Текст книги "Цветок камнеломки"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 53 страниц)

– Нет. Лучше я вам позвоню. Так говорите, – завтра?

– Завтра. Но уж никак не позже послезавтра. Давненько не вскрывал я в морге трупов.

– Веселый вы, гляжу, человек, доктор.

Звонил он даже не один раз. В первый раз – узнал, что с искомым материалом обязательный дедок-трансмурал из местных старожилов не подвел, и заехал за довольно противной на вид жирной кашицей, а во второй – осведомиться, сколько всего в организме может случиться бляшек. Попросту, по массе. В третий раз он не стал звонить и заявился самолично, чтобы обсудить отдельные детали. Потом у Алексея Митрофановича по всем правилам взяли письменное согласие на проведение лечения «при помощи внутривенной инфузии нового антиангинозного препарата».

Новый препарат являл собой довольно толстый слой невзрачного осадка под толщей физиологического раствора на синтетической воде. То, что банка состояла из алмаза, Сабленок, правда, не знал. Дабы не подводить в случае чего подчиненных, он попал в набрякшую вену Алексея Митрофановича самолично. Завалишин, почти вовсе закрыв глаза, набрал какую-то комбинацию на устройстве, напоминающем пишущую машинку, и которое он именовал "манипулятором", "сборщики" дружно приобрели одноименный заряд. Со стороны это выглядело так, словно осадок вдруг растворился без следа, жидкость в сосуде осталась по-прежнему прозрачной, но приобрела какой-то радужный оттенок. Жидкость медленно, осторожничая и перестраховываясь, ввели в кровь.

"Спецификация Л", аккуратно отщепив субстрат, переходила в так называемую "конформацию 2", поляризовалась и обрела неукротимое стремление к воссоединению с себе подобными, а все вместе – к Водителю.

– Теперь – быстрее!

И прежде, чем сколько-нибудь значительное количество сработавшей "Спецификации Л" успело влезть в исходную емкость, Сабленок быстро-быстро, упустив буквально несколько капель крови, подключил стеклянный двойник, направив ползущую вспять, навстречу току жидкости, в другой сосуд, где "спецификацию" ждала Активная Мембрана. Встречаясь с ключевыми структурами на ее поверхности, "сборщики" оставляли груз, возвращались в "конформацию 1", после чего одноименный заряд поверхности возносил их вверх по капиллярам. Мембрана потребляла вполне заметное количество энергии и ровно, едва слышно гудела под током. Через двадцать минут большая часть напластований в виде ултрадисперсного осадка собралась на ее поверхности, а часть "сборщиков" повторно вернулась на свое рабочее место, и цикл повторился снова. Выждав некоторое время, вспотевший от волнения Сабленок дрожащими руками прикурил сигарету и прошелестел, поскольку в горле у него совершенно пересохло:

– Проверить бы как, а?

– Я диполь-экран прихватил. Специально разработали для наблюдения за развитием некоторых композиций. Потом – бросили, на редкость бесполезным занятием оказалось. И тут не выйдет, слишком много наложится одно на другое. Тут чего-нибудь все-таки похитрее надо, по принципу автоматического подсчета, компьютерного формирования изображений и всякое такое…

И только тут до их сознания дошел некий посторонний звук, довольно давно уже доносившийся с жесткой, как устав гарнизонной службы, обтянутой черной клеенкой прямо поверх ДСП кушетки. Это негромко, но басовито храпел расслабившийся и заскучавший от полного отсутствия событий Алексей Митрофанович Завалишин.

– Ладно! – Прошипел эскулап. – Твое снадобье все на месте? – И, увидав спокойный, как вечные льды, кивок, осведомился. – Уверен? Тогда так: раз он сейчас живой, то хуже уже не будет, значит – проконтролируем по старинке, чисто клинически… Да это, в конце концов, и главное.

– Ну, – его здоровье!

– Его, – согласился Завалишин, – давай…

– Так, говоришь, – нет приступов?

– Да вроде бы как не было. Валидол и нитроглицерин таскает еще, но больше по привычке.

