Текст книги "Цветок камнеломки"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 53 страниц)

Ничего. Семь схваток за день, хоть и не сказать, чтобы уж слишком тяжелых, – это все-таки многовато даже для него… Не то, что многовато, а в самый раз: хорошо разогретые мышцы зудели, не выдав всей той работы, на которую были способны и готовы. Если переусердствовать, так это завтра целый день плашмя проваляешься, а это ни к чему, потому как потешиться в рукопашной и в смешанной технике тоже хочется. Ничего. За годик он как раз наберет недостающую мышечную массу, и тогда можно будет всерьез побороться за абсолютное первенство. А Гэндзабуро, с которым он, занятый своими мыслями, шел рядом, вдруг сказал:

– Не сестра. Дочка мрадшего брата отца, здесь зивут. Как это? Кузина?

– Двоюродная, значит.

Новый знакомый говорил по-русски совершенно свободно, но "р" вместо "л" и подобные замены у него все-таки кое-когда проскакивали. Далеко не всегда.

– С тобой прохо бороться. Ты как У Ян. Тоже можешь пальцами клок кожи с мясом из живого тера вырвать, а?

– Дурацкое дело нехитро.

– Я так и думал. Но торько для нее все равно слиськом молодой. Не годишься.

– Так я пока и не собирался сватов засылать, – Николай пожал тяжелыми плечами, – либо еще какие клинья подбивать. Просто подумал вдруг, что расстроится, если тебя побороть.

– Не думаю, сьто так уз сильно. В каждой зеньсине есть много от… самки брагородного оленя. А она… оцень сильно женчина, поверь мне.

– Да. – Николай, по молодости лет, понял его по-своему. – На такую даже просто посмотреть – и то хорошо, понимаешь?

Сато ничего не ответил, глядя на него и покойно посвистывая носом.

– В другой раз у тебя не поручитца. Я понял. Ты – гридел, как я борюсь, а я за тобой – нет. Не приготовился.

– Я хитрый, – спокойно кивнул головой Тышлер, – а этот У Ян, – он кто?

– О, ницего обидного. Быр такой герой. Не японский, китайский герой. Давно. Больше двух тысяцей лет назад, эпоха Цинь. Носил на плецях городские ворота.

– Сказка.

– Я думаю, – покачал головой Гэндзабуро Сато, – сто не очень. Такая особенная история.

– А ты – здешний?

– Нет, – покачал головой Сато, – в гости приехар. К ним. А зиву – немножечко в Японии – немножечко в Хабаровске. Рядом. Сирьно хочу на Байкал пожить, но не поруцяется.

– Знаешь, что? – Николай тяжело глянул на него исподлобья. – Нет – и не надо. Нечего тебе там делать. Лучше держаться подальше от БЖЗ и ихних затей. Мы их, понятное дело, уважаем, но лучше тут как-нибудь без них, сами… сами. Говорят, что там слишком просто потерять себя. И это, наверное, правда.

– Мозет быть, – согласно кивнул головой японец, – но вот только как узнать, не попробовав?

– Пока мне хватает всего остального. Так что как-нибудь потом. Оставлю напоследок.

Встав лицом к лицу, они глянули друг другу в глаза, и очевидно, именно в этот самый миг родилось пока что смутное чувство, что они – не чужие друг другу. И, поколебавшись разве что только самую малость, с размаху ударили по рукам так, что ладони их лязгнули, как орудийный затвор.

