Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

– Да ну, какая-такая муж! – махнула она рукой. – Если бы Митька с Витькой не обожали его невесть за что, давно бы прогнала. Митька с Витькой – сыны у меня. Одному десять, второму восемь. Сейчас на турбазе отдыхают, в Старой Майне. Такие развитые, оба в меня. Как видишь, младшенького я в твою честь назвала.

Выкрутасов и тут промолчал, что не младшенького, а старшенького, но вместо этого усмехнулся презрительно:

– Видел я твоего Анатолия. Ты уж прости, я приехал, а он у меня бутылку коньяка выпросил. Всю на моих глазах выдул и с копыт долой.

– Вот паразит! Я от него все запираю. Он у меня ни денег, ничего не видит. Только если из моих собственных рук. Зря ты его напоил. Ну да ведь по незнанию. Так, стало быть, ты уже был на дедушке?

– На каком дедушке?

– На квартире моей. У меня же две квартиры. Одна там, на Бланка, а другая конспиративная. Мы сегодня вечером туда отправимся. Но сначала я тебя поведу в рай.

– Это хорошо, – разулыбался Митька-Витька. – Рай я люблю.

– Не просто рай, Витюша, а советский рай.

– Да уж наслышан, наслы-ы-ышан. И от врагов, и от друзей. Ресторан «Советская власть», если не ошибаюсь?

– Она самая, любушка. Сейчас пойдем, примешь ванну, как следует. У меня ж джакузи, не хухры-мухры. Я, Витенька, эту свою квартирку на дедушке из трех составила. Соседей в другие хорошие квартиры пристроила, а их жилплощади к себе присовокупила. Очень люблю присовокуплять, совокуплять. Чуешь музыку слов? Совок куплять! Это мое любимейшее. Сама не знаю, что со мной, но с каждым годом не старею, а только молодею и сильней становлюсь. Президентшей России буду. Потом генеральной секретаршей ЦК КПСС, потом генералиссимусой. Меня уже не остановишь, я как торнадо, только не среднего рода, а женского – торнада!

– Да ведь и я ураган! – воскликнул Дмитрий Емельянович в восторге от таких соответствий. Душа его ликовала. Он был принят здесь сразу и безоговорочно. Муж – не в счет, объелся коньячных груш. Сегодня его, Митюшу-Витюшу Выкрутасова, повезут на конспиративную квартиру… Конечно, полнота Инессы внушала ужас и трепет. Но уж лучше такая телесность, чем бесконтактная динамистка камышинская.

– Ураган? Точно? – засмеялась Инесса. – Проверим!

– А что у тебя в чемодане? – спросила Инесса, когда они уже поднимались на третий этаж дома «на дедушке».

– Золото-бриллианты, – пошутил Выкрутасов. – А если честно, то вся моя омниа меа там.

– Не богато живешь, – засмеялась вождица ПРСВ.

– Краснодеревщики не слали мебель на дом, – вздохнул весело Выкрутасов. – Но я честно привез тебе свой партийный взнос. Тысячу долларов. Примешь?

– Оставь их при себе, – махнула она рукой и стала открывать дверь, захлопнутую московским гостем при уходе. – У меня презренного металла столько – хоть Европой ешь.

Они вошли в уже знакомую Выкрутасову квартиру, где из-под пальм на них внимательно глянули Ленин и Сталин. При виде спящего на полу Анатолия Инесса радостно промолвила:

– О, Толичек мой временно забальзамировался. Ну пусть спит. Мы тогда с тобой сейчас джакузи совокупно примем. Ты не против?

Дмитрий Емельянович от неожиданности неловко сглотнул слюну и закашлялся, подавившись. Исполинша мощными ударами в спину вышибла из него кашель.

– Проверим-прове-е-ерим, какой ты у меня ураган, – гоготала она.

Глава двадцать пятая

РЕСТОРАН «СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ»

Рестораны? Торжества? Банкеты?

Как вам сказать… И да, и нет. Валентин Иванов

Музыка там, в джакузи, была далеко не пролетарская, и сейчас, когда в серебристом лендровере они подкатили к ярко озаренному подъезду, эта интимная музыка продолжала звучать в ушах у Дмитрия Емельяновича.

После отдыха в джакузи Выкрутасов чувствовал себя уставшим, но довольным. В глазах проплывали пышные изгибы – Инесса, зверь-баба, умучила его, но и он не упал в грязь лицом, заслужив от нее одобрительное: «А ты ничего ураганчик!»

