Текст книги "Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– А вот и нет, – весело возразила Катюша. – У меня есть точные сведения, где их искать! Вот это и будет наше дело.

– Чудачка! – засмеялся Дмитрий Емельянович. – А если я жулик? Первому встречному открываете свои тихозерские тайны!

– Во-первых, у вас на лице написано, что вы не жулик, – ответила Катюша. – А во-вторых, жуликов в поездах не обворовывают.

– А как же говорится – вор у вора шапку украл.

– Шапку же, а не чемодан с долларами.

– Доллары у меня в портмоне лежали. До сих пор удивляюсь, почему Витя не взял целиком пиджак вместе с бумажником.

– Очень просто – там же паспорт ваш был. Если бы его с паспортом да с пиджаком сцапали – это одно, а так – только деньги и чемодан… Вообще, я не знаю… Может, он вас пожалел без документов оставлять.

– Интересный мальчик. Что из него вырастет – одному дьяволу известно. Лет десяти – и такие воровские акции!

– Моему Дмитрию тоже десять, но уж из него-то точно не вырастет слуга дьявола.

– Тезка, значит? – обрадовался Выкрутасов. – А по отчеству?

– Михайлович. Но не потому, что его отца Михаилом звали, а совсем по другой причине.

– Вот как? И по какой же?

– Постепенно вы все узнаете. Мы пришли. Это наш дом. Я хочу только заранее попросить вас. Когда будете здороваться с моим сыном, поклонитесь и поцелуйте ему руку. Ладно? Это ведь совсем не трудно. Так надо. Вы поймете.

– Да, конечно, не трудно, – пожал он плечами, а сам подумал: «Первый звоночек! Уж слишком все до сих пор шло гладко!»

Они остановились перед высоким и мощным, но покосившимся забором, либо давно, либо никогда не крашенным, темно-серым, почти черным. Тяжелая калитка открывалась ключом. Выкрутасов очутился в патриархальных владениях, где сад и огород цвели и произрастали пышно и властно, а дом чем-то походил на забор – такой же некрашеный, из почерневших толстых бревен, мощный, но все же слегка покосившийся, будто устал стоять и слегка присел. Навстречу выскочил довольно большой пес породы колли, одетый в пышную огненно-красную шубу.

– Джекки! Джекки! Соскучился! – стала мотать его за шкуру туда-сюда Катюша.

В глубине сада Дмитрий Емельянович увидел стол, за которым сидели и обедали трое – лет сорока пяти бородатый мужчина, точно такая же, как он, только без бороды, женщина и мальчик в инвалидной коляске. Судя по возрасту, это и был сын Катюши.

При виде хозяйки дома и ее гостя мужчина и женщина встали и вышли встречать.

– Павел, – представился мужчина.

– Ирина, – представилась женщина.

Далее они пошли к мальчику, который продолжал сидеть и без тени улыбки смотреть на свою маму. Это отсутствие видимой радости несколько покоробило Дмитрия Емельяновича.

– Здравствуй, сынок, – поклонилась мальчику Катюша и приложилась губами к его руке.

– Здравствуй, мама, – ответил он и в момент рукоцелования важно возложил левую руку матери на затылок.

Настала очередь Дмитрия Емельяновича. Он вздохнул и – делать нечего – тоже подошел с поклоном.

– Ну, здравствуй, тезка, – сказал он и сухо приложился губами к руке инвалида, который опять возложил левую руку на затылок, теперь – Выкрутасову.

– Это Дмитрий, он хочет попробовать жить у нас, – сказала Катюша, обращаясь к сыну каким-то виновато-просительным тоном. – Он очень хороший человек. Объездил полмира, воевал в Чечне, был в плену у чеченцев, необыкновенно эрудированный человек. Его в поезде дочиста обокрали.

– Ну что ж, – ответил мальчик, – пусть поживет.

Это еще больше не понравилось Дмитрию Емельяновичу. Где-то в глубине груди заныло уже ставшее привычным: «И отсюда придется линять!» Ему стало стыдно, как будто он был виноват перед мальчиком, как будто он соблазнил его маму и теперь набивается к нему в отчимы.

