Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Annotation

Роман Александра Сегеня «Русский ураган» – одно из лучших сатирических произведений в современной постперестроечной России. События начинаются в ту самую ночь с 20 на 21 июня 1998 года, когда над Москвой пронесся ураган. Герой повествования, изгнанный из дома женой, несется в этом урагане по всей стране. Бывший политинформатор знаменитого футбольного клуба, он озарен идеей возрождения России через спасение ее футбола и едет по адресам разных женщин, которые есть в его записной книжке.

Это дает автору возможность показать сегодняшнюю нашу жизнь, так же как в «Мертвых душах» Гоголь показывал Россию XIX века через путешествия Чичикова.

В книгу также вошла повесть «Гибель маркёра Кутузова».

Александр Сегень

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

ЭПИЛОГ

ПРИМЕЧАНИЯ К ЭПИГРАФАМ

Гибель маркёра Кутузова

Глава первая,

Глава вторая,

Глава третья,

Глава четвертая,

Глава пятая,

Глава шестая,

Глава седьмая,

Глава восьмая,

Глава девятая,

Александр Сегень

Русский ураган

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОХОЖДЕНИЯ ВЫКРУТАСОВА

Глава первая

ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ

Ищущий удобств не станет бомбардиром! Александр Пономарев

Листы бумаги, вежливо сложенные на столе в стопочку, два остро отточенных карандаша и девственный ластик красноречиво свидетельствовали о том, что сей человек, столь безумно вышагивающий взад-вперед по своей комнате, озарен. И сам он, мельком взглянув на себя в зеркало, увидел там не тот слегка шаловливый взгляд, коим обыкновенно встречало его собственное отражение, а орлиный взор, полный вдохновения и решимости сделать Россию счастливой.

– Лев Иванович! – пылко обратился он к стоящей на столе фотографии великого вратаря. – Я сделаю все, как вы мне завещали!

Затем он приблизился к окну, распахнул его пошире и вдохнул полной грудью. Воздуха не хватало. Приближался вечер, душный и зловещий, пришибленный надвигающимся днем рождения врага.

Взволнованный муж посмотрел на циферблат. До окончания срока ультиматума оставалось всего лишь пятнадцать минут, но он смело махнул рукой и произнес любимую вражескую фразу:

– Не колышет!

Затем глубоко и трепетно вдохнул и – выдохнул:

– С Богом!

Сев за стол, он взял один из карандашей и пытливо вгляделся в графитовое острие. Таким можно было насквозь проткнуть летящего комара.

– Не для заглавия, – пробормотал вдохновенный муж, взял другой, менее остро отточенный карандаш и решительно начертал на белоснежном поле листа:

ТАЙНА ЛЬВА ЯШИНА

Он откинулся к спинке кресла, будто окончив какой-то тяжелый труд, и стал размышлять, не исправить ли заглавие на «Страшная тайна Льва Яшина». Размышление было мучительным и безысходным, но через пять минут его прервали извне. Дверь распахнулась, и только тут вновь вспомнилось про сегодняшний, самый последний, ультиматум.

– Выкрутасов! – прозвучал за спиной отвратительный голос Лжедимитрия. – Эт чой-то ты там писать удумал? Завещание? А на тикалки-то посмотрел? Времени-то – без пяти.

– Без восьми, – промолвил Выкрутасов, накрывая ладонями заглавие.

– Не колышет! – грозно и неумолимо произрек гонитель. – Чемодан под мышку и – ать-два!

– Горыныч, – презирая самого себя за то, что обращается к врагу прозвищем, принятым среди друзей гада, взмолился Выкрутасов. – Если бы ты знал…

– Так… – звероподобно прорычал Лжедимитрий, не поддаваясь на шитую белыми нитками уловку, и решительно вторгся в комнату. Дмитрия Емельяновича охватила смертельная тоска. Он понял, что на сей раз сопротивление бесполезно. Захотелось воткнуть в глаз Лжедимитрия остро отточенный карандаш.

– Хорошо же, – промолвил он, вставая. – Я уйду. Я исчезну в никуда. Но учтите, на чужой беде веселого дня рождения не построишь!