– Ага… И ЭКГ тоже стала получше. Ку-уда получше. Кардиосклероз, понятно, никуда не денешь, а так… Слушай, а ты знаешь, что это Нобелевка по медицине? На мелкие расходы, потому что в принципе за бугром человек, слепивший этакое, стал бы не миллионером даже. Пожалуй, что миллиардером.

– Композиция конечно, – пожал плечами тридцатитрехлетний Завалишин, заботливый второй сын своего заботливого отца, – но так себе композиция. Не из сложных. Единственная сложность, – это чтоб только ту известь, которая вместе с холестерином, а так… Простенькая композиция.

– А почему, кстати, – композиция? Что за дурацкое название?

– Не машина, не вещество, а работает. И каждый раз надо с самого начала составлять, компоновать. Как-то само собой получилось название.

– Ну, – за нас с вами, и хрен с ними… Ну так что делать-то будем?

– Твое здоровье… К сожалению, – ничего такого делать мы не будем. То есть совсем. За то, что мы тут уже сделали, нам уже не сносить головы. Мне – за прямое разглашение, тебе – за то, что узнал то, чего тебе знать никак не полагалось.

– Б-лин… – Сабленок нервно потребил стопку "Двина" в одиночестве и прошипел, – з-занимаетесь там всякой херней… С с-секретами с-со с-своими с-сучьими… Как будто самим не помирать, вместе со своим высоким начальством.

– Не высоким, а очень высоким. Все так, все так, но все равно ничего не выйдет.

– Точно? Неужто ничего нельзя придумать?

– Погоди. Я тут переговорю кое с кем. Он такой знаешь… дерзкий.

– А что такое-то?

– Да вот в голову пришло, когда сказал про очень высокое начальство, – а какое оно у нас, начальство очень высокое? Самое высокое?

– Не знаю. Какое?

– Оно у нас старое.

X

Все было просто, как простая гамма. Непонятно только, почему ни до чего подобного никто не додумался раньше. Карбин. Или тот самый навязший у всех в зубах тубулярный углерод. Берется такая длинная-длинная нить из него, а боковые радикалы будут запросто определять последовательность операций. Для сколь угодно сложных изделий. И запросто. И никаких проблем с композированием. Расчеты, понятное дело, – останутся МелГол-овскими, но будут они не то что проще, а… Стандартнее, что ли? Унифицированней. А какой же это у нас получится минимум типов этих самых боковых радикалов? Хотя, что это я? Минимум-то как раз хорошо известен со времен Лапласа и равен двум. А вот оптимум? Оптимум-то чему равен? Какую бы это для такого раза методику избрать? Иль плюнуть и избрать в качестве предварительной стратегии стратегию стихийного языка? Ну-ка, ну-ка… Забыв о времени, старший технолог инженер Костин все вводил и вводил в свой мультипроцессорный «Топаз» все новые и новые варианты: благоразумно решив плюнуть на некий абсолютный оптимум, он решил подобрать некий просто-напросто подходящий. Он подозревал, что именно таким образом поступила в свое время и природа, отобрав считанное количество «букв» для наследственного кода, и приблизительно два десятка аминокислот – для решения всех остальных задач. Невзирая на владевшее им дикое возбуждение, он действовал достаточно последовательно, в хорошем «инженерном» стиле: припомнив все знакомые ему типы «терминальных», т.е. ведущих к конечному равновесию «композиций», он анализировал их решение при помощи нового метода, определял конкретный оптимум типов, а потом сопоставлял. А так как знал он вполне порядочное число такого рода типовых задач, то и обобщение, то есть минимальный набор радикалов, подходящий для решения их всех, получился если и не идеальным, то вполне-вполне приличным. Вполне-вполне, – для процессора «МПБ – 4.ТЧ1024/ ПА», для электродвигателя средней мощности семейства "Ц", для оптоэлектронного преобразователя, который давеча заказывала «Энергия», для… Стоп! Да элементарно, – «Инк-т/и н – …»… Вот уж это-то сколько угодно раз повторять можно. Так что и: двигательная установка для крейсеров проекта «515» – вместе с системой управления, и для той разработки, что для Седьмака делали, по электродистанции. Как – не знаю, но достоверно видно, что осуществимо. Для разработки – не годится, а вот дублировать любое изделие везде, где есть мощности, – это пожалуйста, да как бы это еще не получше, чем с этими их равновесными системами. Которые они хрен его знает как прикидывают… А тут – про-осто, для нашего брата, не для высоколобых. Итак, что мы имеем: упрощение в задании исходных систем, упрощение в задании базы, упрощение в передаче. Стандартизация. Кроме того, – это ж запросто систему с резервными возможностями для развития. Элементарно. В зависимости от условий – можно выбрать ту «нить», которая нужна, – подсинтезировать «сборщиков» – надстроить то, что нужно. И очень даже надежно, а если еще продублировать, – так и вообще. Уху-ху, – он аж заерзал от внутреннего зуда, возникшего от решительной невозможности хоть сколько-нибудь подробно обдумать все идеи, которые всплывали из глубин его взвихренного мозга, как пузырьки газа – из золотистых глубин шампанского. Своего рода – перегрев. Обрывки и заметки на русском – относительно-литературном он объединил в одну «папку», и запустил сразу две программы: стилистическую и «смысловик», последнюю разработку Отдела Легкой Фракции. Теперь можно было быть почти уверенным, что в результате выйдет вполне-вполне пристойная докладная, только чуть проверить – и все. Можно подавать в Отдел Стандартизации.