Под синим небом сентября громадная, широко расплывшаяся масса народа гудела сдержанно, солидно и глухо, как работающая без перегруза очень мощная и очень хорошо сделанная машина: вроде гидротурбины или двигателя какой-нибудь «Куин Мэри», и многоголосое мычание, блеяние, ржание и отчаянный поросячий визг странным образом не нарушали этого впечатления. Мужики, отчаянно споря и торгуясь, меняли, продавали и покупали породистый скот, отчаянно божились, решительно разворачивались, чтобы уйти, и тут же поворачивали обратно. Все было, как всегда, но все-таки и по-новому: купив полюбившуюся скотину, как таковую, в качестве образца, очень часто брали десяток зародышей той же породы на криорежиме. А отчаянный торг в этот день был, скорее, данью традиции, потому что привезли действительно все самое лучшее, чтоб не стыдно было, чтоб потом помнили, какой человек продал, помнили – и поминали бы добром. А обмануть, надуть, наменять на грош пятаков, – это, понятно, святое дело, но как-нибудь потом. Не сегодня. Да и вообще, – дерьма не держим, плохо работать не умеем. Тут же садились обмывать покупку одним из бесчисленных марок продававшегося тут же вина или водки под образцы продукции, которая тоже жарилась, пеклась, тушилось и варилась на сотни манеров тут же. Исполинские пирамиды арбузов и дынь. Тыквы неописуемых размеров. Оглушительное разнообразие яблок, груш, персиков всевозможных сортов подавляло своим прямо-таки избыточным изобилием, – но это, понятно, привезли все-таки из каких-то мест поюжнее.

У молодежи был свой торг, свои споры, свое хвастовство. Тут обсуждали породы мотоциклов, сорта самолетов, линии "камбал" и тонкости композиции всего этого и многого, много другого. Доказывая свое – устраивали отчаянные гонки. Довольно открыто пили пиво, – привычное домашнее но все-таки больше заводское, толком не пробованное, – и, менее открыто, отборный самогон. Совсем уж став в кружок, иные хвастались даже и самодельной дурью. Не без того. Вовсе отчаянные, удалившись за невидимую границу ярмарки, кружились в жуткой круговерти "учебных" воздушных боев, хвастаясь удалью и несравненными достоинствами собственноручно выращенных машин, а их матери, совершенно мистическим каким-то образом узрев безобразие, визгливо орали на них через заслуженные "комбаты", вещь в степи совершенно необходимую. Многочисленные и многообразные, как птицы в тропическом лесу, вопили на все голоса и насались дети нежного возраста от трех и примерно до двенадцати. Так что все были при деле.

– И это, – Майкл обвел окружающее обглоданной костью, – те самые чужие друг другу люди? Знаете, Михаил, я прихожу к выводу, что самые доказательные из ваших максим следует воспринимать строго наоборот. При этом чем блистательнее доказательства и чеканнее формулировки, тем сильнее рознятся ваши утверждения с действительностью. Чем более тонкие соображения и неотразимые аргументы вы приводите, тем в большую лужу садитесь в итоге.

– Вы это о чем?

– О силе так называемого непосредственного впечатления. По-японски называется, если не ошибаюсь, "ва". Все эти люди, подавляющее большинство из них, друг другу приятны, понятны, но при этом интересны. Такое, – кость описала новый полукруг, – не сгонишь, как стадо. Подобное… образование может собираться воедино только за счет внутреннего стремления.

– Вы выколете мне глаз… Так что будьте добры, – положите кость. Или, по крайней мере, замените ее куском мяса… Благодарю вас. Равно как и за комплементы моим полемическим способностям.

За этим столом под открытым небом они потребили по изрядному куску молочного поросенка под водку "Степная". Примерно за два часа до этого были казан-кебаб под водку "Арктика" и зеленый чай, а еще до этого – плов, сотворенный величайшими мастерами этого дела из колхоза "Имени Абая". Островитянин уже устал удивляться, как все это в него помещается, равно как и тому, насколько, в общем, незначительно его опьянение, – относительно количества выпитого, понятно. Получилось так, – ну и делу конец.

– Я это к тому, что окружающее меньше всего напоминает толпу людей, пребывающих порознь, наподобие скопища горожан в час пик.

– Право? – Михаил с любопытством глянул на него. – А что в таком случае?

– Вы будете смеяться, но я долго пытался сформулировать свои впечатления и в конце пришел к парадоксальному выводу. Больше всего это напоминает примерно четверть миллиона своих, самое начало нового народа. Дело в том, что я уже несколько раз от совершенно разных людей слышал за сегодняшний день один и тот же новый термин: "Люди Договора". Они называют себя так, чтобы отличить от всех прочих. Это, знаете ли, напоминает кое-что. Вызывает исторические ассоциации, – и, как бы это поточнее, – вряд ли вполне случайно. Поверьте, я разбираюсь в таких вещах.