Теперь они входили в просторный вестибюль ресторана «Советская власть», у дверей которого справа и слева висели роскошные кумачовые знамена. При дверях стоял красноармеец в буденовке и с пехотной винтовкой Мосина образца 1891 года, на штык которой были безжалостно насажены пять-шесть однодолларовых бумажек.

– Здравствуйте, товарищ Чучкало! – воскликнул красноармеец.

Тотчас двери изнутри распахнулись – там товарища Чучкало приветствовали матрос в пулеметных лентах и чекист в кожанке. Сам вестибюль представлял собой образец смешения стилей, будто три эпохи – дореволюционно-купеческая, советская и новорусская – одновременно на равных паях арендовали его. От первой являлся представителем огромный чучельный медведь, стоящий в овальной нише меж двух коринфских колонн, от второй – множество плакатов типа «Пятилетку – в четыре года!», «Партия – наш рулевой» и «Хлеб – наше богатство», от третьей – обилие искусственных кустов с цветами, журчащие фонтанчики, всякие бонсаи и хокусаи.

– Вот тебе мой «Совок», – сказала Инесса. На ней тоже было полное смешение стилей – темно-синие джинсовые брюки типа рабочей одежды, черный, украшенный блестками топик-дюплесс, поверх него – красный кружевной прозрачный пиджак, на ногах – старомодные, но новые шпильки, золото – везде, где только можно, ярко-красные ногти и кумачовый рот, на голове – полное отсутствие прически.

– Хорошо здесь, – сказал Дмитрий Емельянович.

– Сначала – сюда, – повелела Инесса, подводя его в особый уголок вестибюля, где царило окошечко с надписью: «Обмен валюты». Рядом дежурила статуя Ленина, сидящего за какими-то важнейшими записями и лишь на секунду отвлекшегося, чтобы взглянуть, какой там нынче курс доллара. И надо сказать, курс этот был ошарашивающий.

– Что это?! – заморгал Дмитрий Емельянович, не веря глазам своим. Валютное табло эпатировало:

Купля Продажа

$ 52 коп. 56 коп.

DM 28 коп. 31 коп.

– Устраивает такой курс? – рассмеялась Инесса. – Как видишь, Владимир Ильич в восторге. Поменяй двести баксов. Будешь меня сегодня угощать.

Выкрутасов достал из кармана пиджака портмоне и расстался еще с двумя портретами Бенджамина Франклина. Наследство Гориллыча таяло на глазах. Взамен двухсот долларов ему выдали – кто бы мог подумать! – сто четыре старых советских рубля, теми самыми купюрами, которые исчезли навсегда в пучине путчей девяносто первого и девяносто третьего годов. Бывший политинформатор огорошенно и в то же время с упоением рассматривал фиолетовые двадцатипятирублевки и красные червонцы с профилем Ленина, желтые рублишки, синенькие пятирублевки, на которых слова «Пять рублей» можно было сложить так, что в ровном кружочке получалось «Пей». Родненькие! Как же он по ним соскучился, как много они значили когда-то, давным-давно, до нашей эры, в эпоху брежнеолита, во времена развитого социализма, коммунозойского периода.

– Новенькие! – воскликнул он, понюхав их. – Откуда?

– В свое время спасли от печки, – ответила Инесса.

– А если бы я со своими пришел?

– Пожалуйста, трать свои.

– Значит, здесь только на советские?

– Исключительно.

Он с досадой припомнил, как однажды нашел старую заначку – открыл книгу, а из нее – четыре по двадцать пять, целых сто рублей, а уже поздно – девяносто пятый на дворе. Он тогда их просто так подарил соседскому парнишке, а сейчас как бы пригодились – не пришлось бы двести зеленых менять.

– Я в восторге! – сказал Выкрутасов.

– Пошли, – засмеялась Инесса, – восторги все впереди. За мной, Витька!

Ему вдруг стало не по себе, что он откликается на чужое имя, как потерявшаяся и найденная другими хозяевами собака. С этим надо было кончать.

Они вошли в зал ресторана, интерьер коего был под стать вестибюлю, разве что тут коринфский стиль присутствовал больше, даже с парочкой кариатид и всякими причудливыми загогулинами.

– Что тут было раньше? – спросил Дмитрий Емельянович, когда они уселись за отдельный столик, обособленный от остальных, но не кабинетом.