– И?

– Что вас интересует?

– Ваше мнение по докладной этой колготы.

– А вы, Дмитрий Геннадьевич, молодец. Звериное чутье. И как это вы стойку именно на этот сигнал сделали, – ума не приложу. Из всей-то кучи входящих…

– В тамошнем отделе толковый парнишка сидит. Сориентировал. Итак?

– Очень плохо. Просто-таки на редкость.

– Нелепость или наоборот?

– То-то и оно, что наоборот. Очень существенная и дельная работа. Вся, как есть, – от земли, что особенно погано.

– Почему? – Деловито осведомился Гаряев. – Мне для дела…

– Сделать композицию вне наших стен – дело почти нереальное. Да что там – "почти"… Просто нереальное, даже если иметь "сборщиков". А тут – достаточно вытащить… сравнительно-простую и емкую штуку, которую, кстати, ничего не стоит спрятать так, что не найдешь никакими мыслимыми способами. И скопировать сколько угодно раз. Это одно. А другое, – так это то обстоятельство, что бывшая совершенно неприступная тайна может… потерять свой статус. Понимаете? Герметичность Системы становится в тысячу раз труднее сохранять. Разработка новых исходных становятся в принципе доступной для каждого дурака, владеющего "МелГол" и доступом к какому-нибудь из самых немудрящих "Топазов".

– Уничтожить документацию и разработчика – к ногтю?

– Дмитрий Геннадьевич, – укоризненным тоном проговорил Гельветов, задерживая на собеседнике отстраненный взгляд, – уж вам-то говорить такое… Это Иосиф Виссарионович считал, что проблемы неразрывно связаны с людьми. Это ошибка: проблемы существуют самостоятельно, и общество всего-навсего является средой для их развития. Идеально подходящей средой. Понимаете?

– Может быть, – проговорил особист сквозь зубы, потому что как раз намертво прикусывал особым образом примятый мундштук "Спутника", вытащенный из Гельветвской пачки, – но вы все-таки поясните. Звучит больно мудрено, вдруг что не так…

– Хорошо-с… Вот этот, как его… – Гельветов заглянул в лежащую перед ним докладную, – Костин… Ну кто он есть сам по себе? Толковый, хорошо подготовленный, опытный инженер-технолог, всецело принадлежащий Системе. Ни больше, ни меньше. Так у нас плохих-то – нет. Все до единого плод длительного отбора и селекции. Не какой-то там Костин сегодня, так сякой-то Митин – завтра. Этот, простая душа, – сразу кинулся информировать. Махая хвостом и искренне ожидая, что похвалят и дадут косточку. Вполне, кстати, заслуженную… К сожалению. А другой может оказаться себе на уме. Очень себе на уме, и знает, что инициатива наказуема, а в том числе, – какая именно наказуема обязательно. Он промолчит и будет неограниченное время разрабатывать, пока не придумает, что со всем этим делать… Поймите, у нас несколько непривычная для Советской традиции стратегия, не самая лучшая, но зато беспроигрышная: быть впереди всех в любых существующих, перспективных и мыслимых разработках… Так что уничтожать его идею мы не будем. Мы немедленно бросим ее в разработку.