– Продолжайте обедать, – сказала Катюша бородатому Павлу и безбородой Ирине, которые, судя по сильному сходству, были братом и сестрой. – Мы с Дмитрием так в вагоне-ресторане позавтракали, что пока не голодны. Дмитрий меня просто обкормил! И после этого его обокрали. Приятного аппетита. Пойдемте, Дмитрий, в дом. Если хотите, отправимся гулять на озеро?

– Хочу, – сказал Выкрутасов, вновь беря чемоданы и следуя за Катюшей в дом.

– Дмитрий Михайлович, вам подавать жаркое? – услышал он, как Павел спрашивал у мальчика. «Ничего себе! – с обидой подумал бывший политинформатор. – Он, значит, Дмитрий Михайлович, а я – просто Дмитрий!»

Джекки остался у стола, с двумя сосульками слюней, свисающими из уголков рта на роскошный белоснежный воротник шубы. В дом Катюшу и Выкрутасова никто не сопровождал, и Катюша сказала:

– Все, что вы тут увидите – не просто причуды, далеко не блажь. Сейчас мы отправимся гулять вдоль озера, и я постараюсь вам все объяснить.

– А почему вы сказали, что я «попробую» жить у вас? – спросил Выкрутасов, затаив обиду.

– Я вам сначала все растолкую, а потом вы решите сами, стоит ли вам даже пробовать. Так, вот здесь будет ваша комната. Там – моя. Там – Дмитрия Михайловича. Павел и Ирина живут на втором этаже.

– Они что, брат и сестра?

– Сводные. Но… Впрочем, опять-таки все объясню на озере.

В доме Дмитрий Емельянович отметил большое количество икон, множество старинной мебели, сплошь находящейся в предсмертном состоянии, пахло пылью и ладаном, отдаленно напоминающим все ту же пресловутую сандаловую тошнилку у бесконтактной в Камышине. Ему снова показалось, что он уже прожил свою жизнь и попал в чью-то чужую. В некую параллельную жизнь параллельного Выкрутасова, с теми же нелепостями и разочарованиями. И зачем все это нужно?..

Комнатку ему отвели малюсенькую, три на три, с крохотным диванишкой, скрипучим стулом и еще каким-то дикообразным предметом мебели, похожим на тумбочку.

– Это еще что за бонбоньерка? – презрительно пнул ее ногой Дмитрий Емельянович и тут же с горечью подумал, что у него теперь нет никакого имущества, нуждающегося в мебели. Гол как сокол. Диванишко, стулишко, бонбоньерка – что еще требуется ему? Ничего!

В ожидании Катюши он повалялся на диване, слушая мушиный гуд и переклички птиц за окном.

– Вы уснули? – постучав, спросила Катюша.

– Нет, я готов, – вскочил он.

– И я готова.

На ней был легкий сарафан светло-зеленого цвета с рисунком – гроздья рябины, как на старых этикетках рябиновой на коньяке. Дмитрий Емельянович оценил внешность Катюши в четыре с плюсом, повесил пиджак на спинку скрипучего стула и отправился гулять на озеро Тихое.

– Джекки Коллинз! Пошли гулять! – позвала пса Катюша, и тот с огромной неохотой ушел от обеденного стола, мотая слюнными сосульками.

Они покинули патриархальную вотчину и направились в сторону озера, которое и впрямь оказалось в двух шагах.

– Ну вот, Дмитрий, – заговорила Катюша, – родители мои умерли, старший брат живет в Самаре, это я к нему ездила. Там у него не ладится. Разведется – приедет сюда жить. Он славный. Вот, аквалангистское снаряжение для меня достал. Чемоданы-то, которые вы несли, оттого такие тяжелые. С некоторых пор мы живем здесь вчетвером – я, Дмитрий Михайлович, Павел и Ирина. Они без жилья остались, а тут судьба привела их в наше общество, они прониклись смыслом того священно-великого, что происходит в моей судьбе, поселились у меня. Даст Бог, вы тоже проникнетесь и поселитесь. А если нет – вы человек свободный.

«Опять какое-нибудь ЦСХА!» – уныло подумал Выкрутасов. Они уже шли вдоль берега озера, вдалеке виднелся пляж с немногочисленными загорающими, а здесь никого не было, но если кто-то случайно проходил мимо, Катюша понижала голос или вообще прерывала свой рассказ.