– До революции – масонская ложа, после революции – театр еврейской музкомедии, – ответила Инесса.

– Масоны сбежали в Америку, а евреи – в Израиль?

– Никто никуда не сбежал, просто переселились в другие здания, получше, – возразила хозяйка всего этого великолепия. – Принеси, товарищ, меню, – приказала она официанту.

Просьба была исполнена мгновенно, Дмитрий Емельянович получил в руки огромную карту яств и вин, упакованную в ярко-красную картонную обложку с серпом и молотом и названием: «Ресторан “Советская власть”». Он открыл сей путеводитель и углубился в его изучение. Он очутился в диковинном мире шестидесятых годов, когда еще все было, а цены не кусались, как Сванидзе. Легкие бисеринки пота покрыли его лоб и верхнюю губу. Он читал и читал, словно поэму:

ЗАКУСКИ ХОЛОДНЫЕ

Салат «Ульяновский» из огурцов, помидоров и овощей… 0,15 руб.

Салат «Сталинский» из осетрины и раков… 3,03 руб.

Салат «Волжаночка» из ершей, окуней и крабов… 2,97 руб.

Салат «Столичный» в корзиночке, с корнишонами… 1,33 руб.

Винегрет «Ворошиловский» с грибами и мясом… 2,22 руб.

Икра черная зернистая, астраханская… 5,45 руб.

Икра черная паюсная, астраханская… 5,39 руб.

Икра зернистая красная, дальневосточная… 3,40 руб.

Икра омулевая, рыжая, байкальская… 2,90 руб.

Селедочка волжская с картофелем и сливочным маслом… 0,29 руб.

Севрюга горячего копчения… 3,88 руб.

Осетрина холодного копчения балык… 3,72 руб.

Заливное из стерляди с лимоном и маслинами… 4,25 руб.

У Выкрутасова закружилась голова от изобилия волшебных слов. Здесь присутствовали и медальон из лососины, и домино из трески, и миноги в горчичном соусе «Урицкий», и поросенок заливной микояновский, и холодец-галантин с телятиной и крольчатиной, и паштет слоеный «Прослойки общества», и совсем уж загадочное «Гнездо ястреба». Очутившись в разделе горячих закусок, Дмитрий Емельянович только успевал перелетать из валованов с белыми грибами в креветочное ассорти «Рапсодия», из шпрот-миножьей запеканки в жульен из петушиных гребешков с грибами «джуньху», из птичьих крокетов в форшмак мясной в калаче. Потом он поплыл по морям и океанам супов, прошел по разным щам и борщам, окрошкам и солянкам, шурпам и ботвиньям, рассольникам и даже побывал в каком-то бозбаше эчмиадзинском. Наконец он выбрался на сушу горячих блюд и побрел по горам и долинам всевозможнейших бифштексов «по-красноармейски», отбивных «по-чекистски», шашлыков «Заря Кавказа» и котлет «по-нашему». Ни одно из указанных в меню блюд не превышало в своей стоимости двадцати рублей, а одно горячее даже не дотянуло до рубля – бефстроганов с зеленым горошком и картофелем – 0,97 руб. А самым дорогим был мясной торт «На нашей улице праздник» – 19,98 руб.

– А в будущем году он что, на копейку подорожает? – спросил Дмитрий Емельянович, обратив внимание на соответствие цены с текущим годом.

– Все схвачено, – подмигнула Инесса. Тут к столику приблизился некий вальяжного вида мужчина с густыми черными усами и близко посаженными глазами. «Раки вареные по-буденновски», – мысленно окрестил его Выкрутасов.

– Инесса Фёдна, добрэччер, – промурлыкал он, пожимая Чучкало руку.

– Познакомься, Сёмушка, это мой старый друг Виктор, – представила ему Выкрутасова хозяйка советского рая. И добавила игриво: – Не человек – ураган!

– Да? – вскинул бровь Сёмушка. – Очч-прят. Семен. Так вот, значит, Инесса Фёдна, какие у вас люди теперь на доске почета. К вам нельзя ли стульчик подставить?

– Нет, Сёмушка, иди, нам и вдвоем хорошо, – к радости Выкрутасова отшила буденновского рака Инесса.

– Что за кот такой? – спросил ее Выкрутасов, когда усатое заливное ушло за свой столик.