– Хорошо. А с этим-то что делать будем.

– А! – Гельветов небрежно махнул рукой. – На ваше усмотрение. Эй! Эй! – Он вдруг остановился, пораженный неожиданной мыслью. – Вы только без этих ваших… Без крайностей там! Чтоб этого у нас не было! Я ответственно заявляю: поссоримся насмерть, и не факт, что вы окажетесь победителем…

– Ну что вы!? Как можно-с, – Гаряев сосредоточенно уставил глаза в одну точку, и Валерий Владимирович почти физически ощутил исходящий от него азарт особого рода вдохновения, – только вот что… Когда у вас эту его писанину как следует разовьют, вы мне пришлете результат вместе с исполнителем…

– Простите, – по положению с этими материалами категорически запрещено знакомить даже вас.

– Да бог с ними совсем, – раздраженно махнул рукой Гаряев, которому замечание не в тему сломало кайф, – вы все вместе пришлите. Тем более, что в ваших хренотах я не пойму ни слова, даже если наизусть выучу… Есть у вас подходящий человечек?

– Еще какой. Девятнадцать лет. С третьего курса МИФИ украл, договорился, что диплом ему и так дадут. На кафедре Научного Коммунизма и Истории Партии страшно недовольны были. Донос написали!

– Вы это серьезно?

– Ну! Смешно, конечно, но тогда я, помнится, рассвирепел страшно, поговорил на уровне куратора, и попросил по ним как следует дать. И дали, надо сказать, по-настоящему, чтоб другим неповадно было.

– Ого!

– Извините. Надо совершенно беспощадно, придирчиво, в совершенно омерзительной манере, скандально искоренять все, что мешает делу. Чтоб у всех этих дураков даже мысли не возникало прибегать ко всяким там ихним фокусам, когда речь идет о делах нашей Системы. Хорошим нужно быть с людьми умными и полезными. Со всеми прочими совершенно необходимы непреклонность и совершенная беспощадность в сколь угодно несоразмерном употреблении власти, – и тогда все будет в порядке. Все тебя понимают и уважают… Совершенно искренне, кстати.

– Профессор! Из вас вышел бы совершенно исключительный уголовник. Крестный Отец. Смотрели такой фильм? А этот, как его, – он стоил ваших хлопот?

– Да. Еще как. Вообще, к сожалению, в нашем деле чем моложе человек, тем он при прочих равных условиях эффективнее. Будь у нас пятнадцатилетние, они, боюсь, обгоняли бы всех этих маститых и заслуженных в пять-шесть месяцев. Это признак любого совершенно нового дела.

– Так вы пришлете мне этого своего вундеркинда? Я хочу, чтоб он доподлинно понял, чего именно я от него хочу

– О! Огромное вам спасибо… Юрий Андреевич?

– Просто Юра.

– Ну зачем вы так. Возраст не есть эквивалент статуса и значимости… Вам удалось… в сколько-нибудь значительной мере развить идеи из докладной?

– Порядочно, – пожал неожиданно-мощными, покатыми плечами отрешенный, не от мира сего очкарик с редкой белесой щетиной по бледной физиономии, – у него стиль вообще какой-то… дубовый. Сплошные повторы, лишние циклы. А еще он проглядел минимум половину областей применения. Явный не систематик. Навыка никакого.

– Но придумал-то первый!

– Ну, – вундеркинд махнул рукой, – нашли бы не позднее, чем через три месяца систематического поиска. Неизбежно. Но, конечно, молодец. Особенно для технолога.

– Но разницу-то – сумеет почувствовать?