– Еще как построим! – воскликнул Горыныч, схватил беднягу за шиворот и слегка приподнял. Изгоняемый успел схватить со стола бумагу и карандаши, а когда его подвели к собранному чемодану, другой рукой взял чемодан. В прихожей он крикнул в сторону своей бывшей супружеской спальни:

– Рая! Ты бы хоть посмотрела, как он меня…

Сильный Лжедимитрий распахнул входную дверь квартиры и вышвырнул Выкрутасова вон.

– Пиджак! – крикнул несчастный в захлопывающуюся дверь жилища. Очутившись на лестничной площадке, он встряхнулся, раскрыл чемодан и впихнул в его тесную утробу едва начатую рукопись и карандаши. Дверь на секунду распахнулась и тотчас вновь жестоко захлопнулась, выпустив из тьмы покинутого рая большую клетчатую птицу – пиджак Выкрутасова.

– Хамло поганое! – прокряхтел изгнанный, поднимая птицу-пиджак с пола и всовывая руки в ее крылья.

Уныло спустившись вниз, Выкрутасов вышел из подъезда в этот страшный и зловещий вечер, тихий, будто склеп. Он не знал, куда идти, и ноги сами повлекли его вниз по Петровскому бульвару, в сторону Трубной площади. Небеса над ним творили неладное. Посмотрев вверх, Дмитрий Емельянович увидел сущий ад – тучи, подобные свежеуложенному асфальту, дымились и плавились, молнии судорогами пробегали по ним, вот-вот должно было разразиться светопреставление.

Восемнадцать лет прожил Выкрутасов в этом старом уютном доме на Петровском бульваре, восемнадцать лет! Большую часть этих лет составляла счастливая супружеская жизнь, да при завидном тесте, Алексее Алексеевиче Комове, высокопоставленном чиновнике в комитете партии Лазовского района города Москвы. И вот все рухнуло. В девяносто втором умер тесть. В девяносто четвертом Выкрутасов стал безработным. В девяносто шестом жена Раиса познакомилась с проклятым нахалом из новорусской прослойки и подала на развод, чтобы поменять безработного мужа на беззастенчивого и денежного. По злой иронии судьбы его тоже звали Дмитрием, вот почему Выкрутасов дал ему исторически точное прозвище – Лжедимитрий. Еще он называл его Новодмитрием и Новораисским. Прозвище Горыныч было производным от отчества Лжедимитрия – Гаврилович, но Выкрутасов тайно и эту ласковую кличку переделал в – Гориллыч. Но чаще всего он величал Гориллыча просто сволочью.

Вот и сейчас, дойдя до Трубной, он оглянулся и погрозил туда, где остался потерянный рай:

– Сволочь новораисская!

В следующий миг в небесах стало грохотать. Молния ударила в колонну, на вершине которой Святой Георгий в пешем порядке поражал копьем змия. Откуда-то надвигался неведомый и жуткий стон.

– Эхма, тру-ля-ля! – воскликнул Дмитрий Емельянович и поспешил туда, к колонне, поставленной в память погибших милиционеров, под сень Святого Георгия. Стон близился, и всюду, во всем царило страшное неудобство. Казалось, сейчас начнут лопаться все сущности миропорядка, выпуская на волю свои души. Последнее, о чем успел подумать Выкрутасов, так это о том, что продолжается главное событие жизни – чемпионат мира по футболу, а матч между Голландией и Южной Кореей ему сегодня, вероятнее всего, посмотреть не удастся.

Далее началось невообразимое.

Глава вторая

УРАГАН

Атака должна быть ураганной, иначе это не атака. Пеле

Стон обрушился, и все затрещало, заныло, загрохотало, заревело. Почудилось, что и колонна со Святым Георгием падает, сломанная мощным выдохом ненастья, как спичка. В испуге Дмитрий Емельянович даже перекрестился, хотя и не считал себя религиозным человеком. Его главным богом был футбол, а Россия – бескрайним футбольным полем, над которым этот бог распростер свои крыла, и близятся времена, когда на Россию изольется великая футбольная благодать.

