Дины, поток устремился из чакры в чакру.

– Ах, как хорошо! – снова затрясло бесконтактную. – Еще лучше, чем в прошлый раз. О-о-о-о! Какое блаженство! Теперь пойдет еще быстрее, как струя густого вина. Приготовься, сладкое вино нашей любви приближается к тебе из-под потолка! Вот оно!

Ну хоть бы он что-нибудь почувствовал! Даже оскорбительно как-то – она наслаждается, а он стоит чурбан чурбаном, голый и неприкаянный, только переминается с ноги на ногу и делает вид, что вовсю участвует в бесконтактном соитии. Поток любви, все убыстряясь, закольцовывался, переходил из чакры в чакру и вновь входил в Дмитрия Емельяновича сверху в позвоночник, густое вино сменилось красным сухим, то, в свою очередь, дождевой водой, потоком теплого и благоуханного ветра, а Видьядхар Выкрутасов ровным счетом ничего не чувствовал. Курящаяся в блюдечке сандаловая палочка наполняла его легкие приторно-сладкой и тошнотворной вонью.

Накал страстей у Динамиссы являл собой полную противоположность бесчувствию московского носителя знаний. Она стонала и трепетала, да так, что, казалось, вот-вот бросится в объятия к своему Видьядхару. Но не бросалась, а шептала:

– Еще разочек! Еще! О-о-о-о, как хорошо! Я знала, что с тобой у меня все будет получаться!

Потом она сделала резкий и глубокий вздох, встрепенулась, открыла глаза, замерла и сказала:

– Все, вертикальный поток полностью установлен, его уже не прервать. Переходим к горизонтальному.

Дмитрий Емельянович было обрадовался, истолковав эти слова по-своему, но не тут-то было.

– Мы должны приблизиться на один шаг друг к другу, – сказала Динамисса. – Всего на один шаг. Вот. Теперь мы устанавливаем бандхи – энергетические пробки на уровне копчика. Вообрази, что снизу тебя заткнули твердой пробкой. Да, вот так.

Дмитрий Емельянович нисколько не собирался себе воображать такую глупость. Что это еще – заткнули снизу! Он бы никогда в жизни не позволил себя заткнуть снизу. Но Динамисса уже была вся в себе, в своем воображаемом мире бесконтактного секса, ей казалось, что Видьядхар заткнул себя снизу на уровне копчика, и Выкрутасов не стал ее в этом переубеждать, полагая, что дальнейший сеанс продлится не очень долго, можно и потерпеть. Если б еще не тошнотворная вонь сандалового воскурения.

– Так, – продолжала безумствовать бесконтактная, – теперь ты пускаешь наш любовный поток по часовой стрелке. Чувствуешь тепло в костях таза? Умница! Вращаем, вращаем… Постепенно образуется круглая плоскость нашей любви с центром в пламени свечи. Образовалась! О-о-о-о! Вращаем, враща-а-а-аем… О-ох! Как же ты хорош, мой Видьядхар! О-о-о-о! Как ты силен в любви! Не останавливайся ни на мгновение, вращай, вращай! О, вот так, вот так! Наступит день, и у нас произойдет непорочное зачатие! О-о-о-о, как хорошо! Только не вырони пробку! Вращай, крути сильнее! О, моя чакра свадхистана!

«Вот дура!» – мысленно выругался Дмитрий Емельянович, с отвращением глядя на то, как она извивается и дергается в своем единоличном экстазе. Потом он стал горестно размышлять о том, почему ему так не везет с бабами. Куда ни ткнется, всюду какие-то чокнутые, словно вся женская часть России умом тронулась, расползлась во все стороны, в разные ереси, лжеучения и лжеидеи. Ну что вот она дрыгается и стонет, как ей хорошо, на таком дурацком удалении от его живой и жаждущей плоти! Подойди, да обними по-человечески.

Он решился сделать шаг, но она тотчас заверещала:

– Не приближайся, любимый! Не нарушай гармонию круга! Вернись на шаг назад. Вот, во-о-о-от… О-о-ох, ох, как хорошо! Какой волшебный круг любви, весь из меда и вина!

«Круг любви! – в сердце своем зло проворчал Выкрутасов. – Еще одно кругово иззебренное!» Ему уже порядком все надоело. Непорочное соитие продолжалось уже как минимум полчаса, а то и больше. Сколько можно так глупо стоять и смотреть на ее содрогания, слушать ее сладострастные стоны и вопли, при этом ни в чем не участвуя!

