Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Он отвел добрых полчаса своего пути на воспоминания о той счастливой жизни, которую прожил, будучи мужем Раисы. Там много было хорошего. Но ведь все не вечно. Нельзя быть все время счастливым. К тому же, как сказал поэт, есть покой и воля. И Дмитрий Емельянович в эти утренние часы своего сорокалетнего юбилея, как никогда в жизни, испытывал радость обладания и тем, и другим – и покоем и волею!

Наконец, воспоминания вернули его в юношескую пору, в Светлоярск двадцатипятилетней давности, где он был впервые по уши влюблен в соседскую девочку Наташу Лодочкину, грациозную, высокую, красивую…

– Наташенька! – промолвил он со слезами в голосе. – Я иду к тебе! Оказывается, я всю жизнь любил тебя и только тебя! Как же меня крутило по жизни, как навыкрутасило! Это же надо было весь мир объездить, и даже более того – всю Россию обойти, – чтобы только вернуться к тебе! Казалось бы, чего проще – сел на поезд Москва – Светлоярск и прилетел, но нет – вон какими лабиринтами плутал, за три моря ходил синицу искать. Ловил воробья в небе, думая, это журавль, а журавль рядом стоял.

– Батюшки! Кукожево! – воскликнул Дмитрий Емельянович наисчастливейшим голосом. Он входил в село, на подступах к которому стоял дорожный указатель: «Кукожево». А это означало очень и очень многое. Это означало, что до Светлоярска отсюда рукой подать – каких-нибудь пять или шесть километров.

Он бойко прошагал через Кукожево и вышел на финишную прямую. И тут величественная и глубинная мысль охватила все его существо в таком масштабе, что сладчайшие слезы крупными алмазами выкатились из глаз. Он понял, что и Россия точно так же, навыкрутасившись до опупения, вернется однажды на круги своя. Это непременно произойдет, рано или поздно. И все, стоящее вверх тормашками, подпрыгнет – хоп! – и приземлится на ноги своя. И наступит благословенная тишина. И все скажут: «Господи! Хорошо-то как!» А враги заверещат от ужаса, бросятся вводить санкции и все такое, снова затрубят о правах человека, и очень страшна будет погибель врагов России, с ужасающим воем низвергнутся черти в низшую лигу!

Последний отрезок пути до Светлоярска возвращающийся блудный сын посвятил думам о России, которые постепенно стали такими нежными и прозрачными, что, захоти он переписать их на бумагу – ничего бы не вышло. И много было на этом отрезке пути радостных слез и счастливых вздохов.

– Господи! Как хорошо! – то и дело слетало с трепетных губ Выкрутасова.

И наконец впереди показался и стал медленно, величественно и гордо расти его Светлоярск. Все ближе, ближе и ближе. Дмитрий Емельянович даже стал ход замедлять, чтобы растянуть это неизъяснимое наслаждение – возврата в родительский дом.

В последний раз он был в Светлоярске Бог знает когда. Постойте, когда же? Помнится, тоже шел чемпионат мира. Но не предыдущий, американский, а позапрошлый, итальянский. Стало быть, восемь лет тому назад, вот когда это было! Восемь лет! Стыд и позор! Наши, кстати, тогда очень плохо играли. В своей подгруппе заняли аж последнее место. А в самой подгруппе царило нечто невообразимое – какой-то кукиш, а не подгруппа! Наши обыграли камерунцев четыре – ноль, но камерунцы выкинули фортель – обыграли Румынию и Аргентину и заняли в подгруппе первое место благодаря ничейному результату между румынами и аргентинцами, которые, обыграв нас, заняли второе и третье места. Очень все тогда удивлялись подобному раскладу.

– Память-то! Память! – ликовал Дмитрий Емельянович. Голова у него была нестерпимо ясная. Он мог бы сейчас сесть и вычертить таблицы результатов всех последних чемпионатов мира. Быть может, ошибаясь в точности счета матчей, но безошибочно вспоминая итоги – кто у кого выиграл или кто с кем вничью сыграл.