Но в эти мгновенья Выкрутасова охватила постыдная паника, он не на шутку испугался, что может и не дожить до благодатных времен, поскольку на него, грохоча, летел огромный рекламный щит с надписью: «Передохни – КИТ-КАТ отломи». Казалось, он падает на Дмитрия Емельяновича, отломившись прямо с небес. И Выкрутасову как раз не захотелось передохнуть, а захотелось спасти свою жизнь, столь ценную для футбольного будущего России, ибо великий Яшин, явившись Выкрутасову во сне, открыл ему великую тайну.

Он со всех ног пустился бежать, уворачиваясь от губительного рекламного щита. Казалось, спастись не удастся, щит пущен и нацелен именно на него, как на хранителя и обладателя тайны, опасной для множества именитых футбольных держав мира. Но Выкрутасов все же уцелел. Грозная рекламная конструкция со скрежетом ударилась о подножие памятника погибшим милиционерам, не задев и не поцарапав хранителя тайны. Он очутился на Цветном бульваре, бьющемся и рвущемся во все стороны мощными кронами деревьев.

– Мамочки, как страшно! – раздался рядом с Выкрутасовым перепуганный женский голос. Оглянувшись, Дмитрий Емельянович увидел весьма миловидную женщину одних с ним лет и вознамерился было как-нибудь приободрить ее ради продолжения знакомства. Ненастье сближает людей куда лучше самой распрекрасной погоды, и в голове Выкрутасова мелькнула лихорадочная мыслишка о возможном сегодняшнем устройстве ночлега, но он не успел и рта раскрыть, как его кто-то подхватил и понес по воздуху.

В душе Дмитрий Емельянович до сих пор оставался ребенком, а потому по ночам ему часто снилось, как он летает. Идет, допустим, по улице и вдруг чувствует в животе у себя нечто подобное рыбьему плавательному пузырю, только – летательный. И – хоп! Он уже летит на удивление прохожим. Низко летит, но если хочет, может и повыше подняться, взлететь над крышами домов, сесть кому-нибудь на балкон, а там – все его друзья, развеселая пирушка, его ждут, а он – нате вам, по небу к ним добрался.

Правда, с возрастом летать становилось все труднее и труднее. Особенно тяжело давался миг перехода из ходячего состояния в летучее. Взлетишь и опять на землю грохнешься. Снова взлетишь и делаешь рывки локтями, грузно, как какой-нибудь Ан-24, набираешь высоту, будто у тебя гиря в животе, боишься упасть на дорогу под колеса снующих автомобилей, медленно раскачиваешься и все же обретаешь летучую уверенность, паришь на низких высотах, радуешься…

Сейчас чувства были похожие на летание во сне, только сам миг взлета оказался совсем иным, без какого-либо усилия со стороны Дмитрия Емельяновича, будто его и впрямь схватили под белы руки дюжие омоновцы типа новораисского Гориллыча, схапали и понесли по воздуху вон из Москвы, как недавно из обжитой квартиры.

Но выкинуть хранителя яшинской тайны совсем из столицы у незримых недругов духу не хватило, и, пронеся его несколько метров, они ограничились тем, что втемяшили его в ствол ближайшего дерева. В голове у Выкрутасова что-то вспыхнуло и погасло, как перегоревшая лампочка. Но тотчас засветилась другая. Дмитрий Емельянович вскочил на ноги и с каким-то внезапно проснувшимся восторгом взглянул на происходящее.

– Ураган! Боже мой, какой ураганище! – воскликнул он торжественно. – Это обновление! Это очищение!

– Ничего себе очищение, – снова раздался неподалеку женский голос, и Дмитрий Емельянович увидел ту же самую миловидную незнакомку, на которую успел нацелиться до полета. Она тоже испытала радость парения и теперь, поднимаясь на ноги, сердито отряхивалась.

В двадцати шагах от них раздался страшный треск. Вывороченное с корнем дерево, проклиная свою судьбу, стало клониться и падать, хлестая во все стороны ветвями. В испуге женщина кинулась к Выкрутасову, и он, держа в правой руке чемодан, левой схватил ее за руку.

– Держитесь за меня! – прокричал он, стараясь перекричать рев новой волны урагана, стук и грохот, с неистовой силой поднявшиеся вокруг. – Вместе ему труднее будет поднять нас.

– Мне страшно! – пискнула женщина. – Не бросайте меня.

– Я провожу вас. До метро?