– Специалист по грузовикам "Магирус".

– Вот именно, скотовод. Тут-то как раз все свои, – начиная от русских и кончая корейцами, японцами, и тем юным фольксдойче.

– У вас, надо сказать, и впрямь чутье. – С явным уважением протянул скотовод. – Или попросту запали? Не замечал вас в голубизне.

– Для того, чтобы воспылать нежными чувствами к этому отроку, нужно быть не то, что мазохистом, а прямо-таки самоубийцей. Больше всего этот нежный отрок, этот очаровательный цыпленочек напоминает Зигфрида в молодости.

– Скулы подкачали. Скорее, – все-таки Микулу Селяниновича.

– И не говорите, – поддакнул Майкл, – совершенно жуткое создание. И, главное, сам не отдает себе в этом отчета. Страшно подумать, во что превратится хотя бы годам к двадцати.

– В чудовище. – Пожал плечами Михаил. – Но это по нашим с вами вырожденческим меркам. На самом деле, – просто-напросто в Силу. Настолько чистое ее воплощение, насколько это вообще возможно.

– Практически, – Островитянин усмехнулся настолько криво и мимолетно, что усмешку можно было спутать с нервным тиком, дернувшим его правую щеку, – если отбросить вашу Толкиеновскую терминологию, – это обозначает "вождь". Всех этих моторизованных мальчиков, по сравнению с которыми эсэсовские самокатчики просто отдыхают. Всех этих многочадных отцов и многодетных матерей, из которых каждый распоряжается мегаваттными мощностями. Всех этих пилотов-любителей с таким парком всевозможно-всяческого летающего железа, что впору вполне приличной стране. Многие пилотируют?

– Треть. А из молодежи, почитай, все. Кто что, понятное дело…

– Почему-то я так и думал. Так вот, когда, лет через десять, кто-нибудь, вовсе не обязательно тот самый ариец со скулами, укажет всему этому какую-нибудь цель, – они будут заодно. Очень даже своими друг другу, а вовсе не порознь, как это мне доказывал давеча один занудный всезнайка.

– Ну, – это еще не весь Советский Союз.

– Безусловно. Но, видите ли, меня не оставляют опасения, что может хватить и этого. Только поймите меня правильно.

– Неизбывное человеческое качество – проникаться. Что видел сам, лично, то и считать наиболее важным. БЖЗ он не видел, и поэтому не боится.

– Слава богу, что не видел. Мне и этого достаточно.

– О! Что я слышу? Вам – и вдруг достаточно информации? Теперь я чувствую, что и впрямь повеяло германским духом. Прямо-таки Гете: "Остановись, мгновенье!" – не напомните, что вслед за этими словами содеялось с Фаустом? Не боитесь?

– Это не то слово. Я постоянно пребываю в самой откровенной, позорной панике, причем настолько долго, что уже привык.

– Это ты – долго? Да ты понятия не имеешь, что это такое – "долго"! До-олго он! Подружке своей будешь рассказывать!

– Какой из?

– Шалунишка, – Михаил погрозил ему пальцем, – впрочем, можете рассказывать всем. Хороший рассказ только выигрывает от повторения. Но только ты ошибаешься. На самом деле ты еще и понятия не имеешь, что такое – настоящая паника. И каково оно – истинное смятение. Гарантирую – не хватит никакой привычки.

– Это надо понимать так, что меня в самое ближайшее время… просветят в этом вопросе?

– Звериное чутье. Чувствуется моя школа. Так что непременно, и самым подробным образом. Все, что было до сих пор, смело можете считать своего рода прелюдией к грандиозному финалу. Несколько затянувшейся, не спорю, – но это исключительно из-за очень низкого исходного уровня подготовки.