– Не верите? – смеялся Выкрутасов, разговаривая с воображаемым скептиком. – Ну, пожалуйста, назовите мне любой чемпионат. Какой-какой? Шестьдесят шестого года в Англии? Наша подгруппа? Да это детский сад, милейший! Наши орлы тогда всех обули в своей подгруппе. Сначала корейчиков то ли три – ноль, то ли четыре – ноль, потом макаронников один – ноль, это уж я точно помню, а потом чилийцев – кажется, два – один. В четвертьфинале встретились с мадьярами и выиграли. Но в полуфинале сломались на немцах. А в матче за третье место уступили португалам. В итоге оказались четвертыми. Еще есть вопросы? То-то же! Кстати, Лев Иванович, вас и тогда не включили в символическую сборную мира, как и на предыдущих двух первенствах, в Чили и в Швеции, хотя вы всегда стояли на воротах, как лев. Что-что? В Чили? Пожалуйста. СССР – Югославия два – ноль, СССР – Колумбия глупая ничья четыре – четыре, СССР – Уругвай два – один, вот только не помню, Мазуркевич стоял тогда в воротах у уругвайцев… Нет, не стоял! Точно, он в Англии впервые появился и потом играл на мексиканском и немецком чемпионатах. Дальше в Чили? Дальше в Чили мы в четвертьфинале проиграли как раз Чили. Два – ноль?.. Нет, два – один. Так-то вот, дорогой Лев Иванович. А манифест мы восстановим, вы не волнуйтесь. Что вы говорите? Задание потруднее? Пожалуйста. Как играла сборная Кувейта? Вы бы еще спросили, как играла сборная Кукожева! Но могу и про Кувейт. Она играла на чемпионате мира в Аргентине в семьдесят восьмом году. Заняла в своей подгруппе, конечно же, последнее место после Англии, Франции и Чехословакии, причем с чехами сыграла вничью, не то ноль – ноль, не то один – один. А больше ни Кувейт, ни Кукожево на чемпионатах мира по футболу не выступали. Как видите, Лев Иванович, память моя в полной форме. Восстановим манифест слово в слово!

Чем ближе к Светлоярску, тем все больше воспалялся мозг Дмитрия Емельяновича, чемпионаты мира и Европы вставали пред мысленным взором гения политинформации в своей исполинской полноте, подобные картам звездного неба над нами и кардиограммам нравственного закона внутри нас. В сложнейшие интриги этих судьбоносных спортивных состязаний давнего и недавнего прошлого причудливо вплетались факты биографии самого Выкрутасова, как доураганного, так и постураганного периода. Он чувствовал все боли и радости столь остро, будто не Роберто Баджо, а он не забил бразильцам в серии послематчевых пенальти в финале американского чемпионата; будто не Виктор Понедельник, а он заколотил победный гол югославам в финале первого чемпионата Европы; будто не Эскобар, а он отправил мяч в сетку ворот своей сборной и затем был застрелен у себя дома в Колумбии. И наоборот, – будто не Гориллыч, а Гуллит и Ван Бастен, забившие голы нашим в финале европейского розыгрыша в восемьдесят восьмом, вышибли его из Москвы, швырнув в жерло урагана; будто в плену он был не только с генералом многофамильным, но еще с каким-то хорошим человеком – то ли с Луисом Менотти, то ли с Гердом Мюллером, то ли с Гари Линекером; и будто в кармане брюк его лежала лицензия на казнь не волосянистого телесущества, а того гада-судьи, который засудил нам в Мексике матч против бельгийцев.

Чем ближе к Светлоярску, тем больше Дмитрий Емельянович являл собой образец пророка, постившегося в пустыне, которому вдруг открылись все истины и сущности мироздания и который спешит теперь в свой Иерусалим к народу. К народу, который, как водится, побивает своих пророков. Увы, в этом смысле Дмитрию Емельяновичу не суждено было стать исключением из правила.

Он вошел в Светлоярск в воскресенье 12 июля 1998 года, утром, в половине одиннадцатого. Душа его бурлила от радости возвращения в родной город, и всем встречным прохожим он говорил:

– Здравствуй, земляк!

Или:

– Здравствуй, сестра-светлоярочка!

Очень мало кто отвечал ему взаимной приветливостью. В основном шарахались, принимая вернувшегося блудного сына либо за сумасшедшего, либо за пьяного. Но это нисколько не смущало его, не портило радости. За полчаса он дошел до улицы Победы, которая начинается от берега реки Светлой и заканчивается около Гусячьего пруда. Это уже была самая последняя финишная прямая. Там, на берегу Светлой, ждал его родительский дом. Здесь, на Гусячьем пруду, не плавало ни единого гуся, но тоже было хорошо.