– Нет, я живу неподалеку отсюда. Идемте!

В следующий миг с небес обрушилось. Тяжкий, чугунный ливень накрыл собою бульвар, превращая все в воду. Дмитрий Емельянович и его подопечная побежали, с трудом пробираясь сквозь эту стену дождя, подобно тому, как историческая правда вырывается сквозь толщу времен. Кругом них бушевало, ломались ветви, выворачивало с корнем деревья. Через одно, поваленное поперек бульвара, пришлось перелезать. Поначалу казалось, можно с ума сойти, но когда на одежде не осталось ни единой сухой нитки, стало легче, вспомнилось любимое выражение Гориллыча – «не колышет».

Добравшись до перехода, перешли через водный поток, несущийся по проезжей части вместо автомобильного. Вода бежала так стремительно, что едва не сбивала с ног. Треск ломаемых деревьев остался за спиной.

– Оборона противника трещит по швам! – ликовал Выкрутасов. – Наши нападающие ломят и сминают ее. Удар! Еще удар! Гол!

– Сумасшедший! – восклицала женщина, но уже несколько веселее. – Чему вы радуетесь?

– Стихии, красавица моя, стихии! Ведь такое редко случается. И надо же, в такой день…

– Скорее под козырек, там переждем малость, – тянула его подопечная к небольшому двухэтажному особняку, над крыльцом которого имелся небольшой козырек. Они взбежали на ступеньки и оказались немного защищены от тяжких струй дождя. Но лишь немного – брызги летели в них со всех сторон.

– Какое великолепие! – продолжал восторгаться Выкрутасов. – Этот день все переменит. С сегодняшнего дня наступит полное обновление всего вокруг.

– Выпивший? – спросила женщина весело.

– Похож? – усмехнулся Дмитрий Емельянович, рассматривая ее лицо и гадая, сможет ли он полюбить эту женщину. Ведь неспроста она досталась ему в роковые минуты изгнания из рая и точного попадания в ураган. У нее были светлые волосы и ясные голубые глаза, в уголках которых весело лучились морщинки. Пожалуй, в такую можно влюбиться.

– Типичный шизик, – со своей стороны оценила внешность Дмитрия Емельяновича спасенная незнакомка. – Почему с чемоданом? Командировочный?

– О нет, – рассмеялся Дмитрий Емельянович. – Я не командировочный. Я – лодка, выброшенная из затхлых струй реки в бурную пучину океана.

– Из дому выгнали? – угадала женщина.

Выкрутасов сообразил, что было бы глупо рассказывать про ультиматум, срок которого истекал накануне прихода гостей к Лжедимитрию, про то, как Гориллыч вышвырнул его вон, позорно и страшно. К тому же теперь он видел, что женщина эта отнюдь не одних с ним лет, а лет на десять моложе, ей не больше тридцати, и вряд ли она готова пожалеть брошенного мужа-неудачника.

– Никто меня не выгонял, я сам решил уйти, – сказал он. – Я бежал из затхлой атмосферы семейного благополучия.

– К любовнице, что ли? – засмеялась незнакомка.

– Возможно, – улыбнулся Выкрутасов. – Только я еще не знаю ее имени. Меня Дмитрием зовут. А вас?

– Ма… Ну вот еще! Я назову имя, а вы назовете меня своей любовницей. Не выйдет.

– Но я уже знаю две первые буквы, – сказал Дмитрий Емельянович. – Ма. Марина? Мария? Маргарита?

– А может быть, Марфа. Или Матильда.

– Еще есть Марианна, Мальвина, Магдалина. Ладно, не колышет, – махнул рукой Выкрутасов. – Я буду звать тебя просто Ма.

– Кажется, у нас завязывается романтическое знакомство, – кокетливо покачала головой женщина. – И где? На ступеньках, чего это тут? – Она стала разглядывать вывеску у входа. – Журнал писателей России. «Наш современник».

Выкрутасов тоже обратил внимание на бронзовую вывеску редакции знаменитого журнала. Минин и Пожарский выпукло взирали на дождь и ураган, а Минин еще и рукой на стихию указывал.