– Я не устаю удивляться вам, Михаил. – Говоря по возможности беспечным тоном, Островитянин почувствовал вдруг, что мурашки пробежали по спине, а щеки – вдруг как будто замерзли. – Только это мне начинает казаться, что я понимаю, когда вы говорите всерьез, как вы тут же вновь и вновь ставите меня в тупик…

– А я когда-нибудь говорил с вами вполне всерьез? Или, наоборот, – откровенно шутил? Я не настолько беспечен, герр Кляйнмихель. Но совесть моя чиста: при всем при том я ни разу вам не врал. И не говорил полуправды. Это все – для несерьезных контрагентов. Для таких, как вы, – только правду, всю правду полностью и ничего, кроме правды. Более того, – если соискатель не готов воспринять эту самую вожделенную правду в полном объеме, – подготовить его. Добиться, так сказать, стопроцентного усвоения материала. У такого рода игры, – поверьте, – совершенно особый, ни с чем не сравнимый вкус.

– Цель – достигнута?

– Я считаю, что да. Остался только небольшой практикум. Своего рода экзамен по вождению.

– Чего именно?

– Ну нельзя же все воспринимать настолько буквально. Это я только для примера. С вами хотят встретиться для заключительной беседы несколько серьезных людей. Одного вы знаете, – это Леня Феклистов. Он будет основным вашим собеседником, но, – как бы это сказать поточнее? – не старшим лицом на переговорах.

– Для заключительной беседы? – Помедлив, спросил Майкл. – Это обозначает ликвидацию? Промывание мозгов? Или дело ограничится обычной высылкой? Но уж конец-то моей миссии она должна обозначать однозначно!

– Да прекратите вы паясничать, на самом-то деле! – Майкл, кажется, ни разу еще не видел своего Вергилия таким раздраженным и не склонным шутить. – Она обозначает конец нашей миссии, в том числе, разумеется, – моей. А вы потом как хотите, – хоть оставайтесь, никто не будет вас неволить. Это обозначало бы неудачу, но мне почему-то кажется, что ничего подобного не случится. Видите ли, мне кажется, что я неплохо изучил вашу натуру за это слишком долгое лето…

– И будете сильно разочарованы, если ошибетесь?

– Тут куда более важно, что разочарованы будете вы. – Михаил медленно покачал головой. – Только я не ошибусь. Не в чем – ошибаться. И, – повторяю, – я не слишком бы веселился на вашем месте. И рад, что нахожусь на своем.

– Видите ли, в наши намерения входит дать вам нечто вроде армейского Аварийного Комплекса, в просторечии именуемого «похоронкой», но, разумеется, на совершенно другом качественном уровне и гораздо, гораздо более полное. Мы дадим вам «прялку» марки «Иней – 9», прошедшую двухсуточное тестирование с последующей профилактикой. Компьютер «УС – 45», относительно которого не вполне понятно, для решения каких именно задач может потребоваться такая производительность… Намеренно не употребляю термин «быстродействие», поскольку для этого изделия даже понятие «параллельной обработки информации» является практически устаревшим… Информационные носители с последовательностями всех тех изделий, которые вы видели и примерно в пятьдесят раз большее количество тех, которых вы не видели. Маркировано, проверено лично Ответственным Секретарем и дублировано. Исключение сделано, разумеется, для некоторых видов вооружения…

– Ага!