– Сёмка-то? – фыркнула Инесса. – Ну так… В свое время у меня с ним были клей-моменты, но потом он быстро сдох. Форсу много, а мажору мало. Заказывай, Витек!

Дмитрий Емельянович, чувствуя прилив сильного голода, назаказывал много – все четыре салата по одной порции каждого, икры черной и красной, и даже омулевой, севрюгу с осетриной, лососячий медальон, слоеный паштет и, конечно же, «Гнездо ястреба», а из горячих закусок – жульен из петушиных гребешков с грибами «джунь-ху» и шпротно-миножью запеканку «Тихий океан». От супа он хотел отказаться, но Инесса настоятельно советовала ему взять азербайджанскую хашламу «Бакинские комиссары». На горячее ей он заказал осетрину «Сталинград», а себе – мясной торт «На нашей улице праздник».

– Спиртное пить будем? – спросил он в робкой надежде на то, что когда-нибудь сбудутся его мечты о трезвости.

– Обязательно! – выпучила глаза Инесса. – Принесешь нам, товарищ, сам знаешь чего, – кинула она официанту.

– Служим трудовому народу, – улыбнулся тот, удаляясь.

– А что он нам принесет-то? – малость струхнул Выкрутасов.

– Увидишь! – подмигнула хозяйка «Советской власти». – Тут для меня особый бальзам делают. Я его с коньячком смешиваю, а тебе лучше его с водочкой мешать – знаешь, какой сухостой до утра будет – ураганный!

– До утра?.. – похолодел Дмитрий Емельянович. Честно говоря, сегодня ночью он намеревался спать-отдыхать, чтобы быть готовым к завтрашним подвигам.

– А ты что, хотел бы до полудня? – засмеялась Инесса. «Она, земляк, такая сексосильная!» – вспомнились и мурашками проползли по спине Выкрутасова слова Инессиного мужа-алкоголика.

– Если партия прикажет, могу и до полудня, – отшутился бывший политинформатор, мысленно смиряясь: «Будь что будет, поедим, выпьем, само пойдет!»

Пришли закуски, а к ним бутылка коньяка, колба с водкой и черный пузырек.

– По три-четыре капли на каждую рюмку, – предупредила веселая женщина. – Ну, Витенька, выпьем за нашу долгожданную встречечку!

– Выпьем, гупёшка, – подмигнул ей Выкрутасов.

Черный бальзам придавал водке приятной сладости и какой-то лесной прохладцы. «Гнездо ястреба» несколько разочаровало – оказалось, это просто блин, на блине три половинки крутых яиц, политые соусом сациви. Зато все остальные закуски не подвели, особенно горячие, хотя грибы «джунь-ху» с виду были подозрительного черного цвета, но, быть может, они сродни бальзаму?

От нескольких набальзамированных рюмок водки Дмитрию Емельяновичу стало гораздо лучше на душе и в теле, усталость исчезла, изнутри стальным стержнем нарастала новая сила. Он лукаво поглядывал на Инессу, и его так и подмывало сказать: «А что, хотя бы и до полудня!» В этом ресторанно-советском раю царил полный матриархат. То и дело к столику подходили разные люди и здоровались с хозяйкой за руку, говорили добрые слова и получали от нее коммунистическое благословение. Выкрутасов, находясь в нарастающем игривом настроении, каждому из них давал кулинарные прозвища. Сначала в уме, а начиная с третьего – вслух. Третьим был некий субъект с лицом морковного цвета, совершенно седой и очень черноглазый.

– Зразы морковные с изюмом под сметаной, – сказал Выкрутасов, когда субъект удалился.

– Это ты про что? – спросила Инесса.

– Про него, – кивнул Дмитрий Емельянович.

– Точно, что зраза! – рассмеялась Инесса.

Следующим был загорелый кавказец, получивший в выкрутасовском прейскуранте прозвище «люля-кебаб, запеченный с яйцами». Владычица ресторана хохотала от восторга и требовала продолжения игры. Высокий блондин с сильно напудренным лицом и в кашне был припечатан обидным наименованием «телячья спаржа в панировке», а двое жуликоватого вида с бегающими глазками получили своим обозначением «голубцы заливные с фрикадельками». Инесса хлопала в ладоши от восхищения, и начхать, что не бывает заливных голубцов и телячьей спаржи:

– Витька! Ну ты и талант! Да я тебе сразу народного артиста дам, как только в Кремле сяду. Это же надо! А ведь и точно, что Вытягин – типичнейшая телячья спаржа в панировке! А эти хмыри… Как-как? Фрикадельки под голубцами?