Эти трое встали вдруг перед Дмитрием Емельяновичем, словно стенка при подаче штрафного. Он сказал им:

– Здорово, землячки!

А они ему:

– Слушай, дай червончик на опохмелку.

Он сунул руку в карман и достал советский рубль:

– Земляки, вот все, что у меня осталось.

– Издевается, куркуль! – сказали земляки и устремились руками в карманы брюк Выкрутасова. Вытащили паспорт и лицензию на Сванидзе. От досады их так и скрутило.

– Хрена ты без денег ходишь, козел? – спросили они.

– А, не колышет! – весело махнул рукой вернувшийся пророк.

– Зато нас колышет, петушина! Мы тут со вчерашнего маемся, а ты без денег ходишь!

– Вы токо гляньте, мужики, на кого он, падла, работает! – воскликнул тут один из земляков, разглядывая лицензию.

– На кого? – встревожились двое других.

– На Сванидзе!

– Какого еще Сванидзе?

– А такого, который в телевизоре сидит, таракан такой, якобы грузин. Такая вражина, братцы! А этот на него пашет!

– Да вы непра…ак! – квакнул Выкрутасов, потому что получил сильнейший удар под дых, наклонился, хватая ртом воздух, и тотчас поймал слева в челюсть, откинулся навзничь, упал, и удары посыпались со всех сторон, словно мячи на футбольное поле с неба, как в детском кинофильме про старика Хоттабыча. Его били ногами и только ногами, били Сильно, вкладывая в каждый удар всю свою неопохмеленную душу. Вот и сбывалась его дикая мечта о том, чтобы вернуться к отчему дому и умереть на его пороге. Чуть, только чуть не дошел до порога!..

– Что ж вы делаете, басаи проклятые! – запищал где-то далеко женский голос, почему-то знакомый. – Получайте, гады! На тебе, на тебе! Ну погодите же, вас еще поймают! Ах ты, боже мой, как человека отчудохали! Господи, да ведь это же… Дима! Это вы? Быть такого не может!

Его приподняли и усадили спиной к стене дома. В голове стоял полный ураган.

– Да за что же они вас так, Дима?

Он наконец открыл залитые кровью глаза и увидел свою спасительницу. Это была Наташа. Проводница из поезда Самара – Светлоярск.

– Поделом мне, – сказал Выкрутасов. – Спасибо им. Правильно сделали земляки!

– Ну да, правильно, вот еще! – возмущалась Наташа. – Разве можно человека бить?

– Милицию надо бы вызвать, – сказала какая-то прохожая старушка.

– А она есть у нас? – сказала еще какая-то прохожая.

– Не милицию, а хотя бы «скорую». Вон, кровь из брови как хлещет, швы надо накладывать.

– Пойдемте, пойдемте ко мне. – Наташа стала поднимать Выкрутасова на ноги. – Я тут вон в том доме живу.

– Бери, бери, – засмеялась старушка. – Тебе за одного битого двух небитых дадут. Да с зарплатой!

– Оставьте меня, Наташа, – сказал Выкрутасов, поднявшись и опираясь на проводницу милосердия. – Ступайте своей дорогой.

– Да идемте же, горе мое! – тащила его Наташа.

– Говорю же, бросьте меня, – упирался, но все же шел битый. – Я никто, вы понимаете, никто!

– Вы таких слов не говорите, – жалела его проводница. – Вас жизнь била. Да еще в родном городе побили.

– И правильно побили! – самобичевался Выкрутасов. – Надо было до смерти забить! Я же ничтожество! Я… знаете, кто я? Я – чудище из коробки! Меня на трансфер выставили! Я – кругово иззебренное!

– Да иди же ты, кругово, не тормозись! – иронично сердилась Наташа, переходя на «ты».

– Брось меня! – не утихал битый. – Я манифест не сберег! Я – буфетофорист белоболка! Вот я кто! Я пьяный с парашютом единственный раз в жизни прыгал, а тебе врал, что у меня сто прыжков напрыговка!