– Да не подпрыгивайте вы, – Феклистов устало поморщился, – это чистой воды формальность, для соблюдения внешних приличий и для того, чтобы обмануть остатки совести. Чего бы доброго, – а уж это ваши умники освоят быстрее, чем вам самим хотелось бы… Другим исключением являются, само собой, – он кинул быстрый взгляд на товарища, который сидел тут же, но в беседе участия до сих пор не принимал, и которого все называли Валерием Владимировичем, тот, прикрыв глаза, кивнул, – да, совершенно верно, наработки Ювелиров. Все, без исключения. Просто по статусу Цеха. Сожалею, но с ними не имеем возможности ссориться даже мы… Пусть вас утешает то, что стандартные изделия разработки "Сапиенс" им по крайней мере не уступают качественно, неизмеримо превосходя в номенклатуре. Далее, – на всякий случай, сами по себе информонити, в том числе на "прялку", все сколько-нибудь ходовые "мосы" и комп, – если те вдруг окажутся неисправными. Сами по себе "мосы" для начала. Стопка "подносов" на случай особо ответственной работы. Емкость беспримесной воды и такая же с метанолом. На отдельном диске, – текстовая инструкция по обращению с комплектом, на всякий случай – под этот ваш ублюдочный "DOS", на русском и английском… То же самое, – в книжке, – он не без усилия приподнял толстенный серый том. – В этих двух, – он показал и их, – математика самоорганизующихся систем, общие принципы и приложения, а также "МелГол", с основными приложениями и дистрибутивами. Он, понятное дело, без английского переложения, в полном виде – на нашем носителе, вот этом, с красненькой маркировочкой. Кому надо будет – разберутся. Сразу же рекомендую привлечь юнцов, лет по семнадцать-восемнадцать… Все вышеперечисленное уложено в защитный контейнер, контейнеров, как видите, – два. Они идентичны настолько, насколько у нас это получилось. Раньше получалось неплохо. Все. Так что через год… ну ладно, – полтора, сможете делать хоть космические корабли, хоть подводные лодки. При надлежащем усердии, понятно. Берите. Вы же за этим приезжали, или вам нужно еще что-нибудь? Не стесняйтесь, разумные заявки пока еще принимаются…

– Не понимаю. Я что, – имею дело с противниками тоталитарного режима? Изменниками и предателями родины? Врагами дела мира и социализма? Вы своими руками отдаете больше… Больше…

– Чем вы способны переварить. От души надеюсь, что это относится не только лично к вам.

– Надо полагать, именно на что-то подобное намекалось во время первого же разговора с вашим агентом.

– Смешно отрицать. Не скрываем и не скрывали с самого начала. Вам дали все, что вы искали с самого начала, и не наша вина, что это больше, нежели вы рассчитывали.

– Но смысл?!!

– Можете поверить, что крайне далекий от благотворительности.

Да уж. Он даже зажмурился на миг, лишний раз осознав, насколько это не благотворительность.

– Догадываюсь, дорогой товарисч, но все-таки хотелось бы большей определенности.

– А с чего вы считаете, – Феклистов пожал плечами, – что такого рода определенность вообще существует? Или может быть выражена в словесной форме? Уважаемый герр Кляйнмихель, ваш вопрос по меньшей мере бессмыслен: предположим, я скажу вам нечто, какую-то версию из числа первых пришедших в голову, – например, что мы это делаем с экспериментальными целями, – так вы либо поверите, потому что это соответствует вашей концепции, либо же нет, поскольку она такой концепции соответствовать не будет. Таким образом, в любом случае, вне зависимости от моего ответа вы останетесь при своем. Потому что с доказательной базой в данном случае будет, как вы сами понимаете, весьма слабо. Так что бы вы хотели услышать?

– Каким образом вы рассчитываете нагадить при помощи столь щедрого подарка. Скорее всего, – совершенно исключительно и непоправимо.

– Вы опять-таки нелогичны. Насколько я понимаю, вы приехали именно за этим . За впечатлениями, за личным Впечатлением, – и за этим. Да, согласен, вы были готовы получить чуть-чуть, крохи, намеки, обрывки, перевозка в долбленом посохе, по какой-нибудь суперрации, в ране на ноге под грязной повязкой, по дипломатическим каналам, а не к тому, что вам дадут практически все, но, если уж так вышло, то смешно и… несколько поздновато терзаться сомнениями теперь. Если хотите знать, то мы теперь и вовсе не причем! Делайте все, что заблагорассудится! Не берите. По дороге киньте в ближайшее болото или на самой середке Атлантики. Оставьте себе, поезжайте в Аргентину, женитесь и становитесь погодя несколько лет миллиардером или диктатором, – вполне может выгореть… Сдайте начальству и ждите, как оно поступит вообще, и с вами – в частности. Отдайте один из двух идентичных сундуков лично вам наиболее приятным людям. Нагадить – или там не нагадить, – теперь зависит только от вас. Мы умываем руки. Разумеется, мы готовы оказать все возможное содействие, если вы захотите попасть в какое-нибудь конкретное место по выбору. Транспорт там, комфорт, любые документы и охрана.