– Заливные голубцы с фрикадельками.

– И правильно – они постоянно заливают, а сами так и трясут фрикадельками. Так, а вот этого как назовешь?

Следующей жертвой был роскошный красавец в ярко-синем клубном пиджаке-электрик и белых брюках, повязанный кембриджским галстуком. Он единственный, кто не просто пожал, а и поцеловал руку Инессы, и сразу стало ясно, что у него с ней было очень много клей-моментов. Сильная ревность обуяла Дмитрия Емельяновича. Этого надо было бить наповал.

– Ну? – спросила Инесса, когда красавец отчалил.

– Морское фрикасе с душком и профитролями, – произнес свой приговор Выкрутасов.

– Злюка! – ущипнула его Инесса. – Но, вообще-то, тоже клёво ты его. Жорка и впрямь с душком. Эй, товарищ! – позвала она официанта. – Запиши-ка, чтоб внесли в меню… Как, Вить?

– Морское фрикасе с душком и про… фи… – Дмитрий Емельянович так и оцепенел, потому что в эту минуту в зал вошел и двигался прямо к их отдельному столику не кто иной, как Николай Карлович Сванидзе собственной персоной.

– Про-фи что? – спросил официант.

– Профитролями, – закончил Выкрутасов упавшим голосом. – Это что, Сванидзе? – спросил он Инессу огорошенно.

– Где? А, Эдик! Похож, правда?

Теперь Дмитрий Емельянович и сам видел, что новый гость не Сванидзе, но сходство было поразительным.

– Инесса Федоровна, все в порядке, деньги на наш счет перечислены, – сообщил несванидзе и, откланявшись, ушел.

– А этот? – спросила Инесса.

– Форшмак фаршированный по-биробиджански, – саданул Выкрутасов безжалостно. Товарищ Чучкало покатилась со смеху, чуть под стол не повалилась. Сокол возмездия был в ударе. Чорт возьми, а ведь и впрямь бальзам анафемский какой-то.

– Ну, Витька! Ну, уморил! – билась в конвульсиях смеха Инесса. – Ну ты прямо Алейников и Стоянов!

– Это на меня твой бальзам действует, – радовался Выкрутасов. – Духоподъемный бальзамчик.

– Уже действует? – перестала хохотать Инесса. – Потерпи, родной, еще горячее не подавали.

И вечер новоявленного юмориста-сатирика продолжался. Припечатав еще парочку ходоков к столику товарища Чучкало, Дмитрий Емельянович под горячее несколько опьянел и осмелел настолько, что наконец признался в своем страшном обмане.

– Гупёш! – сказал он, поцеловав Инессу в щечку.

– Ау? – отозвалась хозяйка «Советской власти».

– А ведь я не Витька.

– А кто же ты?

– Да Митька я, глупая! Ты перепутала, я Дмитрий, Митька. Это фамилия у меня Выкрутасов, на вэ. Вот эта вэ и перескочила с фамилии на имя. Знай, что я не Витька Мыкрутасов, а Митька Выкрутасов. Гупёшка ты моя глупая!

– Да ты что! – снова хохотала Инесса Федоровна. – Жалко! Я уже так привыкла, что ты Витька. Давай ты останешься Витькой, а? Сладкий мой! Давай у тебя будет партийная кличка. Виктор Выкрутасов. Нет, просто – Виктор Атасов. Давай?

– Партийная? – призадумался Дмитрий Емельянович. – А, ладно! Пусть будет по-твоему. Виктор Атасов. Красиво даже! А ты знаешь, между прочим, почему я так окаменел, когда Сванидзе увидел?

– Эдика-то? Забыла, как ты его зашифровал?

– Фарш форшмакованный… Форшмак… Не важно. Главное другое. Смотри, я ведь имею лицензию лично казнить Сванидзе.

– Эдика?

– Да тьфу на твоего Эдика! Настоящего Сванидзе. – И сокол возмездия предъявил вождю ПРСВ лицензию на ведущего телепрограммы «Зеркало».

– У меня уже в глазах плывет, – призналась Инесса Федоровна, тщетно пытаясь разобраться в ценной бумаге.

– По этому мандату я имею право и даже обязанность учинить расправу над негодяем и врагом народа Сванизде.

– Сванизде?