– Ну что же, не соврешь – не расскажешь, – утешала его сердобольная. – Вот уже наш дом, наш подъезд…

Истекающий кровью из брови Выкрутасов уже не упирался, послушно шел к Наташе, но продолжал раскрывать ей свою подлую сущность:

– Нет, брось меня! Я и к чеченцам в плен попал по пьяни! Пил, как сволочь! Они меня даже в плену не захотели долго держать. Побрезговали. Поняли, какое я ничтожество, что за меня даже старого советского рубля не дадут.

– Все ж таки, сколько они вас там промурыжили, черти! Ты говорил, полгода?

– Врал! Врал, как последняя Лебедь! Сутки! Какой там сутки – часу я у них в плену не провел! Они даже зарезать меня не смогли – не хотели руки марать.

– Ох, чует мое сердце, это ты от нервного шока на себя наговариваешь, – говорила Наташа, подведя его к двери квартиры и доставая ключи.

– Если бы от нервного шока, если бы наговаривал! – стонал Дмитрий Емельянович, перегибая палку в своем самобичевании. – А знаешь ты, сколько у меня баб было за последние три недели? Я развратник, Наташенька, пойми это! Я в Краснодаре в гостинице двух проституток у себя в номере ночевать оставлял!

Что удивительно, в последних словах не было ни доли перехлеста. Они же и впрямь ночевали у него в номере, спасаясь от милицейского субботника. И развратничал Выкрутасов в истекшие три недели не хуже, чем какой-нибудь хип-хопник, на-на эстрады.

– Тише ты, дурачок, у меня же дети дома, старики, – перепугалась эстрадных откровений Наташа.

– Да я – на-на казачья! – воскликнул Выкрутасов, вспомнив меткое словцо одной из жен в станице Хабинской. – И никакой я не казак, а дешевый выкрут.

– Сядь-ка здесь! – усадила Наташа дешевого выкрута в потерханное кресло, стоящее в прихожей. Из кухни вышла встревоженная пожилая женщина, – по-видимому, мама Наташи. Из комнаты смотрели дети – трое мальчиков, как и было сказано ранее.

– Батюшки! Кто это? – всплеснула руками мама.

– Потом, мама, потом объяснения! – сказала Наташа. – Несите пену-лупену, йод, бинты, тряпки! – Сама она бросилась в ванную комнату.

– Вот так, ребятушки, – виновато сказал детям Выкрутасов. – Гляньте, как лупцуют нашего брата!

– Дядя, а вы кто? – спросил один из мальчиков.

– Кто-кто… – вздохнул окровавленный. – Жак Ив Кусто! Чудище из коробки, вот я кто!

– Сиди, чудище, – заворчала вернувшаяся Наташа, прикладывая к ранам влажное полотенце. Мама принесла банку с мазью, пузырек йода, тряпки и бинты.

– Оставьте меня, – тихо терпел муки исцеления битый. – Я – сектант ЦСКА – Динамо, видьядхар липовый! Я Париж люблю, а сам в соколы возмездия лезу! Поросенок я!

В туалете загрохотала вода в унитазе, и вскоре оттуда появился лысый пожилой человек.

– Здрасьте, – сказал он. – Что тут у вас происходит?

– Да ничего страшного, уже все позади, – отвечала Наташа, намазывая раны какой-то чудодейственной мазью, от которой кровь переставала сочиться. – Во-о-от! Лучше моей пены-лупены ничего нету.

«Так, – с горечью подумал Выкрутасов, – эта, значит, окажется просто колдуньей!» Но Наташа улыбнулась, впервые заиграв ямочками на щеках, и никак не вписывалась в образ колдуньи. Дмитрий Емельянович от этой улыбки вмиг успокоился. Да и при Наташином отце ему уже неловко было бы продолжать малодушное самобичевание.

– Извините меня, – произнес он голосом вполне нормального человека. – Я тут подрался малость около вашего дома.

– Подрался! – возмутилась Наташа. – Ничего себе подрался! Я иду, а он на земле валяется, и его алкаши с Плехановки ногами по лицу бьют. Отбила его, а потом глянула – он в моем вагоне недавно ехал, да хороший человек, из Москвы в родной город навсегда возвращается. Возненавидел Москву.

– Светлоярец? – спросил отец.

– Светлоярец, – с теплом произнес это слово Выкрутасов. – Да мало того, я ведь тоже на улице Победы родился и вырос, только на том конце. У меня отец и мать там живут в доме у самой реки. Выкрутасовы.