– Красиво, – быстро кивнул головой Майкл, – ввернуть крючок, свить петельку и намылить узелок мне предлагается собственноручно. Понтий Пилат отдыхает. Я слыхал о беспроигрышных стратегиях, но мне всегда казалось, что их использование запрещено Женевской конвенцией, как антигуманное… Надо полагать, – все возможные, невозможные и скрытые сценарии тут предусмотрены?

– Гораздо хуже, – вмешался Михаил, – испытаны на себе. Страна хоть и закрытая до недавних пор, как сундук, но зато больша-ая! Дураков мно-ого! Все успели перепробовать. На каждые грабли успели наступить, да не по одному еще разу! Вот не поверите, собрались как-то на кухне под водку, – аж стыдно, будто интеллигенция какая, ей-богу, – начали из пальца варианты высасывать, фантазировать значит, – так ничего не вышло! Только это кто рот откроет, – а ему кто-нибудь, – шалишь! – было уже тогда-то, мол, и тогда…

– Михаил!

– Да я почти все уже… Так вот так ничего и не вышло, – а все почему? А потому что жизнь, – та, что у нас, – так вот эта самая жизнь, – если это можно назвать жизнью, – она фантастику – так то-очно обгоняет! Она, значит, и впрямь богаче любого вымысла. Вот хоть вас взять…

– Ты заткнешься или нет?!!

– Одну секундочку еще, ладно? Так вот, – единственное, что удалось выяснить точно, так это то, что при всем многообразии вариантов на самом деле их всего два: а – сразу же все выкинуть, убить всех причастных и покончить с собой, и бэ – сдуру решить, что уж ты-то – сможешь контролировать процесс, и начать наступать на грабли, – все, какие есть, по очереди… У меня все.

– А вы не слишком рискуете, поставив все – на одну лошадь?

– Видите ли, – Леонид мягко улыбнулся, – на самом деле это не так уж важно. Либо, как в данном варианте, – сразу, либо же медленно и печально, но результат будет один. Собственно говоря, медленно и печально – уже началось, нас не вполне удовлетворяют только темпы процесса, но это ничего не меняет по сути. А суть в том, что этому соблазну ни одно общество противостоять не сможет. Личность – да, теоретически, поскольку в истории присутствует некоторое количество святых, а общество – увы!

– Ну с-спасибо!

– Да не расстраивайтесь вы так! Это ж все-таки не одеяла, зараженные оспой, а ваше начальство – не индейцы. Народ все искушенный, не нам, сиволапым, чета…

Это – да. Этого-то он как раз боялся, пожалуй, больше всего. Изощренный идиотизм неизменно оказывается куда хуже идиотизма незамысловатого.

– Само по себе сравнение звучит достаточно… многообещающе.

– А как выглядит! А еще пахнет! Вы себе не представляете, герр Кляйнмихель, как часто звучало это сравнение во времена оны, когда все только начиналось, а мы были молоды и наивны! Оно – а еще наркомания и гонка вооружений. Почему-то не было сравнений с азартными играми, причины неизвестны, но уж тут чего нет – того нет. Гос-споди! – Он возвел очи горе, сложив руки на манер кающейся Марины Магдалины. – Спасибо тебе, – наконец-то я дожил до этого дня! Отныне – не одним только нам все это!

– Очевидно, – Майкл предельно корректно пожал плечами, – вы, поставив перед необходимостью решать неразрешимое этическое уравнение, ожидали, что меня смутит проблема выбора,. Но вы ошибаетесь. Ошибка ваша заключается в том, что вы судите по себе, а я – не русский. У меня нет никаких этих терзаний. Я просто-напросто не буду ничего решать, а элементарно выполню свой долг. Никогда не пробовали? А зря. Здорово облегчает жизнь, позволяя добиться… н-не худших результатов.