– Хэ… – молодой человек улыбнулся улыбкой одновременно и высокомерной и беспощадной ко всяким там низшим существам. – Да уж хрен-то с пальцем не спутаешь. И ватник с фирмовой дубленкой.

– А нужна? Я ведь все равно собирался о премии похлопотать. И еще… Юрий Андреевич?

– Слушаю вас.

– Строго между нами, – Гаряев чуть развел руками, – совсем-совсем. Дело не то, что секретное, а – достаточно щекотливое, так что вы уж, пожалуйста, – никому.

Проводив вундеркинда, он некоторое время разглядывал документ, насвистывая, как совершенно счастливая птица, а потом подал голос:

– Раечка! Пожалуйста, – состарьте соответствующее количество листочков, да и напечатайте-ка на них вот это… А дату поставьте, скажем, пятнадцатое ноября четыре года назад…

Раечка привычно отпечатала на белых листах желтоватый тон к середке пожиже, к краям – погуще, а поверх набрала указанный текст.

– Товарищ Костин? Распишитесь-ка, Сергей Анатольевич, да примите пакет. Осматриваете печати, значит, собственноручно вскрываете конвертик, и знакомитесь в моем присутствии. Потом, – так же собственноручно, – бумажечку в мельницу извольте…

– Да я в курсе, – рассеянно кивнул головой технолог, – спасибо.

Такого удара он не получал никогда в жизни. Плод его вдохновения оказался жалкой, безграмотной, бескрылой пачкотней по сравнению с тем, что кто-то ослепительный сделал, судя по всему, просто между делом, небрежно, играя чудовищной, прямо-таки тектонической мощью своего таланта, как культурист играет бугристыми мясами… ЧЕТЫРЕ ГОДА ТОМУ НАЗАД!

Контролер поглядел на него, покивал сочувственно и доверительным тоном произнес:

– А на словах меня просили передать, что на настоящий момент эта технология настолько усовершенствовалась, что практически перестала быть собой. Они сказали: "Отменила сама себя". Сам академик Осин сформулировал, а потом еще четыре года сам же и разрабатывал. А это, – он небрежно указал на лежащие перед Костиным листки, – и секретят-то по инерции да еще потому что есть общие правила. Но все-таки просили передать, что вы молодец. Без малейших способностей к композиции уловить таким образом общую тенденцию может только очень крепкий профессионал. Бумажечки – в мельницу, а с вас позвольте расписочку…

Начальник цеха долго, из последних сил, с деревянным лицом терпел, но потом, оказавшись с Костиным наедине, оглянулся и прошипел, задыхаясь от злобы:

– Самый умный, да? В "Сапиенс" захотел? В первачи? А нас тут за тебя… Все перешерстили, во все носы с-совали, ни одной мусорной корзины не пропустили. Каждое лычко мне в строчку поставили. Они – мне, а уж я, – прости покорно, – тебе, интеллектуал сратый! Я тебе покажу, как с рацухами через голову соваться! Ты у меня из Норильска вылезать не будешь… Э, постой-ка, – да от тебя еще и попахивает, кажется? И, говорят, не первый уже день с самого утречка… Или я ошибаюсь?

Эта беседа – вовсе не была предусмотрена изощренным умом полковника Гаряева и всецело являлась результатом частной инициативы начальника цеха.