– Скажите, Дмитрий, вы когда-нибудь задумывались о тысяча шестьсот тринадцатом годе? – спросила она.

Выкрутасов напрягся, теребя свою историческую память.

– Честно говоря, давно не задумывался, – сказал он.

– Я имею в виду, думали ли вы когда-нибудь о том, что вся судьба России могла тогда повернуться по-другому?

– В какую сторону?

– А в такую! – в голосе Катюши вдруг прозвучала обида. – Скажите мне, дорогой мой, почему государев венец достался в тринадцатом году не князю Пожарскому, а ничтожнейшему Михаилу Романову?

– А и впрямь, почему? – впервые задумался об этом Дмитрий Емельянович.

– Князь Пожарский освободил Москву от поляков, являл собой образ чистейшего представителя всего лучшего, что есть в русском народе, – продолжала Катюша. – Он пребывал в наилучшем возрасте для государя – ему было тридцать пять лет. Герой, красавец, умница, спаситель Отечества! Но вместо него всенародно избирают шестнадцатилетнего хлюпика. Не странно ли?

– И впрямь, странно, – хмыкнул Дмитрий Емельянович. – Нечто подобное наблюдалось в пятьдесят четвертом году в Швейцарии на чемпионате мира по футболу. Тогда самой сильной командой была Венгрия. Венгры обыграли девять – ноль корейцев, потом восемь – три немцев, в четвертьфинале они разгромили бразильцев, а в полуфинале – чемпионов мира, уругвайцев! Какие были звезды – Пушкаш, Кочиш, Хидегкути, Грошич, Цибор! И вот, в финальном матче, выигрывая у немчуры со счетом два – ноль, венгры вдруг сломались и проиграли два – три, уступив чемпионское звание второстепенной команде ФРГ. Это была высшая несправедливость!

– Разумеется, – несколько сердито согласилась с итогом экскурса в футбольную историю Катюша. – Но признайте, на минуточку, что история России где-то слегка позначительнее, чем история футбола, не так ли?

– Еще бы! – воскликнул Дмитрий Емельянович. – В восемьдесят шестом, в Мексике, наш отечественный футбол был на высочайшем уровне. Я не утверждаю на сто процентов, что тогда мы стали бы чемпионами, но могли, могли! У нас были Беланов, Протасов, Родионов, Заваров, Дасаев, еще играл Блохин! Мы обыграли шесть – ноль венгров, два – ноль канадцев, заняли первое место в подгруппе, но из-за подсуживания проиграли в четвертьфинале проклятым бельгийцам… Это, согласитесь, тоже часть отечественной истории, не так ли? – Он заметил, как она наливается гневом, и поспешил перейти к теме, начатой ею: – А князь Пожарский! Коне-е-е-чно! Кто спорит, что он, как никто иной, был достоин в тринадцатом году стать царем! Я до сих пор чешу голову, пытаясь разрешить эту загадку, почему не он, почему Михаил?

– Вы еще спрашиваете! – фыркнула Катюша. – Да ведь тогда произошли первые в России демократические выборы. А на демократических выборах побеждает не тот, кто больше всего достоин, а тот, кто хитрее, богаче и, если хотите, подлее. Ведь Дмитрий Михайлович Пожарский наравне со всеми рассматривался в качестве кандидата. Его подло обвинили в том, что он подкупает своих избирателей, в то время как на самом деле приписками и подкупами занимались коварные Романовы. И этим пройдохам досталось более трехсот лет вершить судьбами нашей Родины!

– Это вы очень хорошо про демократические выборы, – сказал Выкрутасов, стряхивая с брючины слюнную сосульку Джекки Коллинза. – Зюганов тоже в позапрошлом году…

– Что Зюганов! Что Зюганов! – вновь покрылась пятнами гнева Катюша. – Сравнили тоже! Зюганова с князем Пожарским! Там – благородство, смелость, спасение народа. А здесь – что? Даже и говорить не хочется. Вареная картофелина.

– Что ж, по-вашему, Ельцин, что ли? – пожал плечами Выкрутасов.

– Ельцин тоже позор России, – сказала хранительница тихозерской тайны. – Но он совершил одно правильное дело – разрушил капище Романовых в Екатеринбурге – дом Ипатьева, в котором оборвалась наконец бесславная история Романовых.