– Право же, мы ни в коем случае не ставили перед собой цели подвергнуть вас каким-то там моральным пыткам. Между патологическим убийцей-садистом и убийцей наемным, все-таки существует, знаете ли, некоторая разница. И уж особенным идиотизмом было бы с наслаждением терзать нож, топор, мертвую удавку. Или пулю. Это уже, знаете, вообще ни в какие ворота…

– У вас свободно?

Этого только не хватало. Будний день, одиннадцать часов утра, кругом полным– полно свободных столиков, – собственно говоря, тут не было никаких других, кроме свободных, – а у него как на грех нет ни малейшего желания заводить новые знакомства.

– Как видите. Точно так же, как и за всеми другими столами.

– Я заметил. Заметил, и все-таки вынужден настаивать, Спенсер.

Если Майкл и вздрогнул при упоминании вслух своей истинной фамилии, то только внутренне, никак этого не показав. У идиота в сером плаще и сером берете были усы, форму коих подделать совершенно нереально, и столь же неподдельный акцент уроженца западных графств. Так что, надо полагать – не из нелегалов. Форейн Офис, мать иху.

– Вы меня с кем-то спутали, – со скукой проговорил он, не поднимая глаз от тарелки с сочной отбивной, – со мной это обычное явление. Типично европейская физиономия, знаете ли.

– Будьте добры не прикидываться идиотом, Спенсер. Мы совершенно не расположены к шуткам.

– Я сейчас же, немедленно позову самого обыкновенного милиционера и попрошу его призвать вас к порядку.

– Неужели?

– Можете не сомневаться. Я здесь – совершенно легально, а вот вашими документами он непременно заинтересуется. Кроме того, – я вообще не понимаю, о чем вы говорите, поскольку не знаю английского… Даже не так, – понятия не имею, на каком тарабарском наречии вы изволите изъясняться.

– А сами-то, сами – каким языком изволите пользоваться?

– Ах, да! Но, поскольку свидетелей не было, а у вас хватило ума не брать с собой записывающую аппаратуру, оплошность эту исправить нетрудно… Но, если уж так получилось, позвольте со всей решительностью заявить, – это недоразумение. Я не имею чести вас знать, по прежнему не понимаю, о чем вы говорите, но могу предположить, – заметьте, только предположить! – что вы, представляя некую службу, подошли ко мне, приняв меня за кого-то другого, но явно не относящегося к вашей организации, представляющего конкурирующую фирму, и пытаетесь вступить в контакт. Если судить даже по самым примитивным детективам из жизни шпионов, такого рода горизонтальные контакты между нелегалами категорически запрещены… Не перебивайте меня, вы сказали и сделали достаточно! Так вот, ничего более непрофессионального попросту не существует, – по слухам, понятно.

– Спенсер. У нас нет времени следовать законам жанра. Даже самым важным из них. То, что нам нужно от вас, мы намерены получить в любом случае, с вашего согласия или без него. Вам просто некуда деваться, и вы это отлично знаете.

– У меня есть основания сомневаться, что вы способны даже на это. На сундуках, понятно, не осталось даже и царапины, вам попросту нечем их поцарапать, но вы думаете, я не заметил, что кто-то трогал мои вещи? Только не думал, что это подданные Ее Величества.

– Такие же, как и вы, Спенсер. И мне совершенно непонятно, почему вы с таким рвением отстаиваете интересы ваших американских хозяев.

– Если бы я понимал, о чем идет речь, то напомнил бы о такой вещи, как служебный долг и профессионализм. Слыхали о таких вещах?

– Зачем? Вы что, всерьез рассчитываете уцелеть после успешного завершения своей миссии?

– Не понимаю, о чем вы говорите, но существуют миссии, в которых вообще невозможно уцелеть. Вне зависимости от завершения.

Человек в берете, помолчал, а потом медленно, вальяжно ударил несколько раз в ладоши.

– Браво. Почти неподдельный тон человека, которому до смерти надоел уличный приставала… Интересно, а, например, задолжав крупную сумму гангстерам, – вы тоже пытались бы отделаться словами?