Однако время шло, а ее наслаждение и его мучение продолжались и продолжались. Он уже подумывал о том, чтобы плюхнуться в кровать и забраться под одеяло, но опасался, что она обезумеет и выкинет какой-нибудь фортель. Ведь и зарезать может, дура такая. Боже, до чего ж тошнит от поганой сандаловой палочки! Ну и дураки же эти бесконтактники! Фу, пакость! Он стал думать о том, кто во всем виноват, и, конечно же, пришел к Ельцину и всей его преступной клике. Мысль его протекала следующим образом: вот сейчас он, Дмитрий Выкрутасов, мог бы, не теряя ни капли божественного зрелища, насладиться трансляцией футбольных матчей из Франции, а потом, сытый футболом, возлечь со своей любимой Раисой и исполнить супружеский долг, причем не бесконтактно, а по-людски. Но нет, там теперь Гориллыч!.. А почему? Потому что ельцинская буржуазная революция лишила Дмитрия Выкрутасова жизненных опор, отняла любимую работу, сделала безработным, ненужным, а теперь и вышвырнутым на улицу, в мощную струю урагана. Это Ельцин и его клика превратили цветущего, полного сил, ума и здоровья мужчину в песчинку, в мусоринку, к которой тотчас подкралась труба пылесоса и всосала в себя. И вот он несется по этой трубе в вихре, наивно полагая, что сей вихрь есть русский ураган, призванный дать ему, Выкрутасову, и всей стране России вожделенное обновление. Будь проклят тот день, когда Дмитрий Выкрутасов впервые проголосовал за уральское чудовище!

Ему захотелось хоть с кем-нибудь поделиться своими горестными раздумьями. Но с кем?! В пяти шагах от него корчилась и стонала дура Динамисса, динамистка проклятая. Вот и ее хотя бы взять, почему она такая? Потому что всей стране мозги набекрень сдвинул свердловский алкаш, это благодаря ему, гаду, развелось по всей стране этих гнусных сект. При советской-то власти они б никогда не смогли прихватизировать себе роскошный спорткомплекс ткацкой фабрики. А наши футболисты – чуть только появится маломальское мастерство, их раз и в заграничные клубы продают, а там развращают, калечат души, и возвращаются они на родину выжатые, высушенные буржуазной потогонной системой. И в этом – одна из главных составляющих зловещего плана мирового футбольного заговора против России.

– Все! Вот сейчас! Вот сейчас! – уже почти кричала от наслаждения бесконтактная динамистка.

«Вот сейчас… – мысленно ворчал на нее Дмитрий Емельянович. – Вот сейчас дать бы тебе прямо в лоб!..» Он уже с ненавистью взирал на нее и не видел никаких способов спасения несчастной приверженицы секты ЦСХА. Он страдал от отчаяния, ибо чувствовал, что слаб, что не в его силах вытащить ее из цепких лап всех этих свами-хейфицев. «Ну давай же ты скорей!» – мысленно подталкивал он ее, видя, что она близка к какому-то итогу своих длительных бесконтактных усилий. Но она все сильнее и сильнее верещала и задыхалась от сладострастия, а это никак не оканчивалось. И бедный Видьядхар Выкрутасов уже отчетливо осознавал, что и отсюда ему придется улепетывать. Причем улепетывать сегодня же, не дожидаясь понедельника и решения администрации «Текстильщика», потому что завтра она его уж точно поведет венчаться в спорткомплекс ЦСХА, раз ей так хорошо удается с ним это так называемое непорочное соитие.

Прошло еще минут десять, прежде чем динамистка исторгла из глубин своего существа самые решительные стоны, свидетельствующие о том, что итог все же достигнут.

– Я умира-а-а-а-а… – простонала она почти басом и, как терпящий катастрофу самолет, рухнула на пол.

«Интересно, какой наркотой нужно было себя опоить…» – подумал Дмитрий Емельянович, возможно и возводя на динамистку напраслину. В комнате воцарилась тишина. Получите, Дмитрий Емельянович, вы же так стремились к чистоте, трезвости и тишине! Вот вы полностью трезвы, совершили акт непорочного и чистейшего соития, от которого уж точно никак не заразитесь ни СПИДом, ни чем иным, а в награду за это вам и тишина.

Почему-то припомнилось, что какие-то восточные балбеи, дзен-буддисты, что ли, собираются вместе и долго орут, а потом враз умолкают и наслаждаются идеальной тишиной. Он подошел к динамистке и прикоснулся к ней, опасаясь, что она опять завопит: «Не прикасайся ко мне! Отойди назад!» Но дура лежала неподвижно. Он перевернул ее с живота на спину и приложил ухо к груди. Дыхание прослушивалось, она не померла в своем вымученном и неестественном оргазме, и тогда он поднял ее легкое тело и перенес в кровать, уложил поудобнее, заботливо укрыл одеялом. Правда, при этом не сдержался и прошептал:

– От ты ж, динамометр глупый!