– Понимаю, вы вообще против этой династии.

– А вы – не против?

– Я? Даже не знаю… Скажу честно, только теперь, после ваших слов, начинаю кое-что прозревать.

– Слава Богу! А я уж приготовилась разочароваться в вас.

– Вот этого не надо, – молвил бывший политинформатор, сам все больше разочаровываясь в своем тихозерском визите.

– А вы не давайте мне повода для разочарований. Если еще раз начнете про свой противный футбол, я вас придушу! – Она улыбнулась, взяла Выкрутасова под руку и продолжала: – Так вот, дорогой мой, совершенно очевидно, что благодаря страшнейшей исторической подтасовке произошла ни с чем не сопоставимая трагедия – вместо нового Дмитрия Донского на русском престоле оказался новый Святополк Окаянный… Хотя нет, скорее – новый Федор Иоаннович. Безвольный и глупый. А оскорбленный князь Пожарский отошел на задворки, оказался на второстепенных ролях. Удивительно еще, что его не отравили, как в свое время Скопина-Шуйского!

– Это и впрямь удивительно, – признал Выкрутасов, хотя его исторические познания на Скопина-Шуйского не распространялись. Слушая свою попутчицу, Дмитрий Емельянович пытался вслепую проторить тропинку от изначальных рассуждений Катюши к ее конечным откровениям. Пока что он успел отметить лишь то, что князя Пожарского звали так же, как инвалида-сыночка, – Дмитрием Михайловичем.

– А теперь я вам сразу поведаю о своем великом историческом открытии, – резко остановившись и встав прямо перед Дмитрием Емельяновичем, произнесла Катюша. Он даже подумал, что она вознамерилась целоваться с ним. Это было нежелательно – он еще до сих пор не оправился от Инессы Чучкало.

– Я слушаю.

– Я даже лекции читала на эту тему. И неоднократно. И имела колоссальный успех. Так вот, дорогой мой, тогда, в тринадцатом году, произошел временной исторический сбой, Россия как бы споткнулась и побрела по другой дороге. Во всяком случае, та Россия, которую знаем мы. С ее искалеченной сначала Романовыми, а потом большевиками судьбой. Теперь еще и демократы калечат. Но я совершила открытие. Есть и другая Россия, существующая в другом исторически-временном пространстве. Она-то не споткнулась, а пошла правильной дорогой, избрав себе в государи блистательного князя Пожарского. И там, в той России, до сих пор царствует великий династический род Пожарских. Там Россия – главное государство в мире, она владеет Константинополем, Иерусалимом, даже Египтом, она распространяет свои границы до срединного Китая, ей принадлежит все восточное побережье Америки, многие области Ирана и Турции, весь Афганистан, вся Польша, вся Финляндия, часть Румынии и Венгрии, Словакия, Болгария.

– А ГДР? – вполне логично спросил Выкрутасов.

– И ГДР! – запальчиво ответила Катюша. – Точнее – все правобережье Эльбы, включая Гольштинию. И сама Эльба там называется, как ей и положено называться по-русски, – Лаба.

– А Аляска там тоже наша? – спросил Выкрутасов.

– Ну я же говорю – все восточное побережье Америки, – горячо отвечала Катюша, – включая Аляску, Русскую Колумбию и всю Калифорнию до мыса Кабо-Фальсо.

– Вот это да! – восхищенно воскликнул Дмитрий Емельянович, готовый хоть сейчас бежать от очередной своей сумасшедшей, да только пиджак с паспортом остался в комнатушке на скрипучем стульчике. – Как бы я хотел попасть в ту Россию! Как я устал жить в этой, униженной и облапошенной!

– Ага! – ликовала тихозерчанка. – Хочется попасть в ту Россию? Если очень хочется – попадешь!

– Скоро ли?

– Надо набраться терпения.

– Ну, это все наши политики талдычат: «Наберитесь терпения, еще пять-шесть лет и заживем!» Нельзя ли побыстрее?