– Да, Сванизде! – настаивал на таком повороте окосевшего языка Выкрутасов. – Если хочешь, могу сделать тебе подарок – переписать этого Сванизде на твое имя. Хочешь?

– Хочу, – томно прильнула к плечу своего нового любовника товарищ Чучкало. – Поехали на конспиративную квартиру!

– Поехали, – согласился Дмитрий Емельянович, хотя ему и жаль было расставаться с мясным тортом, съеденным лишь наполовину.

– Товарищ, счет! – крикнула Инесса Федоровна лихо. Счет, принесенный минут через пять, не более, свидетельствовал о том, что Выкрутасов и Чучкало наели-напили на сто два рубля двадцать две копейки. Тютелька в тютельку. Дмитрий Емельянович со смехом выложил перед официантом все свои советские денежки:

– Сдачи не надо.

– Спасибо, – поклонился официант, но тотчас вернул Выкрутасову один рубль: – Семьдесят восемь копеек будет достаточно.

– Да ты что! Обижаешь! – возмутился Дмитрий Емельянович.

– Не положено, – невозмутимо отозвался официант и стал убирать со стола.

– Ничего себе! – покачал головой шикующий гуляка из Москвы.

– А ты как думал, – с гордостью подбоченилась Инесса Федоровна. – Советская власть это тебе не форшмак собачий!

– И не фрикасе с душком, – добавил Выкрутасов, довольный тем, что так шикарно поужинал всего за сотню рублей, забывая о потраченных на самом деле двух сотнях долларов.

Глава двадцать шестая

ЕДВА ЖИВОЙ

Мы уже еле ползали, ноги сводило, в глазах плыло, хотелось упасть и подохнуть… А Херст забивал и забивал, всеми правдами и неправдами. И если бы не его три гола, нам бы ни за что не доползти до этого проклятого чемпионского звания. Бобби Чарльтон

Он вернулся в этот мир из какого-то теплого молочного тумана, открыл глаза и понял, что у него нет тела, хотел пошевелиться и не мог. Долго лежал так, без тела и шевеления. Потом страшная мысль прожгла его – она здесь, рядом, сейчас появится и вновь заставит его действовать!

– Ох! – простонал он и пощупал рукой грудь с левой стороны. Сердце отсутствовало. Он приподнялся и взглянул на стену, где висели, громко тикая, часы. Они показывали без пяти двенадцать. Стало еще страшнее – что-то должно было произойти до полудня. Вчера они все шутили, помнится: «До полудня, до полудня…» Вспомнилось: – О-о-о-х! – снова простонал полутруп, никак не в силах вспомнить другое – кто он. Витька или Митька, Атасов или Прибамбасов. С трудом сел. Тело гудело, будто долгое время его сводила смертельная судорога и лишь теперь отпустила. Кровь робко бежала по жилам. Сутки всего он в Ульяновске, а уже изнемогает. Ох уж эти русские бабы! Молиться – так лоб расшибить, гулять – так все в щепки обратить. Если бесконтактно, так уж ни-ни и не поцелуй, а уж если контактно – так на всю катушку, вдребезги, до полного омертвения. Что за народ!

Он снова простонал и пощупал сердце. Билось еле-еле. Тут взгляд его упал на записку, лежащую около необъятной кровати на пуфике. Подполз к пуфику, взял записку, прочел: «Ураганный мой! Обожаю! Все было так, что лучше и не бывает! Я до пяти часов – на партработе! В пять – жди! Будь готов, товарищ Атасов! Я уже скучаю по тебе! И снова хочу очутиться в бешеных лапах твоего урагана! А вечером, часикам к девяти, поедем на шашлыки, будем кататься по Волге! Целую тебя до смерти всего-всего! Твоя глупая гупёшка!» Сплошные восклицательные знаки. Ну-ка, сколько их? Одиннадцать – подсчитал «товарищ Атасов».

– Нет, дорогуша, я не Атасов, я Выкрутасов, Дмитрий Емельянович. Прошу не путать, – произнес ураганный москвич, превращая записку в бумажный снежок.

Он встал, но его шатнуло и уронило обратно на кровать. Вот это да! До которого же часа она его вчера мучила? Помнится, уже совсем рассвело, а их ураган еще продолжался, время от времени подпитываемый несколькими каплями черного бальзама, разбавляемого водкой. Ну, допустим, рассветы сейчас ранние, седьмое июля, к шести утра – уже день. Допустим, к семи он все же отключился. Ну, ночью, допустим, они пару часов сна все же урвали. И после всего она убежала на свою партработу, уже мечтая снова попасть в «бешеные лапы»… Зверь-баба!