Затем он оделся. Часы показывали половину второго ночи. Спать нисколько не хотелось. Мыслей о том, чтобы залезть к обморочно спящей динамистке, боже упаси, не было. А главное, не оставалось ни малейшего желания засиживаться здесь. Выкрутасов достал из своего чемодана лист бумаги, присел к журнальному столику и написал прощальную записку, вложив в нее все свое политинформаторское хитроумие:

«Это было слишком хорошо, чтобы можно было хотя бы раз повторить. Я ухожу в иные миры, в иные сферы, в иные астралы. В следующий раз встретимся там. Заклинаю тебя: не верь Барабашу и Хейфицу! Ни в коем случае не отдавай им сто долларов, которые я оставляю тебе в качестве жалкого и более чем скромного вознаграждения за то счастье, которым ты меня обпоила. Храни тебя Бог! Твой Видьядхар. 5 июля 1998 года, воскресенье, 2 часа пополуночи».

И он с гневом вытряхнул из блюдечка и растоптал тошнотворно курящуюся сандаловую дрянь.

Глава двадцать третья

СОКОЛЫ ВОЗМЕЗДИЯ

В идеале звание чемпиона должны были оспаривать две сборные – Испания и СССР. И нас, и русских подло подкосили «красные дьяволы». Любой испанец готов был лично мстить бельгийцам. Мичел

Стояла тихая и теплая камышинская ночь. Дмитрий Емельянович бодро шагал со своим чемоданчиком по чудесному волжскому городку. Улица Ленина уводила его вдаль – прочь от непорочных половых связей, подальше от Церкви Свами Христа Абсолюта. Он ликовал, наслаждаясь очередным освободительным бегством. В душе его снова вихрился и гудел русский ураган.

Надо сказать, что Дмитрий Емельянович, человек по натуре, в общем-то, прижимистый, теперь нисколько не сожалел о тех ста долларах, которые он оставил в подарок динамистке. Во-первых, тем самым он как бы откупался за то, что не вытащил ее из сетей ЦСХА. Во-вторых, гораздо досаднее было вспоминать, как его раскрутил на вдвое большую сумму барабашка отец Георгий. А в-третьих, что самое примечательное, Выкрутасов вдруг впервые осознал где-то на уровне подсознания, что именно эти, гориллычевы, доллары приносят ему одни несчастья и от них надобно как можно быстрее избавиться.

Никаких опасений, что на него нападут камышинские разбойники, Дмитрий Емельянович не испытывал. Почему-то ему казалось, что сейчас все в мире и природе благоволит ему – за все его страдания и за то, что он не обозлился на жизнь, как бы она его ни била.

В легких, в горле и даже в голове до сих пор навязчиво сидел и саднил тошнотный запах сандалового благовония. Выкрутасов глубоко вдыхал в себя и заглатывал литрами ночной камышинский воздух, хотя не сказать, чтобы он был упоительно свежим. Сейчас бы очутиться на севере, подышать морозцем, тогда можно было бы быстрее вышибить из головы и легких гнусную курилку.

Он вышел на Волгу, увидел ночь над великой рекой, огоньки, тихо теплящуюся жизнь прибрежного городка, и ему стало еще лучше на душе. Он сел над обрывом и долго-долго сидел, глядя и наслаждаясь. В уме его курились подвижными завитками какие-то ласковые стихи, взлетали и растворялись, так и не найдя своего твердого воплощения. Так прошло много времени. Дмитрий Емельянович даже немного задремал и был разбужен чьим-то нежным и добрым постаныванием. Встрепенувшись, московский бродяга увидел, что уже светает, по реке к пристани приближается теплоходик, и это именно он так постанывает призывно своим гудком. Выкрутасов встал и безотчетно двинулся на сей призыв, спустился к пристани, вышел навстречу теплоходу. И когда он увидел название, его мгновенно пронзило радостью предчувствия, что наконец-то его ураганная одиссея окончится в одном из самых знаменитых городов Волги, до которого донесет его эта речная посудина.

Пароход назывался «Инесса», а в Ульяновске у Дмитрия Емельяновича была хорошая знакомая с таким именем. А ведь с ней и только с ней он тогда чуть не изменил своей Раисе. В каком же году это было? Очень давно, не то в восемьдесят третьем, не то в восемьдесят четвертом… Да, именно накануне прихода к власти Горбача, пропади он пропадом! А ведь какие надежды все тогда возлагали на пятнистого. Выкрутасов, помнится, любил говорить своей супруге: «Эх, не зря он тоже Раисин муж».