– Все дело не в людях, а в исторической кривой, – сказала Катюша, вновь беря его под руку. Прогулка вдоль Тихого озера продолжалась. – А эта историческая кривая только один раз в сто лет пересекается с нашей историей. И тогда наступает возможность слияния нашей реальности с той, другой, в которой царствуют потомки князя Пожарского. Ни в восемнадцатом, ни в девятнадцатом, ни тем более в двадцатом столетии этого слияния не произошло. Только в наступающем двадцать первом веке складываются все предпосылки для свершения этого желанного слияния. Мальчик, которого ты сегодня имел высокую честь лицезреть, этот несчастный инвалид, есть не кто иной, как заново воплощенный князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

– Я так и знал! – воскликнул бывший москвич.

– Знал?

– Точнее, я уже догадался. А ведь он похож, очень похож! – Дмитрий Емельянович, как всякий начитанный человек, понимал, что сумасшедшим нужно поддакивать.

– Конечно, похож, – радовалась безумная. – Ибо это он и есть. А знаешь, как все раскрылось?

– Как?

– Дмитрию Михайловичу еще было пять лет, когда он явился мне во сне. Он пришел в облике блистательного тридцатипятилетнего освободителя Москвы от поляков. И он сказал мне: «Мама, ты узнаёшь меня?» «Почему вы называете меня мамой?» – удивилась я. «Потому что я – твой сын, Дмитрий Михайлович Пожарский! Я снова явлюсь в России в тринадцатом году, только уже в двадцать первом веке. Я спасу Отечество, как и тогда, четыреста лет назад, но уже не будет никаких выборов, а меня сразу провозгласят царем на Москве». После этого сна я не сразу поверила. Он еще раз приснился мне. Я спросила: «Нельзя ли получить какое-нибудь подтверждение?» Он сказал: «Вскоре у меня отнимутся ноги, но я не всегда буду оставаться безногим и вновь стану ходить тогда, когда тысяча истинно русских людей поверит в то, что я – Дмитрий Пожарский, их настоящий царь». Я рассказала многим о таком сне, а через некоторое время у моего сына и впрямь отнялись ноги. Я покажу тебе подтверждения того, что врачи оказались бессильны поставить диагноз, в чем причина его заболевания. Единственное, что они в один голос признали, что это случай, не описанный в практике, но со временем способность ходить может восстановиться столь же внезапно.

– Меня прямо в дрожь бросает от ваших слов, – сказал Выкрутасов. Его вдруг посетила шальная мысль о том, что всякое может быть. Разве кто-то мог представить лет двадцать назад, что у нас опять будет двуглавый орел, а Ленинград возвратно переименуют в Санкт-Петербург? Никто!

– Вы мне верите? – спросила сумасшедшая.

– Это удивительно, но я верю, – кивнул Выкрутасов, тоже чувствуя себя начинающим сумасшедшим. – Я верю в чудеса. Мне до сих пор во сне снится, что я летаю. А разве не чудо все, что происходило со мной после великого московского урагана, ставшего Великим Русским Ураганом? Разве не чудо, что этим ураганом меня занесло сюда, на таинственный берег Тихого озера?

– Вы очень славный! – поддержала Выкрутасова в его начальном безумии Катюша. – Не хотите искупаться?

– Отчего же… Не прочь.

Она тотчас скинула босоножки и сарафан, оказавшись в красивом белом купальнике. Дмитрий Емельянович тоже разоблачился до трусов, благо они у него походили на плавки. Они вместе вошли в воду и поплыли. Вода была удивительная – не очень теплая, но и не холодная, а такая, как надо.

– Вы думаете, я случайно вас именно сюда привела купаться? – спросила Катюша весело.

– Думаю, у вас в жизни ничего случайного не случается, – каламбуром ответил Дмитрий Емельянович.

– Конечно! Ведь и вы – не случайность. А купаемся мы тут потому, что именно здесь, на берегу, стояло капище Урслантой. Именно сюда лепсы бросали свои драгоценные приношения. Там, на дне, прямо под нами – несметные сокровища. Вы чувствуете особый запах и привкус у воды? Это привкус золота и серебра. Попробуйте нырнуть! Мне кажется, именно вам повезет, вы извлечете что-нибудь драгоценное.

Выкрутасов набрал полные легкие воды и нырнул. Вообще-то как ныряльщик он никогда не славился, у него на самой незначительной глубине сразу закладывало уши. Но тут он расстарался, донырнул до дна, довольно глубокого, похлопал ладонями там-сям, ничего не обрел и поспешил на поверхность.