– Выкрутасовы? – обрадовался отец. – Да ты Емелькин сын?

– Точно!

– Да мы же с ним в одном классе учились! Лисик моя фамилия. Николай Лисик!

– Мне про вас говорил отец… – стал припоминать липовый видьядхар.

– Ну и ну! – обрадовалась Наташа, накладывая на голову недобитка бинты. – Вот ведь как мир тесен!

– А он сказал, что он – чудище, – сказал младший малыш, у него у единственного оставалось испуганное выражение лица.

– Ну – чудище! – сияла ямочками Наташа. – А сказку-то про аленький цветочек вспомни. Там тоже сперва чудище являлось, а потом оказалось, что это добрый молодец заколдованный.

– Точно! – впервые улыбнулся и Выкрутасов. – Заколдованный я. Расколдуйте, братцы!

– За что ж они тебя так разукрасили? – спросила мама Наташи. – Чем ты им поперек встал?

– Да за все хорошее, – еще больше улыбнулся заколдованный. – До свадьбы заживет! – махнул он рукой, и ему совсем стало хорошо, потому что он понял, с кем у него предстоит свадьба. Что ж, бывает и такое – шел к одной Наташе, а нашел другую. – А кто из вас старший? – спросил он мальчиков.

– Я старший, – сказал Ваня.

– Говорят, у тебя волшебная палочка есть, которой ты своих братьев в пальто и шубу для мамы превратил?

– Ну есть, а что?

– Вот и расколдуй меня, чтобы я больше не был чудищем. Сделаешь?

– Сделаю, – вздохнул старший Ваня.

Глава тридцать третья

ФИНАЛ. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Честно говоря, по характеру я победитель. Всегда хочу выиграть, даже когда играю в карты с женой Ириной. Плохо перевариваю поражения, хотя пора бы уже научиться. Габриэль Батистута

Потом ему стало худо – тошнота, рвота, сильное головокружение. Вызвали «скорую». Пока она ехала, Дмитрия Емельяновича выворачивало наизнанку, а внутри-то ничего не было, четверо суток никакой еды, только слюна. Приехавшие врачи мгновенно определили сильное сотрясение мозга и повезли битыша в больницу. Наташа поехала с ним. Хорошо, что паспорт не умыкнули алкаши с Плехановки, а ведь могли, озорства ради.

– Надо же! – удивлялся врач «скорой», заглянув в главное выкрутасовское удостоверение личности. – Угораздило же в день рождения так обозначиться! Или уже с утра начал праздновать? Хотя запаха никакого…

В карете «скорой помощи» его уложили на каталку, а Наташа села рядышком, и он взял ее за руку. В дороге стал говорить ей нежным голосом:

– Наверное, это судьба. Я все эти дни видел перед собой твои ямочки на щечках, вспоминал про пальто и шубу…

– А что ж там-то, в Тихозере, не понравилось? – с обидой спросила она.

– Говорю же, заколдовали меня! Да мало того, меня же мальчишка-попутчик обворовал дочиста.

– Да знаю, рассказали мне. Ты бы молчал, Дим. Врач сказал, что тебе сейчас даже говорить не рекомендуется.

– Погоди. Ты прости меня, я тебе наврал про проституток. Правда, они и впрямь прятались у меня в номере гостиницы. Спасались от субботника. Это когда милиция их…

– Знаю, слыхала. Ну и хорошо, что наврал. Если б правда, мне бы труднее было о тебе хорошо думать.

– Наташ! А вот когда все заживет у меня и я снова стану на человека похож, как ты отнесешься к тому, что я приду к тебе?

– Приходи, конечно, – пожала она плечами.

– Но я не просто так приду.

– Ну приходи не просто так…

– Пойдешь за меня замуж?

– Посмотрим. – Она покраснела, потом рассмеялась: – Если тебе врачи разрешат жениться!

– Да отчего ж не разрешат-то! – возмутился пощипанный сокол возмездия. – Сотрясение мозга вылечивается. А в остальном я мужчина очень здоровый. Только врать горазд. В поезде тебе в одну сторону наплел, сегодня – в другую. Я не сектант. Хотя и не казак тоже. А в плену у чеченцев я почти три дня пробыл – это уж точное, последнее сведение. Сейчас верь мне, пожалуйста!