Дмитрий Емельянович сильно затосковал. Инесса ему полюбилась, ему понравилось смешить ее и видеть, как она обхохатывается. Ему очень хорошо было с ней как с женщиной. Но ведь не в таких же количествах!

Его затрясло в едином приступе рыданий и смеха. Он понимал, что и отсюда придется бежать. Да и как тут останешься? На сколько еще хватит здоровья? Он сейчас не в состоянии подняться с постели и чувствует себя полностью выхолощенным. А когда через несколько часов Инесса явится, вся переполненная новыми желаниями, что прикажете делать? Думаете, за эти несколько часов он восстановится? Это все равно, что утром играть полуфинальный матч с Германией, а вечером – уже финальный поединок с Бразилией. Абсурд!

Вот она является, а он ей: «Прости, гупёшка, но я уже того… Давай завтра, а?» Позор да и только!

– Чорт знает, что такое! – смеялся и плакал Выкрутасов, катаясь по необъятным просторам постели. – Ну вот здесь, вот здесь вот, ну чем было бы плохо?.. Так нет же!..

Конечно, было бы очень неплохо пристроиться под боком у такой коммунистически-энергичной женщины, от которой воочию исходит советская власть плюс электрификация всей страны. Но как?! День-два он еще может выдюжить, а дальше?

– Бедный Толик! – вздохнул Выкрутасов, вспомнив о жуткой участи Инессиного супруга. – Впрочем, он всем доволен. Но я – не он! Нет, я не Толик!

Дмитрий Емельянович решительно подвиг себя на вставание, слез с кровати, поднялся на ноги. Его шатнуло.

– Видали! – хмыкнул он, но устоял. Подошел к телевизору и включил, о чем вскоре и пожалел, потому что из телевизора ему напомнили о футбольном чемпионате. Сегодня вечером в полуфинальном матче должны схлестнуться Бразилия и Голландия.

– Эх ты, мать честная! – сморщился Выкрутасов. Бежать – значит снова не увидеть футбола. Остаться – тоже не увидеть. Разве ж она даст? Хищница проклятая!

Он впервые подумал об Инессе Федоровне не только со страхом, но и с ненавистью. Ну хоть полуфиналы ему дадут посмотреть или не дадут, в конце-то концов!

– Не та женщина хороша, которая дает, а та хороша, которая дает посмотреть футбол, – промолвил Дмитрий Емельянович, стоя под горячим душем и с тревогой разглядывая свое измученное тело, там и сям отмеченное легкими кровоподтеками и царапинами. Потом он медленно ходил по конспиративной квартире, ел остатки вчерашнего мясного торта «На нашей улице праздник», который, покидая ресторан, Инесса велела завернуть с собой. Флакон с бальзамом вызывал отвращение. Выкрутасов перетерпел и не стал опохмеляться, хотя его и поколачивало. Вообще, жизнь потихоньку, помаленьку возвращалась в его тело, шаткость-валкость исчезла, к половине третьего пациента можно уже было переводить из реанимационной в нормальную палату. В три часа пополудни, еще не казак и не сокол, но вполне ходячий, Дмитрий Емельянович оделся и причесался.

Зазвонил телефон, Выкрутасова вновь заколотило. Он долго не брал трубку. Наконец ответил.

– Ураганыч! Как ты там, родненький? – спрашивало на другом конце провода ненасытное коммунистическое чудовище. – Соскучился по своей гупёшке?

– Очень, – ответил Выкрутасов. – Ты скоро?

– Скоро, малыш, скоро! Еще полчасика и лечу к тебе. Ты поел? Чувствуешь себя нормально?

– Самочувствие в норме, поел, жду с нетерпением.

– Лечу! Максимум через час буду!

Он повесил трубку и тихо пропел про паровоз, который вперед летит, в коммуне остановка. До взрыва бомбы оставался один час, а то и меньше. Надо было уходить.