– Увы, – сказал он, отдышавшись, – я тоже не тот человек!

– Да нет, не расстраивайтесь, вы тот, тот! – заутешала его Катюша. – Мы будем нырять здесь с аквалангом. Мы добудем сокровища лепсов, которые помогут нам проторить дорогу Дмитрию Михайловичу. Ах, до чего же хорошо купаться в нашем Тихом! Хорошо, правда?

– Зело хорошо, – ответил Выкрутасов, наслаждаясь купанием. Сейчас он уже сомневался, бежать ему из Тихозера или, как выразилась Катюша, «попробовать пожить» тут. А вдруг там и вправду сокровища? В Светлоярск он всегда успеет.

Наплававшись вволю, они выбрались на берег.

– И многие уже поверили? – спросил Дмитрий Емельянович.

– Многие, – сразу поняла, о чем он, Катюша. – Но до тысячи еще далеко. Какое в этом году лето хорошее! Но самое удивительное началось потом, вскоре после того, как у Дмитрия Михайловича отнялись ноги. Мне стоило больших трудов раздобыть для него инвалидную коляску, я билась как рыба об лед, и вот однажды он вдруг говорит мне: «Ничего, мамочка, когда я встану на ноги, я буду царем, и ты у меня будешь богаче всех!» Я так и ахнула. Потом я стала подготавливать его, он быстро усваивал историю, особенно период Смутного времени. Постепенно он осознал себя тем, кто он есть на самом деле.

– Князем Пожарским?

– Да, дорогой мой, князем Пожарским.

– Царем?

– Да, дорогой мой, царем.

Глава тридцатая

ЦАРИЧОК

…и тогда меня занесло в Испанию. Удивительно, но лишь на чужбине я по-настоящему осознал, что я венгр. Мне до смерти захотелось вернуться домой. Ференц Пушкаш

Они еще долго гуляли вокруг Тихого озера. На обратном пути Дмитрий Емельянович задал вопрос про Павла и Ирину.

– Да, они брат и сестра, – сказала Катюша. – Часто бывает, что родные братья и сестры не имеют общих взглядов и тяготятся своим родством. Или вообще не встречаются, или встречаются редко, словно отбывают повинность. А здесь полностью противоположный случай. Ни он, ни она не могли найти в своей жизни достойных спутников. Любя друг друга, продолжали бесплодные поиски, которые так ничем и не увенчались. Она была замужем и развелась. Он был женат и тоже развелся. А когда я посвятила их в нашу великую тайну, они мгновенно, единодушно поверили в Дмитрия Михайловича и согласились полностью посвятить себя служению ему.

– И что же… Хм… Они живут вместе?

– Они живут в одной комнате, спят на одной кровати, большего я об их близости не знаю и стараюсь не совать свой нос в чужие взаимоотношения.

– Понятно, – сказал тезка князя Пожарского, а сам подумал: «Однако очень уж много чертей в Тихом озере водится!» Близился вечер, и душу, живущую футболом, не могли не терзать мысли о возможности посмотреть предстоящий второй полуфинальный матч. И само собою пробормоталось:

– Что ж это за хорватская сборная такая! Докуда добралась! До самого полуфинала. Слыханное ли дело? А если и французов обыграют? Неужто в финале с бразильцами схлестнутся? Тут явно не обошлось без мировой футбольной закулисы. Лишь бы только насолить нашим братьям-сербам – хорватов до небес вознесли. Шукеры-бобаны-просинечки…

– Вы что там? Какие-то заклинания шепчете? – спросила мать будущего царя.

– Я говорю, и команда какая хорошая подобралась у Хорватии – что Шукер, что Бобан, что Просинечки, что Бокшич, что Влаович – все, как на подбор, игроки экстракласса! Как будто сам дьявол играет за Хорватию!

– Ох, придушу! – возмутилась Катюша. – Опять вы со своим футболом! Чтобы я про него больше не слышала! У вас отныне должна новая жизнь начаться. Лучше вот о чем подумайте: не нужно ли нам заявить в милицию? Такое-то число, поезд такой-то, вагон такой-то, место такое-то. Ведь сейчас очень просто вычислить, кто ехал, какой-такой мальчик. Не то что раньше, при совдепии, когда не учитывали, кто по железной дороге катается. У них, видите ли, при советской власти преступности не было! Не люди – ангелы до Ельцина жили. Дмитрий, вы же здравомыслящий человек! Обратитесь в органы. Такое количество долларов на дороге не валяется. Они бы нам очень для дела пригодились.