– А скажи, братишка, куда ваша «Инесса» путь держит? – обратился Выкрутасов к одному из матросов.

– В Ульяновск, куда ж еще, – отвечал матрос.

«Ну и ну! Просто мистика какая-то!» – подумалось Дмитрию Емельяновичу, аж мурашки по спине пробежали.

– А как бы мне взойти на борт вашего плавсредства? Мне как раз до Ульяновска бы надо.

– Это проще простого. У нас половина кают пустует. Только дороговато, вряд ли у тебя башлей хватит.

– А сколько?

Названная матросом сумма и впрямь была сильно завышена, но у Дмитрия Емельяновича после прохождения через ад ЦСХА сместились понятия, все, что не превышало сумму, изъятую у него барабашкой отцом Георгием, казалось теперь пустяком. Не прошло и получаса, а счастливый Выкрутасов стоял на корме теплохода «Инесса» и смотрел, как медленно удаляется от него пристань чудесного города Камышина, в котором, увы, он не нашел себе пристанища.

– Бедная ты, глупенькая динозавриха! – шептал Выкрутасов, навек прощаясь с Динамиссой. – Ты меня продинамила, а жизнь тебя динамит беспрестанно. Так и продинамит до старости лет.

Простившись, он решил, что пора теперь смотреть не в прошлое, а в будущее. Перешел на нос корабля и стал глядеть в открывающуюся впереди него даль. Близился рассвет, в лицо летел стремительный и свежий ветер, окончательно выбивающий из горла и легких остатки тошнотного благовония.

Да, давненько это было. Пятнадцать лет минуло с тех пор, как он был при команде в Ульяновске, где в гостинице «Советский спорт» познакомился с красивой и очень смелой девушкой Инессой.

Весь вечер они сидели большой и тесной компанией, малость выпивали, пели песни, и ее рука уж была в его руке, потом она очутилась у него на коленях, и потом они пошли в его номер, но комсомольский секретарь, сволочь, отбил ее и увел, потому что знал, что Выкрутасов женат, и наблюдал, собака, за нравственностью. А она была так хороша и так готова ко всему, цветущая, сочная, формы тела такие, что сейчас, стоя на носу теплохода, носящего то же имя, что и прекрасная ульяновка, Выкрутасов застонал и покачнулся.

А наутро, когда уезжали в Москву, она прибежала на вокзал прощаться и сунула ему в руку свой адрес. Дмитрий Емельянович достал из кармана свою записную книжку, исписанную сплошь множеством различных адресов и телефонов, и на страничке под буквой «У» нашел этот засекреченный адрес: «Ульяновск, проспект Александра Бланка, дом 10, квартира 10, инструктор Чучкало И. Ф.». Все-таки он молодец, что при изготовлении новых записных книжек не выбрасывал, а старательно вписывал адреса и телефоны, которые, казалось, уже никогда не пригодятся. Ведь не мог же он знать, как его вытурит Раиса, а однако вот вам адресочки, пригодились.

Дмитрий Емельянович упрятал книжку, счастливо вздохнул и отправился в свою каюту, где быстро разделся, лег, мгновенно уснул и проспал до полудня. Он, может, спал бы и еще больше, но в дверь каюты постучали. Какой-то хмырь из соседней каюты спрашивал огоньку.

– Не курю, брат, – ответил соседу Выкрутасов.

– А по виду компанейский, – сказал сосед.

– Да я, вообще-то, и есть компанейский, – пожал плечами Выкрутасов.

– Так пошли обедать! – хлопнул его по голому плечу сосед. – Времени, шишка, полпервого, а мы с тобой не жрамши.

Несмотря на полную всего этого наглость, он почему-то Выкрутасову приглянулся. Примерно тех же лет, глаза веселые, светлые, лицо такое русское-прерусское и очень знакомое… О! Понятно – на любимого народного артиста похож, вылитый Рыбников.

– Ну садись, я пока оденусь.

– Не, я лучше на палубе подожду, покурю, если у кого огоньку раздобуду. Меня Лешкой зовут.

– Дмитрий, – пожал протянутую руку Выкрутасов. Вскоре, умытый, побритый и веселый, он вышел на палубу и увидел солнечный мир, Волгу, родные просторы, докуривающего Лешку, который благодаря своему сходству с актером Рыбниковым казался старым и добрым знакомым.

– Где это мы? – спросил он Лешку.

– Час назад от Саратова отплыли, – отвечал тот голосом завзятого экскурсовода. – Справа по борту городок Маркс, слева по борту возвышаются Змеевы горы. Следующая остановка в городе Вольске. Куда идем, в кафе или в ресторан?

– Для начала в кафе, – улыбнулся Выкрутасов.

– Давай так – ты в кафе, а я в ресторан.

– Это почему?

– Да потому, что тут это одно и то же. Кафе-ресторан называется. Ловко, шишка, а? Скажи!

– Ловко, – согласился Дмитрий Емельянович. – Ну пошли.

Завтракая в теплоходном кафе-ресторане, он сразу сказал, как отрезал, что не пьет никакого спиртного.

– Молодец! – воскликнул Лешка. – Я тоже не буду. Хватит! Сколько можно?! Хочется какой-то трезвости и чистоты. Скажи!

– Хочется, – согласился Выкрутасов, поражаясь словам своего нового знакомого – тому, как они совпадали с его собственными мыслями. И хотя вареные телячьи языки были столь нежны, что так и подмывало пропустить под них граммов двести, оба попутчика выдержали и обошлись только чаем.

Они быстро и легко сошлись и уже болтали без умолку, доверчиво рассказывая друг другу о своей жизни. В чем-то их судьбы оказались схожими. Алексей в молодости окончил институт культуры, потом в Ульяновске шестнадцать лет проработал экскурсоводом в картинной галерее «В. И. Ленин в изобразительном искусстве». В последние годы зарплату не получал, жена из дома выгнала, завела себе любовника из новых русских… Короче, до самого вечера они изливали друг другу душу. Будучи трезвым, Дмитрий Емельянович старался свои повести не приукрашивать, не привирать особо, хотя, конечно, его образ в глазах Алексея вставал более героический, чем был на самом деле.

За разговорами они не заметили, как окончился день, как проплыли через все Саратовское водохранилище, миновав и Вольск, и Балаково, и Хвалынск, и Сызрань. А когда на закате, постояв около часа в Самаре, двинулись вдоль жигулевских красот, тут уж при виде живописнейших утесов и скал они не сдержались и стали пить сначала пиво, а потом водку.

– Друг ты мой, – говорил Лешка, – как мы хорошо жили, шишка, до этих перегребанных демократов, скажи!

– Хорошо жили, Леша, – кивал Дмитрий Емельянович. – И можно было жить дальше, чуть-чуть только улучшить снабжение населения. Сделали бы так, чтоб везде было хорошее и дешевое пиво – уже полдела, уже не надо все кверху тормашками ворочать. Так им же не счастье народное нужно было, всем этим меченым и беспалым, им нужны были только власть, только личное обогащение.

– Конечно, – поддакивал Лешка. – А потому что они все были еще с конца семидесятых годов Америкой куплены.

– Думаешь с конца семидесятых? Не с начала восьмидесятых?

– Да я думаю, что даже уже с конца шестидесятых!

Тема сильно увлекала. Ведь в поломанной судьбе Дмитрия Емельяновича, как и в поломанной судьбе Лешки, полностью высвечивалась вина современной русской демократии. И вот, сидя в теплоходном кафе-ресторане за второй бутылкой водки, они уже спорили о жидомасонском мировом заговоре, о мерзкой роли диссидентов, о Сахарове и Солженицыне, о Лихачеве и Яковлеве, о Березовском и Гусинском, ну и, конечно же, о Горбачеве и Ельцине. Причем спорили они не в том смысле, что кто-то кого-то обвинял, а другой их защищал, а спор их состоял в том, кто больше приписывал вины тому или иному мерзавцу.

Вдруг лицо Алексея обрело какой-то совершенно новый, загадочный вид. Он откинулся в своем кресле и, слегка покачиваясь, произнес:

– Скажи, а если бы тебе лично доверили привести приговор в исполнение?

– Кому? – спросил Выкрутасов.

– Ельцину. Ты бы согласился?

– Согласился бы.

– И как бы ты его казнил?

– Я бы его на рельсы положил, – ни секунды не колеблясь, ответил снова подвыпивший Выкрутасов. – Да, на рельсы. Ибо он сам себе этот приговор некогда подписал.

– Правильно, – согласился Алексей. – А скажи, шишка, если бы тебе Горбачева отдали на растерзание?

– Я бы его молотком по пятну бил, покуда не сдохнет.

– Слабо! – покачал головой Алексей. – Простонародно. Любой русский губошлеп такое сделает. Я бы его худшим мучениям отдал.

Тут лицо его стало еще загадочнее, и он спросил:

– А если бы тебе Бориса Абрамыча, ты бы как его?