– Верю, – сначала серьезно сказала Наташа, а потом опять появились ямочки. – Верю каждому зверю, а тебе, ежу, погожу.

И потом, когда его уже осмотрели в больнице, прописали и определили в палату, Наташа долго не уходила, сидела около его койки, а он снова держал ее за руку и говорил:

– В юности я, бывало, мечтал, что буду идти по улице, а хулиганы будут обижать красивую девушку, и я заступлюсь за нее, спасу от них, и она станет моей женой. А у нас с тобой все наоборот вышло – ты меня спасла от хулиганов. Вот, оказывается, к кому я шел в Светлоярск! К Наташе Лисик!.. Или ты еще носишь мужнюю фамилию?

– Нет, я ее никогда не носила. И мальчишки у меня все в Лисиках ходят. У мужа была некрасивая, он сам не хотел, чтобы сыновья ее носили.

– А какая?

– Да ну! Даже и вспоминать не хочется. В книжке такую прочтешь, скажешь: «Ну и придумал же автор!» А в жизни каких только имен не бывает.

– Мою, значит, тоже фамилию не возьмешь, – опечалился Выкрутасов.

– Да твоя-то еще ничего по сравнению. Даже какая-то залихватская. А у него, знаешь, какая была – Хочубаба.

– Как? Хочубаба?

– Хочубаба. Представь себе, каково женщине носить такую фамилию! Все равно что на груди написать: «Всем даю!»

– Да-а-а! – радовался Выкрутасов. – У меня все-таки гораздо благозвучнее. Мою бывшую супругу зовут Раиса Комова. С детства ее дразнили Райкомовой. Но она все равно мою фамилию брать отказалась. Прости, что я о ней заговорил. Можешь посмотреть в паспорте – разведены мы!

– Да уж верю ежу! – махнула рукой Наташа.

– И детей ему рожу? – пошутил битый жених.

– Посмотрим, – вновь покраснела она.

– А что это за пена-лупена, которой ты меня вылечила?

– Старинный состав. Туда разные травы входят, мед, ягодные соки, а главное – эта самая лупена, точнее – кашица из ее листьев. Я когда первого еще только родила, мне одна знахарка записала рецепт. Парни часто до крови чего-нибудь себе расшибают.

– А я уж было подумал, что ты колдунья. В футбольной жизни часто приходилось наблюдать, как непросто остановить кровь из разбитой брови, а тут – волшебство какое-то. Точно, что ты не колдунья?

– Нет, – смеялись ямочки.

– И не сектантка?

– Нет, не сектантка. В церковь похаживаю. Даже исповедываюсь, а на Пасху и на Рождество причащаюсь.

– Это можно. Значит, на митинги за Ленина и за Валерию Новодворскую не бегаешь?

– Не бегаю.

– Слава богу! А Виктора Пеле читала?

– Попадалось… Но я такого не люблю. Я старомодная. Мне такие писатели нравятся – ты обхохочешься.

– Какие?

– Ну там… Лесков, Диккенс, классика, короче.

– И мне. А ты Вздугина читала?

– А кто это?

– Понятно. Значит, не читала. А футбол?.. Наташ, ты как к футболу относишься?

– Никак.

– Но он тебя хотя бы не раздражает?

– Да нет. С какой стати?

– Спасибо тебе за это! – поцеловал он ее руку.

– Какие там еще вопросы в анкете? – слегка обиделась Наташа, и ему стало неловко, что он устроил такой допрос, но в это время дверь палаты открылась и на пороге предстали трое – отец Наташи, Николай Лисик, а с ним Емельян и Вера Выкрутасовы – отец и мать Дмитрия Емельяновича.

– Вот он, ваш сбитень! – сказал Николай Николаевич. – Получите заказ!

– Митенька! – запищала Вера Сергеевна, двигаясь к сыну с вытянутыми вперед руками. Емельян Иванович следовал за нею молча.

После обильных излияний чувств, после всех слез и радостей долгожданной встречи из сумок стали выплывать на свет Божий различные банки и баночки с яствами – огурчики, помидорчики, капустка, картошечка вареная, грибы жареные в сметане, икра кабачковая, только что приготовленная, салат оливье, а главное – президент, тушенный в овощной подливе.