Сказки все-таки случаются. Тогда, – совершенно смешное время тому назад, – Седьмак дал самому себе Аннибалову клятву что, ежели, значит, чего вдруг да сдвинется с мертвой (просто-таки бездыханной) точки то, он непременно, под любым предлогом вытащит к себе майора Гладилина. И не то, чтобы Магомедов был хуже, а – до зуда захотелось переломать скрытую в глубине души прекрасного летчика тихую, молчаливую, закоренелую безнадегу. Кроме того, слегка стыдясь своих чувств, недостойных истинного коммуниста-интернационалиста, он несколько недолюбливал кавказцев. Совершенно так же, как глухо недолюбливали их, видя на рынках, измордованные службой и очередями служащие и нажившие безнадежную сутулость работяги. Ничего не делают, а как живут, с-суки черножопые! О богатстве кавказцев среди широких масс трудящихся ходили самые фантастические слухи, и нет нужды, что правды в них было процентов, от силы, десять. А они, казалось, еще и провоцировали эти самые массы прямой спиной и вовсе позабытыми в Центральной России повадками хозяев жизни. Не как чиновники, фактические рабы государства, а – по-настоящему, сами по себе. Но главное было все-таки это самое, – совершенно иррациональное желание показать хорошему человеку, в котором вдруг увидел скрытое от постороннего глаза, что не всегда в этой стране все кончается безвыходным тупиком. Но «фармацевты» не подвели, и теперь майор летал на предсерийной «двойке», наслаждаясь полетом, как жаворонок по весне. Двигатель только-только доведенной серии "К" глухо, солидно звенел, как бы намекая, что, в случае чего, он может добавить и еще, – столько, сколько потребуется Повелителю. «Десятка», которая по существу перестала быть «десяткой», превратившись в нечто совсем-совсем иное, плотно «влипала» в воздух на постоянных курсах и в движении ее чувствовалась стремительная, упругая мощь. Подчиняясь любому движению рукоятки, со спокойным, достойным изяществом, без малейшей натуги выделывала такие номера, которых не постыдилась бы и легендарная «тэшка», а в его руках потом добавила еще кое-что и от себя. На удобно изогнутых, – что хотят, то и делают! – экранах по первому желанию, но еще и при необходимости выводилось все, что душеньке угодно, и не только цифирь, но и картинки. Цветные. Про электронный «борт» вообще нечего было и говорить, – слов у него таких не было. Но «фармацевты» не забывали о них, и с каждой неделей бывшая «десятка» становилась все надежнее, экономичнее, прочнее. Все более зорким становилось ее, недавно еще подслеповатое, зрение. А вот в том, что машина стремительно умнела, была уже его, майора Гладилина, непосредственная заслуга, потому что каждый вечер, вне зависимости от того, были в этот день полеты или нет, он уединялся с малахольными ребятами из какой-то конторы, называвшейся почему-то Отдел Легкой Фракции, и вместе они делали все новые программы для неизбежного, неизбывного в те укромные времена «МПБ – 4.ТЧ1024/ ПА», бывшего, помимо всего прочего, тактическим «мозгом» машины. Иртенев оказался на сто процентов прав: после этого изделия от них на-адолго отстали с разработкой новых процессоров, и они смогли всецело посвятить себя разного рода «подкожным» разработкам. А к Седьмаку подошел его двадцатисемилетний представитель у «фармацевтов» и пошептал на ушко что-то такое, от чего он начал вовсю отмахиваться и брызгать слюной. Он разве что только не крестился, и орал:

– Изыди, сатана! Не смущай, дай доделать машину, лучшую машину в мире, а это – без меня! После меня! Ста-ар я, понимаете?

– А-а, Гриша, – с подозрительной благосклонностью, даже улыбаясь, пропел Великий Инквизитор, и вышепоименованного Гришу словно ошпарило с ног до головы ледяным кипятком, бросило в жар, а потом в холод. За считанные мгновения он перебрал в голове все, что могло бы считаться у шефа прегрешением, ничего такого не нашел и несколько успокоился. – Принес что-нибудь интересненькое? Ты говори, говори, я же вижу, что тебе не терпится…

– Простите, Юрий Валентинович, вы сами указали, что все, связанное с делом "Ушкуйников" доводить непосредственно вам, не исключая мелочей…

– А как же иначе, Григорий Фролыч. Дело-то важное. Тем более, что на настоящий момент раздобыть мы не смогли даже и мелочи. Аналитики – работают, создается некоторая общая картина того, что и куда идет, для чего используется, а раздобыть – нет. Не получается… Так что там у тебя?

Второй референт, бывший у всемогущего шефа чем-то вроде порученца по нетиповым, под личный контроль взятым задачам, почтительно положил перед ним извлеченную из новенькой папки бумажку. Юрий Валентинович, поправив очки, углубился в чтение, а референт, затаив дыхание, ждал реакции. Наконец, тот дочитал и аккуратно сложил очки, хотя обычно носил их постоянно.