– Скоро я постучусь сюда с одной интересной вещицей, – сказал Выкрутасов, имея в виду, что он изложит на бумаге тайну Льва Яшина и принесет в «Наш современник» для обнародования. То есть не саму тайну, а о том, что она есть и он ею обладает.

– Ты что, писатель? – тоже переходя легко на «ты» спросила Ма.

– А что, не похож? Только на шизика?

– Писатели и шизики – одно и то же. Знала я одного писателя. Ладно, пошли сохнуть. У меня дома никого нет. Только не вздумай сразу лезть. Я этого не люблю, когда сразу.

– Я тоже не люблю сразу, – ликовал Дмитрий Емельянович, вместе с Ма покидая временное убежище и углубляясь в какие-то темные дворы. Откуда-то сверху сорвало большой кусок жести и бросило прямо перед беглецами с угрожающим грохотом. Ураган, казалось, не собирается утихать.

– Прямо бомбардировка какая-то! – воскликнула Ма. – Ну ничего, мы уже пришли.

Глава третья

СПАСЕНИЕ

Даже в играх с самыми сильными соперниками я никогда не считал ничейный результат успешным. Шандор Кочиш

Она жила в маленькой однокомнатной квартирке на третьем этаже.

– Я, конечно, полная дура, но чутье подсказывает мне, что ты не жулик, – сказала она, впуская в свой дом Дмитрия Емельяновича.

– Скажу сразу, Ма, я – спортивный обозреватель, – объявил Выкрутасов, чувствуя себя на вершине счастья после столь головокружительного низвержения в бездну. – Я не богат, но и не беден. Когда окончится вся эта свистопляска за окном, я сбегаю и куплю все, что надо для небольшой пирушки. Надо же нам отметить наше романтическое знакомство.

– Слушай, не надо называть меня Ма, – поморщилась хозяйка квартиры. – Я так мать свою называю. Ладно уж – Марина. – Она протянула ладонь для рукопожатия.

– Дмитрий, – еще раз представился Выкрутасов, пожимая эту холодную узкую руку. Он уже был влюблен.

– Во что бы тебе переодеться? – озадачилась Марина.

– Как это во что! Омниа меа мекум порто, – похлопал Дмитрий Емельянович по чемоданчику. Он поставил его на стул и распахнул. Ураган, как выяснилось, проник и туда – содержимое чемоданчика немного подмокло, хотя и не настолько сильно, чтоб нельзя было переодеться. Дмитрий Емельянович извлек шорты и футболку сборной Англии цвета индиго, доставшуюся ему еще с прошлого чемпионата Европы, когда, играя в этих красивых футболках, англичане продули в решающем матче. Сейчас цвет индиго призван был восполнить то поражение и принести успех обладателю яшинской тайны.

– Можешь воспользоваться ванной, – сказала Марина. – Сейчас принесу полотенце.

Встав под душ, Дмитрий Емельянович испытал райское наслаждение. Изгнанный из прежней теплой жизни, он начинал находить удовольствие в жизни новой, зарождающейся, озвученной ураганом.

– Я назову эту атаку «ураган», – пробормотал он, прибавляя горячей воды. – «Русский ураган», – добавил он, чуть подумав.

Тут в мыслях его пробежала нехорошая крыса. Он вспомнил про доллары. Две тысячи долларов лежали у него в чемодане в портмоне из воловьей кожи. Отступные, выданные Лжедимитрием за то, что Выкрутасов покинет дом на Петровском бульваре в канун дня рождения Гориллыча. Дмитрий Емельянович отказывался от них как мог, но подлый Гориллыч сам вложил их в кожаное портмоне и всунул в чемодан. Выкинуть из чемодана бумажник с долларами у Выкрутасова сил не хватило. В конце концов, они по праву принадлежали ему в качестве возмещения морального ущерба.

Он поспешил вылезти из душа, вытерся и обрядился в светло-серые шорты и майку цвета индиго. Босиком вышел из ванной и счастливо выдохнул:

– Хорошо!

Марина, переодетая в красный шелковый халат, стояла около чемодана и разглядывала выкрутасовский паспорт.

– Ну и фамильичка! – рассмеялась она, увидев ополоснувшегося гостя. – Никогда бы не поверила, что такие бывают.