– Я их так и называю, – говорил Емельян Иванович, – кандидат в президенты и основной соперник. И в конце концов, кто из них у меня на выборах побеждает, тот и становится президентом. И приносит присягу на плахе под топором. Принес присягу – чик! – и на общипку. Вот этот президент был белый в крапинку, высокий. Но куры его не любили. Я его называл Явлинским. И надо же так, что едва только он был полностью потушен, является Колька Лисик и говорит: «Только вы не волнуйтесь, сын ваш приехал, его избили, и он теперь в больнице, но ничего страшного, только сотрясение мозга, а дочь моя при нем…»

Дмитрий Емельянович дальше ничего не слышал, потому что трехлитровая банка с тушеным петухом была откупорена, раздался взрыв запаха, и изголодавшийся блудный сын полез рукой в горло банки извлекать ногу свежеприготовленного президента. Он хотел в двух словах объявить всем, что не ел четверо суток, аж с того рокового завтрака в вагоне-ресторане, но рот его уже наполнился вкуснейшей петушатиной, и поздно было что-то объяснять.

Тем временем все уже пили за его день рожденья, за его возвращенье, за его спасенье и здоровье. И только он вкушал давно мечтаемую трезвость, потому что с сотрясением мозга принимать спиртное категорически воспрещается.

Поев не так уж много, Дмитрий Емельянович быстро ослаб и отупел. Он лежал и виновато всем улыбался, пока не уснул. Проснувшись вскоре, увидел только Веру Сергеевну, тихо сидящую у его постели.

– А где все остальные? – спросил он.

– Да приходил какой-то хлюст, раскричался, что мы тут устроили цыганский табор, и всех, кроме меня, прогнал. Они к нам теперь отправились дальше праздновать.

– А поесть там осталось? – жадно спросил он, испытывая новый прилив голода.

– Конечно, сыночек! Чего тебе? Грибков? Петушатинки?

– Давай, мать, еще кусок президента!

На сей раз он съел гораздо больше и не ослаб до такого отупения, а стал рассказывать матери, как его ограбили в поезде, как он шел несколько дней пешком от Тихозера… А когда опять проснулся, уже был вечер. На сей раз вместо матери рядом с ним оказался отец, и Дмитрий Емельянович расплакался – ведь все последнее время он привык ощущать себя гонимым и никому не нужным.

– Ну ничего… – утешал его Емельян Иванович. – Это нервное. Пройдет. Ты надолго к нам-то, Митюш?

– Надолго, пап. Навсегда.

– Да ты что? – не знал, радоваться или огорчаться, отец. – Ты что, в Москве задолжал сильно? Прятаться приехал?

– Да нет, пап, не бойся. К счастью, я там никому не нужен, никто там и не вспомнит обо мне. Дай-ка мне грибков теперь!

Он ел грибы, вспоминая, как шел по лесам и ему некуда было рвать попадающиеся в изобилии подосиновики, белые и подберезовики.

– Ты чемпионат-то смотришь, Иваныч? – спросил он, вдруг всполошившись.

– А как же! – засмеялся отец. – Вчера смотрел, как голландцы с хорватами за третье место рубились.

– И кто выиграл?

– Проиграли голландцы горбатым. Сегодня финал.

– А здесь телевизор-то есть в больнице? – еще больше всполошился Выкрутасов. Аж в голову ударило.

Емельян Иванович походил-походил и вернулся с печальным известием, что телевизора нет, а половина болельщиков уже со вчерашнего до понедельника по домам разбежалась, из тех, которые не прикованы к постели.

– Ну, давай, отец, и мы тоже! – ни секунды не колеблясь, махнул рукой Выкрутасов. Он снова уходил в ночь, снова совершал побег, на сей раз из больницы родного города.

Емельян Иванович малость поколебался, но уступил сыну в его стремлении бежать.

От больницы до самого дома шли пешком. Расстояние невеликое, за полчаса доковыляли. Несколько раз Выкрутасова начинало мутить, но не до обморока. Отец бережно поддерживал его. И не было в тот час во всем Светлоярске более счастливого человека, чем Дмитрий Емельянович, из тех, кого сегодня избили.