– А что – решительно ничего не выйдет? Жаль.

– Спенсер. Мы сбились с ног, пытаясь хоть как-то проследить за вашими метаниями по этой небольшой, уютной стране. Кое-кто всерьез пострадал. Один из лучших наших людей слег с тяжелейшей формой нервного истощения. Имели место неожиданные, но при этом многочисленные и совершенно безнадежные случаи дезертирства. В вашем деле постепенно оказалась задействована большая часть нашей агентуры в Советах. То, что на вас первым вышел именно я, в конце концов, чистая случайность, оперативная работа вовсе не входит в круг моих обычных обязанностей. И после всего этого я вынужден сидеть тут перед вами и выслушивать всю эту чушь.

– Очевидно, на каком-то этапе вас переиграли, и с этого момента вы начали следить не за тем человеком. За мной. Так что оставьте меня в покое! В конце концов, – я гражданин ФРГ и обращусь к своему консулу, чтобы, значит, оградил…

– Бесполезно, – сказал человек в берете, – он опять пьян, причем это – уже третьи сутки.

Он оглянулся на выход, где, заняв ближайший к двери столик, нарисовались двое мужчин, – Черный, одетый в классический черный костюм, и еще один, которого Майкл условно назвал Клетчатым.

– А-а, – вот вы как? Да я прямо сейчас позвоню людям, на которых ваш дипломатический статус не произведет ни малейшего впечатления.

– Мой Бог, – человек в берете мучительно, пятнами покраснел, – чем только не приходится заниматься, когда дело ведется без подготовки… Загляните под стол… Право же, мне очень неприятно, но при малейшей попытке поднять тревогу я буду вынужден стрелять.

– Д-да вы с ума…

– Потише, говорю… Вызывает мгновенную потерю сознания, а потом мы поможем перебравшему клиенту добраться до его номера…

– С ума сошли? Забыли, где находитесь? Да вы имеете представление, чем это может грозить чисто вам, самому?

– Разумеется. Повторяю, – вы на контакт не идете, так что у нас просто нет выбора… И тянуть нам дальше уже некуда: еще день, – и вы вполне можете оказаться вне досягаемости, потому что ваши заокеанские хозяева в последнее время тоже что-то занервничали.

– Повторяю, – еще более усталым голосом ответил Майкл, – у меня нет никаких хозяев, тем более – за океаном.

Но, похоже, это была одна из последних отговорок. Кончались – отговорки. По всему видать, соотечественники окончательно закусили удила и никаких резонов просто не воспринимают. Совершенно, между прочим, ужасное в своей противоестественности зрелище – закусившие удила британцы. Им это совершенно не идет.

– Хорошо. Но тогда почему бы вам попросту не договориться с этими самыми хозяевами?

– Это серьезная проблема, Спенсер, но, слава Богу, решать ее не мне. Не мой уровень. У меня достаточно простые и однозначные инструкции.

– В мешок – и на штаб-квартиру, или как там еще у вас называется ваш притон? Посольство, что ли? Кстати, в ваших инструкциях ничего не говорится о том, чего от меня, собственно, требуется? Конкретно?

Человек в берете покачал головой.

– Наше руководство гуманно. Оно старается не перегружать голову исполнителей лишней информацией а их самих – излишними поручениями. Оно право.

– И все-таки непонятно, как можно заставлять человека искать неизвестно – что.

– Вас со всем багажом и всеми записями, которые при вас окажутся. При малейшей возможности – живым.

– Спасибо хоть за это, право – не ожидал, тронут. Но к чему такая неприличная спешка? Честное слово – то же самое можно было бы добыть и без меня.

– Могу только предположить. Все дело в вашей репутации. Видите ли, руководство свято уверено, что заокеанские хитрюги непременно оторвут себе все самое лучшее, и поэтому репутация ваша столь высока. Может быть, вовсе незаслуженно… Но, так или иначе, есть мнение, что тот, кто приобретет вас, тем самым приобретет и лишний темп.