– Сотрудник "Крест", значит… У него достаточная квалификация по э-э-э… основной специальности?

– Сколько-нибудь прямо использовать наше влияние вы запретили после случая с "Провизором", а плохих "ушкуйники" не берут вообще. Никуда. Словечко замолвил папа сотрудника, ответработник, но и без этого… Говорят – вполне грамотный терапевт…

– Ответработника, – задумчиво повторил видный поэт, – а на чем же его тогда прихватили?

– Ее, – деликатно поправил молодой человек. – На аморалке, на третьем курсе Второго Московского… Оч-чень темпераментная была особа: ее, понимаете, засняли одновременно с тремя, во время…

– Без подробностей. – Брезгливо проговорил хозяин кабинета, бывший по натуре аскетом. – Так вы говорите, – этому можно верить?

– Выводы очень грамотно обоснованы. "Крест" вообще работает не за страх, а за совесть. Но ведь все равно – мелочи…

– Не скажи, не скажи… Склероз – он ведь у мно-огих… – он безотчетно потер руки, – а эскулапа этого надобно этак осторо-ожно зацепить. Подумай. А насчет любящего сына надо бы озаботиться, чтобы до Бравого Полковника совершенно случайно дошли бы косвенные сведения о его деяниях. Пусть подергается, поперетряхивает свою хваленую службу, глядишь, – и ошибется в чем… Слушай, – а насчет почек они там ничего не выдумывают?

– Так-так-так… В-вот ведь мер-рзавец! Чего уду-умал! Сокрушу, ушатаю, на ноль помножу!

– Не так быстро, – угрюмо отреагировал Иртенев, – у меня не так много композиторов с такой специализацией. Все на счету. Так что Завалишина я вам не отдам…

– Но-но-но! Не слишком-то…

– А ничего не слишком! Вломим, накажем, а сожрать – не дам. Пусть на рабочем месте отбывает, если уж вам так неймется хватать и тащить. Был бы он шпионом… А так… Знаешь, – а ведь я не знаю, как поступил бы на его месте! А ты?

Гаряев издал странный звук и отвернулся.

– Ага, – догадался Иртенев, который мно-огому научился, тесно общаясь со своим глубокоуважаемым шефом, – не хочешь про папу? А как насчет мамы?

– Есть принципы, – железным тоном отчеканил полковник, – о которых мы четко условились. Есть должностные инструкции, нарушение которых равносильно измене! Поняли? Всего-навсего государственной измене!

– Плевать, – с мертвым спокойствием ответил Иртенев, – выдумывают себе правила, а потом говорят, что изме-ена! Га-асуда-арственная!

– Так что вы тогда можете предложить в данной ситуации? На них же гэ-бэшникам довели, и они теперь врачишку – трогают. Понимаете? Как рыбка – наживку. Было – так нарушение, преступление, а не было – так сокрытие существенных сведений, представляющих особый государственный интерес… Шефа моего бывшего, заклятого, в чем угодно можно обвинить, но только не в глупости, он утечку допустит, чтобы дошло до… заинтересованных лиц с сердечными заболеваниями. Сказать – каких?

– Уважаемый Дмитрий Геннадьевич! Вы прямо-таки славитесь как мастер создания совершенно безвыходных, – на слух, – ситуаций, равно как и специалист по блистательному выходу из них…

– Лично я предлагаю расширить лабораторный блок медсанчасти, новые помещения – наглухо отделить и отдать этому сукину коту в качестве… специального отдела, занятого медицинскими исследованиями. Натянем полный объем режима – на медсанчасть, благо, что она все равно на территории, и сегодня же официально доведем до начальства, что, мол, в связи с государственной необходимостью организовали специальную контору по… всяким, короче, таким штукам. Тогда во, – он показал общепринятый жест Пятидесятипроцентного Исполнения, – они нас достанут…

– Ну вот. Так-то лучше, чем людей без толку хватать… Теперь, насколько я понимаю, ту самую утечку допустим мы?