– Лучше уж пусть это нас не колышет, – ответил Выкрутасов, возвращенный мыслью к долларам, а следовательно, и к выдавшему их Гориллычу.

– Что значит – не колышет! Что за выраженьица? – возмутилась хранительница тихозерской тайны.

– А то и значит, что доллары эти достались мне от нового мужа моей бывшей супруги, а он – хапуга, новый русский, наворовал у народа. Может быть, на этих баксах кровь народная.

– Тем более мы должны возвращать себе то, что у нас украли, – возражала Катюша. – Не то нас так и будут перманентно обворовывать.

– Хорошо, я подумаю, – вздохнул Выкрутасов. – Действительно – восьмое июля, поезд Самара – Светлоярск, вагон двенадцатый, место… у меня было пятнадцатое, значит, у него – шестнадцатое.

– Ну вот, – ободрилась Катюша.

– Только завтра. Ладно? Сегодня я почему-то смертельно устал. Такое количество переживаний… Кража, потеря всего, встреча с вами, ваши потрясающие откровения…

– У меня есть предложение, – вдруг остановилась она. – Давайте, когда мы с вами с глазу на глаз, будем говорить друг другу «ты».

– Я-то с удовольствием, – согласился Выкрутасов. – Но хотелось бы поставить одно условие. Давай при других будем обращаться друг к другу не только на «вы», но и по имени-отчеству. Я – Дмитрий Емельянович. А ты?

– Екатерина Алексеевна. Но у меня тоже будет одно условие – постарайся по возможности как можно меньше ставить условий.

«Та-а-ак! – подумал Дмитрий Емельянович. – Меня уже осаживают. Мол, знай свое место, холоп! Нет уж, долой царизм! Пора отсюда бежать. Ночью!» Он уже привык к ночным бегствам. Они радовали его. Ночью после бесконтактного соития он бежал из Камышина, вчера ночью – бежал от советской власти, сегодня ночью убежит от тихозерской монархии… Красота!

Они вернулись в гнездо будущего монарха. Павел и Ирина увлеченно трудились в огороде.

– Попробуем заглянуть к Дмитрию Михайловичу, – сказала Катюша. – Вы должны видеть его апартаменты.

– Попробуем, – пожал плечами Выкрутасов.

– Ваше величество, – приоткрыв дверь в комнату сына, промолвила мать царя, – нельзя ли к вам заглянуть ненадолго?

– Прошу вас, господа, входите, – отвечал царственный мальчик. Они вошли в его комнату. Государь-инвалид сидел в своей коляске за письменным столом и занимался весьма важным государственным делом – строил дом из желтых, синих и голубых кирпичиков «лего». Над письменным столом бросался в глаза пылающий золотом красивой вышивки багряный стяг длиною в метр и высотою сантиметров в семьдесят. Златая вышивка на нем изображала ангела с крыльями, в доспехах и с мечом. Над ангелом одесную было вышито «АРХАНГЕЛЪ», ошую – «МИХАИЛЪ», внизу около правой ноги ангела располагался город с острыми верхами крыш, около левой же сидел маленький воин в доспехах и с нимбом вокруг шлема. Надпись подле него свидетельствовала, что это – Иисус Навин.

– Красивый флажок, – похвалил Дмитрий Емельянович.

– Флажок! – зло фыркнул царь Дмитрий Михайлович.

– Это не флажок, – покраснела Екатерина Алексеевна. – Это боевое знамя князя Пожарского!

– В подлиннике? – удивился Выкрутасов.

– В подлиннике! – снова зло фыркнул царь.

– Нет, конечно, – еще больше покраснела от стыда за Выкрутасова царева мать. – В подлиннике оно раза в три больше. Хранится в Оружейной палате Кремля. Вот с этого знамени я бы и начала экскурсию по светлице нашего государя. Так и только так должен выглядеть государственный стяг России. И никаких вам триколоров!