– А что тут такого? – обиженно пожал плечами Дмитрий Емельянович. – Между прочим, ты-то хоть знаешь, что такое выкрутасы?

– Выкрутасы они и есть выкрутасы, – усмехнулась Марина.

– Ну что же это по-твоему?

– Ну как что! Когда выделываются, жульничают, всякое такое.

– Темнота! – покачал головой обладатель смешной фамилии. – В старину выкрутасами назывался особо сложный, изощренный и искусный узор, самая лучшая и дорогостоящая вышивка. Понятно? В словаре Даля посмотри, если не веришь.

– У меня нет.

– Подарю.

– Подари, ловлю на слове, я давно хотела приобрести. Так, поехали дальше, Дмитрий Емельянович, – сказала она, перелистывая страничку в выкрутасовском паспорте. – Двадцать третье мая пятьдесят восьмого. Вам, значит, сорок годков недавно исполнилось. Гэ Светлоярск. Родились мы, значит, не в Москве. Светлоярское кружево. Русский. Молоденьким очень смешной был. А тут постарше. – Она перевернула страничку и посмотрела на вторую фотографию. – Здесь уже более похож на теперешнего. А подпись-то, подпись! Вот уж где и впрямь сложный узор! Так, семейное положение. Зарегистрирован брак с гражданкой Комовой Раисой Алексеевной. Зарегистрировано расторжение брака с Выкрутасовой Раисой Алексеевной.

– То-то и оно, что женишься на девушке, носящей собственную фамилию, а разводишься с женщиной, носящей твою, – вздохнул Выкрутасов.

– Ценное наблюдение, – признала Марина. – Так, дети. Детей нет. Почему? Не получилось или не хотели?

– Ладно, положи документ на место. Как там стихия? – Дмитрий Емельянович, снова загрустив, подошел к окну на кухне. В тяжелых сумерках двора продолжал хлестаться ураган.

– Ты гляди, не кончается! Сколько всего наломало-то.

– Прописка в порядке, – завершила Марина досмотр документа. Она бросила паспорт обратно в чемодан и подошла к Выкрутасову. – Чего загрустил, узор? Не грусти, счас коньяку хлопнем.

Она достала из шкафчика бутылку армянского, в которой оставалось меньше трети. Разлила в большие круглые бокалы.

– Я пью за стихию, бросившую нас в объятия друг друга! – приободряясь, воскликнул Дмитрий Емельянович.

– Не знаю, как насчет объятий, но за стихию можно, – чокнулась своим бокалом о бокал Выкрутасова Марина и выпила свой коньяк махом.

– Во дает! – воскликнул Выкрутасов и повторил ее подвиг. Внутри стало горячо и снова там воцарилось ощущение блаженства и предвкушение блистательных перемен жизни. На столе образовалась закуска в виде копченой колбасы и сыра.

– Ну, рассказывай, обозреватель, какой вид спорта ты обозреваешь? Спортивное кружево? Вышивание наперегонки?

– Угадала.

– А если серьезно?

– Футбол.

– Никогда не понимала, что вы, мужики, в нем находите. Мой муж, бывало… Что такой испуг в глазах? Расторжение брака зарегистрировано, можешь не волноваться. Так вот, бывало, как чокнутый уставится в телевизор и ничего вокруг не замечает.

Дмитрий Емельянович вспомнил про матч Голландия – Южная Корея, но тотчас сообразил, что не стоит просить посмотреть его, можно все испортить.

– Лучше футбола нет ничего на свете, – все же возразил он. – Один английский тренер сказал: «Некоторые думают, что футбол равен вопросам о жизни и смерти, на самом деле все гораздо серьезнее». Остроумно, правда?

– Не знаю, – пожала плечами Марина. – Жалко, что коньяк кончился. Я, кажется, все-таки разболеваюсь. Ты не мог бы сбегать на Сухаревку за ещем? Я тебе зонтик дам.

– Что с тобой попишешь! Ты – как стихия. Давай свой зонтик.

Он отправился «за ещем». Дождь значительно ослаб, да и ветер уже не назовешь ураганным, хотя деревья все равно продолжали сильно возмущаться. Всюду на улице виднелись следы разрушений, будто и впрямь после бомбардировки.

– Русский ураган, русский ураган… – бормотал Дмитрий Емельянович, стараясь как можно меньше попадать в лужи. Бумажник с долларами и паспорт лежали у него в кармане шорт. Пришлось сначала искать обменный пункт, менять полсотни на рубли, потом он купил коньяк, шампанское, то да се на закуску. В сгущающихся сумерках вернулся в дом Марины, о которой почти ничего не знал, даже сколько ей лет и чем она занимается. Когда она открыла ему дверь, он хлопнул пробкой шампанского и запел:

– Пять минут, пять минут, с Новым годом, с новым счастьем!

– Здра-авствуй, Дедушка Мороз, – насмешливо проворчала Марина. – Ты подарки нам принес?

– Новый год, Мариночка! Ты хоть понимаешь, что этот ураган знаменует собой новое летосчисление для меня? И, может быть, не только для меня.

– Для меня, что ли?

– А почему бы и нет? Где бокалы под шампанское?

Они стали хлестать шампанское, и оно здорово ударило Выкрутасову в голову. Когда от шампанского опять вернулись к коньяку, Дмитрий Емельянович громко кричал:

– Русский ураган! Ты понимаешь, дитя мое, что такое русский ураган? Скоро весь мир узнает об этом. Я – носитель великой тайны русского урагана. То, что произошло сегодня, имеет глобальный исторический смысл. Характер этого события свидетельствует о его непреходящем значении. Он изменит всю карту мира. Выпьем за глобальное изменение карты мира, выпьем за всемирные изменения, радость моя!

В нем проснулся тот, кем он был все самые счастливые годы своей сознательной жизни. Политинформатор одной из главных футбольных команд Москвы. С этой командой он, будучи политинформатором, в свое время объездил весь Советский Союз, побывал во многих странах мира. Должность его была хотя и не очень нужная, но очень почетная, и когда-то к Дмитрию Емельяновичу относились с огромным уважением. С наступлением эпохи Горбачева авторитет политинформатора стал понемногу расшатываться. После августовского путча встал вопрос о необходимости держать в команде политинформатора. Тогда Дмитрию Емельяновичу пришлось пойти на компромисс и выдумать себе новую профессию. Он стал деминформатором, то есть принялся информировать футболистов о том, как проводятся в нашей стране демократические реформы. После разгона Верховного Совета Россию окончательно направили на путь капитализма и чистогана. Вскоре должность деминформатора безжалостно сократили как лишнюю. Так Выкрутасов и стал безработным. Тем самым безработным, о которых он так часто поведывал на своих политинформациях в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов двадцатого столетия.

Проснувшийся политинформатор продолжал что-то выкрикивать о непреходящем значении исторического момента, о грядущем сокрушительном крушении мировой системы футболизма, на смену которой придет наш, отечественный футбол, и это будет футбол двадцать первого века.

Потом он просто кричал в распахнутое окно:

– Ураган! Русский ураган! Вы хоть понимаете, что это такое? Русский ураган! Это вам не хухры-мухры!

Среди ночи он проснулся на чем-то жестком. Открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Кругом было темно, хоть глаз выколи. Потом он услышал, как шумят деревья и мокро цокают капли, приподнялся, огляделся, стал различать кое-какие очертания предметов и вспомнил кухню, на которой они вчера сидели с Мариной, пили, ели цыплячьи грудки, принесенные им из магазина и умело поджаренные хозяйкой дома. Запах жареной курятины стоял по сю пору. Постепенно стало припоминаться все вчерашнее, постыдное изгнание из рая, ураган, спасение.

Стало быть, он так вчера напился, что Марина бросила ему на пол старое стеганое одеяло, на котором он и уснул.

– Какой позор… – тихо прошептал Выкрутасов, потирая ладонью горячий лоб. Он подошел к окну. Урагана там уже не было. Воздух радовал свежестью и спокойствием. Дмитрий Емельянович медленно очухивался.

Не все так плохо. Он жив, здоров, у него есть временное пристанище…

– А не устроить ли пристанище? – усмехнулся он, имея в виду – не пойти ли поприставать к Марине. Он различил бутылку на столе. В ней плескалось граммов пятьдесят коньяку. Он выпил эти остатки прямо из горлышка и решительно направился в комнату, где спала Марина.

– Русский ураган, – бормотал он для смелости. – Я – русский ураган.

Он вошел тихо и сразу увидел в темноте кровать, в кровати Марину, снял с себя футболку и шорты, тихо пробрался под одеяло к спящей женщине. Его тотчас охватило любовное волнение. Марина была голая, такая душисто-сладостная во сне. Он стал осыпать горячими поцелуями ее плечо.

– Да нет же! – воспротивилась она, просыпаясь и отпихивая Дмитрия Емельяновича от себя самым неумолимым образом.

– Ну почему? – промычал он сладострастно.

– Я же сказала, что терпеть не могу вот так сразу.

– Но ведь со мной у тебя особый случай, – обиделся он.

– Какой же особый? – спросила она.

– Такой, что я влюбился в тебя по уши, – признался он, внутренне признавая, что в этих словах есть доля правды.

– Влюбился? Любовь надо доказать, – сказала она.

– Доказать? Я готов.

– Чем угодно?

– Клянусь! – Он стукнул себя кулаком по голой груди.

– Послушай… В таком случае… Дай-ка мне халат.

Он послушно перебросил ей со спинки стула шелковый красный халат, который был ей так к лицу.

– Я весь внимание. Весь – ухо, как говорят французы.

– Мне нравится, что ты такой во всем эрудированный. Так вот, Митя, у меня огромное несчастье, и ты должен мне помочь. Если ты сделаешь все, о чем я попрошу тебя, я уверюсь в твоей любви и отдамся тебе полностью. Готов ты доказать мне, что все твои слова – не пустой брёх?

– Готов!

– Тогда слушай сюда. Ты видишь, в какой квартирке я ючусь?

– Вижу. Ремонт бы ей – и можно жить.

– Ремонт! – фыркнула Марина. – Да я могла бы иметь трехкомнатную. Заодно и тебя в ней поселить. Понимаешь ты это?

– Пока нет.

– Слушай сюда. Я – обладательница одного всемирного шедевра живописи.

– Я тоже обладатель. Но мое сокровище пока нематериально.

– Пес с ним, с нематерьяльным. Мне от отца досталась картина великого гения всех времен и народов Казимира Малевича. Его «Кругово иззебренное».

– Какое кругово?

– Это неважно. Важно то, что эта картина стоит дорого, но ее у меня похитила одна мафиозная баба, и теперь эта картина висит в ее доме неподалеку отсюда.

– Так надо заявить!

– Заявить! У нее все так схвачено, что ты только соберешься заявлять, как тебя киллер на мушку возьмет.

– Тогда конечно… – вздохнул Дмитрий Емельянович, страдая от близости соблазнительного существа женского пола.

– Что «конечно»? Ты хочешь сказать, надо смириться? – с презрением спросила Марина.

– Никогда и ни за что! – с готовностью воскликнул Выкрутасов.

– Я знала, что ты именно так ответишь, – уже с гордостью выдохнула Марина. – Так вот. Я решила похитить эту картину. У меня уже есть четко разработанный план действий. Мне не хватало только решительного человека, подобного тебе, понимаешь ты? Сама я трусиха и вряд ли смогла бы как следует все довести до победного конца. Но теперь у меня есть ты.

Она погладила его ладонью по щеке, и это вселило в малость струхнувшего Дмитрия Емельяновича уверенность в себе. Он попытался было снова придвинуться к ней, но она твердо отодвинула его:

– Дмитрий! Сначала ты должен совершить для меня подвиг.

– Понял. Как и когда будем действовать?

– Хоть завтра. План действий я перескажу тебе тоже завтра. А сейчас я постелю тебе на раскладушке, и мы должны как следует выспаться, чтобы завтра быть в форме.

Она встала и принялась готовить ему ложе на раскладушке. Выкрутасов некоторое время лежал и раздумывал, не нужно ли все же попытаться перейти к решительным действиям. Ведь женщины это любят. Потом он вспомнил про тайну Льва Яшина и переключился на мысли о ней. Может быть, сесть сейчас за бумагу? Но когда ему было постелено, он безвольно перебрался на раскладушку, успокоился и уснул. Последней его мыслью было горестное: «Ничья!»