Дома они застали только Веру Сергеевну и соседку, Людмилу Петровну, маму Наташи Лодочкиной. Они убирали со стола. Дмитрий Емельянович сел еще чуток перекусить да испить чаю. Когда Людмила Петровна ушла, Вера Сергеевна стала нахваливать Наташу Лисик в противоположность Наташе Лодочкиной, которая вышла замуж за дагестанца и теперь живет в Хасавюрте, а это прямо на границе с Чечней. Дмитрий Емельянович ел и молчал о том, как побывал в плену у чеченцев.

И наконец наступил общий финал. Кончилось это долгое воскресенье, кончился день рождения Выкрутасова, завершилась его изнурительная одиссея, финишировал шестнадцатый чемпионат мира по футболу. Двое Выкрутасовых, отец и сын, Дмитрий и Емельян, сидели перед телевизором и блаженствовали. Сборная Франции в изумительном матче побеждала Бразилию.

ЭПИЛОГ

Но победа есть победа! Лев Яшин

Спустя ровно год после знаменитого московского урагана, 20 июня 1999 года, общественность города Светлоярска была потрясена событием невероятным и таинственным. Произошло оно на местном футбольном стадионе, где главная городская команда «Астра» давала благотворительный матч юношеской команде детского дома № 1 им. Ю. А. Гагарина. Все сборы с этой игры поступали в оплату ремонта обветшавшего здания детского дома. Увы, зрителей удалось собрать немного и сборы вряд ли могли покрыть даже половину ремонтной сметы, но после матча об этом как-то даже и забыли, поскольку все были ошеломлены неожиданным исходом поединка.

«Астра» в футбольной России не принадлежит к сияющему созвездию орлиных команд, она до сих пор ни разу не вытаскивалась из второго дивизиона, хотя иногда бывала близка к этому. Но все-таки это тренированная взрослая команда, собранная из людей, имеющих достаточную физическую подготовку. Ожидалось, что «астровцы» дадут спортивным детдомовцам поиграть вволю, даже позволят им забить один гол, но со своей стороны забьют два и с таким достойным результатом отпустят их, исполнив свой благотворительный долг перед сиротами. Но не тут-то было! Детдомовская команда «Ураган», состоящая из юношей от тринадцати до шестнадцати лет, с первых же минут бросилась в атаку, прижала «астровцев» к воротам и почти не выпускала их дальше середины поля. На двенадцатой минуте при розыгрыше углового детдомовцы забили первый гол. Игроки «Астры» бросились их поздравлять с покровительственными улыбками. Но когда через семь минут, после еще одного углового, мяч вновь оказался у них в сетке, они поздравляли юношей более сдержанно и менее улыбчиво. И совсем перестали улыбаться после третьего гола, пропущенного ими со штрафного, подававшегося довольно далеко от вратарской площадки. На вторую тридцати минутку – а таймы ввиду нежного возраста «урагановцев» игрались по полчаса – игроки «Астры» вышли собранными настолько, будто им предстояло играть по меньшей мере с воронежским «Факелом», а то и с какой-нибудь именитой командой, прочно сидящей в высшем российском дивизионе. Они пошли на решительный приступ ворот «Урагана», и нападающий Скакунов дважды пробил мимо, находясь в наивыгоднейшей ситуации.

– Что ж, – пожал плечами разволновавшийся тренер «Астры» Вадим Ремнев, – по крайней мере, так же играет и наша сборная!

На восемнадцатой минуте второго тайма детдомовцы провели первую контратаку и забили блистательный гол. В действиях «Астры» наступил такой хаос, что еще через четыре минуты после розыгрыша свободного удара «Ураган» впечатал им в «девятку» еще одну дулю. Улыбки снова появились на лицах хозяев поля, но это уже были шальные улыбки паники и ужаса. Атаки больше не клеились, игра топталась в центре поля, а за две минуты до конца матча, после подачи углового «Ураган» сделал счет окончательно разгромным – 6:0.

Белый как мел Ремнев, безумно оскаливаясь, пожав руку тренеру «Урагана», произнес странную фразу:

– Ну и устроили вы нам сегодня седроль!

И многие подумали, что у него нарушилась речь и он не смог правильно произнести слова «шесть – ноль».

Тренер «Урагана» при этом выглядел почти спокойным и подпрыгнул от радости лишь тогда, когда ему сообщили о том, что у него полчаса назад родился сын.