– Сверху белые, снизу красные, между ними голубые, – припомнил Выкрутасов чью-то шутку про бело-сине-красное полотнище, возрожденное при Ельцине.

– Вот именно, – сказала Екатерина Алексеевна. – Нам не нужны эти масонские флажки. Пусть им поклоняется Франция и Голландия.

– Франция – Хорватия, – все же вставил Выкрутасов про свое, футбольное, злободневное.

– Да, и Хорватия, – согласилась мать царя. – Настоящее знамя России должно быть только багряно-золотое. Обратите внимание, большевики нутром это чуяли, но заменили благородный багрянец на пошлый кумач.

– Кстати, – осенило Выкрутасова. – А ведь серп и молот на советском знамени – это как бы стилизованный архангел, а звезда – стилизованный Иисус Навин. Что скажете? Кажется, я попал в самую тютельку?

– Не знаю… не знаю… – задумалась Екатерина Алексеевна.

– Тютелька! – зло фыркнул царь в инвалидной коляске. От этого его третьего фырка царственная мать покраснела еще больше, цвет ее лица перешел от пошлого кумача к благородному багрянцу.

– Нет, – сказала она, – пожалуй, это слишком смелое предположение. Вряд ли большевики были способны на подобные стилизации. Теперь прошу обратить внимание на икону, висящую в этом углу. Ее по Божьему вдохновению написал наш Павел. Как видите, здесь изображен не кто иной, как сам Дмитрий Пожарский, святой князь, избавивший Русь от польского нашествия, но так и обойденный вниманием Церкви. Да и что можно было ожидать от нашей Церкви, которая под пятою Романовых превратилась в языческое капище. Чудовищный раскол, произошедший при так называемом царе Алексее Михайловиче, явился прямым следствием одурачивания народа при избрании в тринадцатом году его папаши, шестнадцатилетнего недоросля Михаила. Обратите внимание, каких только Дмитриев нет в нынешних так называемых православных святцах! Ну ладно там Донской и Солунский, оставим их. А зачем нам какой-то там Бессарабский? Зачем нам Дмитрий Ростовский, составивший весьма предвзятые и угодные для Романовых «Жития Святых»? Нет, мы должны больше всех других почитать трех Дмитриев – Солунского, Донского и Пожарского.

Глядя на икону, выполненную не сказать, чтобы плохо, но и не на уровне Рублева, Дмитрий Емельянович с ужасом подумал, что если мальчик-царь молится на нее, то, будучи сам князем Дмитрием Пожарским, таким образом – молится на самого себя! «Бред царячий!» – чуть не сорвалось с выкрутасовского языка. Захотелось дать щелбана этому то и дело фыркающему монарху в тапочках. Да грешно обижать убогого инвалида!

– А это, стало быть, копия меча, принадлежавшего Дмитрию Пожарскому, – перешел Выкрутасов к другому экспонату прижизненного музея. Меч висел на коврике чуть справа от иконы Святого Дмитрия Пожарского, и если икона была еще куда ни шло, то меч являл собой полную халтуру. Выкрутасов даже не удосужился выслушать рассказ экскурсоводши Катюши о его происхождении, а сразу перешел к огромной карте, висящей над постелью таинственного монарха. Карта была знатная и не могла не вызывать восхищения. Детского труда в нее было вложено немало, как, впрочем, и детской непосредственности. Россия на ней являлась во всей пышности своих окраинных доминионов и сама по себе даже как-то терялась в их обширном окружений. Впрочем, и сама по себе она, матушка, заслуживала изучения. Москва на ней присутствовала в виде большого круглого пятна, а вот ни Петербурга, ни тем паче Ленинграда – как не бывало. Киев и Тихозеро были равновеликими городами. Неподалеку от Москвы фигурировал еще один крупнейший город – Стародуб Пожарский, но полностью отсутствовали Одесса и Екатеринбург, на месте Севастополя сиял Херсонес Таврический, Краснодар назывался Екатеринодаром, а Красноярск – Екатериноярском. Новосибирск был просто Сибирском, зато Владивосток помпезно именовался Владивостоком Пожарским.

– Солидная карта! – с уважением произнес Выкрутасов. – Неужели государь сам ее изготовил?

– А что тут такого! – снова, но уже не зло, фыркнул царь.