В карманах пиджака обнаружилось портмоне с остатками горынычевых долларов, паспорт, советский желтый рублишко и счет из ресторана «Советская власть»: «Салат уль – 0,15, салат стал – 3,03, салат вол – 2,97, салат стол – 1,33, окурок тамб – 0,95». Что еще за «окурок тамб»? Окурок тамбурный, что ли? А, это Инесса еще окорок тамбовский заказывала! «Икра чер, икра крас, икра омул, севрюга г/к, осетр х/к, медальон лосос, пашт слоен, гнездо яст, жул гриб, запек “Т. океан”, хашлама “Б. Ком.” 2 раза, осетр стал, мяс торт, конь, водк, бальз, мин вода, хлеб…»

– Оставим на память, – усмехнулся Выкрутасов, укладывая рублишко и счет в портмоне. – Ну, прощай, конспирация! Прощай, советская власть!

Он подошел к двери, и тут выяснилось, что ничего не прощай, а здравствуй, потому что сколько он ни бился, ничего так и не смог придумать с замком – дверь не открывалась. В отчаянии Выкрутасов вернулся в комнату и глянул на часы. Они показывали двадцать пять минут четвертого. Страшная встреча с сексосильной коммунисткой неумолимо приближалась.

– Этаж! – воскликнул Выкрутасов и ринулся к балкону. Этаж оказался не то пятый, не то шестой. Прыгать с такой высоты Дмитрий Емельянович мог только с парашютом и только вдрызг пьяный. Оставалось только завыть с балкона на весь Ульяновск. Настроение было самое антисоветское.

Тут на соседний балкон вышла очень толстая пожилая женщина, чем-то похожая на какую-то политическую деятельницу. Посмотрев на Выкрутасова, она сделала такую презрительную и даже брезгливую морду, что Дмитрия Емельяновича вмиг озарило.

– Простите! – воскликнул он. – Мне кажется, вы не вполне симпатизируете коммунистической идее.

– Не вполне!.. – проскрипела женщина. – Вешать вас надо, краснопузых! Еще в девяносто первом надо было! А уж в девяносто третьем и подавно.

– Да нет же! Я не краснопузый! – радостно крикнул узник советской власти. – Они схватили меня, привезли сюда. Пытали! Я могу представить вам доказательства – у меня все тело в кровоподтеках и ссадинах. Разрешите мне перелезть на ваш балкон и через вашу квартиру совершить побег!

– Вы что, серьезно? – недоверчиво покосилась враждебная Инессе соседка.

– Да уж куда серьезнее! Скорее! Они вот-вот нагрянут!

– Так лезьте же сюда, что вы медлите! – встрепенулась антикоммунистка. – Прыгайте!

Но легко сказать «лезьте» и «прыгайте»! Расстояние между балконами было не меньше метра. В другое время он бы перепрыгнул, но не теперь, когда предыдущая ночь отняла все жизненные силы. Он задумался, что лучше – остаться в качестве жертвы любовной ненасытности или рискнуть, прыгнуть.

– Вон у вас доска есть на балконе, перебросьте ее сюда, – взмолился он к соседке. – Я измучен пытками и не смогу перепрыгнуть.

– Доску? – призадумалась антисоветчица. – А они потом за меня возьмутся… Давайте я лучше тихо-мирно милицию вызову?

– Вот так мы и проиграли большевикам в семнадцатом году! – в отчаянии воскликнул Выкрутасов. – Давайте доску!

Семнадцатый год соседке не хотелось повторять, и она наконец решилась перекинуть доску с балкона на балкон. По этой доске Дмитрий Емельянович и совершил свой побег. Было, конечно, страшно, и он запросто мог оступиться и рухнуть вниз. Но решившись на бегство, назад не оглядываются.

– Спасибо! Спасибо! – горячо принялся благодарить толстуху спасенный. – Я сообщу о вашем подвиге Борису Николаевичу!

– Вот еще! – запыхтела спасительница. – Этому пьяному дебилу! Если уж вы знакомы с сильными мира, замолвите обо мне словечко Гришеньке Явлинскому. Обожаю!

– Да я в воскресенье приглашен к нему в гости! Вместе собирались финал чемпионата мира смотреть. Непременно замолвлю, непременно, а теперь, простите, мне надо бежать!

Он выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице, презрев на всякий случай услуги лифта. На улице он едва не попался – серебристый лендровер как раз подкатывал к дому. Вовремя успев спрятаться за фонарным столбом, Дмитрий Емельянович проследил, как Инесса Федоровна Чучкало вошла в подъезд, и припустился наутек. Теперь еще предстояло вызволить чемодан, оставшийся в доме «на дедушке». Выкрутасов поймал частника и пообещал ему златые горы: